Текст книги "Варенье"

Автор книги: Владимир Чихнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Каждый год Варвара ездила к сыну в Сарапул и в этом году собиралась. Федор тоже поехал бы, если бы не эта ссора… «…ты, папа, чудной, как не в себе…» Такое сказать отцу! Федор не мог этого простить сыну. И вот уже второй год Варвара одна ездила к сыну. Неделю, больше, что Варвара была у сына, Федор пил, не просыхал. Что он этим хотел доказать? Кому сделать плохо? Я говорил с ним, пытался его остановить, чтобы он не пил, но Федор слышать ничего не хотел. Мне казалось, что он переживал, и все его эти разговоры про развод – пьяный бред. Так мне казалось. Потом, трезвого Федора я спрашивал, с какого такого горя.он пил. «…на радостях, – отвечал Федор, блаженно улыбаясь.

Варвара уже купила билеты на десятое число на поезд, говорила, что отпускные еще не получила. Может, обманывала про отпускные, чтобы Федор не оставлял себе деньги. Федор рассказывал, свежи еще были воспоминания, про первую брачную ночь, делился со мной опытом, я тогда еще не был женат. Варвара не давалась: больно! У Федора ничего не получалось. «Завтра я сделаю из нее женщину», – говорил Федор. Как потом выяснилось, у Варвары до Федора был мужчина, имелся опыт, и что «больно,» Варвара притворялась. Божий Одуванчик звал все Федора Колька Григорьев, царствие ему небесное, пьяный, был сбит машиной. Колька с Федором были большие друзья. «Божий Одуванчик…» Конечно, Варвара обманывала Федора с отпускными, что в бухгалтерии денег нет. Такого не может быть! «Божий Одуванчик…»

Федор опять мне говорил, что оставит себе три тысячи; обещал мне не пить, когда Варвара уедет.

Посмотрим, посмотрим… тем более что ждать осталось недолго, послезавтра Варвара уезжала.

День отъезда. Федор в этот день обычно на ногах не стоял, а тут – трезвый. Мне это было в диковинку. Варвара оставила Федору четыреста рублей на хлеб. В холодильнике лежали окорочка, пельмени, как потом выяснилось, наполовину с капустой, суп, яйца. …ни яблок, ни апельсинов, ни помидоров – и это в разгар лета, стоял июль. Варвара была очень уж экономная, киви и тот резала, целыми не подавала на стол. Я говорю Федору: «Жадная у тебя жена». _– «Нет, просто дура», – отвечал Федор. Защищал. Понятно, какая никакая, а жена, стирала, готовила, прибиралась.

К вечеру Федор напился. Все встало на свои места. Два дня он пил, пока деньги не кончились, с Веркой, соседкой. Верка пришла пьяная, она трезвой почти не была, предложила себя, говорит, хочу… рассказывал Федор, смакуя.

Мне иногда казалось, что Федор хитрил, специально пил, чтобы ничего не делать, никакой ответственности: с пьяного какой спрос. Удобно.

Я пришел, Федор был трезвый, ругался, Верка пьяная приходила. Надоела. Денег просит.

– Денег всем надо.

– …работал, работал, и что? – разводил сухими руками Федор. – А ничего. Денег как не было, так и нет. Сорок лет стажа.

Федор работал плотником.

– Учиться надо было.

– При чем здесь учеба, Сергей…

О работе Федор мог говорить часами, как работал по две смены, как работал один, один Федор не любил работать… Я торопился, ушел.

Неделю Федор держался, не пил. Мог ведь не пить.

– Скоро Варвара приедет. Покупай цветы.

– Какие цветы… – завелся Федор, – …сейчас, разбежался…

Я шутил.

– Что-то Верки не видно, – это Федор про соседку. – Наверно, в больнице. Так она баба ничего. Добрая. Ласковая. Только вот пьет.

– …ты, Федор, как иждивенец, ничего тебе не надо… Как на гособеспечении. Неплохо устроился, – я иронизировал.

– Я жене говорю, налей-ка мне в ванну воды, я мыться буду. Идет, наливает. Прислуга.

Опа! Барин без гроша в кармане, на телефоне денег не было. Я давал деньги, нет, не надо, Варвара приедет, положит на телефон деньги. Не надо, так не надо. Разными мы были с Федором.

Я не хотел писать: опять Федор напился.

Скорей бы Варвара приехала. А может, уже приехала.

      Борщ.

                                                                              Во сне он ел землянику – ягода была невкусной, несладкая. Вот уж вторую неделю температура воздуха не опускалась ниже двадцати восьми гадусов. На небе ни облачка. Он не был на море, слышал, читал, что небо как море, лазурное… Только он находил сравнение это не совсем удачным, и писано все было для красного словца, простаков, как он, кто море не видел: море – вода, рябь, подводное течение; небо – воздух.

На пересечение улиц Герцена и Декабристов зацвела береза. Это была не совсем береза – ствол как у березы; листья как у черемухи, только размером меньше; цветы – черемухи. Дерево-мутант… Гибрид. Черемуха и не черемуха. Черемуха как две недели уже отцвела. Каждый раз проходя мимо, он спрашивал себя, кому нужно было скрещивать березу с черемухой, портить дерево. Ответа не было. …а может, как-то само собой… надуло. Нет, без человека тут не обошлось. Бедное дерево – и не черемуха, и не береза. Чего в нем было больше: березы, черемухи? Ягода тоже была черная, как у черемухи, только мелкая.

Прошли бабушка с любимым внуком.

– Будьте, пожалуйста внимательны, – заговорил вдруг приятным женским голосом сдававший назад УАЗик. Все так же жалобно скрипели качели на детской площадке за углом. Мужчина чихнул – за квартал было слышно. «Приятного аппетита!» – висел над фирменным магазином «Птица» большой рекламный щит с курицей-гриль, обильно политой кетчупом, и ножками Буша. Нигде в городе так сладко не пели птицы, как у магазина «Птица». Поистине, райское пение. И вчера он проходил – птицы тоже пели. Он запрокинул голову, пробежался взглядом по тополям, – ничего не увидел, но кто-то же пел .

Детский магазин «Сказка», за ним сразу кафе. Он в пятницу заходил, взял щи, борща не было, рыбу.

Дверь в кафе была открыта, оно и понятно, жарко. Время обеденное, в кафе – никого. Не видно и работников кафе. Все куда-то попрятались. Но вот вышла кассир:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

В меню на первое был суп харчо, вермишелевый суп. Борща опять не было. На второе – омлет из яиц от пестрых куриц… дальше он читать не стал, направился к выходу. В дверях женщина с лишним весом говорила своей худосочной подруге:

– Я б его убила!

В городе еще была столовая, кафе на вокзале. Лежавшая на тротуаре в тени собака подняла голову: чего тебе? Пройти. Собака встала, лениво отошла в сторону, пропуская, и опять легла. Другая бы осталась лежать, не встала, да еще схватила бы за ногу.

В выброшенной кем-то газете от «Справедливой Росии», распространяемой бесплатно по случаю выборов, какой-то Илья предлагал: «Врежем лживым чинушам по обещальникам». Шрифт был крупный, невозможно не прочитать.

Женщина с пластмассовой миской бегала, просила у мужчины с первого этажа воды для кошек. Кошки уже вылезли из подвала, ждали, что им принесли. Мужчина закрыл балкон, не стал разговаривать. Пришел автобус. «Не дай себе засохнуть» – намалевано сбоку на остановке. Где-то плакал ребенок.

Никто из столовой не выходил, не заходил. Закрыто?

Как и в кафе, в столовой никого не было.

В углу, напротив раздачи, стояла кадка с большим, похожим на пальму растением.

Ура! Борщ! Сорок шесть рублей. Биточки особенные, тридцать шесть рублей. Что в них такого особенного? Борщ с тушенкой, сметаной, зеленью. Биточки – ничего особенного. Жестковаты.

Он уже поел, сидел, ждал чего-то, не дождавшись, вышел.

На горизонте облака закучерявились.

– Привет.

– Привет.

Он, признаться, ничего не знал о знакомом, если только то, что знакомый раньше работал водителем автобуса, сейчас на пенсии, похудел. Он даже не знал, как знакомого зовут, но тем не менее это не мешало общаться.

Клавдия, соседка из тридцать пятой квартиры, вышла из «Магнита» с тяжелыми сумками с дочерью. Тучная женщина. Дочь ее тоже в теле. Андрей, муж Клавдии, не худой. Был еще собака бойцовской породы. Это всех надо накормить, напоить, не без этого.

Он приотстал.

Все окна в доме были в стеклопакетах, кроме одного, на четвертом этаже. Он тоже хотел бы вставить стеклопакеты, но пока не получалось, как-то не до этого было, на следующий год, если только.

Приоткрылась штора на втором этаже.

– … нарисовался. Опять куда-то ходил. Все ходит. Вынюхивает. Хорошавина, соседка его за стенкой, рассказывала… Танька, пьяница, к нему ходила. Молодая. Та еще шалава. Хорошавина уж вызывала милицию: Танька не хотела уходить, звонила, ломилась в дверь, он, видимо, не открывал. Сейчас, вроде, к нему никто не ходит. Тихо. Успокоился.

– …подожди, подожди. Это какая Танька? Гусева?

– Да.

– Так она умерла в прошлом году.

На втором этаже штор не было.

– Он то здоровается, то не здоровается.

– Он старше тебя в два раза.

– Ну и что! Я – женщина!

Клавдия рухнула в кресло:

– Не могу больше! Руки от сумок отваливаются.

– Мама, я как выхожу с Цезарем гулять, так и он выходит. Мало его наш Цезарь покусал, еще хочет.

– Первый, второй, – считал он этажи, поднимаясь по лестнице.

На третьем этаже, у Клавдии, залаяла собака. Четвертый этаж. Он прислушался, стараясь не шуметь, подошел к двери, осторожно вставил ключ в замок. Еще раз прислушался. Повернул ключ. Опять прислушался. Еще один, последний поворот ключом. Соседка вышла, – он уже был дома. Успел! Сегодня был день сливного бачка. Придумал его какой-то Хуа… из Китая. Кактус на кухне просил: полей меня, и не отстал, пока он не налил воды.

Алекс

                                                                        Было тепло как летом, пора бы уж, середина мая. Алекс, помесь лайки с сербернаром, серо-дымчатый окрас, лежал за стадионом в кустах. Рядом проходила трасса. Машины, машины, точно конвейер какой, и все больше иномарки… вот так же была весна, тепло, когда прибежала соседка – отца задавило. Водитель, по словам очевидцев, даже не пытался затормозить… с места происшествия скрылся. Мать побежала смотреть, и Алекс, еще щенок, увязался. У отца были сломаны передние лапы, глаза открыты, – как живой. Потом Алекс один бегал смотреть, но отца уже не было, двуногие его куда-то увезли. «Скоты бесхвостые, – ругалась Джулия, сестра, – совсем обнаглели». Джулия… Снюхалась с Цезарем, дворнягой и – пропала. И Цезаря не видно. Говорила ей мать, чтобы не таскалась с ним, не послушалась. Где теперь искать ее? Любовь зла – полюбишь и козла, как у двуногих говорится. Алекс тоже вон трое суток пролежал у подъезда возлюбленной, ожидаючи. Другие кобеля, была кавказкая овчарка, здоровый кобель, уходили, приходили, а Алекс все лежал, ждал, когда сучка выйдет. Хозяин держал ее на поводке, далеко от себя не отпускал, а если та рвалась, говорил: «Верка, Верка, нельзя! Фу!» В холодное время суток на Верке была шерстяная накидка, чтобы не замерзла. Алекс, наверно, еще бы лежал, если бы Веркин хозяин не прогнал. Алекс с трудом поднялся, ноги совсем не держали, точно пьяный… Верка была с богатой родословной. Алекс – без определенного места жительства, работы – бродяга, бомж. Не ровня. А ведь был свой угол, еда; правда, на цепи, зато при деле. Чего еще надо? Алекс, наверно, до конца своих дней просидел на цепи, если бы не случай. В тот день Алекс приболел, плохо спал, да еще луна тут, к дому подъехала какая-то машина вроде как «Ауди», скрипнула калитка. Грабитель! Кто еще? Больше некому, все дома. Алекс залаял, рванулся раз-другой – цепь и порвалась. Грабитель заскочил в машину и уехал. Алекс не понял – свобода!? Столько о ней всего написано, сказано, спето. Чего греха таить, Алекс хотел когда-то бежать… Но одно дело хотеть, другое –претворить решение в жизнь. Дистанция огромного размера. Первое время так и тянуло на цепь, столько лет на цепи, долг, как хозяин без собаки, а потом ничего: куда захотел, туда и побежал. Свобода. Алекс все хотел зайти, проведать хозяина, как он, не чужой ведь, но все как-то было не досуг, дела. А хозяин дурак… как-то на праздник, был день бухгалтера, перепутал или нарочно вместо воды налил в миску водки, принес закуску. Алекс сразу смекнул, в чем дело, пить не стал, насмотрелся на алкашей. А есть статья, срок за издевательство над животными.

Завыла сирена, грохнуло, то взрывали щебень на карьере, Алекс вскочил, поджав хвост, побежал дворами. Когда еще раз грохнуло, это где-то минут через десять, Алекс уже был за городом. Кончился асфальт, пошла грунтовая дорога. Запахло хлебом – хлебопекарня была рядом; потом – скважина. Собаки залаяли. «Прикормыши. Холуи», – ругнулся Алекс, не без этого. Какой-то кобелек выбежал на дорогу. Алекс хотел задать ему трепку, да из сторожки вышел двуногий с палкой, с сигаретой в зубах. Защитничек. За поворотом, недалеко от хлебокомбината, раскинулась несанкционированная свалка. Ничего хорошего не было – сантахника, кирпич, детали от машины. За скважиной тоже сантехника, ничего съедобного. На скважину Алекс не рискнул идти, в Липовке, это недалеко, км восемь, был отлов собак в спецприемник на стериализацию. Это как кастрация педофилов у двуногих. Алекс не был педофилом. Стериализация – последнее дело, уж лучше быть забитым, чем стериализация. Только не это.

Зашелестел дождь. Еще одна несанкционированная свалка – резиновые шланги, разбитый унитаз…

Железная дорога, точнее все, что от нее осталось – гнилые шпалы. Рельсы были убраны, а может, сворованы, в порядке вещей. Было много разного мусора, пачки от сигарет со страшными картинками от преждевременной старости, до рака легких, груди, не счесть

Полуразрушенное здание без крыши. Какие-то радиотеледетали, Алекс не разбирался в технике. Рядом еще одно здание, только меньше и с крышей, вполне пригодное для жилья, правда, без дверей и окон. На полу в углу миска с ложкой, эмалированная кружка. Стола не было. Детский матрац, какие-то тряпки и грязь. Много мусора. Миска есть, лежать тоже было на чем, не на голой земле. Чем не конура? Еще бы мяса полную миску или колбасы, только не копченой, а то – рыбы. Алекс потянул носом, потом поднял заднюю лапу – струя прошла рядом с миской. Молодым Алекс часто мочился, метил территорию. Последнее время сдавать стал. Напор струи уже не тот.

Дождь неожиданно кончился, как и начался. Скоро должна прийти электричка, диктор уже объявила. Алекс побежал точно опаздывал. У размокшей картонной коробки из-под бананов лежал череп, точно из анатомичекого кабинета, гладкий. Щенок был. Жить бы да жить. А может, болонка? Волк задрал? Про волков было не слышно… тогда собака, какая-нибудь овчарка или бомж? Сучка была или кобель? Кобель бы постоял за себя. Сучка тоже не промах… Пришла электричка. Почти сразу дежурная объявила об отправлении. Алекс бы не успел, если бы вдруг захотел уехать. Из привокзального кафе, тоже «Алекс», нещадно тянуло рыбой. Скумбрия.

Варенье.

                                                                        Полтора месяца не выплачивалась заработная плата в «Стройдетали». Не было «живых» денег. Только взаимозачеты. Тяжелым было финансовое положение на предприятии. Почти не стало спроса на основную продукцию – кирпич, строительные блоки. Стоял декабрь, не лучшее время для предприятия; строительный сезон закончился. Но в цехах все же велась работа. «Стройдеталь», что называется, держалось на плаву. Предприятие было частное, четыреста пятьдесят человек.Тяжело давалась России рыночная экономика. В прошлом году сбили инфляцию, и вот – неплатежи. Были предприятия, где заработная плата не выдывалась по полгода. Люди уходили в неоплаченные отпуска… Особенно страдали бюджетники. У них без того была маленькая зарплата, а тут еще – задержка. Пенсия также задерживалась. Бастовали шахтеры, учителя. Были случаи голодовок.

В «Стройдетали» было тихо: никто не бастовал, не объявлял голодовку. Но недовольные имелись. Люди ругали правительство, заведшее страну в тупик, были недовольны президентом. Но лучше от этого не становилось. Когда будут деньги, никто на предприятии не знал: может, завтра, а может, послезавтра. Начальник цеха отмалчивался. Уже на сигареты, на хлеб денег не осталось. Проходило завтра, послезавтра, и – все так же не было денег. Люди, точно малые дети, опять верили в завтрашний день. С надеждой, оно легче было жить.

Ровно в восемь начиналась смена в «Стройдетали» и в пять заканчивалась. Работали полный день. Работать за просто так, даром никто не хотел. Было невыгодно работать. Упадническим, нерабочим было настроение у людей.

Смена только началась; а у сварщиков ремонтного цеха, сварочное отделение, уже перекур. Время пить чай. Дружным был коллектив. Только один Носов Олег из коллектива держался в стороне, сам по себе. Он работал в цехе уже десять лет. Человек был серьезный. Двое детей. Черемных Данил, Колобов, по прозвищу Колобок, Юрка Зиновьев, Степаныч – все они пришли в «Стройдеталь» из саратовского леспромхоза. Их стаж работы в «Стройдетали» был небольшой. Сразу же, с первых дней проведения в стране рыночных реформ, леспромхоз залихорадило, не стало заработка. И люди побежали кто куда. Первым в «Стройдеталь» пришел Черемных Данил. Через месяц с леспромхоза ушел Колобов, по прозвищу Колобок. Прозвище дали ему за малый рост. Оно осталось с ним и в «Стройдетали». Вскоре перебрались Юрка Зиновьев, Степаныч. Проживали они все четверо в городе на одной улице; а Черемных с Зиновьевым даже были соседями по этажу. Они часто вместе сходились, выпивали. Отношения их строились на взаимном уважении другу к другу и были сродни родственным. Вдвоем, втроем легче было адаптироваться в коллективе, они это хорошо понимали. Два, три человека – это уже сила. Заводилой, иначе лидером, был у них Черемных. Без лидера в коллективе никак нельзя: даже в самом маленьком коллективе, в два человека, он есть. Кто-то должен быть первым, кто-то – вторым.Так уж устроен мир.

Черемных был разведен, жил с матерью. Невысокого роста, недурен собой; характера беспокойного. Ему было уже двадцать девять лет. Зиновьеву двсадцать пять; Колобку – дввадцать четыре; Степаныч уже как год был на пенсии. Случалось, четверка с леспромхоза ссорилась, но сразу и мирились, не было зла. Когда один за всех и все за одного, и работать легче. Работы в цехе было немного. У Колобка совсем не было. Мастер искал ему. Сдучалось такое, что она появлялась только в конце смены. Часто работа была разной, не по специальности: уборка территории, вывозка мусора.

Главное, занять людей, чтобы не слонялись без дела, не сидели.

Сварочное отделение по шагам, Зиновьев мерил, было двадцать шагов в длину и пятнадцать в ширину. Шаги у Зиновьева были большие. Сам он был около двух метров роста. Пол в отделение был выложен чугунной декоративной плиткой.

Имелись шесть сварочных аппаратов и один полуавтомат. Был пресс… Шкафы с инструментом. Разметочный стол. Рядом с ним стоял обеденный стол, на столе – железные кружки, литровая банка с песком. Два латанных-перелатанных стула и скамейка. У каждого свое место. Степаныч с Колобком и Носов сидели на скамейке; Степаныч – в середине. Черемных, Зиновьев сидели на стульях. Рядом с Черемных на табуретке сидел Васин Колька, практикант, с училища. Он работал в «Стройдетали» вторую неделю. Его наставником был Черемных.

Все сидели за столом, ждали, когда Степаныч принесет кипяток из кузницы. Кузница находилась за стенкой. Там всегда была кипяченая вода. Кузнец специально кипятил. Большая емкость, на весь цех.

Степаныч не торопился.

– Тебя, Степаныч, только за смертью посылать! Сколько можно ждать!? – шутил Зиновьев.

– Тебе надо быстрее, взял бы да сходил, – был спокоен Степаныч.

Он налил в свою почерневшую от заварки литровую банку с поллитра кипятка, насыпал заварки, закрыл пластиной из нержавейки и передал чайник Колобку. Степаныч без чая не мог. За смену выпивал около трех литров. Он один и ходил за кипятком. Это было его обязанность. И когда Степаныч уходил в отпуск или отпрашивался, за кипятком идти было некому. Сидели все без чая… Никому не хотелось подменять Степаныча, потому что один раз сходишь, там войдет в обязанность.

Пока в кружке чай настаивался, Колобок с отрешенным видом жевал сало. У Черемных тоже было сало. Он ел некрасиво, торопился, словно боялся, что могут отобрать. Практикант достал из холщевой сумки, лежащей у ног, поллитровую банку варенья и с гордым видом поставил на стол. Варенье на работе – это была роскошь! Дома, конечно, у всех было варенье, но чтобы кто-нибудь принес на работу – такого не случалось. Расточительно было брать варенье на работу. Дома с такой поллитровой банкой можно месяц чай пить; на ее – на три дня. Все, что стояло на столе, считалось общим. Юрка запросто хлебал у Колобка из банки щи, брал сало. Так же и Колобок обедал с Черемных, когда своего обеда не было. Столовая вот уж как месяц не работала, брали с собой.

Варенье было, похоже, из красной смородины. Носов глаз не мог отвести от ярко-пурпурной банки. «А может, из клюквы? – гадал Носов. – Нет, за клюквой надо было далеко ехать». Носов забыл, когда ел досыта: колбасу полгода уж не видел, не на что было купить. Все деньги уходили на хлеб, сахар, крупу, растительное масло. Носов в семье один был кормилец. Жена не работала. Иногда, случалось, денег на хлеб даже не хватало. Да еще долг двести двадцать тысяч. Зарплата смехотворно низкая – семьсот двадцать тысяч. Булка хлеба стоила три тысячи. На один хлеб только в месяц уходило восемьдесят тысяч. А надо еще масло растительное, сахар. За квартиру надо платить. Дочери лыжи не на что было купить. Разве это жизнь?

Носов готов был спорить, что варенье из красной смородины. Варенье на вкус оказалось сладко-кислым. На красную смородину надо много сахара. Это трата.

– Что за варенье? – строго спросил Колобок, взял банку с вареньем со стола; понюхал и по-хозяйски зачерпнул чайной ложкой раз, другой. – Кисло, – сморщился он и поставил банку на стол.

Носов хотел последовать примеру Колобка, но как-то неудобно было. Зиновьев достал из кружки ложку, потянулся к варенью.

– Ну как? – спросил Степаныч.

– Варенье как варенье, – откинувшись всем телом, с чувством собственного достоинства ответил Юрка.

– Нет, ты что-то не договариваешь, – взяло Степаныча сомнение. – Кислое, что ли?

– Степаныч, ну ты как ребенок! Варенье как варенье, из красной смородины.

– Я вижу, что из красной смородины, – обиделся Степаныч, взял чайную ложку, варенье. – Надо брать варенье понемногу, не по целой ложке: так легче понять вкус, ощутить аромат.

С самым серьезным видом Степаныч пробовал варенье. И, кажется, не было занятия важнее.

– Нормальное варенье, – заключил Степаныч. – Сладко-кислое. Сахару достаточно. Все нормально.

Черемных курил, нервно покачивая ногой; он не пробовал варенья. Он любил мясо, и за раз мог съесть поллитровую банку тушенки. Родители его держали двух свиней. Черемных помогал им в выходные по хозяйству. Он был мастер на все руки: и плотник, и каменщик, и в технике разбирался. В прошлое лето он один срубил родителям баню.

Шубин, слесарь, подошел к столу. Шубин с Черемных были приятелями, часто ездили на рыбалку. У обоих была техника, мотоцикл. Шубин был бледный, худой и это при росте около двух метров. Он жил один, часто голодал, даже на сигареты денег не было. Вся его беда заключалась в том, что он любил выпить. При нищенской зарплате и задержках надо было выбирать одно: пить или есть.

– Что за варенье? – заложив руки за спину, насупившись, спросил Шубин.

– «Что за варенье»! Красная смородина, – с язвительной усмешкой ответил практикант. Он устал уже отвечать.

– Кислое… – скривился Шубин. Он всем телом подался вперед к столу, но в последний момент поборол в себе соблазн остаться на чай, ушел.

Черемных пил чай без варенья. Носов также не притронулся к нему; кажется, ничего не было проще, как взять варенье, положить в чай, последовать примеру Степаныча или Юрки, а вот – не мог, словно кто держал за руку. Проклятая робость!

– У нас во взводе служил один грузин, Бугадзе. Здоровый парень! – рассказывал Черемных о службе в армии. – У него кулак в два раза больше моего…

Черемных был излишне самонадеян, болтлив. Носов не любил таких людей. Неприязнь к Черемных была с первого дня его работы в «Стройдетали». От Черемных исходила какая-то отрицательная энергия.

Практикант с Зиновьевым пили чай с вареньем. Колобок жевал сало с хлебом, запивал чаем. Степаныч пил чай с хлебом с маслом. Носов пил чай ближе к обеду, около одиннадцати или в одиннадцать. Обед был в двенадцать. Носов любил пить чай один, чтобы никто не мешал, не смотрел в рот. Степаныч тоже пил чай около одиннадцати. И опять все собирались за столом, стоило только одному сесть.

После чая опять была работа, вернее, имитация ее. Черемных не работал, следил за практикантом; был начальником у него. Зиновьев работал с прохладцей, не хотел работать за просто так. Носов работал как всегда, лишь бы смена прошла. Работать, собственно, было не за что. Зарплата задерживалась.

До обеда было еще два перекура. Был чай. Черемных тоже пил чай с вареньем. Носов так и не притронулся к варенью, а был – сладкоежка. Мог за раз съесть полкилограмма конфет. К концу смены варенья осталось уже полбанки. Практикант оставил его на столе, не стал закрывать в шкаф.

Носов раньше всех из сварщиков приходил на работу, а тут вышел из дома еще на пятнадцать минут раньше. В цехе Носов был первым.

Тут царил полумрак, горели только две люминесцентные лампы. Сторож был на улице. Воровато озираясь по сторонам, Носов подошел к обеденному столу, взял со стола банку с вареньем, открыл крышку, и – приторно-сладкая масса ожгла небо, запершило в горле и стало хорошо. Варенье, действительно, было сладко-кислым, как говорил Степаныч.

      Водолаз

                                                                        Он был невысокого роста, лет пятнадцати-шестнадцати, светлая рубашка навыпуск, старые застиранные брюки. Забавно раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, он лениво вышел на середину улицы и направился в нашу сторону. Мы, командированные с горнообогатительного комбината, вчера только приехали. Нас было пять человек. Мы помогали колхозу в заготовке кормов. Колхоз был небольшой, как Витька, бригадир, насчитал, было пятнадцать домов. Погода благоприятствовала. Мы сидели у столовой на бревнах, переваривали обед, курили. Кормили нас хорошо. На первое давали щи с мясом, на второе – каша, тоже с мясом, молоко. Он совсем близко подошел к нам, сильно наморщил лоб, точно вспоминая. В глазах его не было и намека на здравый смысл: тупой, ничего не выражающий взгляд. Он стоял напротив солнца, поочередно закрывая то один, то другой глаз.

– Дай закурить, – с усилием открывая рот, простонал он.

Во дворе замычала корова.

– Му-му, проклятая, – передразнил он животное.

Закурив, он сильно втянул носом воздух, закрыл глаза.

– Я могу полчаса просидеть под водой, – вдруг признался он.

– А пять минут можешь?

– Пять минут не могу.

– Водолаз! Расскажи про подводное царство, – набежала ребятня. – Водолаз, ну расскажи.

Водолаз со знанием дела сел на березовую чурку, раскинул ноги.

– Я вчера купался у моста, – нудно протянул он. – И носом зацепился за балку, чуть не сломал ее.

Водолаз выругался.

– Ты про подводное цартсво расскажи, – дергал карапуз Водолаза за рубашку.

Водолаз встал и, перекосивши рот, затянул грустную песню, пошел за коровник. Глухой голос его, слов было не разобрать, уходил куда-то под землю.

Корова невдалеке паслась. Упругие соски ее тяжелого, полного молока вымени торчали точно пальцы. Корова осторожно подогнула передние ноги, стала заваливаться на бок, не переставая жевать. Она лежала, чуть подрагивая ушами, отгоняя хвостом мух. Подошла хозяйка, ласково почесала ей за ухом.

– Вставай! Айда, – позвала она.

Корова лежала. Тогда хозяйка взяла хворостину и легонько ударила развалившееся животное по ляжке. Корова поднялась.

– А!А!А! – с воплем выбежал на дорогу Водолаз, пуская слюни.

– Опять притворяется, будто пьяный, – сказал паренек в кепке.

Больно было смотреть на перекошенное лицо Водолаза, пустые глаза… но любопытство брало вверх. Скоро Водолаз успокоился, расстегнул штаны, стал мочиться.

Вошь.

                                                                        Он сидел на кухне, ужинал и думал о коррупции. Второй день уже он писал «Коррупция вчера и сегодня». Писалось тяжело. В четверг, через два дня, статья должна лежать на столе у главного редактора газеты «Новь». Больше тридцати лет он писал, работал корреспондентом, и не было такого, чтобы устал, надоело; писал он всегда с желанием. За ужином хорошо думалось. Изредка он отвлекался, думал о своем, личном, потом опять возвращался к статье. Ел он много, любил мучное, но не толстел. Этот свой феномен он объяснял тем, что в ДНК отсутствовала информация на ожирение и, как сказал один из знакомых, он был из породы гончих. Он был выше среднего роста, почти седой. Усталый внимательный взгляд, тонкие губы, нос с горбинкой… в возрасте мужчина. Звонок. Он никого не ждал, имел затрапезный вид – сиреневое поношенное трико, свитер. Было девять часов вечера. Жена гостила у тетки, только завтра должна приехать. Может, случилось что? Жена открыла бы дверь ключом. «Коррупция, точно гидра, необычайно живуча, _– вернулся он к статье. – Прекрасно уживается в странах с развитой и ущербной экономикой. Откуда такая живучесть? Человеческий фактор… Конечно, человек не без греха. Чувство меры – не у всех оно есть. Человеческий фактор тут налицо. Все это, конечно, примитивно…» Опять звонок. Кто это мог быть? Интересно. Он встал, пошел к двери.

– Извините, Ивановы здесь живут? – отворачиваясь, пряча лицо, с трудом подбирая слова, спросила стоявшая напротив дверей молодая женщина.

Это была Верка, блаженная, с глазами ребенка. Если бы не этот ее блуждающий потусторонний взгляд… женщина как женщина, не хуже других. Среднего роста, не худая, без каких-либо физических уродств. Открытое деревенское лицо. Спрашивая про Ивановых, Верка хитрила: ведь дверь мог открыть чужой человек. Верка была в кожаной мужской куртке, сильно прожженной с правого бока; потертые, грязные спортивные штаны; на ногах стоптанные кроссовки; на голове темный старушечий платок; в руке – сумка с каким-то бельем. Вид ужасный.

– Можно водички попить?

Верка опять хитрила, она хотела пройти.

– Проходи, – после некоторого замешательства отступил он назад.

– Выпить есть? – спросила Верка.

И опять это была игра. Верка не злоупотребляла спиртным.

– Выпить есть, только вид у тебя отвратительный.

– Вадим, дай закурить.

– Нет, кончились, – теперь он хитрил. Он никак не мог решить: выпроводить Верку или не надо. Верка, конечно, все понимала про сигареты, не такая уж была дура.

– Вадим, дай попить.

Верка полезла рукой под платок – зачесалась, поразительно тонкими были пальцы ее рук, точно коготки.