Текст книги "Затерянные в Чарусах (СИ)"

Автор книги: Владимир Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Эк вы завернули. Ничего не понял.

– Поясню. Ни одна, понимаете, ни одна попытка уйти из этой деревни не закончилась успешно. А уходить пытались люди не слабее вас физически и не менее целеустремленные. Если я позволю себе дать вам какие-нибудь советы, то невольно обнадежу и фактически подтолкну к гибели. Так что, извините. Как бы вы это не воспринимали, я не стану соучастником вашего самоубийства. Да и нет у меня вразумительных советов, честно говоря.

– А в чем, собственно говоря, опасность? Если кто нападет, постоять за себя сумею. Кроме того, я уверен, что угрозы местных жителей дальше слов не пойдут. Да и вы, кажется, так считаете…

– Я думаю, что не идут, я надеюсь, что не идут, но назвать этот факт непреложным, пожалуй, не осмелюсь. Да и не люди страшны, я полагаю. Топи. Они кругом на десятки километров.

– Я же не утонул. Как-то сюда притопал.

– Вот именно, сюда. И вряд ли вы сами притопали.

– Вот даже как! Может быть, я и не заблудился?

– Очень может быть, что вас просто заблудили.

– Кто? И как?

– Не знаю я приемлемых ответов.

– Мистика?

– Чарусы. Зачарованные болота. Так, вроде бы говорил человек, который летел с нами в вертолете. У него была рукопись. На старославянском. И он ее перевел.

– Ваш корреспондент?

Профессор сморщился, как от зубной боли. Какие-то воспоминания всколыхнулись в нем, и они были неприятны.

– Может, все-таки расскажете? – попросил Валерий.

– Хорошо, попробую. Сейчас посижу, и, Бог даст, все вспомню. Питаю надежду, что это вас вразумит. – Аркадий Аркадьевич подлил квасу, глотнул и, помассировав лоб пальцами, начал свое повествование: – …Его звали Алексей. Прожил он в этой деревне почти год. Предпринимал много попыток уйти. Несколько раз тонул. Иногда вылезал сам, иногда его спасали. Его постоянно преследовали наваждения. Он видел на небе три солнца, слышал жуткие голоса, в трясину его толкал невидимка. Однажды на него напали лягушки и отложили у него под одеждой икру. Потом из нее вылупились головастики, которые терзали его целую неделю. У него все время исчезали припасы, хотя рядом никого не было. В воде он видел живых утопленников. Однажды его кто-то пытался утащить под мох. Но после всех неудач, Алексей не сдался. Ведь он нашел эти свои проклятые Чарусы, и ему так хотелось о них написать. Для этого требовалось только одно, нужно было уйти. В последний раз он готовился долго, тщательно, продуманно. Он изобрел ветряной компас и в день, когда подул сильный ветер, ушел. И… пропал. Бесследно. Прокофий с Мисосом ходили его искать, но безуспешно.

– Так он, надо полагать, вышел?

– Если бы вышел, то обязательно вскоре вернулся бы. С экспедицией. На вертолетах, вездеходах. Я не знаю, как, но вернулся бы. Для любого журналиста эта деревня – мечта всей жизни. Книга. Мировая слава. Понимаете? – Профессор подошел к печи. – Давайте чаю попьем. С вареньем.

– Сахар вам тоже лоси приносят?

– Нет, вместо сахара мы используем мед. Ели когда-нибудь малиновое варенье с медом?

14.

В дверь постучали. Вошел незнакомый мужчина. Пожилой. На вид лет шестидесяти. Очень деловитый, серьезный. Перекрестился на угол, в котором ничего не было. Тут же уставился на Валерия.

– Новый житель нашей деревни, – торжественно произнес профессор.

– Валерий.

– Герасим.

– А я как раз нашему гостю о жителях деревни рассказывал, – зачем-то соврал Аркадий Аркадьевич. – Вас хотел упомянуть, а вы вот и сами, легки на помине. Как там Василий поживает?

– Хорошо поживает. А я по делу.

– Слушаю.

– Иконку вам надо, Аркадий Аркадьевич. – Вошедший мужчина с укоризной кивнул на пустой угол. – Дом у вас новый, добротный, сколько лет живете и все без защитника небесного. Нехорошо как-то…

– Да где ж я ее возьму? Рисовать не умею, а портретов у меня никаких нет. Ни Ленина, ни Сталина, ни Николая Второго. – Профессора, похоже, забавлял разговор. – Не знаю уж, как и быть. – Он незаметно подмигнул Валерию.

– Так я вам вот и принес. Это и повесьте. – Гость вынул из-за пазухи рамку, протянул хозяину дома.

– Так это же… о Господи… Гитлер!

– Ну, Гитлер, лицо хорошее, сановитое, будете ему молиться – он вам помогать станет.

– Нет, дорогой, Гитлеру, при всем моем уважении к вам, я молиться не стану. Гитлер для русского человека, ну никак не Бог. Скорее сатана.

– Вы же как-то говаривали, что еврей, а не русский.

– А для еврея тем паче. Уж вам-то, как немцу, должно быть известно, что вытворял ваш Гитлер с иудеями?

– Да откуда? Меня же в самом начале войны сбили. А может, наговаривают зазря? Мы же его так любили. Он нам всем помогал… Да и сейчас, как помолюсь ему только, так сразу и полегшает.

– Так ты же фашист недобитый. Ты же нашу страну завоевать пытался. Вот для преданного фашиста Гитлер и есть Бог. – Аркадий Аркадьевич почти развеселился и от комичности ситуации даже перешел на «ты».

Мужчина сконфузился. Он вынул портрет из рамки и спрятал за пазуху. Потоптался, пошмыркал носом, не зная, как достойно выйти из сложившейся ситуации, потом сообразил:

– Тогда вот… хоть рамку возьмите. К рамке какой-нибудь божок да и пристанет.

– Спасибо, дорогой, спасибо. – Профессор положил подарок на подоконник. Потом словно опомнился и широким жестом пригласил нового гостя к столу. – Извините, если что не так, – прибавил он. – Присаживайтесь, пожалуйста. Мы как раз обедаем.

Мужичок покряхтел, снял шапку, тужурку, чинно подсел к столу.

– Квас у вас хороший, – похвалил, а может напомнил Герасим.

Хозяин обрадовался, поставил перед гостем кружку, не преминув похвастаться:

– Да… квас отменный, рецепт секретный, но могу научить.

– Нет, тут рука нужна, – произнес мужичок. – Я всякий пробовал – ваш лучше.

– Аура, – сказал профессор.

– Хорошее слово, непонятное, но правильное. Надо бы запомнить. Я люблю новые слова. – Герасим отпил несколько глотков, вытер бороду ладонью. – Да-а-а. Аж до слез продирает.

Аркадий Аркадьевич наложил в миску картошки.

– Теплая еще, а хотите – подогрею. Быстренько. В печке угли не остыли.

– Нет-нет, я горячего не ем. Вредно. Тепленькая лучше, только маслица постненького чуток добавить… Ага, так-так… Вот и отлично. А вы где поселились? – обратился Герасим к Валерию.

– В доме Ивана.

– Хороший дом. С жерновами. И банька своя. Уж как я люблю зимой баньку! И в снежок… – Мужичок пожевал картошки, ложкой подцепил грибов. Скривился, как будто прикусил язык, сморщился, закрыл глаза. На его лбу проклюнулись и стали быстро увеличиваться в размерах мохнатые бородавки. Одна, вторая, третья… Целая россыпь… У первой уже появились крохотные ножки. Она стала упираться ими, кочевряжиться, вылезать из кожи все дальше, дальше, пока не оторвалась с громким чмокающим щелчком…

Одна за другой бородавки шлепались на стол и тут же, собравшись в кружок, принялись как будто о чем-то совещаться. Потом первая выдвинулась и поползла к Валерию. За нею поспешили остальные. Отчетливо слышалось их призывное жужжание. Они словно подбадривали друг друга.

Прицелившись, Валерий стукнул ложкой первую. Она противно пискнула и, нелепо вихляясь, отползла за кружку с квасом. Остальные тут же притормозили, некоторые даже сдали назад, но тут же быстро перегруппировавшись, живо поспешили к своей предводительнице. Та отдала какие-то указания, и бородавки стали осторожно выглядывать из-за укрытия. Потом все одновременно рванули вперед, но не кучей, а, четко рассредоточившись, так чтобы их невозможно было пристукнуть одним ударом. Валерий замолотил ложкой по столу.

– Что такое? – услышал он далекий человеческий голос. – Что с тобой? Что ты видишь?

– Бородавки! – Валерий с яростью отбивал атаку.

– Морсу, скорее морсу неси, – крикнул Герасим.

Профессор вскочил, схватил пустую кружку и побежал в хлев. Открыл загородку, подсел к мирно хрюкающему поросенку. Резким движением вырвал торчащую из его бока тряпицу, подставил кружку к зияющей черной ране.

– Ну, вот, когда надо – всегда так, – пробурчал он недовольно, сунул в рану палец и стал растягивать ее из стороны в сторону. Брызнула кровь. Аркадий Аркадьевич подставил кружку, набрал в нее густой красной жидкости, заткнул дырку тряпкой. Поросенок, словно кот, потерся о его ногу.

В доме царил кавардак. Стол был опрокинут, несколько мисок валялось на полу. Валерий бегал по комнате и с победными криками прибивал кого-то невидимого каблуками.

– Пей! – услышал он голос.

– Да погодите вы! Они опять окружают.

– Пей! Нельзя на это долго смотреть. С ума сойдешь. Пей скорее.

Валерий, давясь, глотнул из кружки. Его усадили на лавку, водворили стол на прежнее место. Пленник болот тут же обмяк, ему вдруг стало жарко, на лбу выступила горячая испарина. Сознание затуманилось, на какое-то время он перестал слышать и видеть, но вскоре, сначала как бы издалека, а потом все отчетливее пробивался до слуха говорок Герасима…

– Как вы думаете, Аркадий Аркадьевич, нынче зима не припоздает?

– Думаю, на этот вопрос лучше Василия никто не ответит.

– Что-то сомневается наш Василий, плечами жимкает, а вы, кажись, ученый?

– Но не синоптик, к сожалению.

– Ну, тогда, конечно, – согласился гость. Он опять присосался к кружке. Вздрогнул от удовольствия, покряхтел и обратился к очнувшемуся Валерию:

– Ты этой мары не страшись шибко. Страх от нее только когда видишь. Вот почувствуешь: находит – морсику глотни. Зараза и отступит. А со временем такие кудесы все реже и реже допекать будут. Привыкнешь, как к снам вредовым. Я уж и забыл, сколько их перетерпел.

Валерий мрачно молчал. Его глаза все еще присматривались к щелям в полу, страшась увидеть там затаившихся гадин. Герасим сунул ему в руки кружку.

– Глотни еще. По первоначалу оно не сразу проходит. А то, небось, со страху уйти помышляешь?

– Сначала хотел, а сейчас не знаю. – Валерий решил не раскрываться впредь перед каждым.

– Запугали? Небось, Прошка. Экая ощера. Или Мисос – полуумок? Ну и правильно. Уйти – не уйдешь, а натерпеть – натерпишься. Ни за так пострадаешь. Живи себе спокойно, приспосабливайся. Здесь каждый тебе поможет. Василий, вот, кабанчика даст. Чтоб за морсом далеко не бегать. Прямо сейчас и пойдем. А там и ужин приспеет. Мы с Василием сегодня колбаски набивали. Ночью коптить будем. Лида там уже. Ждет. Помо-о-щница.

Валерий глянул на профессора. Только что виденный им бред быстро тускнел, отложившись в памяти, словно забавный мультик.

– Да-да, сходите, конечно. А я как раз семена посею. Пока не стемнело.

Вообще-то идти к кому-то сегодня совсем не хотелось, но отнекиваться показалось еще более неразумным. Главным сейчас являлось следующее: для успешного возвращения домой, а в сложившейся ситуации точнее бы сказать для побега, необходимо заполучить как можно большее количество информации. Об окружающих деревню болотах, о местных жителях. Слушать их разговоры, выяснять, какие места они посещают, как далеко заходят. Ну, и так далее…

15.

Герасим, несмотря на свой возраст, передвигался очень сноровисто. Валерий еле успевал за ним. Они спустились с пригорка, обогнули то ли большой пруд, то ли маленькое озерко, прошли по переброшенным через кочки жердочкам…

– Дальше гать, – предупредил Герасим. – Настлана высоко, но ноги все равно промочишь, ну да это ерунда – высушим. Только топай строго за мной. Павороть пойдете тут же. Лидия проведет…

Знакомство с Василием произошло быстро и непринужденно. Он оказался единственным, кто не ел гостя глазами и вел себя так, как будто давно с ним знаком. Кроме того, он почти сразу подключил вновь прибывшего к рабочей суете, а поэтому чувствовать себя сколько-нибудь стесненным было некогда. Все вместе они натаскали гнилушек из сарая, подготовили сырые опилки, установили большую деревянную бочку без дна.

– Ну, ты иди за своими заготовками, а мы пока колбаски навесим, – сказал Василий Герасиму. Тот сразу убежал. Хозяин дома повернулся к Валерию: – Пойдем что ли?

В доме горели свечи. Было почти светло. Лида скоблила ножом стол, обмывала его горячей водой. На ошестке печи тлели угли. В большом деревянном корыте лежала целая груда колбасок, похожих на обычные сардельки. Василий принес миску, отложил в нее штук пятнадцать. Подумал, добавил еще с пяток.

– К ужину на углях поджарим, остальные закоптим, – сказал он.

Валерий помог хозяину дома вынести корыто во двор. На бочку водрузили тонкие жердочки и стали навешивать на них перевязанные в гирлянды колбаски. Подошел Герасим с деревянным ведерком доверху набитым брусками сала. Положил на гнилушки несколько пучков ароматных трав и, косясь на Валерия, тут же прихвастнул:

– Самое главное! Весь вкус от них. – Строго глянул на Василия, мол, подтверди.

– Знамо дело, – согласился тот.

Бывший фашист обрадовался и тут же принялся распоряжаться: перевесил по-своему уже размещенные в коптильне колбаски, тщательно перепроверил приготовленные гнилушки. Некоторые отбросил. – «Сосна – вонять будет».

Уложили топливо в каменную печурку. Герасим продолжал командовать:

– Вереску надо, – потребовал строго.

– Рано еще, – заметил Василий.

– Сейчас рано, а не будет перед глазами – вообще забудем.

Хозяин дома сбегал в сарай, принес несколько веток.

– Много, – сказал Герасим.

– Много не мало. Все не бросай.

– Когда много, хочется все бросить.

Василий выругался беззлобно и отнес пару веток назад.

– Куропатки в рассоле? – спросил бывший летчик.

– В рассоле.

– Три дня?

– Три.

– Надо проверить.

– Пойдем, принесем, – позвал Василий Валерия.

Они притащили из сарая двухведерный бочонок, из которого остро пахло специями.

Герасим достал одну тушку, отрезал кусочек, пожевал, подумал.

– Мятки бы поболе. А? На – попробуй.

– Нормально мятки.

– Ладно, сойдет, хотя кабы поболе, было бы совсем хорошо.

В коптильне развесили куропаток.

– Ну, будем зажигать, – сказал Василий. – Надо помолиться.

– Я твоему богу не буду кланяться, – опять заартачился новоиспеченный командир.

– А я твоему. И вообще рядом со мной не смей богохульничать. Иди куда-нибудь, чтоб не слышно было.

Герасим не стал спорить, отошел к сараю, оглянулся. Сложил ладони и забормотал:

– Ду ист майн гот, о майн фюрер…

Валерий замер, прислушиваясь.

– Немец, – пояснил Василий. – Что с него взять. – Он нерешительно потоптался, не зная, тут помолиться или отойти, потом спросил шепотом: – А ты в какого Бога веруешь. Надеюсь, не в анчихриста?

– Не очень-то я верующий, но скорее в Иисуса Христа.

– Надо же, – почему-то удивился Василий. – Молодец. – Он осенил себя крестом и прошептал: Отче наш. Иже еси…

Валерий тоже перекрестился.

– Ну, с Богом. Лида, принеси угольков!

Как только огонь занялся, Герасим подбросил в топку несколько пучков трав.

– Смотри, чтоб полоть не попала, такой смород нагонишь… – предупредил Василий.

– Пустое болтаешь, – отмахнулся немец. Он присыпал пламя трухой, сбрызнул рассолом. Сверху положил одну веточку багульника.

– Правильно, – наконец-то похвалил Василий.

– Дас ист гут. Хайль, Гитлер! – звонко крикнул Герасим, щелкнул каблуками и выбросил руку в фашистском приветствии.

– Фу, нехристь чужеродный, – отмахнулся хозяин дома. – Пойдем-ка лучше ужин готовить.

На ошесток установили таганок, на котором разместили нанизанные на железные прутья колбаски. Лида раздула угли. Гости уселись за стол и стали ждать. Вкусно запахло жареным. Василий тем временем полез в подвал.

– Рябиновочки не забудь, – крикнул Герасим.

– А малиновки?

– И малиновку тащи. Будем пробовать.

– Ну, раз пробовать, давай тогда и смородиновую. И вишневку еще не ценили.

– Яволь, майн херр, позвольте подмогну.

На стол одна за другой водружались запыленные керамические бутыли. Василий обтер их тряпкой, раскупорил и стал нюхать.

– Пусти! – потребовал Герасим. – Самолично проверю.

Проверял немец долго, как настоящий дегустатор. К каждой бутыли он подносил свой нос издали, опахивая вздымающиеся от горлышка запахи ладонью. Потом его орган обоняния замирал над сосудом.

– Только не чихни, все дело спортишь, – предупредил хозяин.

Герасим продолжал свой спектакль. Одну бутыль он обнюхивал особенно тщательно. Видимо искал повод придраться. Но обошлось.

– Гоже, – раздался долгожданный вердикт.

– А мы тут наднесь с Герасимом варенуху готовили, – вспомнил Василий, – так уж так наизлишелись, пока пробовали, что ничего и не осталось…

Немец тут же подхватил:

– Василия, ясно дело, в гости понесло. Пойду, говорит к Прошке, – подраться надо. Хорошо, я увязался. Так этот волочага раз пять с гати в трясину вдырился. Прошка, как увидал, оскалился противно. Побрезговал с нами драться. Повалил нас на землю глазами и ушел куда-то.

Василий отмахнулся:

– Врасня все это. До Прошки мы так и не дошли. А в трясине вполы купались.

– Может и вполы, а помню только, как тебя тянул.

– А как я тебя не помнишь?

– Не-а.

– Вот человек бескарюжный. Аж слушать тошно. Только бы обессудить кого. А сам вахлак вахлаком.

– Ты нас не слушай, – сказал Герасим, заметив изумленное лицо Валерия. – Мы так завсегда кулемесим. Не со зла это – для потехи.

– А человеку непривычно. Хватит вам сегодня вазгать друг друга, – вмешалась Лида.

– Тогда кружки неси! Сама-то будешь? – обрадовался смене темы Василий.

– Малиновки чуть-чуть.

– Четыре кружки. И овощей поболе. Хрен не забудь. – Хозяин дома повертел колбаски, спрыснул их рябиновкой.

Малиновка, которую пробовали первой, оказалась самым настоящим вином, градусов девяти-десяти. Лида пила маленькими глотками. Валерий тоже смаковал, но Герасим тут же сморщил нос и приговорил:

– Бабское. Рябиновку лей.

– А сутырничать не станешь?

– Я-то не стану, я ж в гостях. А вот ты, коль переусердствуешь, точно начнешь. – Герасим подошел к печи, тонким прутиком проколол одну колбаску. – Кипит, – сообщил довольно, – можно кушать.

Рябиновка – настойка градусов тридцати пяти, а может, и сорока пошла на «ура».

– Ого! – сказал Валерий, не рассчитывавший на такой контраст с только что попробованным вином.

– Точно, ого! – согласился Герасим. Он разрезал колбаску вдоль, подул на половинки, густо помазал хреном, с удовольствием откусил. – М-м-м! – похвалил, – О-о-о!

– Наконец-то доволен, – сказал Василий. – А то все восупор.

– Ладно, не такой уж я и сутыра. Для дела больше ворчу.

Вскоре, нового гостя, несмотря на его протесты, заставили попробовать и смородиновую, и вишневую, и голубичную, а потом и брусничную с черничной, которые в азарте разгоревшейся пьянки притащил из своего дома Герасим. К счастью, последние оказались винами, иначе Валерий наверняка бы отключился. Время от времени вся компания выходила на улицу, справить кое-какие мелочи и проверить правильность процесса копчения. Герасим несколько раз пытался запеть что-то типа марша, из которого помнил лишь две строки. Причем первую он произносил совершенно невнятно, для выразительности более завывая и притопывая, а вторую: «…зольдатен унд официрен!» вполне отчетливо. Каждый раз Василий останавливал это пение легкой затрещиной и тут же затягивал что-то древнерусское, но сразу и прерывался, жестами призывая поддержать его почин. Ни Валерий, ни Герасим этих песен не знали, да и Василий, по-видимому, остальных строк тоже не помнил, поэтому хоровое пение никак не складывалось.

Околдованный сложившейся ситуацией, в которой причудливо сочетались нелепость его положения и очарование этого удивительного вечера, Валерий вдруг собрался с духом и запел: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…». Он запнулся лишь в одном месте, увидев, как заблестели от слез глаза Василия. Гость закончил песню и тоже не удержался, заплакал. Василий подполз к нему, обнял, бормоча слова восхищения. Герасим замер, пораженный красотой песни. Потом очнулся, побежал в дом, притащил три кружки и бутыль.

– Спой еще, – попросил он. – Спой «Катюшу».

– Не помню, – помотал головой Валерий.

– «Катюшу», «Катюшу», – тихо проворчал Василий. – Как примет лишку, так и давай своробить – пой ему «Катюшу». Нет такой песни…

– Нет, есть! – возмутился немец. – Сейчас вспомню: Раз… рас… Расцветали на берегу груши, выходила к яблоням Катюша… Вот. Есть такая песня. Только мотив забыл.

Валерий посмотрел на стариков, жестом остановил зафыркавшего Василия, с минутку посидел, собираясь с духом, и потекла новая песня: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…».

Потом неожиданно для самого себя Валерий запел «Подмосковные вечера». Все это казалось удивительным. Ведь он был абсолютно уверен, что не помнит дословно этих старых песен, но они выплывали одна за другой из тайников подсознания…

 
– …Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра.
Песня слышится и не слышится,
Та, что на сердце у меня…
 

– Нет, не зря меня сбили, – срывающимся голосом сказал Герасим. – Чтобы услышать такую красоту!..

Так они и просидели всю ночь у коптильни. Под воздействием нахлынувших чувств и Василий припомнил что-то, когда-то напеваемое его предками. Только Герасим, кроме своих «Зольдатен унд официрен» ничего не вспомнил. Поэтому он старательно подпевал то одному, то другому. Лида дремала в причудливом плетеном кресле. Сначала она, помыв и прибрав посуду, приснула было в доме, но, заслышав пение, вышла во двор, да так и осталась, завороженная…