Текст книги "Чекисты. Книга вторая"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Павел Кравченко,Н. Киселев,Илларион Подолянин,А. Нормет,Г. Гришин,Александр Миронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Что вы! – протянул Выдра. – Тоже под псевдонимом. Одни знают его как “Попеля”. Свои инструкции сюда, в край, он подписывает “Быйлыхо”. Это я знаю точно от их радиста “Пэта”.

Прудько и Кравчук переглянулись.

Помолчав, Выдра продолжал:

– Ну вот я и должен был, чтобы шкуру спасти, пойти в разведывательную школу в Баден-Бадене.

– Допустим, что все это верно, – сказал полковник, постукивая пальцами по столу. – Но за границей как вы очутились?

– Вы же сами знаете, как, – печально протянул Дмитро. – Вы еще были далеко, за Днепром, а тут, в Галиции, много таких хлопцев, как я, хотели с немцами биться. Наши поповичи, что сроду беды не знали, затащили нас обманом в ту самую “Украинскую повстанческую армию”. Вместо того, чтобы гитлеровцев бить, мы стояли с винтовками у ноги месяцами, а по ночам крестьян грабили. Немцы с них один налог тянут, а мы – другой, будто бы на “самостийну”. А по сути мы его съедали в бункерах и советских партизан порой уничтожали.

– Это все понятно, – сказал Кравчук, – но вот в Мюнхен какая сила вас затянула?

– Затянула! – с горечью признался Дмитро. – Форсировали вы Днепр и под Бродами хваленой нашей дивизии СС “Галиция” такой разгром задали, что сразу по всему Прикарпатью эхо прокатилось. Ну, проводники стали агитацию вести, чтобы мы на Запад убегали. “А если останетесь, говорили, большевики придут и не будут разбирать, кто где был – всех на телеграфные столбы”. Ну, я так перепугался, что взял ноги на плечи и только в Баварии передохнул…

– Выходит, жалеете, что на Запад мотанули? – сказал, улыбаясь, полковник.

– Спрашиваете! Сколько моих ровесников, что здесь, в крае остались, уже получили высшее образование, инженерами работают, агрономами. Я ведь слушал, живя в Мюнхене львовское радио. Станислав слушал. Часто в тех передачах знакомые фамилии попадались, голоса односельчан узнавал. Слушаю – а у самого слезы на глаза накатываются… И завидую им… – с горечью продолжал Дмитро. – Вот вчера ночью, как услышал в селе песню украинскую, чуть слезами не залился. А ведь те, в Мюнхене, говорили, что большевики почти все украинское население в Сибирь вывезли… Но не в этом дело. Сколько молодых лет загублено!

– Родня у вас есть? – спросил Кравчук.

– Сестры… Братья… Старенькая мать осталась. Возле Яремче. Но все равно я для них пропащий…

– Не любят вас? – спросил Кравчук.

– Не в том дело, – проронил Дмитро. – Когда мы были уже в Баварии и кончилась война, я послушал вожака и подговорил хлопцев, чтобы те написали домой, что собственными глазами видели, как в Польше меня бомба убила. Так с той поры я для своей родни в покойниках числюсь.

– Как же вас раньше звали? – спросил Кравчук.

– Выдра – это псевдо. А по-настоящему я пишусь Дмитро Михайлович Кучма. Так и крестили меня в Ямном.

– Ну, добро, Дмитро, – сказал полковник, нажимая кнопку звонка. – Мы с вами еще поговорим подробнее. И не раз.

Появился в дверях конвоир. Неловкими шагами, кланяясь и оглядываясь, ушел Дмитро Кучма.

– Да, любопытный случай, – промолвил полковник. – Если все то, что он сказал, правда… Хотя вы знаете, Николай Романович, мне почему-то кажется, что особой психологической загадки в его судьбе нет.

– Насколько я понимаю, для начала комбинации надо брать “газик” и ехать в Ямное, где живут родители нашего “покойника”? – спросил Кравчук, поглядывая с улыбкой на Прудько.

– Вы, Николай Романович, угадываете мои мысли, – сказал полковник. – Только переоденьтесь. И все делайте очень конспиративно. На месте сориентируетесь, что и как. Относительно Дыра запросили?

– Сегодня. Шифровкой.

– Он по-прежнему крутит?

– Не мычит, не телится. То шельма меченая! – сказал Кравчук, прощаясь с полковником.

Плохо Почаевцу…

Охранники Хмары – Реброруб и Стреляный – вели Почаевца весенним лесом к маленькой полянке над скалистым обрывом. Высокие серостволые буки еще не успели выбросить молодую листву. Но отовсюду из-под палого, прошлогоднего снега пробивались стрелки подснежников и других первых цветов весны. Где-то внизу, петляя под обрывом, шумела в каменном русле горная речушка. Тоскливо посмотрев на утреннее солнце, услышал ее шум Почаевец и еще раз подумал:

“Дернула же нас нелегкая интересоваться ее исчезнувшим течением! Прошли бы мимо и сейчас гуляли на свадьбе в Яремче. А так…”

…На маленькой полянке были люди. Почаевца подвели к буковому пню, заменяющему стул, на котором сидел у походного столика Хмара. Поодаль расположились его охранники.

Хмара посмотрел на геолога так, будто увидел его впервые, и резко спросил:

– …Слушай, ты! Со мной шутки плохи. Последний раз тебя спрашиваю: что вы нашли в прошлом году на Алтае?

Почаевец посмотрел в упор на бандитского вожака и спокойно ответил:

– Гонобобель.

– Гонобобель? – заинтересовался Хмара. – А что это такое?

– Ягода такая. Иногда ее называют голубикой. Растет преимущественно в северных лесах…

Хмара вскочил и закричал:

– Ах ты, сатана! – и сделал условный знак своим боевикам.

Почаевца прислонили к высокому буку, а Смок, отложив протокол, поплевав на свои сухие ладони, подошел к геологу и начал постепенно закручивать “удавку”.

…Полное предсмертной муки багровеющее лицо Почаевца было запрокинуто к весеннему небу. Он тщетно пытался поймать воздух посиневшими губами.

Хмара подошел к Смоку и стал рядом.

– Что? Приятно? – глядя геологу в глаза, издевался Хмара. – Так вот, тихонечко, постепенно весь тот советский дух из тебя и выйдет…

Таким страшным, полным невыносимого страдания было лицо Почаевца, что даже один из видавших виды бандитов, молодой, долговязый хлопец по кличке “Потап” отвернулся и заслонил рукой белесые глаза.

…Теряя сознание, Почаевец упал. Один из бандитов приподнял и оплеснул лицо геолога водой из манерки.

– Скажешь теперь? – наклоняясь над Почаевцем, закричал Хмара.

Очнувшийся Почаевец кивнул в знак согласия головой.

Боевики освободили “удавку”, подняли геолога. Почаевец несколько раз жадно глотнул воздух, а потом из последних сил плюнул Хмаре в лицо. Хмара отскочил, утерся кожаным рукавом куртки и разъяренно бросил:

– Прикончить геолога!..

Еще не остывший от ярости, Хмара спустился по скрипучей лестнице в свой запасной бункер. Бандеровцы, бывшие здесь, почтительно вскочили.

– А ну, давайте сюда того, другого! – крикнул Хмара, усаживаясь на табуретку.

Смок – неизменный его секретарь – раскрыл папку с протоколами допроса.

Бандиты подтащили Березняка к столу.

– Так где вы были после Алтая?

– Я же вам сказал: в Армении, – спокойно ответил Хмаре геолог.

Удивленный его спокойным ответом и видимым желанием вести откровенный разговор, Хмара спросил:

– Что же вы искали в Армении?

– Золото!

– Золото? – недоверчиво переспросил проводник. – А если мы тебе дадим карту, ты сможешь начертить, где там залегает золото?

– Как же я это сделаю, если у меня руки связаны?

– Для такого дела развяжем! – сказал проводник и дал знак бандитам.

Нежданный гость

И никогда не мог бы предположить Березняк, расправляя затекшие руки со следами веревок на коже, что в эту самую минуту его старушка-мать, живущая в небольшом местечке Корец, принимает как желанного гостя, того самого Стреляного, который выследил геологов в глухом урочище Черного леса еще задолго до того, как они приблизились к тайным бандитским бункерам.

Он пробрался в Корец по заданию Хмары, чтобы проверить, верны ли показания Березняка, нашел маленький домик, где жила его мать, и, представившись фронтовым приятелем сына, без особого труда вошел в доверие Анны Матвеевны. Одетый в полувоенную форму, типичный демобилизованный, каких много тогда разъезжало по стране, нежданный гость не вызвал у старушки никаких опасений. Она пригласила его к столу, нарезала свежий хлеб, подвинула масло, налила крепкого чая в тяжелый, граненый стакан. Прихлебывая чай с вареньем, Стреляный, озираясь по сторонам, сказал:

– Ай-ай-ай! Такая неприятность приключилась с вашим сыном. А я – то думал, застану его дома, раздавим пол-литра, друзей фронтовых вспомним… те трудные годы…

– Если вы хотите выпить, у меня есть настоечка на листьях черной смородины, – предложила старушка неожиданному гостю. Ведь он очень желанный для нее, фронтовой друг сына. И не чуяло еще материнское сердце, кто заполз к ней в дом.

– Не, это к слову пришлось, – отказывается Стреляный. – Но я убежден, что тут какое-то недоразумение. Объявится ваш Гнат… А может, его в командировку послали какую дальнюю?

– И матери не написать об этом? – с грустью сказала старушка.

– Он же геолог, – заметил Стреляный. – У геологов иной раз бывают тайные командировки, о которых никто не должен знать. Он до этого бывал, небось, в таких?

– Даже из самой тайной можно весточку прислать, – сказала Анна Матвеевна. – Вот, когда они руду искали эту, как его… уродановую… ну, когда Гену орденом наградили, и то открыточку прислал – так мол и так, жив, здоров, не волнуйся, задерживаюсь…

– И нашли эту… самую руду? – сдерживая волнение, спросил осторожно Стреляный.

– А если бы не нашли, то и орден бы Геня не получил! – сказала старушка.

– И адрес обратный на той открыточке был?

– Почтовый ящик какой-то. Забыла уже.

– А орден какой получил?

– Знак почета! – не без гордости сказала старушка.

– Был бы здесь сынок ваш, обмыли бы его мирный орден, как в войну обмывали боевые! – протянул Стреляный.

В комнату, запыхавшись, вбежала Тоня Маштакова и, не замечая постороннего, показывая квитанцию, сказала:

– Ну, Анна Матвеевна, отправила. С обратным уведомлением.

– Познакомься, Тонечка, это приятель Генки по фронту. В Вене они вместе служили.

– Очень приятно, – сказала Тоня. – А я – невеста Генки.

Стреляный, видимо, опешил и протянул:

– Невеста? А он мне не говорил, что у него есть невеста… Вот скрытный!..

– Как же мог он вам сказать? – думая о другом, что мучает ее каждую минуту, сказала Тоня. – Вы когда с ним в Вене служили?

– В сорок шестом… Осенью. Тогда…

– В сорок шестом? – скрывая недоумение и меняясь в лице, переспросила Тоня. – Простите, а вы тоже… танкист?

– Ну да, но только я был радистом при ихних танках.

С большим трудом пересиливая подступающее волнение, стараясь не выдать своих подозрений, Тоня на ходу придумывает ответ:

– Да-да, как же, я помню… Генка рассказывал мне, что у него был большой приятель радист. Может, это вы были?

– То, наверное, был Нечипорук, – теряясь, роняет Стреляный и прихлебывает чай.

– Вы посидите, мамо, с гостем, а я до аптеки сбегаю.

– А я тоже пойду, – поспешно вставая, сказал Стреляный.

– Да вы сидите, – бросает Тоня, порываясь уйти одна. – Ближайший поезд около полуночи.

– Но у меня еще дела… до поезда.

– Ну, я на минутку… Подождите. Еще поговорим.

– Не, я з вами, – говорит бандит. – Простите. Думал, Гнат дома. – И гость быстро схватил свой чемоданчик.

Они шли улицами Корца к его женскому монастырю, и у каждого своя дума. Заподозрив неладное, Тоня мучительно ждала, не попадется ли им навстречу кто-либо из знакомых, а еще лучше – милиционер. Но пустынны были улицы Корца.

Вот показался грузовичок. Место рядом с шофером в кабине пустое. Стреляный поднял руку. Застопорил грузовичок.

– Опаздываю, подбрось, друже! – крикнул Стреляный, и, махнув Тоне рукой, с силой захлопнул дверцу кабины. Бросилась к машине Тоня, но шофер уже дал газ, и облако пыли, будто маленький смерч, закружилось позади машины…

Ошеломленная и растерянная, Тоня долго смотрела вслед уходящей машине, позабыв запомнить ее номер. Как она потом ругала себя за это!

Родословная Дыра

Майор Загоруйко быстрыми шагами вошел в кабинет полковника Прудько с расшифрованной телеграммой в руках.

– Быстро ответили, – сказал он.

– Что именно? – спросил Прудько.

– На наш запрос относительно Дыра. Вот, послушайте: “Фигурант Дыр”, запасные организационные клички “Покрака” и “Кудыяр”, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, сын владельца колбасной в Саноке, Григорий Ломага, служил в немецкой полиции в Балигроде, после изгнания немцев ушел в банду и, являясь старым членом Организации украинских националистов, принимал участие в курьерской службе, связывающей зарубежных бандитов с районами Советской Украины. Служил в сотне бандитского вожака Гриня. С остатками сотни Гриня и вместе со “Свентокшижской бригадой” польских фашистов прорывался через Еленю Гуру на запад к американцам…”

– Веселенькая биография! – сказал полковник Прудько и, обращаясь к сидящему на диванчике Кравчуку, спросил шутливо: – Ну как, Николай Романович, не передумали?

– Товарищ полковник, кем я уже не был на своем веку! – сказал Кравчук.

Полковник нажал кнопочку звонка и вызвал дежурного.

– Немедленно свяжитесь с областной библиотекой. Все, что у них есть по городу Санок, – сюда. И план его. И путеводители. – Обращаясь к Кравчуку, сказал: – И это очень хорошо, что Дыр из Санока! Было бы беспокойнее, если бы он родился в наших краях.

Кучма рассказывает о Хмаре

Спустя два дня уже в следственной камере Кравчук и полковник Прудько продолжали допрос Выдры. Окно камеры было взято в решетки, и оттого солнечные лучи разделяли сосновый стол на клетки.

– Что же на словах велел передать Профессор Хмаре? – спросил полковник.

– Пусть не зарывается, – сказал Дмитро. – Вот Резун даже на районные центры нападал, ну и что с того? Советская власть как стояла, так и стоит, а того Резуна убили.

Полковник Прудько и Кравчук переглянулись. Кому, как не им, принимавшим участие в ликвидации одной из самых опасных шаек, бродивших по Черному лесу, банды Резуна, знать об этом.

– Хорошо, – согласился полковник. – Значит, нападения прекратить, а чем же заниматься?

– Создать затишье между вами и националистами. Пусть люди думают, что украинские националисты вдребезги разбиты.

– Сидеть тихо и ничего не делать? – уточняет Кравчук.

– Нет, зачем? – возразил Дмитро. – Любыми способами пробиваться на восток.

– Для чего? – спросил полковник.

– А вы думаете, нашим проводникам там, на эмиграции, американцы даром деньги платят? – рассуждает Дмитро. – Они с них за эти доллары разные сведения о Советском Союзе вымогают. Кто платит – тот и требует! Помню, слышал разговор между хлопцами, что, кроме важных документов, Хмара в своих руках большую казну держит. Ему одному известна тайна, где та казна закопана. За этой казной кто-то из закордонного провода сюда выбирается.

Полковник Прудько спросил:

– С чего же образовали эту “казну”?

– Ну, деньги бумажные есть… доллары, также монетами, бриллианты… золото… Еще со времен оккупации. Наши ж хлопцы принимали участие в разных акциях, когда гитлеровцы евреев тут повсюду уничтожали. Ну, им и перепало того золота тоже.

– Награбленного, кровью облитого? – сказал полковник.

– Ну, так, – неохотно признал Дмитро. – Я при том не был…

Полковник Прудько посмотрел на Кучму испытующим взглядом и, осторожно доставая из папки папиросную бумагу, спросил:

– Это нашли в кармане вашей куртки. Что это такое?

Дмитро Кучма взял записку.

– Это же время и место встречи с тем самым Ивасютой около села Пасечное, где вы нас взяли. Вот, смотрите: “И-а, 5–5, 7–5, 10-5”. “И-а” – значит Ивасюта, “5–5” – пятого мая и так далее.

– А приписка “почта поздно”? – поинтересовался Кравчук.

– Это значит, что за почтой они придут на пункт встречи после полуночи.

– Если бы встреча в мае под тем крестом не состоялась, куда бы вы тогда пошли? – спросил полковник.

– Недалеко, в дупле старого бука, есть мертвый пункт. Я могу показать.

– Тот мертвый пункт мы знаем, – улыбнулся Кравчук. – Ну, а если бы он не сработал? Если бы молния еще раз тот бук разбила?

– Тогда Паранька, – сказал Дмитро.

– О Параньке мы еще поговорим, – остановил Кучму полковник. – Скажите сейчас, почему такая же самая записка была найдена в поясе Дыра?

– Случись, меня убили или мы бы растерялись при спуске на парашютах, он должен был пойти на встречу один. Он или я.

– Понятно, – сказал полковник и, доставая из папки еще одну бумагу, спросил: – Это образец шифра? Да? Ваша рука? Что означает первая строка?

– Это писал я сам, – разглядывая записку, поясняет Кучма. – В первой строке сказано: “Ключ: 5555+дата без года (02.05)”. Это означает ключ шифра, который представляет обусловленную между мною и закордонным проводом любую цифру, в данном случае “5555”. К ней я добавляю…

– Шифруете советской украинской азбукой? – перебил Прудько.

– Да, там в конце записки сказано…

– Хорошо, – сказал полковник. – Николай Романович, он расскажет все подробно на допросе. А сейчас, Дмитро, на досуге расшифруйте вот эту записку. Вот вам азбука.

Полковник протянул ему книжку и вынутую из кармана записку, остальные бумаги сложил в папку. Тем временем Кравчук выглянул за дверь камеры. Конвоир, стоявший за дверью, появился в камере.

– Отведите! – приказал полковник.

Когда за подследственным захлопнулась дверь, полковник сказал:

– Любопытные новости!

Он подошел к географической карте и, обводя пальцем западные склоны Карпат, где проходил Черный лес, сказал Кравчуку:

– Становится понятно, почему Хмара все эти годы базируется только в этом районе. Ему очень доверяет закордонный провод! Смотрите: ни одного рейда в стороны. Вот только здесь гуляют его бандиты. Как собака на привязи, оставленная хозяином, Хмара все эти годы вертится вокруг этого места!

Тоня приоткрывает завесу

…Уже ближе к вечеру возле районной конторы связи в Яремче остановился запыленный Станиславский автобус. Выскочила оттуда с чемоданчиком в руках Тоня Маштакова. Она сразу круто повернула вправо и быстро пошла по направлению к райотделу МГБ.

Не успела Тоня открыть дверь райотдела, как увидевший ее через окно Загоруйко встретил гостью на пороге.

– Наконец-то, – сказал майор. – А мы думали, не случилось ли чего с вами?

– Задержали на день в Станиславе. Назначение сюда в больницу получала, – идя за начальником в его кабинет, сказала Тоня и спросила с волнением: – Ничего… Иван Тихонович?

Тот отрицательно покачал головой.

Стараясь скрыть разочарование, Тоня присела в кресло и, раскрыв на коленях чемоданчик, сказала:

– Я захватила все, что могла найти у себя и у его родных. Вот это – последние письма Гната, а это – его фотографии. Вот ему восемь лет. Здесь он фабзавучник… Они на первом курсе института вместе с Почаевцем. Я отметила их птичками. Вот их батарея перед отправлением на фронт. А здесь они в Вене, у могилы Иоганна Штрауса… Да, кстати, там у нас был очень странный визитер, в Корце.

– Чем же он странен, ваш визитер? – спросил Загоруйко, нажимая кнопочку звонка. Когда появилась Лида, он попросил: – Дайте-ка нам чаю, Лида…

То, что сообщила Тоня, заставило Загоруйко позвонить в дом отдыха полковнику Прудько и попросить его прийти в райотдел. Более часа они рассматривали фотографии, рассыпанные на столе Загоруйко. Лампа под зеленым абажуром освещала застывшие лица бандитов.

Загоруйко докладывал:

– Эти мы нашли в бутылке, закопанной в огороде. Тоня внимательно рассмотрела все и из них отобрала две эти. Тогда я дал ей все фотографии из архива банды Резуна. Как вы хорошо знаете, Резун уничтожен нами в феврале тысяча девятьсот сорок шестого года. Именно тогда Кравчук, приезжавший на эту операцию, лично поймал, но потом по оплошности часового упустил главаря сотни тяжелых пулеметов Стреляного. Тоня перебрала фотоархив Резуна и опять нашла в нем три фотографии Стреляного, категорически утверждая, что человек, посетивший позавчера мать Березняка, и Стреляный – одно и то же лицо…

Вошел пожилой капитан с видом образцового, исполнительного служаки.

– Вы требовали дело бандита Стреляного? – вошедший протянул полковнику пухлую папку.

Полковник внимательно перелистал страницы и, особенно долго задержавшись на последних, спросил:

– На каком основании вы, товарищ Задорожный, отправили это дело в архив?

– При захвате бандита Шугая…

– Простите, – полковник остановил капитана и обратился к Загоруйко:

– Вам их маршрут хорошо известен? Может, удастся предупредить?

– Маршрут известен до Параньки, а дальше – тьма…

– Продолжайте, товарищ Задорожный, – кивнул Прудько капитану.

– При захвате Гомина мы нашли у него донесение о том, что в боях поблизости хутора Буковец погиб главарь сотни тяжелых пулеметов Стреляный. Я подшил это донесение к делу, сообщил о нем товарищу Кравчуку, а дело отправил в архив.

– Когда вы сообщили об этом Кравчуку? – спросил Загоруйко.

– Минуточку. Я сейчас припомню. – И, напрягая память, стоя навытяжку, капитан проговорил: – Ах, да… подполковник Кравчук как раз собирался улетать в Киев. Я останавливаю его в коридоре и говорю: “С вас причитается, товарищ подполковник. Бандит Стреляный, который однажды улизнул от вас в Черном лесу, убит нашими оперативниками возле Буковца”.

– И подполковник Кравчук поблагодарил вас? – сказал Прудько.

– Никак нет! – не уловив иронии в вопросе полковника, наивно признался капитан. Он нахмурился и прошел к “газику”, который повез его на аэродром. Видно было, ему неприятно вспоминать оплошность.

– А вы положили дело в архив и ушли спать?

– Никак нет! Я отправился смотреть заграничный фильм “Девушка моей мечты”…

– Вы сами труп Стреляного видели? – сдерживая себя, спросил Прудько.

– Никак нет!

– Эх, вы! – бросил полковник в сердцах. – Вы смотрели “Девушка моей мечты”, а в это самое время зачисленный вами в покойники бандит Стреляный, быть может, расстреливал мирных лесорубов, защиту безопасности которых нам поручили партия и государство… Простофиля вы, вот кто! Разве вам не ясно, что бандеровцы нарочно зачисляют своих бандитов в мертвецы, чтобы они ушли из-под нашего наблюдения? Разве вам не говорили, что не всякому документу, найденному в бункере, можно верить? Их зачастую стряпают нарочно, чтобы повести нас по ложному следу. Разве вы не знаете, что есть могилы с надписями на крестах, что такой-то упокоился тогда-то, а под насыпью никого нет, даже пустого гроба? Враг очень хитер, и это надо помнить…

– Я думал… – промямлил капитан.

– Думать надо самостоятельно. И особенно чекисту, – заметил полковник. – Идите! Мы будем говорить о вас как о коммунисте на партийном бюро. А дело немедленно пустить в работу…

Когда захлопнулась дверь за капитаном Задорожным, полковник в сердцах сказал:

– Чинуша! Мозги закостенели! За его ошибку мы можем заплатить жизнью нашего товарища. А у Николая Романовича – семья, дети…

– Чинуша – не то слово! – согласился Загоруйко. – Это несчастье для моего райотдела. Пустое место. Совершенно не умеет думать самостоятельно. А когда мы начинаем применять разумные меры, так он выступает против них! Когда после обращений правительства и гарантии амнистии всем, порвавшим с бандами, они стали выходить из леса и сдавать оружие, – Задорожный такую бузу развел здесь, что держись! “Пострелять их всех – и дело с концом! – кричал на собрании. – Какая может быть амнистия?” Самому Хрущеву писать грозился. Как ему ни доказывали, что это инициатива Никиты Сергеевича – сочетание решительной борьбы с закоренелыми бандитами с гуманными мерами по отношению к обманутым, случайно оказавшимся в националистических бандах.

– Пострелять-то и дурак сможет, – задумчиво протянул Прудько, – надо работать так, чтобы выстрелы прекратились навсегда… Давайте подумаем, Иван Тихонович, как же нам предупредить Кравчука, что Стреляный появился на его пути?

Присяга

Спустившись в бункер, Хмара толчком сапога разбудил спящего на полу геолога и спросил:

– Как спалось?

– Тако сяко, – пытаясь улыбнуться, выдавил Березняк.

– Садись к столу! – потребовал Хмара.

– Если бы мы тебя выпустили, наши бункера ты показал бы эмгэбэ? – после паузы резко спросил Хмара.

– Зачем мне это делать? – протянул Березняк. – Случись такое – вы меня на краю света найдете. Не вы, так другие оуновцы! Разве я не знаю, что у вас везде глаза есть и руки длинные?

…Уже в командирском бункере Хмара после этого допроса спросил Смока:

– Как ты думаешь, Смоче, что это за птица?

– Отой геолог? – угадывая мысли вожака, протянул Смок. – Кто бы он ни был – эмгэбист или инженер – раз он увидел наши тайны, пусть идет туда, як вы кажете, откуда начинается хвост редиски…

– Туда всегда сумеем отправить! – показывая на землю, протянул Хмара. – Поиграть с ним надо, кем бы он ни был. Вот посмотрим, какие он напишет свои показания. Если его в Мюнхен переправить, чтобы там его размотали, понимаешь, какой вексель! Инженер, Москву знает, по стране шатался!

– Давайте я его здесь на своей жердине поверчу, – предложил Смок, – не хуже, чем в Мюнхене, расколется.

– Погоди ты, Смок, со своей жердиной! – сказал Хмара. – Лучше пока ему волю мнимую дать. Пусть думает, что перехитрил нас, что доверяем мы ему… Так откроется скорее. Но глаз не сводить!

– А до оружия допускать?

Хмара не ответил на этот вопрос и поднял голову. Открылся люк, и чьи-то ноги осторожно нащупали первую ступеньку. По зашнурованным до колен ботинкам Хмара узнал Реброруба.

Он тяжело спрыгнул на доски пола так, что сверху посыпалась земля, и, протягивая Хмаре сложенную бумажку, сказал довольно:

– Смотрите, что я нашел под махоркой в кисете у Потапа!

Хмара развернул бумажку, стал ее читать, и злость перекосила его и без того угрюмое лицо.

– Сюда Потапа! – крикнул он.

Когда спустя несколько минут Реброруб привел в бункер долговязого худого бандеровца, который давеча не мог смотреть, как пытают Почаевца, Хмара долго разглядывал его острыми своими глазами, а потом спросил:

– Газетки почитываешь?

– Какие… газетки? – дрогнувшим голосом переспросил Потап, чувствуя, что пол бункера заколебался под его ногами, но еще не подозревая, к чему клонит Хмара.

– Ну, есть допустим, такая газетка “Прикарпатська правда”. В Станиславе. Орган того большевистского обкому…

– Я не знаю такой газетки, – выдавил Потап.

– А это что? – торжествующе сказал Хмара, разворачивая квадратный кусок газеты. – Может, скажешь, что не в твоем кисете это было?..

– То… то, – угасающим голосом забормотал Потап, – то мы забежали с Орестом до одного дядька в Терновке воды напиться, когда за продуктами шли… Ну, он и дал нам ту бибулу на закурку…

– Бибулу на закурку? – иронически протянул Хмара. – Но чего же ты из этой газеты вырезал именно это обращение, а не статью о свекле?

Тяжело дыша, Потап не знал, что сказать Хмаре, и в его белесых глазах было полное отчаяние.

– Орест читал это? – спросил Хмара.

– Не успел, – протянул Потап тихо, – не хотел читать…

– А ты?

Молчал Потап.

– Может, сейчас почитаешь? – и, показывая ногтем строчку, Хмара потребовал: – Вот отсюда…

Потап дрожащей рукой взял вырезку и, запинаясь, тихо прочел:

“…Все эти… бандитские вожаки… одним лыком шиты. Все они под той или иной маской служат одному хозяину – гитлеровцу… Мы знаем, что абсолютное большинство из всех вас хотело бороться с гитлеровскими захватчиками за свою землю и свободу и потому пошло в эти организации, думая, что они борются с немцами…” – Отдышавшись, Потап продолжал: – “А на деле вас повернули против… интересов своего народа, против советской власти… Все, кто послушался голоса советского правительства Украины и, покинув банды, вышел из лесов, – работают теперь на своих полях”…

Поднял руку Хмара, прерывая чтение, и спросил:

– Ты веришь тому, что здесь написано?

Молчал Потап.

– Говори, не стесняйся!..

Очень тихо Потап проронил:

– Я ведь тоже хотел бороться с гитлеровцами, когда пошел в повстанцы…

– Что тебе обещают Советы, если ты, гадина трусливая, выйдешь с повинной?

И вот тут, понимая, что его песня уже спета, голосом, полным отчаяния, Потап закричал:

– Но до какого же времени мы будем гнить здесь под землей? Молодость проходит. Там, наверху, жизнь кипит, люди женятся, науку получают. Сколько мы еще будем ждать той войны проклятой, как кроты слепые? А если ее не будет вовсе?..

Хмара, подмигнув Смоку, сложил под столом руки крестом.

Смок грубо схватил Потапа и бросил сквозь зубы:

– Пойдем, страдалец!.. Я тебе дам амнистию!

Стал подниматься вслед за ними и Реброруб, но Хмара, задержав его на минуту, приказал:

– Когда Смок будет делать ему разробку на жердине, приведи посмотреть того геолога…

Много смертей, ранений и других ужасов видел на всем пути войны от предместий Москвы до самой Вены, пока не замаячила вдали за Флорисдорфом острая игла Стефан кирхе, Березняк, но то, что открылось сейчас его взгляду, превзошло все виданное раньше.

Его поразило, с каким деловитым спокойствием готовил свой “станок” эсбист Смок. Он подцепил на двух веревках под горизонтально растущей над полянкой веткой бука длинную и крепкую жердь. Худые и грязные руки Потапа уже были сложены на крест и засунуты под сорочку на груди, еще до прихода Березняка. Потом Смок пригнул голову Потапа вниз и привязал его локти к коленям. Он снял с веревочной петли один конец жерди, просунул под руками обреченного, накинул на жердь петлю снова и подтянул веревки так, что скорченный Потап повис в воздухе на лужайкой.

– Скажешь, кому еще давал читать обращение, сниму со станка! – крикнул Смок.

– Никому… я не давал, – прохрипел Потап.

– Поехали! – крикнул Реброрубу Смок, и оба привычными движениями закрутили на жерди скорченного Потапа.

…Где-то совсем близко кричала иволга, пели другие птицы, а тут, на полянке, в окружении прекрасной весенней природы, было слышно тяжелое дыхание мучимого эсбистами простого обманутого селянского хлопца, да поскрипывала, подобно качелям, жердь, и видно было, как с каждым новым кругом скорченного тела все сильнее брызгала кровь на молодую траву.

Задержав вращение Потапа, Смок крикнул:

– Скажешь?

Хрипел Потап. Тогда Реброруб схватил длинный ореховый прут и стал изо всей силы бить им по мозолистым пяткам висевшего на жерди человека.

Бледный, дрожащий от волнения, наблюдал эту дикую пытку Березняк. Огромная ненависть переполняла его сердце, и вместе с тем он напряженно думал, как сделать так, чтобы ни один из мучителей не ушел от суда.

И вдруг свист прута заглушил предсмертный крик Потапа:

– Бей, катюга!.. Всех не перебьешь! Придет время – этот Черный лес расскажет людям, как вы меня мучили. И вашему Бандере и вам всем придет собачья смерть! Будьте вы прокляты!

Далекое эхо разнесло этот крик по соседним оврагам, за поточек, шумящий внизу, и, увидев нож, блеснувший в руке Смока, Березняк инстинктивно отвернулся…

…Когда его спустили в бункер к Хмаре, он долго еще не мог избавиться от чувства внутренней дрожи и тошноты. Неужели и ему уготована судьба Потапа? Ведь так мало прожито и сделано!

Хмара долго смотрел на геолога, прощупывая его холодным взглядом, и потом спросил:

– Видел тот цирк?

– Видел, – стараясь быть спокойным, ответил Березняк.

– Ну и что скажешь на это?

– Что скажу?.. Раз он предал…

– То-то и оно! – протянул Хмара. – Мы должны быть хитрыми, как змеи, и жестокими, как львы! И любого предателя со дна морского добудем. Ты согласен быть с нами?