Текст книги "Варенье"

Автор книги: Владимир Чихнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

В обеденный перерыв в слесарной мастерской собирались любители домино, в основном – шофера; и Лидушка была с ними, тоже играла. Она все больше играла в паре с Семеновым. Они были под стать друг другу: оба любили выпить, поматериться. Лидушка как всегда была с накрашенными губами. Она все ерзала, крутила задом, не могла спокойно сидеть. «И она тебе такая нравится? Нужна? – спрашивал он себя. – …без зубов. Вульгарна. Может, потому и нравится, что без зубов и вульгарна, – он шутил. – Ты уже был женат на такой, и что из этого получилось… Забыл? Опять на приключения потянуло?»

Это было в прошлом году: летом он стоял с друзьями на вокзале и – Лидушка только сошла с автобуса, в коротком цветном сарафане, в туфлях на высоких каблуках, стройная… Он глаз не мог отвести. Если бы Лидушка не пила, вела себя поскромней, ей цены бы не было. Он нутром чувствовал, что Лидушка не такой уж плохой человек; а что касается ее безалаберного поведения, так это не от хорошей жизни, безысходности.

Во вторник выпал снег, и за каких-то два часа все кругом стало бело. Надолго ли? Еще сентябрь. Через день-другой снег растает, как будто его и не было. Так уж природе угодно.

Через месяц – завьюжит. Если бы Лидушка была одна, без сожителя, все оказалось бы проще; а так, он не знал, как и вести себя: не хотел вторгаться в чужую жизнь.

Но сожитель – это еще не муж. К тому же Лидушка не очень-то была ласкова с Виктором. И он решился: выбрал удобный момент, когда Лидушка была одна, подошел:

– Лидушка, есть повод… Первый снег. Поужинаем у меня?

Лидушка внимательно выслушала.

– Подумаю, – был ее ответ.

На следующий день она уточнила:

–Вообще-то, я скажу тебе, когда буду свободна.

Прошла неделя, другая… Лидушка не подходила. Тогда он сам подошел. Лидушка стала рассказывать, что ей некогда, зять запил:

– Он вчера пропил у меня сто рублей. Я думала, ему на продукты надо. Дала. Он купил водки. Пива. Пусть как знают, так и живут. У меня теперь отдельная комната. Я поставила себе в комнату замок. Так спокойней, – отводила Лидушка душу за разговором. – Я вчера зятя побила. Я его бью.

Чтобы Лидушка, это хрупкое миниатюрное создание побила мужика… он отказывался этому верить.

– Я его действительно бью! – уверяла Лидушка.

Он не стал спорить.

– Как насчет ужина? – он хотел бы знать.

Лидушка только руками развела: пока некогда, некогда. Некогда так некогда. Через месяц он опять подошел, и опять – некогда. И так до марта месяца. Накануне восьмого марта Лидушка жаловалась подруге, он случайно подслушал, что будильник сломался. Вчера Лидушка чуть не проспала на работу. Он это взял на заметку; и на восьмое марта купил будильник, сделал Лидушке подарок. Это случилось в обеденный перерыв, в гараже никого не было, только – он и Лидушка. Он инстинктивно потянулся к накрашенным милым губкам, нашел их, прильнул к ним.

– Мы так не договаривались! – вырвалась Лидушка и заторопилась в слесарку, там уже шофера резались в домино.

Месяц после праздника он все надоедал с ужином, все спрашивал, когда, да когда и – добился своего: Лидушка сдалась.

– Приду, – обещала она.

«Придет, не придет», – стоял он у гастронома после работы, гадал. Он не очень-то верил, что Лидушка придет, уж больно долго она собиралась. Лидушка не обманула, пришла. Не в настроении. Она, конечно, догадывалась, что это за ужин, не маленькая.

– Что будем пить, есть? Шампанское?

– Терпеть не могу шампанское.

– Странно.

Шампанское – женское вино. Нет, так нет. Он купил вина, водки, закуску.

– Ну ты и дорогу выбрал, – ворчала Лидушка.

Он хотел как лучше, чтобы никто не видел, пошел за домами; и надо же было такому случиться, столкнулся с мастером, Илюшиным.

– Куда это вы пошли? Можно с вами? – ехидно улыбаясь, спросил Илюшин.

Завтра все на хлебокомбинате будет известно. Илюшин обязательно проговорится, не станет молчать. Ну и что? Он не переживал. Лидушка – не девочка. Люди взрослые. Сидели на кухне. Лидушка была в серой тонкой кофте, короткая в клетку юбка, черные теплые колготки. Она пила вино, к водке не притронулась. Курила. Скоро опьянела. Она собралась было домой, но походка ее была не твердой; шатало. Да уже и темно было.

– Куда ты сейчас пойдешь? Оставайся, завтра на работу. Рано вставать.

И Лидушка осталась: у нее не было выбора. Она прошла в комнату, села на диван. Он устроился рядом.

– Лидушка, ты мне очень нравишься.

– Подожди. Не приставай, – взмолилась Лидушка. _– Дай мне прийти в себя. Понимаешь, я устала от Виктора.

Кто-то на хлебокомбинате говорил, что у Виктора случаются припадки, но кто именно говорил, он никак не мог вспомнить.

– Ну подожди, – отворачивалась Лидушка, прятала лицо. – Не торопись.

Вдруг она подалась вперед и – поцелуй ее был таким долгим, что он с трудом перевел дыхание. Вот так надо целоваться, словно говорила Лидушка. Она наотрез отказывалась ложиться спать.

– Но у меня нет второй кровати.

– Я буду спать на полу.

– Ну как «на полу»? Разве я могу позволить такое? Ты где будешь спать, у стенки? Я тебя не трону. Буду лежать, как агнец, – нес он околесицу. – Не веришь?А ты проверь.

Лидушка, наконец, легла, но раздеваться не стала. Примерно через полчаса она лежала голая. Он раздел. Лидушка ничего не слышала, спала; а, может, просто не хотела слышать, притворялась спящей. Еще одним любовником у Лидушки на хлебокомбинате стало больше. Он проснулся – на кварцевых настенных часах было ровно шесть. Лидушка вроде как спала.

Она лежала на самом краю кровати, отвернувшись. И так – всю ночь. Он еще полежал минут двадцать и встал. Он уже позавтракал, когда Лидушка встала. Молча прошла в ванную, умылась, закурила, накрасила перед зеркалом в прихожей губки и ушла, даже не попрощавшись.

Ужин явно не удался, хотя, как сказать: он получил, что хотел. Лидушка просила не торопиться, подождать; он, насильник, не хотел ждать. Нехорошо получилось, не по-людски. Он дал себе слово больше не насильничать.

Чтобы опять встретиться, поужинать, Лидушка только плечами пожимала: не знаю, некогда. Раз она все же нашла свободное время, но в последний момент появились какие-то срочные дела, и она отказалась. Он не знал как и быть: Лидушка все время была занята, при деле.

Это было в субботу, около десяти часов вечера. Он поужинал, хотел уже ложиться, что-то нездоровилось, и – звонок. Когда открыл, глазам не поверил – на лестничной площадке стояла Лидушка, изрядно подвыпивши, рядом – Томка, ее близкая подруга. Та также работала на хлебокомбинате, кладовщица; на два года старше Лидушк. Томка была совершенно трезвая.

– Мы в гости, можно? – кривляясь, спросила Лидушка.

– Конечно, конечно.

Он не ждал гостей. Но в холодильнике так все было – фрукты, спиртное, колбаса. Лидушка была в черном брючном костюме с блестками; Томка – в легком платье с глубоким вырезом на груди.

Грудь у Томки была полной и белой, как молоко. Сидели опять на кухне. Пили одно вино. Пили за знакомство, за хорошую погоду, за просто так… Томка запела. Пела она громко, на всю квартиру. Лидушка ей тихо подпевала, путая слова. Все Томкины песни были о любви. Где-то в двенадцать часов Томка ушла. Он остался один на один с Лидушкой. На этот раз он не приставал, все было чинно. Лидушка сидела в кресле, он – рядом, в другом кресле.

– Ты знаешь, я давно к тебе собиралась, но все боялась, – откровенничала Лидушка. – Соседка мне говорит, давай вместе сходим. Я не пошла с ней. Ты знаешь Якубовича? Художник. Сватался ко мне. Семенов тоже говорит мне, я бы на тебе женился, если бы не семья. Механик ко мне все пристает.

Про механика он знал, видел как он с Лидушкой обнимался.

– Если что не по мне, я и обматерить могу. Я – такая. Я – стерва.

Где-то он читал, что стерва – женщина неглупая, с чувством собственного достоинства, амбициозна. Лидушка рассказывала о зяте, как он пил, нигде не работал. Он не слушал, было неинтересно, тянуло на сон.

Он не выдержал:

– Давай отдыхать. Что-то нездоровится мне.

Лидушка быстро разделась до нижнего белья и легла, под одеялом все остальное сняла. Она лежала тихая, послушная, со всем согласная; была потная, словно неделю не мылась. После интима Лидушка отвернулась и, как он ни просил повернуться лицом, так и не повернулась.

Было восемь часов.Он лежал, не спал: выспался. В девятом часу Лидушка встала, умылась, прошла на кухню, выпила холодной воды из-под крана. Он тоже встал. Лидушка в прихожей у зеркала красила губки. Вид у нее был усталый, даже какой-то болезненный.

– Скоро у тебя день рождения, что тебе подарить, дорогая? – не хотел он, чтобы Лидушка ушла, не попрощавшись. – Хочешь цветы?

– Только не цветы.

– Ты меня удивляешь. От шампанского отказываешься…

– Да! Я – такая!

– Когда мы встретимся?

– Не знаю.

– Опять это – «не знаю»!

Никто на хлебокомбинате не верил, что Лидушка больна: цирроз печени. Но это было так! Лидушка прошла повторное обследование, и страшный диагноз подтвердился. Как он ни просил, Лидушка и слышать не хотела ни о каком ужине. Она была не против встреч, но, если здоровье будет, а так – больные не ходят, был ее ответ.

Лидушка скоро рассчиталась. Прошло полгода, как Лидушка не работала. Говорили, что она на группе, проходила курс лечения.

Он все хотел проведать больную, но – как? Взять вот так и прийти, как снег на голову – не совсем прилично; и Лидушка не одобрит. Он позвонил, что в субботу будет ждать в парке. Лидушка отказалась от встречи.

Прошло еще полгода. Он раза два еще звонил, но Лидушка не отвечала, упорно хранила молчание; он и писал.

      Странные люди

                                                                              В электричке было душно. Пол был сырой еще после уборки. Пахло хлоркой… Отправление электрички через восемь минут. В вагоне еще оставались свободные места. Напротив меня место, справа от меня – три. Дальше по вагону были свободные места. Посадка только началась. К отправлению электрички обычно все занято. Женщина лет сорока, а может, и меньше, села напротив меня. Среднего роста, не худая и не полная; не красавица, но и не дурнушка. Тонкий удлиненный нос, маленькие смеющиеся глазки – улыбка не сходила с ее лица. На женщине коричневая куртка из искусственной кожи, черные брюки. Она была не одна. С нею мужчина лет пятидесяти, в потертом сером клетчатом костюме, и женщина – тоже уже в годах, хрупкого телосложения. Женщина в тонкой болоньевой куртке и толстой шерстяной юбке. Мужчина инвалид – правая рука без кисти, на левой руке только два пальца. Мужчина, кажется, к тому же плохо видел: ходил, запрокинув голову. Они сидели справа от меня. Женщина в толстой юбке сидела тихо, ничем не выдавала себя…

«Двери закрываются», – прохрипело радио. Электричка дернулась, и за окном все пришло в движение, поплыло. Сидевшая напротив меня женщина достала из стоявшей в ногах черной хозяйственной сумки книгу, положила себе на колени. «Машина любви», – прочитал я. Жаклин Сьюзанн. Роман.

– Вот интересно было бы, если бы мы не на тот поезд сели, – вдруг обратилась сидевшая напротив меня женщина к своим спутникам. – Сейчас уехали бы куда-нибудь. Что бы вы делали без меня?

– Да, – подал голос инвалид.

– Я бы вас не оставила. Интересно было бы, если бы мы не на тот поезд сели… – никак не могла успокоиться женщина, сидевшая напротив меня.

135 километр. Первая остановка и опять – «Двери закрываются». Женщина, сидевшая напротив меня, взяла с колен книгу и стала читать, быстро перелистывая страницу за страницей.

– Ты, Лиза, наверно, читаешь через строчку, – заметил инвалид.

– Нет, Саша, я все читаю, – голос Лизы звучал ровно, словно она разговаривала с ребенком; была снисходительна,не обижалась.

Читать ей скоро наскучило.

– Все леса, леса… – заговорила она вполголоса, глядя в окно. – Во Франции мало лесов… Елисейские поля. Там все аккуратно, чисто. Не то что в России. Хочу во Францию.

– Лиза, хочешь конфетку? – тихо спросила женщина, сидевшая с инвалидом.

– Как называется? – спросила Лиза.

– «Сластена».

– А… «Сластена». Нет, не хочу. Фантик дай мне.

– Зачем? – спросил инвалид.

– Закладку хочу сделать. Да, интересно было бы, если бы мы не на тот поезд сели…

Лиза свернула фантик, сделала закладку, закрыла книгу. Инвалид встал около Лизы.

– А ты что не читаешь? – деловито спросил он, заложив руки-культяпки за спину. – Книга интересная? Про что?

– Про любовь, – слащаво улыбнулась Лиза.

– «Про любовь»… – задумчиво повторил инвалид. – А что там про любовь?

Лиза открыла книгу.

– Сейчас тебе прочитаю. Слушай. «В ту ночь он был особенно нежен. Проводя пальцами по волосам Аманды, он ласково посмотрел на нее. “Ты просто чудо, моя Аманда”. Он обнял девушку, коснулся рукой ее шеи. Они начали заниматься любовью. Потом обессилевший и счастливый Робин поднялся с кровати и увлек за собой Аманду. “Дорогая, примем душ”. Они встали под теплый душ», – Лиза кончила читать, закрыла книгу.

– Дальше, – потребовал инвалид.

Он стоял, заложив культяпки за спину, и терпеливо ждал продолжения. Лиза открыла книгу, стала читать:

– «Аманда не думала о намокших волосах, о том, что в десять ее ждала работа. Она обняла его мокрое тело – сейчас для нее был важен лишь настоящий момент. Когда Робин протянул руку и пустил холодную воду, Аманда завизжала, но он засмеялся и прижал ее к себе еще сильнее», – Лиза кончила читать, закрыла книгу. – …это все, Саша, любовь. Большая любовь, – объяснила Лиза.

Инвалид ничего не ответил, прошел на свое место, сел.

– Катю раздавишь, – рассмеялась Лиза.

Инвалид не смотрел, куда садился. Катя как сидела, так и осталась сидеть, даже не подвинулась. Лиза положила книгу в сумку.

– Интересно было бы, если бы мы не на тот поезд сели. Уехали бы сейчас куда-нибудь.

Было не понять: то ли Лиза жалела, что не уехала с другим поездом, то ли дразнила, пугала своих спутников.

Станция Беговая. Уже четвертая остановка. Справа от меня освободилось место, вышла женщина. Лиза заняла его. Теперь вся компания была вместе.

– Саша, ты не знаешь, в черной или красной сумке у нас бананы? – засуетилась Лиза.

Инвалид снял с верхней полки сначала черную, потом красную сумки. Катя достала из черной пирожки, конфеты. Инвалид выложил из красной на столик перед окном бананы.

– Саша всю ночь не спал, слушал, как мы спали, – рассказывала Лиза.

– А я спала местами. Каждый раз слушала будильник, – призналась Катя.

Инвалид, осторожно ступая, с высоко поднятой головой направился в тамбур, вероятно, в туалет. Скоро он вернулся, встал перед женщинами в демонстративной позе, заложив культяпки за спину.

– Что ты, Саша, заправился по-русски, – с укоризной в голосе заметила Лиза.

– Как «по-русски»? – не понял инвалид.

– Вот так и по-русски. Посмотри на себя.

Инвалид культяпкой ловко заправил трико в брюки и сел рядом с Катей.

– Мне конфеты не очень нравятся, а пирожки ничего, домашние, – широко улыбнулась Лиза. – Ты, Катя, шкурку от банана не ешь. Что бы вы без меня делали.

– Да, – горестно отозвалась Катя.

– А я еще молодая. Мне замуж надо, – продолжала Лиза. – Вы меня не отпускаете. Отпустите меня жениха найти?

– И не отпустим! – был категоричен инвалид. – Ты, Лиза, молодая, тебя могут обидеть. Молодежь сейчас плохая.

Скоро мне выходить, а я никак не мог вспомнить, где видел эту троицу. Мне хорошо знакомы были их лица. Где же я их мог видеть?.. Эта тихая Катя, улыбающаяся Лиза, инвалид с руками-культяпками… Где я их видел?

– А кошкам не нравятся бананы, – сказала вполголоса Катя.

Никто ей не ответил.

– Будем отдыхать. Ехать долго, – закрыла Лиза глаза.

– Какие-то домишки, – смотрела Катя в окно.

Им еще ехать. Я уже стал собирать вещи.

      Чудовище

                                                                        Вечер. Он сидел на кровати, низко опустив голову: сердился. Она, жена, совсем еще девчонка, двадцать пять лет, на пятнадцать лет его моложе, сидела рядом.

– Ну что ты, дорогой, не будь букой, – говорила она, заглядывая в глаза. – Ну что ты… как ребенок.

Ее маленькая розовая ручка покоилась у него не колене. Он сидел в синей в полоску с короткими рукавами рубашке, вельветовые брюки. Она была, в мелкие яркие цветы, платье; она только что пришла.

– …ну что ты…

Он отворачивался.

– Повернись ко мне! – вдруг потребовала она, обняла.

Он противился.

– Ну всякое бывает в жизни, дурачок. Ну что ты. Я люблю тебя. Мне плохо без тебя будет. У нас сын. Подумай.

– А ты думала??! – резким был его ответ.

– Ну ладно, давай забудем. Еще раз попробуем. Не уходи. Все у нас будет хорошо…

Он готов был поверить еще раз, последний; помириться: так хорошо она просила, голос – родной.Он уже больше не отстранялся. Семь лет уже в браке. …было и хорошее. Сколько он уже вот так верил, что все будет хорошо: восемь, двенадцатт, а может, больше раз.

– Ну что ты…

Рука ее лежала уже у него на бедре, и – выше. Он, кажется, сдался, – все; сейчас постель и – мир. Через постель – мир. Это было просто, удобно. Жена совращала, плела сети. Мастерица. Он ломался, капризничал… точно не мужик – тряпка, бесхарактерный. Надо было держаться, иначе – постель. …неприятный осадок, хуже похмелья. Постыдный сговор. И опять все сначала. Только не это!

– Забудем, дорогой, все плохое. Чего ни бывает в жизни.

Бесстыжие глаза жены смеялись; ее маленькие детские губки были совсем близко… Жена уже шарила под рубашкой, он не убирал ее руку.

– Нет!!! – вдруг в страхе закричал он, откинувшись.

Недобрым, мстительным был взгляд жены, он узнал его, запомнил хорошо…

В четверг он пришел с работы, жены не было дома. Она пришла в девять часов, выпивши, недовольная. И в десять тридцать, как раз по телевизору шел футбол, началось:

– Я тебе сказала, уходи! У меня будет мужчина.

Он ко всему был готов, но такое…

– Уходи! Иначе сына разбужу. Будет скандал.

Он не сомневался. Что он мог сделать? Да ничего. Он приблизительно знал, кого жена ждала. Федьку, слесаря из водоканала. Высокий худой такой парень. Тоже семейный. Остаться дома? Это – шум, соседи… Скандал. Не выход из положения. Может, можно было как-то по-хорошему, поговорить… Но жена уже заводилась. Была невменяема. Глаза шальные, лицо красное… «Что же делать?» – судорожно решал он. Жена смотрела все на часы, встреча, вероятно, была назначена на одиннадцать. Дождаться слесаря? Если жена не захотела бы, никакого слесаря не было. Только уходить, больше ничего не оставалось. И он стал одеваться. Что он мог сделать? Драться? Он не дрался. Правда, случилась одна потасовка с женой, поднял он руку на милое слабое существо… Потом были еще тумаки. Ну а так, чтобы жена ходила с синяками, – такого не было. Он с мальчишками не дрался, а тут – с женщиной. Может, от воспитания это? Жена этим и пользовалась. «Почему ты со мной живешь? – спрашивала она все. – Ты меня не любишь, я знаю. Я такая плохая. Тебе изменяю».

Он и сам не понимал, зачем мучился, столько хороших женщин. А шлюха она и есть шлюха.

Один раз тоже был скандал. Он психанул, взял со стола нож, хотел попугать. Жена руки целовала, просила прощения. На следующий день пришла под утро. И опять была постель, мир. Он почти всех любовников жены знал в лицо. Их было четыре, а кого он еще не знал… Жена не скрывала ничего, словно так и надо. Мерзкая баба.

Сразу после свадьбы жизнь как-то не заладилась. Ссорились. Он уходил к отцу и жил там неделю, а то и две, пока жена не приходила, не извинялась. Это скоро вошло в привычку. Плохая оказалась привычка. Конечно, не все было так плохо, случалось и хорошее, было что вспомнить. Последние годы навалилось столько плохого, что для хорошего места не осталось.

Раз он задержался на работе, пришел домой: на кухне Володька Костарев с «Энергосбыта». Рябой, не красивый мужчина и, кажется, еще с «приветом». На столе – бутылка водки. Жена, он не считал ее таковою, – бывшая, выпивши. Он не стал ругаться, ничего… Просто выгнал Володьку, чтобы не мешал и все. Привык уж. Смирился, что жена шлюха. Привык, смирился – какая разница. Тут как-то жена познакомилась с Сергеем, таксистом. Парень ничего, самостоятельный. Была у него однокомнатная квартира. Они вместе ходили, как муж с женой, регистрироваться собирались. Он не мог нарадоваться, наконец-то избавился. Только радость была преждевременной: через месяц жена вернулась, а жила она у Сергея, говорила, что первый брак – это настоящая любовь, и никакой Сергей ей не нужен. Только он не верил в эту ее настоящую любовь. Это была не любовь – насмешка, пародия, – что угодно, –но не любовь. …так издеваться, унижать и говорить про любовь – болтовня, если не кощунство. Он не любил жену, больше – ненавидел. О примирении, совместной жизни не могло быть и речи: все до такой степени было опошлено, изгажено, разрушено. Раз как-то он хотел было наладить с женой отношения… но ни нежности, ни ласки …и слова были деревянные. Все фальшь. Надувательство. Все хорошее, что раньше было, осталось в прошлом, и ничего изменить нельзя. И жена это тоже хорошо понимала. Вечером сосед приходил, просил закурить. Он хорошо знал, что надо соседу: приходил проверить – жена одна или нет. Он хотел было спросить: «Соскучился?», но промолчал.

Жена надела розовое шерстяное платье, собралась уходить. Он, дурак, чуть было не поверил, что не все еще потеряно. Хорошо хоть жена уходила, не выгоняла. Сын уже спал. Он тоже лег, но уснуть не мог: лежал, прислушивался, ждал жену, когда она застучит каблучками по лестнице. Взбегала она легко и быстро. Он прощал ей все. Но жить со шлюхой он не хотел, только – не это! Он поносил жену последними словами. Он знал, что не уснет, не успокоиться, пока жена не придет, не ляжет.

      Убийство.

                                                                              Я писал о любви, счастливой, неразделенной; писал о людях труда, о жизни, о смерти. Все было в моих произведениях, кроме одного – убийства, крови. Кровь же в мире если не лилась рекой, она была. Люди убивали друг друга по недомыслию, из-за денег, а то просто так, от нечего делать; убивали своих родных, близких, знакомых и – кого не знали; убивали ночью, средь бела дня. Из года в год росло число жертв терактов, заказных убийств. Неспокойная была обстановка в мире.

Все герои моих произведений были из жизни. Я с ними учился в школе, работал, так или иначе общался… Я жил жизнью своих героев. Был и плотником, и летчиком, и кузнецом, и водил корабли… Кем я только ни был в своих произведениях. Конечно, что-то я и сочинял, была фантазия, не все брал из жизни. Одним словом, я писал на заданную тему. Все было в моей власти. Я, при желании, мог быть и царем.

Итак… Стоял август. Было душно. Температура в тени тридцать пять-тридцать семь градусов. Андрей шел с работы домой. Работал он на хлебокомбинате. Электрик. Андрей был в белой рубашке, в синих в полоску брюках. На ногах – кроссовки. Он носил очки. Среднего роста, средней упитанности. Толстые некрасивые губы, широкий нос… – топорная, грубая работа. Андрей шел быстро, торопился. Губы плотно сжаты. Серьезное лицо.

«Что за Андрюша?! – возмущался Андрей. – Я – не маленький. Взрослый человек. Отслужил в армии, на первом курсе в институте. “Андрюша”… Это ребенка так зовут». Только он один на хлебокомбинате был Андрюша, все – Андрей, Николай, Павел… Имена как имена, без уменьшительно-ласкательных суффиксов. «Сам виноват, – сердился Андрей. – Надо держаться уверенней. Быть смелее, а то как женщина, право. Много жеманства». Но и дерзить, быть этаким суперменом Андрей не хотел. Для этого ума большого не надо. Как заставить коллектив забыть Андрюшу, звать Андреем? Задача непростая. Общественное мнение в коллективе сложилось, отношения устоялись. Разрушить их – сродни революции. Оставалось смириться, не обращать внимания. Или рассчитаться, устроиться на новое место? Но куда? На металлургический завод приема не было. СМУ, трест – тоже имелся штат. Положение безвыходное. Все раздражало. И раздражение росло в геометрической прогрессии. Андрей вышел из хлебокомбината – все было хорошо…. И так почти каждый день – хорошо, плохо. И плохого было больше. Наваждение какое-то.

Андрей прошел детсад, был у «Культтоваров», из тридцать пятого дома, рядом с «Культтоварами», вышла миловидная женщина в коричневом костюме. Она была с мальчиком детсадовского возраста. И вчера только он подошел к «Культтоварам» и – эта женщина. Но вчера он не обратил внимания. Женщине было лет двадцать пять-тридцать. Глаза цвета морской волны. Пронзительный взгляд. И какое-то неживое, застывшее выражение лица. Странная женщина. Андрей почему-то был уверен, женщина разведена. Неудачное замужество и все прочеее… «Познакомиться, – Андрей не шутил, все было на полном серьезе. – А там и жениться. Пора уже. Ну и что, если ребенок. Ребенок – не помеха». Андрей забыл о своем уменьшительно-ласкательном имени. Он поднялся на третий этаж, встал у обитой черным дерматином двери. Звонок и – дома. Он медлил. Неплохо было бы для разнообразия хоть раз залезть в окно, а не звонить. Звонок. Мать открыла. «Как поработал?» – спрашивала она всегда и сегодня не забыла спросить.

– Ну «как поработал»? Как всегда, – отвечал Андрей заученно.

Мать уже была на пенсии. Ей было шестьдесят два года. За последнее время она сильно похудела, осунулась. Отец в прошлом году разбился на машине. Была сестра. Соня. Старая дева.

Она все никак не могла выйти замуж. Находились женихи, но в последний момент, когда уже завтра под венец, свадьба самым неожиданным образом расстраивалась. Было все это очень грустно.

– Андрей, ты где будешь есть, на кухне, в комнате

– А хоть где! – сердито ответил Андрей, опять стало нехорошо.

Он вполголоса добавил:

– Что я, гость, что ли? Могу и на кухне поесть.

Мать ничего не ответила. Обиделась, понял Андрей. Мать налила борщ, нарезала хлеб, встала у холодильника, сложив на груди руки.

– Андрей, у тебя на работе неприятности? – с тревогой в голосе спросила она.

Андрей ждал этого вопроса.

– Нет! Все в порядке.

Мать не поверила. Она переживала. «Но я вижу, что ты чем-то недоволен», – читал Андрей в глазах матери. Но я же не маленький. Взрослый человек. Чего меня опекать? Не понимал Андрей. Он не нуждался в опеке, но сказать об этом боялся, чтобы не обидеть мать. Та положила тефтели с тушеной морковью, налила компот и ушла в комнату, включила телевизор. Андрей съел тефтели, гарнир есть не стал, выпил компот и прошел в комнату.

– Мама, я пойду позагораю!

– Иди, – как-то неохотно, без настроения ответила мать. – Загар – это полезно. А ты что так быстро поел?

– Я только тефтели съел, без моркови.

Андрей взял из спальни байковое одеяло, свежие газеты и вышел на улицу. Вот уж неделю он после работы ходил на природу. Дома наскучило. До заветного места, где он загорал, было с полчаса ходьбы. Место укромное, за огородами, около двух берез. За огородами, в трехстах метрах проходила дорога на Ветровку. За нею – лог.

Андрей вышел на дорогу – около двух берез никого. Место свободно. Андрей боялся, что надо будет искать новое. Будет потеряно время. Место около двух берез было хорошее. Андрей бросил на траву одеяло, сел на него и закурил. Он хотел раздеться донага, загорать нагишом, все равно никто не видел, но пока курил, расхотелось.

Андрей лежал и думал о странной женщине. Кто она? Где работает? Женщина симпатичная. И фигура была. Как женщина сложена, какая она без одежды, Андрей знал только понаслышке, да из кино. Голой женщину не видел, если не считать сестру. Все было неожиданно, спонтанно… Он зашел тогда в комнату к сестре – она переодевалась. Что запомнил Андрей это – грудь… нежная, влекущая к себе плоть. Он после этого случая неделю ходил как под гипнозом, не смел глаза поднять на сестру; казнил все себя, что не постучал. До армии Андрей ходил с Татьяной Одинцовой, целовался. Но узнав, что у Татьяны был парень, не стал больше встречаться с ней. Были у Андрея еще женщины. Но все это мимолетные, случайные встречи.

В школе Андрей писал стихи, посвящал их любимой. Любовь – это как озарение, утренний свет. Это дар божий. Где женщина, там и любовь. И нет некрасивых женщин.Все в женщине прекрасно. Думал Андрей.

За дорогой пастух гнал стадо в город. Слышно было, как он кричал на коров. Поголовье было небольшим. Раньше коров было больше. Еще пять минут, и можно собираться домой. Сорок минут уже прошли. Андрей загорал по сорок. Что можно сделать за пять минут? Набраться еще тепла? Пять минут – это и много, и мало. Для Андрея они прошли быстро и – не очень. Он еще позагорал, полистал газеты. Хорошо на природе. Андрей еще бы полежал, но надо было идти.

«Женщина, наверно, заметила меня, – думал Андрей, одеваясь. – Не должна не заметить. Я не сводил с нее глаз. Интересно, завтра она также пойдет через “Культтовары”, или другой дорогой? Увижу я ее, нет? Хорошо бы увидеться. Со встречи, пристального взгляда, улыбки все оно и начинается».

***

Андрей быстро просмотрел газеты, читать не стал, лег на живот, закурил. Погода портилась. Тепла было мало. Вчера небо было лазурным, сегодня – облака. Но не в погоде было дело. Странная женщина пропала, не показывалась. Может, сменила место работы? Может, заболела? Андрей не знал, что и подумать. Может, в больнице, некому прийти? И такой вариант Андрей не исключал… А может, что серьезно? Операция. Инвалидность. Жена-инвалид. Ну и что, инвалид? Андрей меньше любить бы не стал.

– Где же ты, моя милая? – плаксиво протянул Андрей, ткнувшись лицом в траву. – Мне тебя сейчас так не хватает. Мне плохо без тебя, ягодка ты моя. Я люблю! Я люблю! – вскочил Андрей на ноги. – Я люблю! Слышите меня!?

С дороги, ведущей на Ветровку, сошел человек. Кто он, мужчина, женщина? Андрей не мог понять, далеко. Кажется, женщина. Она шла с распущенными волосами. Молодая, пожилая? Чего надо? Зачем она здесь? Андрей стал одеваться. Женщина была уже совсем близко. Нестарая. Андрей взял одеяло, газеты, спустился в лог, зашел в лес. В лесу спокойно. Женщина в лес не пойдет. Андрей хорошо знал эти места, мальчишкой ходил за грибами. Попадались грузди, белые. Сейчас за грибами надо было ехать. За логом грибов уже почти нет, дорога рядом. Цементный завод. Грибам же нужен чистый лесной воздух. Скоро должна быть трасса, еще метров двести-триста, а там по трассе – домой. Время еще было. Андрей закурил. Он прошел уже триста метров, больше, а трассы все не было. Странно.Он не мог заблудиться. Места знакомые. Наверно, ходил по кругу. Леший водил. Хорошо было бы выйти на дорогу или на тропу. Тропа обязательно куда-нибудь бы привела. Можно было по солнцу сориентироваться. Но, как нарочно, солнце закрыли кучевые облака и, похоже, что надолго. Уже время ужинать. Андрей всегда приходил вовремя. Мать переживала. «И черт меня дернул пойти в лес! – ругался Андрей. – Испугался! Кого? Женщину. Ну и болван. Женщины испугался. Ну я же был не одет. Ну и что? Не голый ведь». Андрей пошел напролом, через кусты. Стало светлее. И вот она, трасса. Рядом. Полчаса Андрей плутал. До дома километра три, если не больше. Это двадцать пять-тридцать минут ходьбы. «Ну и дурак! Пусть бы женщина прошла, – никак не мог успокоиться Андрей. – В лес ломанул!» Домой Андрей пришел в восьмом часу, злой.