Текст книги "Чекисты. Книга вторая"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Павел Кравченко,Н. Киселев,Илларион Подолянин,А. Нормет,Г. Гришин,Александр Миронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

“Оправдают ли меня потом, в случае, если жив останусь, свои? Поймут ли они, что иного выхода не было у меня?”

Мысли с удивительной быстротой пронеслись в сознании Березняка, прежде чем сказал он тихо:

– Согласен!

Откуда-то издалека доносился теперь к нему глухой голос Хмары:

– Стоит подбросить нам в МГБ хоть один протокол твоего допроса – если не “вышка” грозит тебе, то, во всяком случае, каторга…

Березняк грустно проронил:

– Я это понимаю…

– Ты выдал их военные тайны, а это не прощается! – бубнил Хмара.

Кивнул в знак согласия головой Березняк.

– Ты остался жив, а Почаевца уже нет, и нам ничего не стоит доказать, что ты предал его. И никто не оправдает тебя.

– Конечно, – согласился Березняк, – я это знаю.

– Итак, твоя карьера у большевиков кончена навсегда, – резюмировал Хмара. – А с нами ты не пропадешь. Сейчас только слепец может сомневаться в победе наших покровителей. Придут к нам курьеры, и мы снова связаны с западной демократией. Я советую тебе подумать.

– Я уже много думал и решил твердо! – сказал Березняк.

– Но, смотри, если только попробуешь обмануть, – пощады не жди. Попытаешься это сделать – крышка. Не только ты, но и все твои близкие порастут травой…

– Я это знаю… и не боюсь! – твердо сказал Березняк.

– Зажигай свечи, Реброруб!

С подчеркнутой торжественностью Реброруб прикрепил на краю стола теми же самыми руками, которыми он стегал подвешенного на жердине Потапа, две толстые церковные свечи, зажег их и, потушив карбидную лампу, отошел в сторону. Хмара снял со стены икону богоматери – копию той самой, что висела в соборе святого Юра во Львове, и поставил ее на середине стола.

Легкий сквознячок чуть колебал длинные зыбкие огоньки свечей, и они бросали тревожный отсвет на строгое лицо Хмары, его ассистента и свидетеля Реброруба и полное нервного напряжения лицо приводимого к присяге Березняка.

– Давай, – приказал Хмара, и его голос заглушил шум поточка под бункером.

Стоя перед иконой, косо поставленной на столе, держа кверху поднятую правую руку с распростертыми пальцами, Березняк глухо повторял за Хмарой слова бандитской присяги.

Цветы на могиле

…Вся в лужах от недавнего дождя проселочная дорога вырвалась, наконец, из прохлады урочищ, Черного леса на одну из его опушек. Весело звучали здесь в тихий предзакатный час птичьи голоса.

В той же самой униформе, в какой был задержан Дыр, шагал сейчас рядом с Кучмой не кто иной, как подполковник государственной безопасности Николай Кравчук. Не только его внешность, прическа, но даже и походка отдаленно напоминали Дыра, а черный американский автомат подчеркивал это сходство.

– Если вы Параньку случайно не закрыли – все будет в порядке! – сказал Дмитро Кучма.

Трудно было ему держать себя на равных с Кравчуком, который еще совсем недавно допрашивал его в тюрьме, а сейчас пустился с ним вдвоем в этот трудный, полный опасностей маршрут, который в любую минуту может оказаться смертельным.

– “Паранька” – это настоящее имя или псевдоним?

– Псевдо. Как ее на самом деле зовут, я не знаю. Хмара знает, – сказал Дмитро.

Показалось вдали запущенное сельское кладбище. Дмитро проверил азимут по компасу и сказал:

– Кажется, это. Пошли!

Их встретили покосившиеся кресты с убогими венками, заросшие травой и крапивой могильные бугорки, дешевенькие униатские мадонны из побеленного песчаника. Над кустами поднимались две высокие пихты.

– Это там, – еще увереннее сказал Дмитро и пошел к пихтам.

Он шел все быстрее, продираясь сквозь заросли бузины к высоким деревьям. Под двумя пихтами стоял каменный крест, а на могилке под ним были рассыпаны цветы. Дмитро Кучма достал блокнот и, сверяя надпись на кресте с записью в блокноте, облегченно протянул: – Все сходится. Смотрите, – и показал блокнот Кравчуку.

На кресте виднелась надпись: “Павло Задерега. 1902 год рождения. Преставился 11 июля 1943 года. Упокой, господи, душу раба твоего”.

– Эта самая могила. Видите, цветы положены сегодня, как было условлено… Паранька здесь.

Они пошли дальше, и вскоре в просвете между деревьями, за лесной дорогой, возникла перед ними опрятная белая хата с деревянным крылечком, стоящая на отшибе села. На плетне висела куртка с вывороченными наизнанку рукавами.

– То второй знак: рукава наружу подкладкой, – шепнул Дмитро.

…Кучма осторожно пошел к занавешенному второму окну, где уже зажгли огонек, пытался заглянуть туда и потом поднялся на крыльцо. Держа наготове автомат, Кравчук издали следил за его движениями.

Дмитро пошаркал подошвами сапог о дорожку на крыльце, как бы вытирая грязь. Открылась дверь, и на пороге появилась миловидная сельская учительница Паранька. Темные волосы Параньки были заплетены коронкой.

– А что вы здесь делаете, дядько? – спросила учительница.

– Та видите, панночка, утомился с дороги и хотел у вас попросить воды напиться! – ответил словами пароля Дмитро.

– В лесу столько колодцев было, – улыбнулась Паранька.

– Кто знает, какая нечисть в них плавает? Может, жабы?

– Такой парень, а боится жаб?

– А кому они приятны? – и, заканчивая эту сложную процедуру опознавания, Дмитро протянул Параньке руку.

– Добрый вечер, – тихо ответила Паранька. – Давно приехали?

– Я не один.

– А где те?

– Там, возле ручейка.

– Этой дорогой идите в лес. Я вас нагоню…

Есть такие места в Черном лесу, где теперь даже днем очень страшно и неуютно путнику. Переплелись где-то вверху кроны буков и берестов, сплошь закрывая небо. Ни один луч солнца не проникает в такие места даже в самый светлый день, валуны и скалы всегда здесь влажные, папоротники достигают невиданных размеров, и в сырой этой глухомани даже грибы не растут, лишь длинноногие поганки да синеватые, ядовитые их родственники, называемые “слезами сатаны”, выползают кое-где из-под обомшелых пней. В озерках, затянутых тиной, не живет ни одна рыба, разве только комары бегают в разводьях да уродливые тритоны ползают о дну. Еще неуютнее в таких урочищах ночью, когда все окутано непроницаемой темнотой и сыростью, и даже ни одной мерцающей звезды не увидеть снизу.

…Уже долго в одном из таких влажных оврагов Черного леса у догорающего костра лежали Кучма и Кравчук. Каждому из них хотелось спать, но, боясь пропустить приход тех, за кем пошла Паранька, оба старались превозмочь дремоту. Кравчук, позевывая, сказал:

– Скоро светать станет. Люди в поле выйдут, а их все нет…

– А может, заплуталась в лесу Паранька? – сказал Дмитро. – Мне уже и кушать захотелось. Берите сало, друже Дыр. То добре сало. Заграничное…

– Заграничное… Из Ворохты! – пошутил Кравчук, принимая от своего спутника кусок сала и горбушку хлеба.

– Тише! – шепнул Дмитро.

Запел неподалеку, защелкал на опушке леса соловей. Оба слушают эти далекие и звонкие соловьиные трели, долетающие даже в этот овраг, и Дмитро мечтательно протянул:

– Как поет! Давно уже не слышал нашего соловейка! Тут, на родине, и соловьи поют, как нигде на свете!..

Кравчук ничего не сказал в ответ, хотя полностью был с ним согласен. До того как его взяли на оперативную работу, Кравчук служил на границе. И не одну ночь с наступлением тепла до той поры, пока ячмень завязывал колос, лежа в дозоре, либо проверяя посты, наслаждался он в тишине соловьиным пением. И всякий раз звучало оно по-новому, но всегда успокаивая.

…Оборвалось соловьиное пение, где-то хрустнул валежник, послышались шаги. Оба путника схватили автоматы и отползли в сторону, в тень.

Издали, подражая крику совы, кто-то подал троекратный сигнал. Дмитро трижды гулко ударил в ладони, и это разнеслось по сырому лесу. В отблесках догорающего костра появилась Паранька в сапогах и стеганой телогрейке и с ней боевики Хмары – Джура, Реброруб и Смок. Автоматы у них были наготове. Двое остановились, а Смок подошел к прибывшим.

– Сдавайте оружие, – потребовал Смок. – Такой порядок. Ну, прошу, пойдем с нами…

Неожиданнее знакомство

В тот вечер, когда на пороге ее хаты появился давно ожидаемый курьер из-за кордона, Паранька чувствовала себя очень плохо. Все сильнее побаливало в правом боку, целый день она ничего не ела, ее тошнило. Такие боли, но только послабее, бывали раньше, но учительница не придавала им особого значения. Почти силой приведенная националистами к присяге в хате, переданной ей сельсоветом после отъезда в Польшу ее бывшего хозяина, Паранька вынуждена была выполнять поручения завербовавшего ее в подпольную сеть Хмары, потому что понимала: любое ослушание грозит смертью. Другое дело – если был бы рядом здесь ее жених Богдан Катамай. Но он в Советской Армии.

И дальняя дорога к бандитскому маяку, и связанные с нею волнения ускорили течение болезни. И к утру, постанывая, держась за живот, Паранька поплелась с гор в Яремче…

…Закончив осмотр новой пациентки, сразу удивившей Тоню своей красотой, Маштакова сказала решительно:

– На операцию! И немедленно! Иначе я ни за что не ручаюсь…

– Що у мени? – спросила Паранька, устремив на врача красивые глаза.

Прикрывая простыней обнаженные и загорелые длинные ноги Параньки и ее девичий тугой живот, Тоня сказала строго:

– Гнойный аппендицит!..

– Тогда режьте, – простонала Паранька.

И когда Тоня делала скальпелем первый надрез по вымазанной йодом девичьей коже, и когда она смело отсекала набухший, готовый вот-вот лопнуть багровый отросток, то и подумать не могла, что именно эта случайная и такая красивая ее пациентка значительно раньше, чем майор Загоруйко и его коллеги, могла бы дать ей самую верную нить к поискам пропавшего Березняка.

Курьеры прибыли

Смок, Реброруб и Джура только подошли к горному поточку, а в лагере Хмары уже пронеслась весть о прибытии курьеров из-за кардона. Проникла эта весть в бункеры и оттуда на маленькую полянку, окружив ее, повыползали бандиты. Сам Хмара поджидал курьеров на своем излюбленном месте – на пне старого бука.

…Подведя курьеров к столику Хмары, боевики сняли с их глаз повязки. Кравчук и Кучма жмурились от солнца. Задевая кроны буков, оно скатывалось на запад. Зато Хмаре, сидящему спиной к солнцу, очень удобно разглядывать лица прибывших. Особое внимание его привлек Кучма. Он долго разглядывал Дмитро, а потом спросил:

– Где я мог видеть вас, друже?

В свою очередь, немного осмотревшись и привыкнув к солнечному свету, Кучма, рассмотрев бандитского вожака, с удивлением воскликнул:

– Боже ж мой, неужели друже Гамалия?

– Был когда-то Гамалия, а теперь Хмарой стал, – сказал проводник. – А твое псевдо?

– Выдра! Я же из Ямного, а вы – из Микуличина. Рядом. Я был в вашей сотне, когда она начала отход на Запад. Вы остались в крае, а мы подались в Баварию. И, помните, вы еще на прощание речь держали перед нашей сотней на лугу, возле той речечки, что под Замчиском течет?

– Было такое! – протянул Хмара. – Я тебя сейчас хорошо припомнил. Земляки! – И, внимательно посмотрев на Дыра, спросил: – А вы откуда, тоже со Львовщины?

– Нет, я из Санока, – спокойно ответил Кравчук.

Не один седой волос прибавила Кравчуку эта первая встреча с неуловимым и грозным бандитским вожаком, который доселе сумел остаться целым и невредимым, обманывая самых опытных чекистов, в то время как многие другие его коллеги уже давно сложили головы в урочище Черного леса.

Хмара пристально рассматривал Кравчука и, помедлив, спросил:

– Вместе из Мюнхена?

– Одним самолетом.

Охранник Джура, приблизившись к столику, сказал:

– Докладываю послушно: боевик Стреляный прибыл с выполнения задания. Ждет вашего приказа.

Стреляный издали разглядывал прибывших курьеров. Как и все остальные, он был несказанно рад их приходу. Ведь столько времени пробыли они без связи.

– …Пусть отдыхает Стреляный, – распорядился Хмара. – После вечерней молитвы я с ним поговорю. Почта с вами?

– Мы не рискнули сразу нести ее сюда, – доложил Выдра. – Она в тайнике.

– Тогда так, – приказывает Хмара, – помойтесь, покушайте, а когда отдохнете – за почтой. Тайник далеко?

– Верст четырнадцать, – доложил Кравчук.

Отсалютовав Хмаре, они направились к охранникам, которые выстраивались на вечернюю молитву на берегу быстрого потока.

– Бывают же встречи, – стараясь держаться как можно более непринужденно, сказал Кучма, видя что с ним поравнялись Смок и Реброруб. – Когда в Мюнхене нам говорили про атамана Черного леса, славного Хмару, разве мог я предположить, что он и мой бывший сотник Гамалия – одно и то же лицо?

– А к тому же вы земляки, – заметил Кравчук, радуясь такому совпадению.

И разве мог предполагать Кравчук в эту минуту, что его очень пристально разглядывает из-за кустов снявший потную гимнастерку старый эсбист по кличке Стреляный?

“Где я мог видеть этого коренастого курьера, который прибыл из далекого Мюнхена? Может, еще до войны, в польском войске, в казармах города Грудзенца? Или где-либо в Куровичах, откуда поднялся я в банду, убегая с призывного пункта военкомата вместе с другими оуновцами? Или…?”

Хорошо поет Березняк

Березняк вместе с другими бандеровцами чистил на поляне оружие. Хмара дал ему “вальтер”, и Березняк усердно протирал ветошью ствол. Кто-то из бандитов тихо напевал:

Закувала зозуленька та на перелеті…

Уловив мелодию, стал подтягивать песню и Березняк.

– А ты, хлопче, оказывается голосистый, – сказал одобрительно Реброруб.

К поющему Березняку неслышно подошли Хмара и Кравчук-Дыр. Хмара тронул Березняка за плечо и знаком попросил отдать ему “вальтер”. Посмотрел, хорошо ли прочищен пистолет и, вынув из кармана обойму, с треском загнал ее в рукоятку.

– После допоешь, – сказал он геологу. – Вот наш гость с тобой поговорить хочет…

Отошли в сторону Березняк и Кравчук. Протоколы допросов Гната, свернутые в трубочку, белели в руке Кравчука. Они уселись на сваленном бурей дереве и, показывая на протоколы, Кравчук спросил:

– Поваландався по свету?

– Профессия такая… Бродячая, – сказал Гнат.

Пристально посмотрел на геолога Кравчук и спросил:

– Возле объектов военных в поисковых партиях ходили?

– Ого-го-го, и еще сколько!

– Где именно?

– Да много их на мути встречалось…

– Примерно?

Быстро работал мозг Березняка. Насупил он мохнатые брови, будто припоминая, и наконец с облегчением сказал:

– Ну, вот, например, возле города Вендичаны мы искали нефть и случайно напоролись на военный аэродром. Самолеты дальнего действия. По четыре мотора. Множество! Триста, а то и больше…

– Далеко от Вендичан?

– Близенько! Каких-нибудь три километра на юго-запад.

Делая у себя в блокноте пометку, Кравчук спросил:

– Точно на юго-запад? Не ошибаешься?

– Ну как же! Нас там еще охрана задержала возле колючей проволоки. Думали, шпионы какие.

– А что на Кавказе ты заметил интересного?

– На Кавказе? Разное бывало на Кавказе. Ах, да. Не доезжая Батуми, есть такое место – Махинджаури. А возле него – Зеленый мыс. Там в одном месте пляж колючей проволокой отделен. Это – тайная база подводных лодок. Километра четыре уходит под горы туннель, наполовину наполненный водой. Подводные лодки заходят туда по ночам и по ночам выходят.

– Интересно, – сказал Кравчук, разглядывая Березняка. – У тебя какой псевдоним?

– Щука.

– Так вот, Щука, ты мне опиши все, что ты видел из военных объектов за последние годы, когда бродил в поисковых партиях. Тщательно, подробненько, с координатами.

– Все сделаю. В ажуре! – согласился Березняк.

Стреляный подозревает

Сильные дожди и грозы прошумели над Карпатами. И лучше бы было не отправляться в дальний путь, подождать, пока просохнут горные тропки и дороги, но Хмаре не терпелось поскорее получить в свои руки почту из-за рубежа. Он отправил за почтой вместе с Кучмой Реброруба и Стреляного. Ведь в почте этой были зашифрованные инструкции руководства закордонных частей организации украинских националистов в край, их здешней агентуре, обосновавшейся на украинской земле, о том, как действовать националистам дальше.

…Посыльные Хмары идут гуськом по горной лесной тропе, что петляет над отвесным обрывом. Слева к ней почти вплотную примыкает Черный лес. Буки и бересты закрывают вечернее солнце, низко повисшее над небосклоном. По лужам, по скользкой почве, на которой остаются глубокие следы от сапог, можно определить: был сильный дождь. Потому так глухо гудит внизу под обрывом ставший желтым и широким горный ручей.

– Собачья дорога! – выругался Стреляный. – Все время было сухо, а как за почтой идти – потоп. Рацию далеко от почты спрятали?

– Там не только рация, – сказал Дмитро. – Там большой пакет с американскими медикаментами и генератор.

– Как же мы все ночью понесем? – проворчал Стреляный. – И так скользко, а тут еще на дождь натягивает. Вон как тучи надвигаются отовсюду…

– Я говорил проводнику, чтобы он послал с нами четвертым Дыра – не захотел, – сказал Кучма.

Впереди маячит спина Реброруба. Он осторожно движется, просматривая все вокруг, иногда замедляя шаги и останавливаясь, проверяя, нет ли чего подозрительного на пути, нет ли засады?

Соответственно ритму движения ведущего, метрах в ста позади идут над обрывом Стреляный и Дмитро.

Позволяет профиль пути – они рядом, там же, где дорога суживается, превращаясь в узкую тропинку, шагают осторожно гуськом или, как говорят верховинцы, “на гусака”.

– Хмара не хотел рисковать вторым курьером, – пояснил Стреляный. – Сколько мы вас ожидали – и вдруг что-либо случится? Кстати, ты давно Дыра знаешь?

– Нас в Мюнхене соединили. Перед отлетом.

– Учились вместе?

– Нет, в разных школах. Он во Франкфурте-на-Майне, а я в Бадене обучение проходил.

– А до этого ты с ним встречался?

– Нет, а что?

– Да просто так… – И, желая перевести разговор на другое, Стреляный спросил: – Как там сейчас немцы к нам относятся?

– Пренебрегают. Смотрят, как на быдло, – сказал Дмитро.

– От гады! Ничему их война не научила, – буркнул Стреляный.

– Ну, ничего, мы теперь хитрее, – продолжал разговор Дмитро. – Мы их используем как только можем…

– Слушай, выдра, а вас служба безопасности мюнхенская перед отправкой хорошо проверяла?

– Как на рентгене, – пошутил Дмитро. – Почему тебя это интересует?

– Тебе могу сказать, ты человек верный. Тебя Хмара лично знает. Очень похож твой Дыр на одного красного, к которому я попал в лапы, когда они громили в Черном лесу отряд Резуна. Не будь часовой шляпой, дал бы он мне прикурить! Едва-едва вырвался. Но тот чекист был без усов.

– Эка невидаль! – засмеялся Кучма, силясь перекричать шум потока, загудевшего еще сильнее за поворотом. – Усы можно отрастить. А ты не говорил Хмаре о своих подозрениях?

– Еще не успел.

– Эх ты, тяпа, – пожурил Дмитро, подзадоривая Стреляного на дальнейшую откровенность. – Смотри, как бы тобой самим не занялись. Подозревать такое и молчать…

– Я его все это время издали наблюдаю. Как он ведет себя. И все время, понимаешь, стоит у меня перед глазами его лицо. Без усов. Не хотел раньше времени спугнуть. Но сейчас, только вернемся, скажу Хмаре. Пусть проверит, из Санока ли он, а может из… Киева?

“А что если Стреляный говорит неправду и уже рассказал Хмаре о своих подозрениях, – думал Кучма. – И сейчас Кравчука пытают там, в лагере, на “станке”? И тогда в глазах людей, поверивших моему раскаянию, отпустивших меня в банду, я невольно окажусь предателем, выдавшим Кравчука. Тогда никогда уж больше не стать мне честным человеком, не выбиться на верную дорогу. Но вряд ли бы Хмара мог начать допрос Кравчука без очной ставки со Стреляным! Ведь это очень опасный свидетель, способный погубить всю ту хитрую операцию, задуманную там, в Яремче. Есть только один выход, чтобы он не пикнул ни слова”.

Дмитро оглянулся. И сказал громко:

– Дело очень серьезное, Стреляный!.. Даже если тебе почудилось – обязательно надо все рассказать Хмаре. Чем черт не шутит?..

– Вот вернемся – все расскажу, – не оборачиваясь отозвался Стреляный…

Дорога опять пошла круче и уже. Стреляный пошел осторожно вперед, переставляя ноги, над обрывом.

– Скажи обязательно! – крикнул Дмитро, снимая автомат.

– А то как же! Скажу!

Кучма со страшной силой обрушил на голову Стреляного приклад автомата и толкнул его с обрыва.

Задевая камни и кустарники, Стреляный полетел туда, где перепрыгивая через валуны, мчался желтый горный поток, а Кучма, надевая на плечо автомат, кричал:

– Держись, друже, держись!..

Оглянулся на крик Реброруб, повернул назад.

Реброруб подошел к Дмитру.

– Поскользнулся, бедолага. Даже не успел заметить, как вижу, летит, – сказал Кучма. – Он не был пьян случайно?..

– Где там… – протянул Реброруб. – Скользко ужасно. Я сам чуть было не загремел возле того поворота… Вечная ему память. Но как мы теперь без него рацию понесем ночью?

– Переночевать придется, – решил Кучма. – Иначе как?

Кравчук объявился

Поглядывая на часы и расхаживая по кабинету майора Загоруйко, полковник Прудько заметно нервничал.

– А может, обстреляли машину? – сказал он майору. – По всем расчетам, Паначевный должен прибыть в шесть утра, а сейчас полдень. Позвоните-ка в Делятин!

Загоруйко снял трубку:

– Соедините с Делятином… Да, с оперативной группой.

Резкий телефонный звонок. Взял трубку Загоруйко.

– Делятин?.. Дежурный по опергруппе… Слушайте, товарищ Букатчук, наш “газик” сегодня к вам не заезжал?.. Да, из Яремче. Тогда – все… – И, положив трубку, грустно сообщает полковнику: – Не было!

– Куда же они запропастились? – сказал полковник.

В кабинет влетел измазанный с головы до ног Паначевный. Даже к фуражке его прилипли комки грязи.

– Извините, но я с машины…

– Где вы пропадали? – спросил майор.

– Дожди… По всем Карпатам такие ливни, что в нескольких местах размыло дороги. Мост возле Выгоды снесен. Если бы не солдаты, куковать бы пришлось. На руках машину выносили. Через Перегинск крюк дали…

– Конкретнее, Паначевный, – потребовал майор.

– Порядок! – весело докладывает Паначевный. – Почту они забрали. А рядом, под тем валуном, где было условлено, я нашел вот это! – Паначевный осторожно достает из кармана завернутую в носовой платок коробочку из-под крема “Нивея” и подает ее полковнику.

Прудько достает из коробочки записку и читает:

– “Дорогой батько, добрались к месту хорошо, и семья нас встретила радушно, по дядя оставляет меня для беседы, а за вещами на вокзал едет побратим вместе с хлопцами, Почему так – еще неясно. У дяди увидели одного из пропавших. Поет, как соловейко. Следующую весть пришлю, как условлено. Ваш Ромко”.

– Почерк Кравчука, – протянул полковник.

– На обороте еще что-то, – сказал майор.

Полковник перевернул записку и, обнаружив наспех дописанные слова, сказал:

– Это Дмитро. “Нависала опасность, но, кажется, я ее устранил”. И все.

– Какая опасность? – с тревогой спросил майор.

– Что-то было, – промолвил полковник. – Очередной мертвый пункт у нас где?

– У отметки “876”, юго-западнее Бабче, – доложил Паначевный.

– Кто же из геологов захвачен Хмарой? – спросил Прудько. – Почаевец или Березняк? Вот вопрос…

– Может, потихоньку обнадежить Тоню? Уж больно мучается бедняга!

– Погодите, – сказал полковник, – ведь мы сами еще ничего не знаем. Обнадежите, а потом еще сильнее растравите ее рану. Надо сперва уточнить.

– Уточним, – согласился Загоруйко, – но, во всяком случае, пока с Кравчуком порядок. Хотя, что это за опасность, которую устранил Дмитро? И почему именно Кравчука оставили в банде, а не Кучму?

– Двоих курьеров сразу послать за почтой не могли, – заметил Паначевный. – Это нарушило бы правила конспирации.

– В Добрый Кут вы выезжали? – спросил полковник у Паначевного.

– Так точно! Но безуспешно. Могила Задереги чиста. Цветов нет. А учительницы, сказал нам доверенный человек, уже шестой день в селе нет. Свет в хате не горит. Тишина.

– Вот это да! – протянул Загоруйко. – Неужели она ушла совсем в банду?

У каждой – свое горе

…Склонившись над кроватью учительницы, Тоня осмотрела ее и радостно сказала:

– Ну, видите, все идет хорошо. А вы боялись. Теперь могу вам сказать, что выкарабкались вы из очень неприятной истории. Отросток набух и каждую минуту мог прорваться. А тогда – перитонит…

– Вы не представляете себе, как я благодарна вам, пани доктор! – сказала учительница. – И мне так стыдно, что до сих пор я не могу еще зреванжуватыся!

– Что это значит “зреванжуватыся”? – заинтересовалась Тоня.

– Ну, отблагодарить вас как следует… Слова-то – пустое.

– Глупости какие! – вспыхнула Тоня. Как вы можете думать об этом?

В палату вошла санитарка и тихо сказала:

– Вас просят, Антонина Дмитриевна!

– Простите, я сейчас вернусь, Мирослава, – пообещала Тоня и, засовывая в кармашек фонендоскоп, быстро вышла в коридор.

В ординаторской ее ожидал майор Загоруйко. Белый халат кое-как наброшен поверх кителя. Видно, майор торопится, не собираясь долго задерживаться в больнице.

– Извините, ради бога, но дело очень срочное, – говорит майор. – Тонечка, вы мне говорили, что ваш жених хорошо пел…

– Он нашелся, да? – воскликнула Тоня.

– Тонечка, милая, не волнуйтесь… Еще пока ничего не известно. Ответьте, как он пел: хорошо или как любитель? Какой у него голос?

Стараясь взять себя в руки, Тоня ответила:

– Гнат пел прекрасно. Не было вечера в институте, на котором он бы не выступал. Сильный голос. Лирический тенор… Так что с ним?

– Тонечка… Поймите, пока еще туманно, но поверьте…

– Туманно? – воскликнула Тоня. – Так зачем же вы рану бередите этими вопросами? – И она выбежала из ординаторской.

Мирослава сразу заметила встревоженное состояние врача.

– Что с вами, Антонина Дмитриевна? – встревожилась учительница и вытянула из-под одеяла длинную смуглую руку. Поглаживая доктора по голове, она пыталась успокоить Тоню. – Неужели умер кто-нибудь из близких?

– Хуже, Мирослава. Жених у меня пропал в Карпатах… Геолог. И ничего не слышно о нем. Может, в эту самую минуту пытают его бандиты где-нибудь в Черном лесу? А я ничем ему помочь не могу…

– Давно это было?

– Второй месяц… Как ушли они в мае вдвоем из Яремче, так и след простыл…

– Я вас… добре, хорошо понимаю, – запинаясь, сказала учительница, и румянец залил ее щеки. – Не люди, а упыри иной раз бродят по тому лесу и нередко честных людей туда за собой волокут…

Что замышляет Хмара!

Вечером, прохаживаясь в тени высокого бука, под которым еще так недавно пытали Потапа, Хмара, оставшись наедине с Кравчуком, сказал:

– …Мне кажется, что с этими геологами я поступил правильно. Один из них – Почаевец, был нам ни к чему. То – законченный фанатик, рассказывать ничего не хотел, ну мы его и порешили. А этот – Березняк, штучка хитрая. Или он действительно подослан эмгэбе, или попросту раскис и колется охотно. Отпускать его отсюда уже нельзя. Одно время, еще до того, как вы пришли, я думал с ним покончить, а потом, когда Стреляный рассказал мне, что его орденом за находку урановой руды наградили, – повременил. Выжать из него надо решительно все, что он знает. Я для того его и к присяге привел…

– Глядите, друже, как бы не улизнул, – заметил Кравчук, а сам подумал: “Откуда Стреляный мог узнать, что Березняк урановую руду искал и награжден за это орденом? В тех записях, которые передал ему для ознакомления Хмара, об урановой руде Березняк не написал ни слова. Значит, Хмара что-то от него скрывает?”

– Он все время у меня под наблюдением! – сказал Хмара. – Днем и ночью. Случись что, сам повешу первого, кто чего недосмотрит… Была у меня, правда, еще одна думка…

– Какая думка? – спокойно спросил Кравчук, стараясь не проявлять видимого интереса к планам вожака.

– А что если его при оказии в Мюнхен отправить? Пусть его в центре хорошенько прощупают! Такой тип может быть для них очень полезен. И нас это хорошо оправдает в их глазах: значит, мы здесь не сидим зря в бункерах, если таких гусей захватываем.

Понимая, что замысел Хмары может сохранить жизнь Березняку, кем бы он ни был – простым трусом или человеком, ведущим какую-то тонко задуманную, самостоятельную игру, Кравчук протянул:

– Это – мысль! И может, я сам захвачу его с собой в Баварию на обратном пути? Только если вы дадите мне кого-либо из боевиков посмекалистее. Захвачу его в обмен на почту.

– За почту спасибо, – сказал Хмара. – Яснее теперь стало многое, а то сидели, как кроты, без света. Теперь так, друже! Заграничный провод требует от меня, чтобы я послал вас лично проверить запасную сетку организации, которую мы создали после войны. Но для этого придется поездить. Как вы смотрите на это?

Кравчуку стало понятно, сколько пользы еще он сможет принести народу, играя роль закордонного курьера. И, не желая упускать новую возможность узнать, что было скрыто в бандитских тайниках, он сказал весело:

– А чего ж! Можно поездить. Наша доля такая. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Но было что-то в быстром этом согласии Кравчука такое, что заставило Хмару насторожиться, и он, пристально вглядываясь в лицо Кравчука, освещенное предзакатным солнцем, неожиданно спросил:

– Вы давно были у себя на родине?

– А здесь – разве не моя родина?

– Я имею в виду – Закерзонье… В Саноке?

– Последний раз – в сорок четвертом, когда мы в Баварию уходили, – спокойно ответил Кравчук, а про себя с тревогой подумал: “Неужели Стреляный перед смертью?..”

– Бывал я в вашем Саноке, и не раз, – мечтательно и как бы невзначай протянул Хмара, – только вот запомятовал, как та гора называется над Саном, откуда вид такой хороший открывается?

– То Мицкевича гора, – небрежно бросил Кравчук. – На ней еще холм такой насыпан сверху.

– Так, так – холм, как во Львове, на Высоком Замке, – припоминает Хмара, – а на другом берегу Сана какие-то развалины?

– Поляки ими очень гордятся. То королевский колодезь и руины охотничьего замка, – пояснил Кравчук, а сам почувствовал холодный пот на спине, проступивший от этой очередной проверки, устраиваемой ему невзначай Хмарой.

– Ну и память у вас, друже! – польстил Кравчуку Хмара. – А где же была колбасная вашего отца? Что-то не припоминаю?

– Знаете, где стоит гостиница “Империаль”? Маленькая такая? Ну, так вот, если идти по Ягеллоновской от этой гостиницы к Варшавской кавярне, то по правой стороне.

Хмара еще раз испытующе посмотрел на Кравчука и, доставая из кармана френча какую-то бумагу, сказал:

– Раз у вас такая память, друже, то я вас прошу запомнить и такое. В городе Риге по улице Кришьяна Барона живет человек по фамилии Линис, он же – Линтс. Янис Карлович. Он 1913 года рождения. Линис еще в 1933 году состоял в фашистской организации Перконкруст, и потому, наверное, его вербонула германская разведка…

Стараясь уловить, для чего ему все это рассказывает Хмара, Кравчук тем не менее запоминал каждую дату, касающуюся этого загадочного Линиса.

– Тогда его псевдоним был “Янис”. Запомните это, – продолжал Хмара, – абвер с ним был связан через артистку Херту Саковскую, своего резидента Зариньша, а также через немецких разведчиков барона Фиркс и Гельмута Майора. Запомнили?