Текст книги "Чекисты. Книга вторая"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Павел Кравченко,Н. Киселев,Илларион Подолянин,А. Нормет,Г. Гришин,Александр Миронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Кравчук кивнул головой.

– Когда Латвию захватили немцы, Линис работал в их контрразведке “СД Остланд”. Имел на связи агентуру. В августе 1944 года его направили преподавателем в полицейскую школу полка “Рига”. Теперь он по-прежнему в Латвии. Что вам неясно?

– Он живет легально?

– Без прописки. На нелегальном, – пояснил Хмара, – то по улице Кришьяна Барона, под номером 109, то на хуторе Анды.

– Так, – сказал Кравчук, – ну и для чего же мне знать подробности биографии этого господина?

– Это я скажу вам позже, когда вы повторите мне все то, что я сообщил вам. Но сделаем это завтра. Итак, вы согласны побродить там, на востоке?

– Документы будут верные?

– Лучших не бывает, – сказал Хмара, – и люди верные, только молчат давно, а сам я, живя здесь столько без связи, не мог их проверить. Это сделаете вы и сведения от них привезете. Возможно скоро прибудет в край сам Профессор, надо будет отчитаться перед ним. Но к празднику оружия надо будет вам вернуться. Я хочу пошуметь немного в Карпатах, да так, чтобы эхо за Тиссой отозвалось…

– Как пошуметь? – наивно спросил Кравчук.

– Увидите позже. А теперь давайте сходим в Сонное урочище…

На полянке возле глубокого Сонного урочища, где под обнаженными корнями старых буков то и дело проглядывали глыбы гранита и других горных пород, Хмара оставил Кравчука одного с охранниками, а сам стал спускаться вниз.

Он шел каким-то странным, ему одному понятным зигзагом. Кравчук наблюдал за ним издали очень осторожно, опасаясь, как бы охранники не заметили его любопытства, но все же Кравчуку удалось заметить, что, задержавшись, Хмара разъединил какую-то проволочку, натянутую между двумя кустами, и лишь после этого, приблизившись к высокой скале, опустился перед ней на колени. Он легко рыл руками палые листья и потом вытащил из углубления под скалой предмет, напоминающий по внешнему виду термос. Свинтил с него крышку…

Спустя полчаса, уже на обратном пути, пропуская вперед охранников, Хмара задержался и предложил Кравчуку сесть вместе с ним поодаль дороги на жесткой траве, протянул курьеру фотографию, добытую из тайника.

– Это – Буйный! Запомните его лицо. – И, протягивая Кравчуку половинку разрезанной зигзагом открытки с изображением Святоюрского собора во Львове, Хмара добавил: – Спрячьте хорошо. Вторая половинка – у Буйного. Сложите их вместе только после устного пароля…

…На следующий день, ближе к вечеру, проверив, как Кравчук запомнил биографию загадочного латыша, и снабдив его нужными документами и паролями, Хмара собирался в командирском бункере в дальнюю дорогу. Он набросил на себя кожаную куртку, надел шапку, взял автомат и гранаты. Обращаясь к Реброрубу, который сидел на лавке, Хмара сказал:

– Идем провожать Дыра до Татарской пропасти. Потом проверю запасной бункер. А ты оставайся с ним. – И Хмара показал на спину Березняка, который склонившись над столом, усердно перечерчивал из атласа СССР карту Армении. – И гляди! – Сделал Реброрубу условный знак. – В случае нагрянет кто в бункер, отбивайся, а когда будет деться некуда – видишь, зажигательная смесь? – открываешь шкафчик, бумаги, планы – все сюда и поджигай.

– Та я же знаю, что делать в случае тревоги, – обиженно протянул Реброруб. – Сколько раз без вас оставался сторожить…

– Потому тебе и поручаю, – заметил Хмара.

С этими словами Хмара полез из бункера. А Реброруб уселся на лавке против Березняка и, следя за тем, как тот орудует инструментами, спросил:

– Хитрая работа! Как это называется?

– “Поднимать” карту, – спокойно ответил геолог. – Видишь, здесь очень мелкий масштаб. Я его увеличиваю, по памяти восстанавливаю все места, где проходила наша поисковая партия.

– Хмара это за кордон передаст?

– Возможно. Это его дело. Не каждый же знает, где у нас залегает золото, а где – алмазы…

– Слушай, друже, а ты меня не выдашь? – неожиданно вкрадчиво спросил Реброруб Гната.

– С какой стати мне тебя выдавать? – И Березняк засмеялся.

Реброруб проворно взял алюминиевую кружку и, поглядывая искоса наверх, куда ведет лаз из бункера, достал из шкафчика оплетенную ивовыми прутьями большую сулею. Булькая, полился самогон в чашку.

– Тебе налить? – предложил он, поглядывая на геолога.

– Сейчас нельзя. Руки дрожать будут.

– Ну, как знаешь, – буркнул Реброруб и, спрятав сулею на нижнюю полку, захлопнул шкаф. Он подошел с наполненной чашкой к столу. Выпил всю чашку.

– Хорошо… будто божия мать босыми ножками по сердцу прошлась. Крепкий, холера. Первак!..

– Да ты закуси, Реброруб, а то развезет.

– Меня не развезет, – похвастался бандит, достал с полки головку чеснока, очистил ее и, посолив хлеб, зачавкал на весь бункер. – А что? Они там, наверху, чистым воздухом дышат, а я не могу позабавиться? Не могу самогону глотнуть? Могу! Пока Хмара вернется…

Березняк продолжал чертить, не обращая внимания на Реброруба. Тот зевнул еще раз, прилег на нижних нарах, выдвинув ноги, потом зевнул еще раз, смежил глаза, и скоро его могучий храп наполнил бункер…

Чертит Березняк. Немного погодя лениво встал, потянулся, подошел к дубовому бочонку с водой, наполнил ею ковшик и напился. Храпел бандит. Повернулся во сне к стене и еще сильнее захрапел…

Осторожно, на цыпочках приблизился Березняк к заветному шкафчику. Открыл его, снял со стопки документов бутылку с зажигательной смесью и, отставив ее в сторону, принялся перебирать документы. Наконец нашел нужный ему план, вернулся к столу и быстро, то и дело поглядывая на храпящего бандита, скопировал этот план.

Он положил копию плана под карту Армении, быстро спрятал оригинал обратно в шкафчик, прижимая все документы бутылкой с зажигательной смесью, и едва успел возвратиться на место, – наверху послышался шум. Подбегая к нарам, Березняк толкнул Реброруба.

– Проснись, друже!

Сорвался с нар бандит, схватил автомат, пробормотал:

– А? Что? Как это я заснул?

– Идет кто-то…

Три условных стука раздались по крышке люка. Она открылась, и сверху опустились ноги Смока. Спрыгнув на пол, он потянул носом и сказал:

– Чеснок жрали?

– Тебе там хорошо, на солнце, – ответил Реброруб, – а тут зубы от цинги шатаются.

Смок подошел к ковшику с водой, жадно выпил ее и, глянув на карту, которую вычерчивал Березняк, сказал:

– Если хочешь, хлопче, можешь вылезти минут на десять на солнце. Хмара еще не скоро вернется. Оттуда добрый кусок дороги. Споешь нам там что-нибудь тихонько, а Реброруб тем временем бункер посторожит.

От нервного напряжения крупные капли пота проступили на высоком лбу Березняка, но, стараясь держать себя в руках, он сказал:

– Не могу, Смоче. Если не закончу карту до прихода Хмары, он с меня шкуру спустит. Если же гляну на солнце, долго в глазах рябить будет.

– Ну, как знаешь, – протянул Смок и поднялся наверх.

Когда захлопнулась за ним крышка люка, Березняк небрежно спросил:

– Смок давно за “службой безопасности” числится?

– Ого! Еще с немецких времен. И добре, что ты меня разбудил, а то обязательно доложил бы Хмаре, что я спал, и врезали бы мне палок двадцать, не меньше…

– Тогда магарыч с тебя, Реброруб.

– Я ж предлагал.

– Давай, но немного…

И пока Реброруб повторял операцию с сулеей, Березняку удалось ловко переложить копию плана из-под карты под стол, себе на колени. Он быстро свернул ее там и, пользуясь тем, что Реброруб повернулся к нему спиной, спрятал эту бумажку в тайник у пояса.

– Это тебе, – сказал бандит, протягивая геологу полкружки. – А это мне. Больше нельзя – Хмара заметит, что мы причащались. Ну, будьмо!

– Будьмо! – сказал Березняк с большим внутренним облегчением и с удовольствием выпил самогону, хотя черт его знает, что еще могло ожидать его впереди?..

Выдра подает голос

В один и тот же день в мире, наполненном различными новостями и голосами многих радиостанций, произошли три события, которые сыграли значительную роль в дальнейшем, хотя вначале были известны только особо доверенным людям.

…За одним из скалистых гребней Карпат Дмитро Кучма передал в условленное время сообщение в Мюнхен.

Он засунул в чехол радиопередатчик и поднялся.

– …И это все? – спросил Смок, охранявший Кучму вместе с Реброрубом.

– Все, – сказал Кучма. – А чему ты удивляешься?

– Какого же лешего мы в такую даль тащились? Из-за пяти минут передачи? Можно было из бункера отстучать, – сказал Смок.

– Хочешь, чтобы тот наш бункер запеленговали, да? – бросил Кучма. – Давай теперь быстро… Ноги на плечи…

Спустя какой-нибудь час тот же самый пожилой капитан Задорожный, что однажды зачислил Стреляного в мертвецы, осторожно положил на стол полковнику Прудько новое донесение.

– Как было условлено, сегодня Выдра из района Доужинца передал в Мюнхен эту шифровку.

– Все как было договорено? – спросил полковник.

– Так точно! Я дважды сам проверял. Ни одного лишнего знака…

– А Мюнхен?

– Подтвердил прием!

В доме на Банковской улице Мюнхена радист зарубежного центра националистов по кличке “Пэт” принял очередное сообщение Выдры. Он наскоро расшифровал его и быстро вышел из аппаратной. Он прошел коридорами и, постучав в одну из дверей, вошел к Профессору.

– Выдра подал голос. А вы опасались!

– Наконец! – сказал Профессор. – Что же он пишет?

– Я расшифровал. Выдра – точный и отважный хлопец. И в огне не горит, и в Черемоше не тонет. Не зря вы ему кличку выдра дали, – балагурит Пэт. – Кроме известных вам львовских явок, Хмара предлагает как пункт встречи каждое пятое и двадцатое число месяца, от часу до двух ночи, руины Манявского скита, под левой колонной въездных ворот. А место для “грипсов” там же, под кружкой для милостыни, в нише, где икона Иоанна Богослова…

– Я хорошо знаю тот скит, – задумчиво протянул Профессор, принимая шифровку. – Еще когда я был гимназистом, то по наказу митрополита Шептицкого мы с другими хлопцами оттуда последние остатки богородчанского иконостаса во Львов забирали. Место для встречи хорошее.

Иногда вместо дверей полезно залезать в окна…

От вокзала Яремче, там, где перекликаются, разрывая сонную тишину ночи, маленькие паровозики узкоколейки, осторожно, стараясь держаться поближе к заборам, двигался человек с чемоданчиком. То и дело озирался, как бы проверяя, нет ли за ним слежки. Совсем неожиданно он перепрыгнул через каменный заборчик и исчез в саду. Человек обошел маленькую виллу и несколько раз постучал в окно, выходящее в сад.

Жена Загоруйко разбудила сонного мужа.

– Ваня, стучат, слышишь?

Загоруйко проснулся и тоже услышал стук.

– Из сада стучат, Ваня… Почему не с крыльца?

Всовывая на ощупь ноги в домашние туфли, майор обронил:

– Пойду гляну…

– Не ходи, Ваня, умоляю. Это могут быть бандиты. Позвони в райотдел.

– Потом позвоню, – решил Загоруйко и, взяв из-под подушки пистолет, зарядил его. Осторожно, как на фронте, передвигался майор по собственной квартире к окну. Став за стеной, он открыл форточку и окликнул неизвестного:

– Кто там?

– Иван Тихонович, открой… Свои…

– Какие “свои”?

– Да я, Кравчук… Открой…

– Боже мой! – сразу освобождаясь от сна, сообразил Загоруйко.

– Открой окно!

…Повинуясь его голосу, майор тихо распахнул окно в освещенный луною сад, и Кравчук проворно забрался через окно в комнату.

– Здорово, друже “провиднык”!

Они поцеловались, похлопав друг друга по спинам.

В дверях появилась жена Загоруйко и с тревогой прошептала:

– Ваня, кто это?

– Порядок, Зоя Васильевна. Но только – тихо. Это я, Кравчук. Соберите, ради бога, мне поесть. Но только света не зажигайте. Где можно зажечь свет, но так, чтобы с улицы и сада не было видно?

– Давай наверх, в кабинет! – предложил Загоруйко.

Очень маленький был этот кабинетик на втором этаже крохотной виллы, в которой жил Загоруйко. Шумел неподалеку быстрый Прут. Единственное окно, как в войну, в ожидании налета вражеских бомбардировщиков, было тщательно занавешено полосатой дорожкой.

Похудевший, небритый, Кравчук с аппетитом, не глядя в тарелку, ел варенец.

– Их допрашивали вместе или отдельно? – спросил Загоруйко.

– В том-то и дело, что порознь. Захватили внезапно и сразу по отдельным бункерам. Никакой возможности выработать единую линию поведения в бандитском плену у них не было. Каждый действовал в одиночку. Прямой и вспыльчивый, не умеющий хитрить Почаевец сразу пошел с ними на ножи.

– Березняк знает, какова судьба Почаевца?

– По-моему, догадывается.

– Место, где они зарыли тело Почаевца, известно?

– Реброруб мне показывал его.

– И кто его вешал, известно?

– Да, у меня записано.

– Я дал знать в Лубны, нашим товарищам, чтобы осторожно подготовили его родных. Бедные старики! Единственный ведь сын у них. Как они перенесут это? Отец с войны инвалидом вернулся. Ногу потерял в боях за Сандомир. И мать больна. Юрий был их большой надеждой.

– Да, жаль парня, – сказал Кравчук.

– Чего же так долго шел? – спросил Загоруйко.

– Эта стерва Хмара маршрут мне дал каторжный! Мимо Татарской пропасти, потом на гору Кукуль…

– На Кукуль?

– А ты думаешь! Я же мог сразу сюда идти, а тут такой сумасшедший крюк. Два дня! Одни пастухи на тех верховинах да овцы. А свернуть – не моги! Вдруг какой-нибудь из пастухов – его пособник? И сообщит, что я нарушил бандитскую дисциплину и изменил маршрут?

– Хитрая бестия!

– Клейма негде ставить! – вычерпывая ложкой остатки варенца, согласился Кравчук.

– Ты не думаешь, что Хмара тебя перепроверяет?

– Чего же я сюда через окно закатился? Конечно, возможно и такое. И потому – ни одна лишняя душа не должна знать, что я был в Яремче.

– Как мы переживали, Коля, когда узнали, что объявился Стреляный! – сказал Загоруйко.

– Дмитро, если верить его словам, убрал его лихо! Хотя, ты знаешь, у меня нет твердой уверенности, что Стреляный перед смертью не поделился еще с кем-нибудь в банде своими подозрениями относительно меня.

– В чем это проявляется?

– Уж больно иной раз загадочен и скрытен Хмара. Какую он мне проверку устроил по Саноку! Недаром три года его школили в монастыре монахи-василиане. Такую подготовку у них прошел иезуитскую – только держись…

– Но, с другой стороны, посылая тебя в Ростов…

– А что он может сделать, если ему закордон приказал послать меня туда для связи? И, видишь, как прав был полковник, когда предупредили нас, что они не станут замыкаться пределами одной Украины. И до Краснодара ходят. И до Читы.

– А не мог ли он послать туда тайком от тебя своего человека, чтобы тебя проверить? – задумчиво спросил майор Загоруйко.

– Возможно, возможно, – протянул Кравчук, постукивая пальцами по клеенке. – И потому прошу, обязательно дай шифровку по маршруту, чтобы наши меня, не дай бог, где не задержали. А то “засветят” неосторожно, и пользы от меня будет потом как от козла молока.

– Скажи, трудно тебе… там… Коля?

– Трудно… и радостно… Понимаешь, радостно оттого, что, находясь там, я могу пользу народу принести.

– Еще бы!

– Сколько я ночей провел бессонных, Иван Тихонович! Лежишь на нарах в этом бункере вонючем, рядом бандиты храпят, а ты все обдумываешь каждый свой шаг, каждое слово. Думаешь, за себя и за них, как бы не обмишуриться. Одно обидно, Ваня, что очень многое из нашей трудной, чертовски трудной и рискованной работы, не будет известно народу. Люди будут вспоминать большие и маленькие сражения последней войны, ее полководцев: генералов и командиров батальонов, а вот нас могут и не вспомнить вовсе, как и тех, с кем воевали мы в темноте в послевоенные годы. Ну что такое, посуди сам, эта бандеровщина? Порождение сил, враждебных нашему делу, маленький, крохотный эпизод в борьбе миллионов, жалкие попытки одиночек-фанатиков задержать движение вперед такой огромной республики, как Украина. Пройдут годы, и никто всерьез не станет говорить об этих “правнуках поганых”, как назвал подобных им отступников поэт. На гребнях грязных послевоенных волн вынырнули они на поверхность и так же бесславно канут в пучину…

– Но ускорить гибель этих “правнуков поганых” мы должны как можно скорее, пусть даже спустя десяток лет наша с тобой работа забудется, – сказал Загоруйко.

– Конечно! – согласился Кравчук, – я это прекрасно понимаю. Ведь не для славы мы работаем и не для премий, а потому, что, чувствуя себя солдатами партии, расчищаем нашу землю, воздух делаем чище над ней. Только безнадежный идиот может забыть о том, какой страшной трагедией было вторжение фашизма, какое душевное смятение внесли гитлеровцы в психологию нестойких людей, которые только формально находились в орбите советского воспитания, а на самом деле вели тусклую жизнь обывателей. Великую очистительную и очень тонкую работу нам надо проводить теперь. Оккупанты оставили кое-где свои корни. Не повырывай их вовремя – могут ожить…

– А что! Вот возьми. Те сволочи, кого ты проверять едешь. Фашистские “консервы” на случай войны.

– Мины замедленного действия…

…С чайным подносом и кипятком поднялась снизу Зоя Васильевна в цветастом халате. Она уже успела причесаться. Поставила чашки на стол.

Кравчук, возвращая Загоруйко прочитанный им протокол допроса Дыра, сказал:

– Ну и варенец у вас замечательный, хозяюшка! Холодный-прехолодный. Сроду, кажется, такого не ел…

– Я вам здесь постелю, Николай Романович, – показала Зоя Васильевна на кушетку.

– Какое там – постелю! – воскликнул Кравчук. – Еще до первых петухов мой след должен простыть. И просьба, Зоечка: меня вы здесь не видели. Могила, понимаете? А то мои пацаны сиротами останутся…

– Ну как вам не стыдно, Николай Романович, разве не понимаю?

– Всякое бывает. А сейчас ложитесь спать, а мы тут с Иван Тихоновичем погутарим…

– …Значит, Дмитро не промах? – спросил Загоруйко.

– Старательный парень. И самое удачное – земляк Хмары. Ему эта лиса доверяет. Села-то их рядом. А вот Березняк пока для меня – чистая загадка. Или трус отъявленный, или в одиночку пробует вести какую-то свою, очень тонкую игру.

– Из чего ты это заключаешь?

– Ну, посуди: в его глазах я – гость из Мюнхена. Но если бы ты знал, какие он мне показания дал! Липа на липе! Ведь он не подозревает, что я своими ногами все побережье от Сухуми до Батуми исходил, когда на границе служил, и помню, что там находится. Для чего ему врать? Вот вопрос. Либо психом стал от страха, либо в доверие бандитов войти хочет. А для чего ему это нужно? Я не знаю, насколько серьезен замысел Хмары отправить Березняка со мною в Мюнхен, но во всяком случае я его поддерживаю. Это сможет сохранить Березняку жизнь, лишь бы он сам только чего не напортил. И, пожалуй, надо рискнуть, как мы с тобой договорились.

– Фотографию у Тони я обязательно возьму, – сказал Загоруйко.

– А теперь давай, Ваня карту, бумагу и чернила, а то скоро светать станет…

В одном из особняков Мюнхена приблизительно в ту же пору собрались представители различных слоев многонациональной эмиграции, которая и поныне обитает в Западной Германии. В тот июльский вечер здесь можно было увидеть бывших вожаков латвийских “айсоргов”, эстонских, литовских и украинских националистов, тех беглецов из Венгрии, кто еще так недавно подвизался в окружении регента Хорти и Салаши. Были приглашены сюда польские деятели из клики Андерса и Сосновского, из “Зеленого интернационала”, возглавляемого бежавшим из Польши вице-премьером Миколайчиком. Среди них были и те, что в преддверии освобождения Польши Советской Армией и Войском Польским бродили там по лесам в шайках ВИН и НСЗ с изображением богородицы на черных рубашках, грабя и уничтожая мирное польское население. Были приглашены сюда и молодчики из “Железной гвардии” румынского фашиста Хориа Сима.

Все они выглядели весьма благообразно, выступая в новой роли “защитников западной демократии”, которую уготовали им те, кто стоял за их спиной, – “серые преосвященства” капиталистического мира. Пришли сюда и вожаки украинских националистов, а среди них и тот коренастый человек, которого его коллеги привыкли называть “Профессор”.

***

Вскоре после этого таинственного заседания Профессора привезли в немецкий порт Киль.

Там его посадили на специальный катер американской разведки с западно-немецкими опознавательными знаками. Ночью катер отошел в море. Несколько дней Профессор, сидящий в удобной каюте катера, и экипаж судна ждали нужной им погоды возле острова Борнхольм. Когда поднялся ветер нужного румба, катер снялся с якоря и взял курс в сторону Калининграда.

Неподалеку от запретной зоны советского побережья моложавый капитан катера с бакенбардами сказал поднявшемуся на палубу Профессору:

– К сожалению, дальше нельзя. Я не люблю разговаривать с советскими пограничниками. Бойз, плиз! – дал он знак матросам из команды.

…Мотор замолк, катер швыряло на волнах, и в наступившей тишине под завывание ветра моряки помогли Профессору надеть лямки небольшого воздушного шара, который, до поры до времени, прижимаемый ногами команды, лежал грудой шелковой прорезиненной материи на палубе.

К нему подвели шланг от баллона. Пока воздушный шар наполнялся газом, моряки закрепили на спине Профессора парашют и рюкзак с лодкой. Капитан катера еще раз повторил Профессору то, что говорил ему в каюте:

– Ветерок отличный! Недаром мы его столько ждали. Через пару часов вы уже будете далеко за пределами пограничного района. Нож я вам дал? Ну, а если ветер переменится, что по прогнозу мало вероятно, – на крайний случай у вас лодка. Вы можете открыть вентиль баллончика, и она, надутая мгновенно, спасет вам жизнь.

– Я вас понимаю! – Сказал Профессор. – Спасибо, мистер Рочестер!

– Только, ради бога, не опускайтесь на Красной площади, – пошутил капитан, прощаясь со своим очередным таинственным пассажиром, покидавшим борт таким необычным путем.

Матросы перерезали стропы, и воздушный шар унес Профессора в темное небо.

Спустя несколько дней этот воздушный пассажир сидел уже в купе мягкого вагона скорого поезда “Москва—Чоп”. Только значительно позже выяснилось, какими путями добирался он до Брянска, чтобы сесть на этот поезд, кто ему помогал после того, как спустился он с неба в глухом сосновом лесу. Но с уверенностью можно сказать: если бы любому из пассажиров, едущих в том же поезде, показали этого скромного, хорошо одетого мужчину и сказали, что совсем недавно он прилетел сюда на воздушном шаре, то такого “информатора” сочли бы фантазером, начитавшимся Жюль-Верна. И только, пожалуй, люди, знающие тонкости тайной борьбы с врагами, могли бы отнестись серьезно к такому сообщению и сделать из него нужные выводы.

Все места в вагоне были заняты молодежью, которая возвращалась из Москвы: смуглыми пуэрториканцами, светловолосыми датчанами, молчаливыми англичанами.

Профессор прошел мимо раскрытых купе по коридору покачивающегося поезда в ресторан и сел у окна. Перед ним уже мелькали поля Украины, “освобождать” которую он прибыл сюда из далекого Мюнхена.

Профессор медленными глотками пил холодное пиво и, не обращая внимания на веселье, бушевавшее в ресторане, думал о том, как-то его встретит нынешний Львов, который покинул он еще в те дни, когда эсэсовцы из дивизии “Галичина”, погибая тысячами, пытались задержать продвижение Советской Армии к Сану и Висле.

Кравчук проверяет качество “консервов”

Хозяин маленькой квартирки в новом доме на окраине Ростова-на-Дону, видимо, уже готовился ко сну. Когда ему позвонили, он открыл дверь голый до пояса с полотенцем в руках.

– Простите, здесь живет инженер Иван Фарнега? – разглядывая его, спросил Кравчук.

Человек с полотенцем сказал:

– Фарнега – это я…

– У вас есть родственники в Станиславе?

– Кого именно вы имеете в виду? – чуть слышно выдавил обусловленный отзыв хозяин.

– Добрый вечер, друже Буйный, – протягивая ему руку и показывая половину открытки с видом Святоюрского собора, тихо сказал Кравчук. – Где мы можем поговорить?

– Может… может… где-нибудь на улице? Дети спят, – прошептал Фарнега.

– Охотно. Я подожду вас на лестнице, – сказал Кравчук.

Кое-как натягивал рубашку тот, кого назвали Фарнегой. Руки его дрожали. Видно, большую тревогу принес в дом своим появлением неожиданный гость.

С тоской в глазах подошел Фарнега к широкой детской кроватке, где, разметавшись в блаженном полусне, лежат рядом два розовощеких бутуза. Посмотрел он на них, прикрыл простыней. На тахте спит жена инженера. Спросила спросонья:

– Кто-то был, Ванечка?

– Пустяки, Зинуша, – как-то невпопад ответил ей, повязывая дрожащими руками галстук, Фарнега. – Один инженер из Львова. Просит устроить его в гостиницу. Я скоро приду, а ты спи.

Он нежно поцеловал сонную жену, а она, потягиваясь, обронила:

– Смешной. Почему ты не оставил его у нас?

– Я предлагал – не хочет стеснять. Спи…

Слышалась музыка духового оркестра, гуляли по темным аллеям влюбленные пары, шумело народное гулянье в центре парка, а в одной из самых затемненных аллей уже сидели Фарнега и Кравчук. Видно, немало переговорили они друг с другом, и Фарнега, поверив в то, что Кравчук действительно послан националистами, оглядываясь на кусты, тихо сказал:

– Я же вам правду говорю: кто знал, что вы придете именно сегодня? Сколько лет не было никакой связи! Я думал, что вы про меня забыли совсем. Ну, а тот блокнот с шифрованными записями мне оставлять было опасно. Неровен час – обыск и полная всыпа. Или жена еще найдет. А она у меня русская, ничего не подозревает, и ей я не открылся.

– Правильно сделали, друже Буйный, – похвалил его Кравчук. – Даже самому близкому человеку нельзя доверять тайны нашей организации… Ну, где вы храните тот блокнот?

– У себя, на заводе. Есть у меня в цеховой конторке тайничок особый. Никакая холера туда не проникнет. Если хотите – я завтра…

– А сегодня? – заглядывая в глаза Фарнеге, спросил Кравчук.

– Сегодня никак нельзя. Конторка закрыта. Приду я брать ключи – сразу подозрение.

– Завтра я никак не смогу, – медленно сказал Кравчук. – Давайте тогда встретимся послезавтра, в шесть вечера на той вон скамеечке…

И он показал на скамеечку, где сидела теперь какая-то влюбленная пара…

…Всякие посетители бывали в приемной управления государственной безопасности в Ростове, но такой, как Фарнега, появился здесь впервые.

Совсем поникший, со следами большого внутреннего волнения на лице, сидел он перед полковником Туровцевым, рассказывая:

– Я признался вам во всем. Кусок жизни прожил под чужим именем. Но не сделал за это время ничего плохого. Берите. Этот мне не нужен. – И он положил на стол потрепанный паспорт.

Полковник небрежно полистал паспорт и отложил его в сторону, как давно прочитанную, хорошо знакомую книгу.

– А сейчас что мне… делать, Юрий Петрович? – осторожно спросил Фарнега. – Подождать там, пока меня заберут, – он показал на дверь, – или вы сюда вызовете?

– Зачем ждать? Когда у вас смена?

– Через два часа.

– Идите… работайте… товарищ… Гуменюк.

***

…Продолжая свой путь по маршруту, заданному Хмарой, не отклоняясь от него ни на шаг, Кравчук в это время уже шагал по улице Кришьяна Барона в латвийской столице. Он впервые был в Риге и теперь с интересом вглядывался в большие дома этой центральной улицы”

У дома 109 Кравчук задержался и, еще раз проверив адрес, прошел под аркой в подворотню. Квартиру восемь он нашел без труда. Обитая коленкором массивная дверь ее скрывала еще одну тайну.

Как было обусловлено, Кравчук позвонил четыре раза.

Долго не открывали, наконец раздался за дверью легкий шум, и Кравчук понял, что кто-то изнутри пристально разглядывает его в глазок. Потом звякнула цепочка, дверь тихо открылась, и Кравчук увидел высокую седую женщину, всю в черном.

– Я из Дзербене, – сказал Кравчук, снимая шляпу и кланяясь старухе. – Мне надо повидать Яниса Карловича.

Старуха пропустила Кравчука в переднюю, пропахшую нафталином и залежалой одеждой, захлопнула дверь и, вглядываясь в лицо Кравчука, спросила тихо, с латышским акцентом:

– Простите, а вы кто?

– Я двоюродный брат артистки Херты Саковской. Мы…

– Вы рижанин?

– Да, но я был в ссылке и сегодня вернулся!

– Значит, вы еще ничего не знаете?

– Янис уехал?

– Янис убит в октябре на этой же улице неизвестными лицами. – С этими словами старуха отвернулась и поднесла к глазам платок.

– Боже, какое горе!.. Простите, я не знал… Мы были так дружны.

– Я его мать. Может, вам нужно чем помочь?

– Пока, спасибо, не надо… А где похоронен Янис? Я положу цветы на его могилу…

– Пройдите, будьте любезны, в комнату, я напишу вам номер кладбищенской аллеи и начерчу место памятника, – предложила старуха…

И уже через час Кравчук, отыскав среди многочисленных прекрасных памятников удивительного рижского кладбища очень скромную могилу Яниса Карловича Ланиса, 1913 года рождения, сфотографировал ее. Теперь оставалось выяснить, что же стало причиной смерти этого опасного человека?

Каша по рецепту Кравчука

…И была еще одна ночь в особняке Загоруйко. Все окна снова занавесили. Теперь уже не только хозяин, Загоруйко, но и Прудько и Паначевный слушали внимательно прибывшего из далекой поездки Кравчука в маленькой столовой.

– Итак, порешили, – сказал Прудько, – сигнал – зеленая ракета. А случится что-либо непредвиденное – даете знать через “мертвый пункт”. Лейтенант будет наведываться туда ежедневно с наступлением сумерек. Только очень прошу вас, Николай Романович… Минимум жертв!

– Кому же умирать хочется? – сказал Кравчук и, обращаясь к хозяину квартиры, спросил: – Ваня, а карточка?

– Вот она! – И, достав из бумажника завернутую в конверт фотографию, Загоруйко подал ее Кравчуку.

Подполковник посмотрел на оборотную сторону карточки и сказал:

– Надеюсь, он не забыл еще ее почерк?

Тем временем Паначевный начал собирать со стола папки с оперативными, разработками, укладывая все это в портфель.

– Я сейчас говорил с латышскими товарищами, Николай Романович, – сообщил Прудько. – Вы себе представить не можете, как благодарили они нас за эту весть, кто такой Янис. Ведь родные его, чтобы замести следы его прошлого, распустили тогда слух, что это уголовное убийство. Теперь же ясно, что его убрали бывшие сообщники, либо…

– …Близкие тех, кого этот палач убивал в годы оккупации? – сказал Загоруйко.

– Возможно и такое, – согласился Прудько. – А может, зная об убийстве Яниса, те, за кордоном, по чьему приказу его убрали, нарочно дали этот адрес, чтобы проверить Дыра?

– Конечно, – сказал Кравчук.

– Теперь латышские чекисты раскопают и эту тайну, – продолжал Прудько не без удовольствия. – У них отличные традиции. Ведь в первые годы революции совсем еще молоденький чекист бывший офицер Эдуард Берзин сумел провести и обмануть таких китов английского шпионажа, как Локкарт и Рейли! Доверенное лицо самого Уинстона Черчилля, Сиднея Джордж Рейли, самая загадочная личность в тогдашней Европе – мистер С, I – Эсти, сэр Рейз, мосье Константин, господин Массино, товарищ Релинский – этот Рейли, король шпионажа, хвастался тогда своим коллегам, что он купил Берзина, что за золото купит полмира и продаст. А Эдуард Берзин, верный Ленину латыш, взял и положил полученные им от английских разведчиков миллион двести тысяч золотых рублей на особый, только немногим известный счет в Наркомфине РСФСР!