Текст книги "Этапы большого пути. Сатира без юмора"

Автор книги: Владимир Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Секрет жизнелюбия

Грусть и печаль делают человека человеком. Только грустные люди умеют понимать юмор и по-настоящему ценить жизнь. Веселому гражданину или гражданке на всё наплевать с пригона. Он беззаботен и улыбчив на сто процентов. Грустный он всегда скорбит о несовершенстве мира. Кое-кто пытается его переделать на свой манер. Печаль движет прогрессом.

Валентина Валентиновна Валентинова последнее время очень была грустна. Грустила по любому поводу и без повода. Увидит неожиданно в магазине что-нибудь очень нужное, посмотрит на ценники и тут же, не отходя от прилавка, загрустит, загрустит, а потом и опечалится. Послушает радио о приватизации заводов и пароходов, поймёт, что приватизированную квартиру теперь придётся самостоятельно ремонтировать. Тут мигом грустит во все лопатки женщина.

Не очень давно труба в ванной у Валентиновых начала брызгаться. Что делать? Нужно искать кислород, нужно добыть карбид, нужно выцарапать сварщика, который перестал деньги брать за свой напряжённый труд, а нажимает на другую оплату – конвертируемую или натуральную ввиде мяска или колбаски долгокопчёной в Кракове городе. Услыхала грустная женщина, что цены вновь будут спускать с цепи или с горы. Объяснили по радио, что это мера нужная, чтобы полки ломились от товаров и продуктов, которые должны выйти из подполья. И всё это будет для счастья человека, во имя его же блага, хотя и грустного.

Жутко грустила эта женщина в современной ситуации перестроечной жизни. Дети стали больше получать воспитательных подзатыльников. Они оказались всегда под рукой, так как каникулы начали на месяц раньше, а закончиться должны где-то в конце весны. Слонялись дети по дому, незная, чем можно заняться в таких условиях. Муж – тот вообще боялся домой часто приходить. Раз в квартал забежит, получку занесёт и опять исчезает, чтобы порушенное заводское хозяйство в утиль сдавать.

Подруги этой женщины тоже не особенно часто ликовали. Они забыли, когда улыбались себе в зеркале. Хотя по радио и в телевизоре смешное часто давали. Петросяну разрешили смешить народонаселение по всем телеканалам днём и ночью, не взирая на лица… Карикатурки, анекдотцы, смешные случаи из жизни великих музыкантов, писателей их, честно сказать, не трогали никаким боком. Какой смех, если с осени человек работает свою работу, не снимая пальто и валенок. Предприятие давно сделали банкротом, а люди ходят, как собаки у Павлова, по привычке на рабочие места. Смех – ненормальный.

Но вчера Валентинова пришла на работу не совсем в себе. Какая-то не такая. Не сказать, что весёловатая, но и грустящей не назвать. Коллеги заволновались. Хотели «скорую неотложную помощь» позвать. Раздумали. Что ж такое с Валюшкой приключилось? Раньше она, кутаясь в шаль, напевала про мороз и просила его с грустью не морозить её. В тот день выглядела особо привлекательно. Даже брови накрасила чёрным карандашом, а не оранжевым. А может быть, сходила к экстрасенсу или водички попила от Чумака. Молодо выглядит. Очень. Кому не хочется выглядеть обаятельной и привлекательной, пусть даже за окном перестроечные катаклизмы и рыночные отношения; ты мне – я тебе. Ты мне дашь понюхать духи, а тебе дам свистнуть в глиняный свисток. И стали наседать на женщину с вопросами личного характера – скажи и скажи, что стряслось у тебя, Валька, почему ты такая посвежевшая, куда делась твоя вечная озабоченность и рецидивная грусть. Пристали, словно последнюю сотню просят на венок. Золоторукова вызвала Валюшу в коридор и предложила меняться. Пообещала секрет перестроечного пирога отдать.

– Отвяжись, подруга. Дай всласть поработать, Уж как хорошо нынче пишется отчёт, – улыбнулась Валентинова. – Ничего не случилось, милые. Работаю. Что нам бабам остаётся? Не в Париже прописаны и зарегистрированы не с парижанами.

Тут отдел в коридор высыпал. Всем интересно узнать тайну великую и страшную, вероятно. Допекли женщину расспросами. Сдалась.

– Счастье у нас у всех есть. Только вы не знаете, как его сцапать и удержать. А я узнала.

– Не томи, голубушка, говори бегом.

Женщины перестали дышать. Клубы пара, скрывающие лица, иссякли. Даже мыши под холодным полом притихли, ожидая погрома.

– Расскажу вам, что со мной случилось вчера утром. Я с того самого утра стала счастливой. Самой счастливой на Земле.

– Кто ж тебя осчастливил, Валя? Удачно, значит…

– Не подумала, что и вам это пригодится. Мой секрет жизнелюбия можете всем рассказать…

Женщины похватали карандаши и блокноты. Приготовились писать, сдвинув с голов шали и платки. Тишина нависла нехорошая, как перед сокращением всех штатов заводоуправления.

– Включила телевизор вчера утром. Мои любят путешествовать. Клуб путешественников. Валенки стала я прятать давно. Изнашиваются. Смотрю, а слёзы у меня в три ручья, девки. Реву, как корова на зоре. Так мне их стало жалко. Вот горе-то где, думаю…

– В чём дело. Говори толком. Что там стряслось. Тоже реветь начнём…

– И кушают они один чай, – сказала Валя. – На прогорклом масле и муку жареную добавляют ячменную. Вот тебе и вся еда. Ничего у них нет.

– И талонов нет?

– Ничего. Живут в пустыне. Я говорила, что реветь будете, подруги.

– Как же так?

– Вот так. У нас капуста есть? Огурцы есть. Мука бывает. Лето, не разгибаясь на дачках «отдыхали». У нас земли кусочек, а у этих – песок. Ничего не растёт.

– Скоро лето придёт, девчонки. Морковки насеем, капусты насадим… Только бы не сократили.

– А если и сократят, не падайте духом, женщины. Не бывает, худа без добра. Нечего унывать. Не такие уж мы нищие. Тем бабам ещё хуже, а они тоже не унывают. Прыгают на одном месте – кто выше подскочит, той второго мужа дадут из резерва.

Некоторые женщины попытались устремиться головами вверх.

Рекламация

Матвейка Ифанов недавно выпил бутылку водки и того – загрустил всем организмом. У него с детства привычка была после баньки немного дерябать. Обычай такой. Деды дерябали. У кого, что есть жидкого. У Матвейки была с женой бутылка. Рая ещё в понедельник купила в заезжей автолавке. Положила в комод, чтобы не мешала в холодильнике. Они сели за стол в летней кухне, как обычно Рая огурцов с помидорами намесила и маслом растительным подсмашнила.

Она рюмку выпила с кумой, которая приходила побаниться. Потихоньку Матвейка разлил водку и выпивал с пельменями и простоквашей. Выпьет и запивает, а потом пельмень жуёт. Кума сразу ушла. Как выпила полстакана и ушла. Даже грибов не стала пробовать. Рая мастерица редкая грибы готовить на стол. Матвейка вышел покурить на крыльцо. Корову Пётр Матвеевич пригнал и натаскал воды в кадку. Это всё помнит Ифанов. Но дело не в этом, а в том, что голова у Матвейки после ужина загудела. Гудит, как трансформатор, что у фермы поставили. Матвейка на тракторе работает, но ничего не может понять. Гудит, аж в двух шагах слышно. Петух послушал и позвал куриц срочно спать укладываться. И Матвей следом отправился, так как тонус у него схилился и вообще состояние после выпивания стало очень скверным, если не сказать, что мерзким стало состояние души и тела. Такое мерзкое, будто ему керосину дали выпить.

С трудом смотрит Матвей телек, а сам мается и потихоньку думает, отчего в башке такой тарарам и общий тонус покорёжился. На экране показывали, как в одной зарубежной стране развилась наркотическая мафия. Уж так стала она хорошо процветать, что лучше некуда – доллары мешками из-под сахара носят в банки. У этой мафии, то бишь, коллектива свои плантации, свои заводишки по выработке наркоманских средств, свои профсоюзные лидеры, инженеры, свои ударники труда, своё соревнование за качество и продуктивный труд. Всё своё. Только покупатели – чужие. А ещё и те, кто потребляет продукцию. Не разобрать, кто покупает, кто перекупает, кто разводит гипсом или мелом. Друг дружку не знают, и встречаться не хотят. Не идут на контакты. Надо сказать, что продукцию не возвращают. Значит, качество на нужном уровне.

Матвейке раньше ничего с бутылки не было такого мерзкого, а одна весёлость и петь ему хотелось под свою гитару любимую песню о стране, которая широка, а в ней полей, лесов и рек. А про клён любила Рая петь, о голубом вагоне всегда пел Пётр Матвеевич. Нынче не то, что петь, а свет белый не мил. Обычно с ребятами Матвейка играл, на себе по комнатам катал, изображая северного оленя, привязав вешалку из рогов к своей голове. Но сегодня не до игры, а остаться бы под солнышком вместе с родичами. Вот как ему стало тяжко с одной поллитровки. Раньше такого не случалось с ним. Пить приходилось иногда по несколько праздников подряд, и ничего особенного. Голова не гудела так, хотя и потрескивала. Он лежал и думал, но в панику не впадал. Такой он парень из нашего колхоза. Много чего пережил в жизни. В очередях за ваучерами его помяли сильно, в кабинетах ругали за разбитые стёкла и порванный футбольный мячик, в приёмных его мариновали, в армии три года бегал по горам с автоматом, но такой водкой не травили. Разную водку приходилось пить: и «сучок», и «коленвал», и «андроповскую», и «русскую». и «российскую» и многие другие сорта приходилось пробовать, но чтобы цена до сотни доходила – такое никому и с похмелья не могло придти в голову.

«Нельзя это пить, – подумал Матвейка Ифанов. – Себе в убыток и здоровья полный подрыв. С подорванным здоровьем много на ферме и дома не наработаешь. Бумажки перебирать можно. А махать вилами – не получится». Решил больной Матвей написать на ЛВЗ, чтобы цену сбросили и качество наладили.

Пишет письмо Матвей, но только мысленно, как бы разговор ведёт с директором ликероводочного предприятия.

«Дорогой товарищ, цена большая, а вкус не тот, что был раньше. Я с одной не полной полулитры скапустился, хотя и закусывал с кумой и женой. Раньше мог песни петь и веселью отдаваться полностью и без остатка, а сегодня жизнь организма разрушилась до самого основания. Может быть, товарищ директор, вы начали выпуск заместо водки крысомора? Тогда смените наклейку и назовет, как положено, чтобы люди не ошибались, а шли домой, и ставили брагу, сберегая здоровье и финансы. Чистое разорение происходит у нас в деревне Берёзовый Лог, так как получки хватает среднему человеку на семь дней, в остальное время разную дрянь пьём, от которой животами маемся, а кто вообще глаза закрывает напрочь. Вот и решил я, товарищ директор, подорвать вашу экономику. Всей больной душой и слабым телом решил больше не принимать ваше наркотическое зелье, которое вы почему-то назвали „Русская водка“. Как хотите, а я вам больше не помощник, пейте сами, если жить не хотите дальше, но смените этикетку, уберите слова „русская“, чтобы в других странах и городах не думали, что русская продукция даёт урон роду человеческому. Вот я – закалённый, но и, то корёжит меня и корчит, как ржавый гвоздь под ударом кувалды. Если человек не закалённый и малопьющий хлебанёт стакан, то обязательно неделю не появится на рабочем месте. За такую стоимость и такое умопомрачение, извините, но это чистая диверсия против своего народа и отечества. Если не пить, так и не выпускать отраву. А то с одной стороны знак качества, а с другой – нет его, а лишь один знак. Где логика, товарищ, управляющий своим диверсионным заводом? Если не умеете гнать, то приезжайте к нам в деревню. Мы вам расскажем и покажем, а годится всё, кроме резиновых сапог, из которых вы, мне кажется, свою продукцию выделываете. Моя голова бедная так гудит, а всего корчит и свивает, как верёвку. Вот какая фортификация начинается между нами…».

С той самой поры Матвейка не пьёт белое вино, а красное – в нашем сельпо не выбрасывают. Что до зарубежной мафии, то на фоне исторического процесса, наркотическая банда процветает по сию пору, хотя были проблемы и неурядицы – кто-то пытался один завод взорвать, а вот рекламаций на неважное качество продукции нет. Потребитель с удовольствием потребляет яд, и хоть бы кто недовольство проявил. Умирают, но не пишут.

Как это было

Что такое мода – это каждый понимает по-своему. Когда-то поручик Ржевский надел по ошибке спортивные дамские брючки. Одевался, сами понимаете, в дикой спешке. Забуксовал в брючишках. Парнишка был далеко не слаб и штанцы приличного качества попали… Заявился в полк, обтянувшись до посинения нижней части туловища. С того случая возникли на Руси стиляги. Ну, дело не стилягах, ни в поручиках. Пошла мода на отсоединение. Бывшие «сестрёнки» отсоединяются, но условия ставят, чтобы не забывали и снабжали углем, нефтью, сахаром, электром и прочей мелочью, а об оплате не заикались. Типография от редакции одновременно с Украиной отвязалась. Но долго с редактора трясли половинку нашего редакционного «Запорожца». Иван Нонпарельевич Боргесов показал им фигуру: «трое одного зажали». Так они назло голубей на чердаке окольцевали, инвентарные номера написали и в основные фонды внесли. Мы махнули на это дело руками. Пусть приватизируют этот символ свободы и мира.

Приватизация – дело тонкое. Это уже и не вооружённым глазом стало видно. Шахтёры шахты пытаются приватизировать, а наши сельскохозяйственные работники, приверженцы символа серпа, принялись землю делить, потому что делить уже нечего. Банки поделили, лопаты, которыми отдельные личности приноровились деньги грести, на пожарные щиты повесили, как образцы финансового благополучия, умелого использования огородного инструмента. Не стоит же соль из столовой носить в валенках. Полезно для здоровья, но запашок от продукта идёт, если ножки не помыть дня три, потому как горячая вода отправлена в системы отопления, а вода из системы отопления сокращена, как нерентабельная для теплосетей. Зачем две системы нагревать, уголь тратить? Поэтому и закрыли один вентиль, сэкономив десяток вагонов мазута и угля. Со спиртзавода люди в своих желудках спирт прут или другие алкоголесодержащие продукты. А из редакции что унесёшь? Старую подшивку недокушенную мышами, с портретами старых, но верных вождей? Но это на любителя. Решили приватизировать свои полосы. У каждого отдела своя полосонька. Жутко завидуем Люське Колонкиной. У неё на странице телепрограмма идёт. Она даже пыталась отсоединиться от нас и самостоятельно выпускаться к читателям. В нагрузку мы решили дать ей и третью. Она испугалась, говоря, что не потянет такое содержание событий жизни. Одно некрофильное творчество её в тоску вгоняет – мрут люди без особых причин. Крепится хрупкая женщина. На то она и женщина. Не в пример фотокорру, который приватизировал свою конурку-лабораторию и стал с большим доходом свадьбы фотать и нудистские митинги освещать.

Дядя Ваня Баранкин приватизировал гараж и авто. Редактор аж подпрыгнул. У него проблема с запчастями отпала, как хвост у некоторых обезьян. Милый наш бухгалтер приватизировала счёты и пустой железный ящик, именуемый в народе, сейфом. Зато шеф размахнулся. Всё пригрёб. Даже курилку. Теперь один курит, хотя и бросил накануне. А что ему делать, мы же курим на улице теперь, если талоны на курево дадут вовремя. Илюха Шушенский, что завотделом культуры уже сорок лет числился сначала вступил в ЛДПР, но его переманили к себе парни из «Нашего города». Через некоторое время перестал он писать о демократах, стал проповедовать баптизм в чистом не разведенном виде. Ходят упорные слухи, что Илья намерен вступить в КПРФ. Я и сам Программу у Ивана Григорьевича взял. Вот только где фотки взять. Очень дорого стал брать за эту услугу Стёпа Блендин. Говорит, что химикаты днём и с огнём не найти. Намекнул, что один из компонентов проявителя используют при очистки самогонки.

Вкалываем теперь до седьмого пота. Кому нравится с малюсеньким рейтингом красоваться на доске показателей. Туфту, как раньше, не тащим Верочке Абзацкиной. Каждый норовит сенсацию накопать, да чтоб она непременно гвоздём стала номера. Приватизация – это не комар начхал в чернилку Петра Ильича Декрета. Это дело нужное и своевременное, как соцсоревнование между городами побратимами. Дисциплинирует. Свободные места на полосе уже не сдаётся в аренду. Да только техничка – баба Нюся нам показала козью морду. Да. Никто не мог и понять…

…Приходим ранней весной на работу. У крыльца очередь. Анна Борисовна Чистоплюйкина индеферентно заявляет:

– Кто хочет на работу, господа, покупайте абонемент на месяц. Ну, или гоните по доллару с ноги. Я – крыльцо приватизировала. Вот мои документы, вот лицензия, вот налоговая печать…

Денег лишних нет. Я – на тополь. Фигушки. Не пятнадцать лет. Животишко перевешивает. Хорошо, что Лёха Колонкин над полосой засиделся с авторским активом. Он мне верёвку кинул, на которой Блендин плёнку сушил. Через месяц у нас фигуры стали, как у Аполлона. На сэкономленные деньги принтер купили почти новый.

Вчера меня Колонкин в планы свои посветил. Захотел он кран приватизировать, из которого иногда вода течёт холодная.

– Откуда у нас зарплата? За воду придётся платить самим. Народ в целях экономии пить перестанет. С собой будет приносить. И распивать. Зарплата в марте застряла, а на календаре февраль. Не потянем. Летом ещё есть шанс получить мелочишку, а зимой…

Сидим и думаем. Не такие горшки бились о наши головы и головы родителей. Что-нибудь придумаем. В счастливое время нам посчастливилось жить.

Внук Остапа

У нас талантливых и одарённых людей не любили и не любят завистники. Не нужны нам эти гении. Хлопотно с ними. Придумают вечный двигатель, а потом всем доказывают, что он будет пахать вечно и чуть больше. Ну, зачем у честных людей отнимают время?

У него, говорят, было открытое и очень мужественное лицо. Сейчас бы сказали, что он ну, вылитый секс символ. А тогда. Он всегда делал несуетливые движения, обладал ласковым, но крепким рукопожатием. Ростом и фигурой мог поспорить с греческими статуями, изображавших Геракла или Меркурия. Женщины смотрели ему постоянно вслед и проглатывали вздохи, крепко вдыхая всей грудью. Что ни говорите, а форма шла ему пехотного офицера. Он будто в ней родился. И она росла вместе с ним. Он бы получил майора, но не получил. Это у нас мало кого волновало. Капитан – тоже солидное звание. Молодой майор выглядит немного неестественно, а вот капитан – нормально. Он был так прост и внимателен, что с ним каждый мог поговорить на волнующие темы. И он поддерживал беседу с инженером, плотником, гинекологом и пастухом.

Не фордыбачился. Не суесловил о военной тайне, о грифе «Сов. сек.». Прямо говорил нашим парням, что будет строиться точка, что скоро прибудет батальон с лопатами и вилами. Его послали приготовить быт для солдат, наладить сносные условия для срочников, которые возьмутся строить, таская бетон и роя шахты.

Капитан входил в райком с озабоченным видом. С таким грузом возложенных обязанностей каждый бы имел не только озабоченный, но даже бледный вид. Не подходили помещения для размещения батальона. А где их взять в деревне? В пионерском лагере на все катушки идут оздоровления детей. В колхозных комнатах отдыха много не разместишь солдат. Не устраивали столовые бригадные. Народу прибудет прорва, когда они успеют поесть, где станут мыть усталые солдатские руки. Секретари думали, и умело решали сложнейшие задачи. Они знали, как нужно помогать армии. Они советовали, предлагали, помогали. Они могли многое, ведь весь большой район работал под чутким руководством, нельзя сказать, что работал так себе, а работал – отлично. Помощь капитану оказывалась вовремя. Он уходил с папкой, в которой директивы, указания и разрешения. Секретари точно знали, как нужно содействовать родной защитнице в её неотложных делах, поэтому всё делали без промедления, без бюрократических проволочек и прочей волокиты.

В райисполкоме капитана встречали не менее радушно. Вопросы с размещением солдат там тоже были не пустым звуком и брались на контроль моментально, без тягомотины. Какие могут быть проблемы, если армия нуждается в помощи. Ведь она стоит на страже и охране… Находились материалы, транспорт. Отрывались от скудных сельских фондов цемент, шифер, пиломатериалы. Капитан Калугин обрисовывал обстановку, докладывал чётко и лаконично, как обеспокоенный возложенным грузом доверия. Его слушали внимательно, помечая авторучками в блокнотах, что требуется в первую очередь, а что может и подождать, но не очень долго.

Капитан ничего и никому не обещал взамен. Бывает так, что человек, получив помощь, начинает лепетать, дескать, через год отдам, а завтра вам гарнитур устрою чешский. Он ничего и никому. А чего он мог. У него форма, папка и портупея. А ещё были на погонах пятиконечные звёзды. У него даже не было ординарца – верного помощника. Он не мог отдать свои сапоги, свою планшетку или свежайший подворотничок. Это была его форма, которую ему выдали.

Говорили, что капитан отказывался от пикничков по случаю сельских праздников. Бывают такие – конкурс пахарей, соревнования осеминаторов, выставки кулинарных изделий. Не был он охотником бесцельно проводить время. А его у него было очень мало. Вот-вот должны привезти роты, оборудование. Его не бросишь под открытом небом Алтая. Не накормишь солдат капустой и смородиной из колхозных садов. Он спешил. Генерал требовал точного отчёта о проделанной работе.

Я капитана не видел. Услышав однажды о его пребывании в нашем районе, стал выспрашивать ненароком руководителей о том, как и когда он появился, чем занимался. Выяснил, что ему дали автомобиль, заправляли горючим, платили зарплату водителю. Капитану выписывали крупы и специи, мясо и картофель, хлеб и овощи, без которых нельзя накормить первую роту солдат, прибывших строить секретный объект.

Прошел месяц, второй. Водитель «газона» заявлялся домой поздно, тайно вздыхал, говоря жене, что надоели пьянки. Такой попался несознательный товарищ. Он понял, что капитан ничего не собирается строить. Никто его не контролирует. Никому не подчиняется. У Остапа Бендера были товарищи. Не всегда надёжные, не всегда верные, но были помощники, которые трудились в фирме «Рога и копыта», которые умело пилили гори, ремонтировали автомобиль. Калугину попался глупый компаньон.

Я не выяснил, на кого выпал жребий участвовать в параде. Это и неважно теперь, когда прошло пять или шесть лет, скорей всего, два года.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что овец, цемент и прочий сельский шифер продавался. Деньги мимикрировали в напитки и продукты. Часть овечек поджаривались над углями и превращались в шашлыки. На одной бригадной столовой даже пробили стену, чтобы сделать столовую просторней, чтобы голодным солдатам удобно принимать пищу. У водителя, которого выделили помогать армии, говорили, разыгралась язва чего-то. А может быть, иная хвороба подтачивала организм. Шашлыку покушает, водочки глотнёт, а вот шампанское не мог пить – изжогой маялся человек после двух стаканов. Шампанское на дух перестал принимать, а от крабов и красной икры его мутило, как во время шторма на море. Капитан и его ординарец пьют и кушают. Веселятся. В степи красиво. Жаворонки в небесах жаворнничают, перепёлки перепёльничают.

Однажды шофёр по совету жены или тёщи стал говорить, что за рулём не принимает. Понял солдат запаса, что шампанское может ударить на жаре не только в голову. За рулём, конечно, нельзя. Хотя и сидел у костра, в тени под кустиком, мешал в ведре варившихся курочек. Если шофёр-ординарец был проще, если он оказался настоящим помощником капитану Калугину. Ну, дело и не в шофёре…

Говорили, что капитан был на приёме у первого, а может быть, зашёл к управляющему Сельхозтехникой. Везде свой человек. Военный. В форме. Свежий подворотничок. Белее снега с горной вершинки. Сверкающие сапоги. Планшетка и папка. Решал очередные проблемы капитан. Заходят двое. Возможно в форме. Только эмблемы на погонах иные. И цвет соответственно другой.

– Вы ко мне? – спросил капитан обрадовано. – Жду два месяца. Телеграмму отбивал. Жаль, что не получили. Пойдемте, отчитаюсь. У меня всё запротоколировано. Все накладные и расходные документы в этой папке. Только давайте выйдем. Неудобно при гражданских товарищах наши военные проблемы решать.

Как только вышли в коридор, капитан попросил, чтобы наручники надели в машине. Дал честное офицерское слово, что не убежит. Не убежал.

Не ценят у нас деловых людей. Капитану бы вручили захудалый колхозик, чтобы показал себя, чтобы вину загладил, чтобы поднял из отсталых коллектив селян. Не дали. Он вон, какую деятельность развил на ровном месте. На пустом. Поговаривают, что Калугин внук самого Остапа Бендера. Я сомневаюсь. Но есть люди у нас в райцентре, которые о капитане приятной наружности и слышать не хотят. Поучиться у него надо обхождения с гражданами и начальствующими руководителями, как нужно добывать стройматериалы для возведения крытых токов и коровьих ферм. А то ведь бывает, приедет товарищ из колхоза, станет запасные части к комбайну спрашивать, а ему скажут, что нетути, дорогой. Он и пошёл себе во все лопатки домой. В колхозе посевная или уборочная, сроки и планы срываются напрочь, как сосульки из под крыш. …Напрасно деловым гражданам не доверяют. Напрасно. Антон Семёнович воспитывал хлопцев-оторвижников доверием. Доверит, а сам проверяет. Он понимал толк в доверии, понимал толк в инициативных парнях. А кто не слушался, брал кочергу и воспитывал, так сказать, прививал вкус к доверию.