Текст книги "На звук пушек (СИ)"

Автор книги: Владимир Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Вы намекаете, на эти мифические свитки Предтеч?

– Покайтесь ибо приблизилось Царство Небесное, приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези ему[2].

– Вы пропустили о «гласе вопиющего в пустыне». И, кстати, раз уж заговорили о Святом писании, как отразятся перемены в Париже, о которых вы намекали, на Риме? – поинтересовался Ротшильд.

– Папе следует избавиться от светской власти, сосредоточившись на духовном. И некоторый урок смирения пойдет Святому престолу на пользу.

– Несчастью предшествует гордыня, а падению – высокомерие, – процитировал Ротшильд.

– Лучше жить в смирении с бедняками, чем с гордецами делить награбленное, – подхватил Бёртон.

– Богатство грешника, сберегается для праведника!

Оба знатока Писания улыбнулись друг другу, признавая ничью.

– Но вы не ответили на вопрос о Предтечах, – напомнил Ротшильд. – Вы действительно верите в легенду о них? Верите в них?

– А вы помните легенду о возникновении богатства Ротшильдов?

– О миллионах, которые князь Гессенский оставил на хранение Майеру Ротшильду, и которые тот вернул в целости и сохранности, хотя все были уверенны, что эти богатства конфискованы?

– Именно. Вы не задумывались о том, как это получилось, что французы ни с того, ни с сего преисполнились уверенности, что конфисковали состояние беглого курфюрста, а Майер ухитрился спрятать золотых и серебряных талеров на миллионы. Это ведь не бриллиант. Это тонны драгоценных металлов.

– Вы хотите сказать, что им помогли?

– Совершенно верно. Им помогли люди, которые ранее порекомендовали Майера Гессенскому князю. И которые, кстати, всегда поддерживали ваш дом, как и дом Оппенгеймеров. И подарили некоему Ицхаку герб. Вы не напомните, как выглядит ваш герб?

– Пять стрел на красном щите.

– И рука, которые держит эти пять стрел. Она может поддержать в трудный час. Как поддержала в свое время Натана Ротшильда. Или вы думаете, что Натан играл в дни Ватерлоо наобум? Рискнув всем состоянием.

– Вы хотите сказать, что он был знаком со Свитком Предтеч?

– Его ознакомили только с некоторыми деталями, по которым он вел свою игру. Для этого доверенному человеку Натана достаточно было выпустить голубей, с сообщением, что Блюхер оторвался от французов. И Натан узнал о победе Веллингтона до того, как французская гвардия стала пятиться под ударами союзников.

– Кто-то знал детали сражения до того как оно состоялось?

– Натану было сообщено, что если Блюхер сумеет оторваться от французов и придет на помощь Веллингтону, то победа достанется союзникам. Если ввяжется в сражение с Груши и опоздает, то победит Наполеон. Все очень просто.

– Действительно, все очень просто, – задумался Ротшильд. – Но вы не случайно вспомнили о нашем гербе.

– Не случайно. Что вам говорил о гербе ваш отец?

– Что в единстве и согласованности наша сила, а щит защищает нас от нападок врагов.

– Вы недавно вспомнили эти слова отца и пожаловались, что щит, не очень-то вас защищает от нападок.

Ротшильд кивнул, не удивляясь осведомленности гостя.

– А вы не думали, почему щит красный? Ведь красный цвет привлекает к себе внимание. Не самый лучший цвет для герба банкиров? Не находите? Дело в том, что тот, кто даровал вам этот щит, был человеком с юмором. Вы Ротшильды и являетесь щитом, который защищает «старые семьи» и своим красным цветом отвлекает внимание от того, что публике видеть не должно.

– Никогда не думал, что наша фамилия дарована Предтечами, – буркнул банкир.

– Давайте больше не упоминать о них. И, кстати, у вас отличный камень в перстне! – неожиданно переменил тему Бёртон. – удивительно чистый голубой цвет. Не боитесь проклятия?

– Вы очень наблюдательный человек! – улыбнулся Ротшильд. – Но этот камень не имеет отношения к алмазу моего английского коллеги.

– Интересно, сколько Хоуп за него заплатил?

– Думаю немало. Увы, не я ему продал, – говоря так, барон ни сколько не кривил душой.

Продал алмаз британскому банкиру отец нынешнего главы парижского дома Ротшильдов. И не сам, а через целую цепочку посредников. Долгое время небольшой камешек, оставшийся после переогранки, лежал в одном из семейных тайников. Альфонс решил, что прошло достаточно времени и поместил его на перстень. Немного из тщеславия, немного из желания продемонстрировать отношение к суевериям.

– Не обижайтесь, барон на не прошеный совет. Поверьте, я даю его из благих побуждений. Поместите камень на подложку и сходство не будет бросаться в глаза. А знание о камне, останется с вами. И если вы не станете больше искать следы Вечного Жида, то проклятие голубого алмаза так и останется суеверием. Помните? «Уже и секира при корне дерев лежит: всяко древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». Что касается, того знатока Торы и секретных знаний, которого вы привлекли к поискам, забудьте о нем.

Это был удар ниже пояса. Доверенные люди Ротшильдов обнаружили, что причиной возвышения, а затем гибели тамплиеров были некие тайные апокрифы, с намеком на наследников Христа, которых спас Агасфер.

– Что вам удалось выяснить? – спросил Бёртон.

– Что Агасий из Феры, которого потом прозвали Агасфером, Вечным Жидом, был греком, жившим в Иерусалиме. Тамплиеры верили, что он помог тем, кого называли потомками Христа выжить и укрыться в Галлии.

– Очень опасные знание? Не находите? Вы знаете, что христовый поход в Лангедок папы римские организовали, чтобы решить эту проблему? Рим победил. И знаете, чем это обернулось для победителей? Папа Римский умер ровно через год после окончания похода. Внезапно, ни с того, ни с сего. И согласно видению Святая Лутгарды из-за свешенной им ошибки он будет мучатся в чистилище до скончание веков. Симон Монфор по окончанию похода вдруг сам оказался отлучен от Церкви и вскоре погиб. Французский король Людовик Восьмой долгие годы после похода в Лангедок мучился от неизвестной болезни, и лучшие доктора не могли избавить его от страданий. Тамплиеры, папы римские, проклятые короли. Все, кто проявлял излишний интерес к опасным знаниям, плохо кончили. Увы, это поветрие коснулось и некоторых «старых семей». Ругеры, Медичи предупреждают вас не повторять их ошибок. Просто помните о руке, которая держит стрелы Ротшильдов. Только от вас зависит, окажит эта рука в нужный час вам поддержку, или сожмется, ломая древки.

– Я понял, – хрипло произнес Ротшильд.

– Чтобы вас утешить, я хочу сообщить, что никакого Агасфера, живущего вечно, не было. Рутгеры и Медичи доподлинно выяснили, что те, кого принимали за Агасфера, были совершенно разными людьми из разных семей, и разного происхождения. В свое время родившимися, и в свое время умершими, как и все смертные люди. Но все эти люди так или иначе однажды вступали в контакт с владетельными принцами, членами ордена святого Грааля. А иногда и с представительствами «старых семей». Объединяло этих людей одно, любовь к странствиям. Поэтому мы называем их Странниками. И никогда не бывало, чтобы появлялось два или три Странника одновременно. По меньшей мере, нам это не известно.

– А Орден?

– Орден, точней его принцы-магистры, как-то связаны с тайной Предтеч. Но выяснение этой тайны нам ничего не даст. Достаточно, что Орден Грааля выступает союзником старых семей по многим вопросам. И время от времени делятся с нами своими знаниями.

– Выходит, эти Странники обычные люди?

– Самые обычные. Мы можем встретить такого человека и даже не заподозрить, что это очередной Странник. Но мы с вами заболтались. Который уже час?

– Начало пятого.

– О! Скоро время пить чай. Что скажите, если мы прогуляемся в Булонском лесу? Говорят, там есть прелестные ресторанчики на свежем воздухе.

Но в ресторан мистер Бёртон не пошел, а увлек Ротшильда вдоль одной из аллей.

– Вы хотите кого-то здесь встретить? – поинтересовался Ротшильд.

– Нет, просто здесь, в Булонском лесу, находится одна из реперных точек, подобных той, о которой было сообщено Натану Ротшильду в 1815-м году.

Прошло некоторое время, когда где-то сбоку, на дороге от ипподрома Лоншан, послышался какой-то шум, на который тут же устремилась гуляющая публика. Ротшильд и Бёртон не спеша пошагали в ту же сторону.

– Что там произошло? – крикнул Бёртон бегущему от места происшествия мужчине, по виду журналисту или мелкому биржевому игроку.

Журналист отмахнулся, собираясь продолжить бег, но увидел серебряную пятифранковую монету в руке Бёртона и притормозил.

– Там какой-то поляк стрелял в русского царя.

– Убил? – спросил Ротшильд, с ужасом ожидая услышать положительный ответ и представляя, чем это может обернуться для Франции.

– Промазал! Мазила! – с пренебрежением ответил журналист, схватил брошенную Бёртоном монету и побежал дальше.

– Вот и конец сближению Франции и России, – произнес Бёртон.

– Вы думаете?

– Уверен. Пройдена еще одна реперная точка. Как видите, барон, мы далеко не всегда провоцируем войны. Хотя иногда такое и случается. Но мы всегда с выгодой для себя пользуемся знаниями о возможном развитии событий. И готовы делиться этими знаниями с теми, кто верен нам.

[1] Жорж Эжен Осман, барон, осуществлял в 1854–1870 гг. крупномасштабные градостроительные работы, получившие название Османизация Парижа.

[2] Надпись обычно помещаемая на свиток в руке Иоанна Предтечи.

Глава 3. Viva corsi![1]

Южная Германия, Великое герцогство Баден

Франция, Страсбург, Париж, лето 1867 г.

Во Фрайбурге дела Жоржа устроились самым лучшим образом. Герр Энгессер, мужчина в весьма преклонных годах, ознакомился как с адресованной ему запиской, так и с письмом в канцелярию апостольского администратора. А затем долго всматривался в лицо Жоржа. После чего, не задавая лишних вопросов, устроил странника в причтовый дом, где тому нашлись и угол, и еда. Работа тоже нашлась. Целую неделю Жорж трудился то на ремонте храма святого Мартина, то в городском соборе: что-то переносил, катал, таскал, мыл, чистил или подметал.

И уже в следующий понедельник ему выдали бумагу, где свидетельствовалось, что Жорж Бомон, получивший ранение и потерявший в результате контузии память, находился на излечении в приходе Святого Петра в Шварцвальде, а ныне возвращается на родину. Что это за приход и где он находится, Бомон не знал. Но бумага выглядела очень внушительно, с красивыми завитушками в начале каждой строки и большой печатью с крестом, вписанным в щит. Жорж бережно уложил свой первый документ в кожаную, непромокаемую ладанку и прятал под рубаху.

С епископом Фрайбурга увидеться Жоржу не довелось. И слава богу! Его Преподобное Превосходительство был полностью погружен хлопоты в связи с созываемым Папой Римским Собором и в проблемы со светскими властями. Впрочем, высокая политика Жоржа не волновала. Хотя, как ему сказали, если бы не вся эта суета, бумаги ему выправили бы куда быстрее.

Получив свидетельство, благословение и направление на французский Страсбург, Жорж отправился в дорогу. Путь в десять немецких миль[2] он проделал за три дня. Остановившись на сутки в селении Фризенхайм у пожилой вдовы, где за кормежку и еду на дорогу, переделал накопившуюся мужскую работу по хозяйству.

Пересечение границы его немного удивило. Ни на границе Бадена, ни с французской стороны никто не спросил у него никаких документов. Путник с тощей котомкой не привлек внимания пограничников и таможенников. Их интересовали исключительно грузы. Идешь налегке? Ну и иди себе.

По всей видимости, отец Бруно в своей глуши чего-то не знал или отстал от жизни, что волновался по поводу отсутствия документов у Бомона.

Тем не менее, Жорж решил обратиться в архиепархию Страсбурга, куда его направили в церковной канцелярии. Он нуждался в ночлеге и питании, а церковь могла предоставить и то, и другое, в обмен на работу. Бомон все еще не освоился в новом для себя мире. И привычная схема: труд в обмен на кров и пищу, казалось ему вполне приемлемой.

А архиепархии Жоржа направили на строительные работы церкви Святого Петра разнорабочим. Силушка есть, а навык дело наживное.

Церковь поразила Жоржа тем, что принадлежала и протестантам, и католикам. И католики решили перестроить свою часть храма, кстати, самого старого в городе. Жизнь потекла неторопливо, в привычном русле. Жорж работал, за это его кормили. Впрочем, некоторые отличия в нынешней жизни от той, что была у него прежде, имелись. Бомон стал внимательно слушать разговоры окружающих между собой. Пока не задавая вопросов. Еще одним отличием от прошлого было чтение, которым увлекся Бомон, читая все газеты, журналы и брошюры, которые попадали ему в руки. И уж совсем новым и непривычным было, когда через неделю ему дали на руки немного денег. Как ими распорядиться Бомон пока не знал и спрятал в свою ладанку.

Все шло замечательно, пока одним субботним днем с Бомоном не заговорила одна из женщин, посещавших храм. Женщина жила по соседству, за каналом, и попросила отремонтировать ей ограду. Все воскресенье Жорж потратил на привычные работы по хозяйству, выслушивая сетования хозяйки на то, как нелегко жить одинокой еще не старой вдове.

А в понедельник на стройку пришли жандармы и увели Бомона с собой.

В жандармерии Жоржа обыскали, а затем отвели в какую-то комнату, с единственным зарешеченным окошком. В комнате за столом сидел человек в форме, с бородкой клинышком, перед которым конвоиры и выложили все отобранное у задержанного. А самого Бомона усадили на табуретку посреди помещения.

Некоторое время начальник, а никем иным и не мог быть человек за столом, изучал содержимое ладанки, особенно единственный документ Бомона. Затем уставился на Жоржа и долго молчал.

– Видок у тебя, действительно, как у матерого душегуба, – наконец произнес начальник. – Тебя совершенно не волнует, почему тебя задержали?

– Волнует сам факт задержания, – ответил Жорж. – У нас скоро обед. А почему задержали, думаю, вы мне скажите.

Начальник только хмыкнул:

– Обязательно скажу. А пока давай знакомиться. Тебя в Страсбурге знают как Жоржа Бомона. Ну а я Давид Лучани, сержант-майор[3] жандармерии.

Затем начался протокольный опрос: когда и где родился, кто родители, семейное положение. На большинство вопросов Жорж не знал ответов, а по поводу фамилии и службы в армии сослался на мнение преподобного Бруно.

– Откуда ты только взялся, Pinzutu[4]? – в сердцах произнес Лучани. – В опросном листе сплошь «не знаю» и «не помню»! Scimarellu[5]!

– Me ne impippu[6]! – неожиданно для себя ответил Бомон.

– Piombu! Di quale s?[7]? – воскликнул Лучани, приподнявшись со стула.

Жорж только пожал плечами в ответ.

– Может ты еще поешь Paghjelle[8]? – успокаиваясь и усаживаясь обратно на стул произнес жандарм.

– Слов не помню, – честно ответил Жорж.

В этот раз пауза затянулась, а затем Лучани поинтересовался:

– Pigli? a machja[9]? – получив в ответ еще одно пожатие плечами.

Жандарм забарабанил пальцами по столу.

– А твой преподобный Браун не мог ничего напутать? Может не Бомон, а, например, Бонелли?

– Не француз, а итальянец? – сразу уловил смысл Жорж. – Зачем я тогда шел на север? Как оказался в Бадене?

– Твой французский как у природного француза. Но и на корсиканском говоришь, будто родился на острове. Задал ты задачку.

– Отец Бруно считал, что я француз. И выяснить кто я, смогу во Франции.

– А он знал, что у тебя речь, как у корсиканского горца? Pinzutu, в лучшем случае, говорят как генуэзцы с Кальви. Но у меня появилась мысль проверить, действительно ли ты солдат. Пойдем за мной.

По пути велел некоему капралу Тома вынести во двор оружие: штатный карабин и нарезной мушкет Минье, конфискованный недавно у одного фермера, спьяну затеявшего стрельбу по соседям.

– Ну-ка, покажи, что ты умеешь, – жандарм протянул Жоржу старый потертый мушкет.

– А что показать? – поинтересовался Бомон.

– А что придумаешь, то и покажи.

Жорж взял в руки мушкет. Внимательно его осмотрел:

– Давно не чищен. Да и механизм износился немало, – через некоторое время вынес он вердикт.

– Это конфискат. В конце месяца сдадим по начальству, пусть оно решает: что в мастерскую, что на слом. Давай узнаем, вспомнишь ли ты ружейные приемы. В армии муштруют так, что даже если потерял память, руки сами вспомнят, что делать.

Жорж покрутил мушкет в руках, оценивая балансировку. Некоторое время постоял с закрытыми глазами, пытаясь пробудить в себе какие-то воспоминания или даже ощущения.

– Штыка не хватает, – наконец вынес он вердикт.

– Обойдешься без штыка. Уж чего нет, того нет.

Бомон приставил ружье к ноге, прикладом на землю. Постоял так некоторое время и принялся выполнять ружейные экзерсисы, по разделениям, постепенно ускоряя темп. Выполнив «на плечо», «под курок», «на караул», «на руку» и другие, Бомон продемонстрировал элементы боевых приемов, исполняя их четко и быстро. По мере выполнения приемов Жоржа окружили, находившиеся во дворе жандармы, чиновники и даже затесалась парочка посетителей.

Удар приклада о землю поставил точку в выполненном комплексе. Затем Бомон немного постоял и вдруг взорвался в стремительном калейдоскопе движений, слившихся в некий танец с оружием.

Из-за решетчатого забора жандармерии раздались аплодисменты прохожих, привлеченных необычным зрелищем.

– Однако! – только и смог сказать Лучани, и скомандовал. – Тома, забери мушкет!

А сам сержант-майор подхватил Бомона под руку и повлек в здание.

– Говорят ты механик?

– Я? – удивился Жорж.

– Ну, отремонтировал ты какой-то механизм на своей стройке?

– Механизм? Это наверно о той бочке, в которой мы размешиваем раствор. Какой же это механизм? Там простенькое устройство.

– Тома, бездельник! – закричал сержант-майор, длинный заходя в длинный коридор жандармерии. И тот час же в дверях образовался вышеозначенный Тома, все еще с мушкетом в руках.

– Тома, я вот что подумал. Ты говорил с утра, что у тебя там какой-то замок сломался.

– Так починили уже. Позвали слесаря, он и починил.

– Жаль. А больше ничего, что можно отремонтировать нет?

– Щеколду в кладовой давно надо подправить.

– Не то! Что-нибудь посложнее. Механизм какой…

Тома задумался и неуверенно предложил:

– У Дюбуа часы сломались.

– Это уже слишком!

– Тогда и не знаю.

– Ладно, иди, – произнес Лучани и пояснил наблюдавшему за этой сценой Бомону.

– Хотел проверить, какой из тебя механик. Ну да ладно. Пойдем, Дьордью.

В какой-то момент для Даида Лучани Бомон превратился из француза Жоржа в корсиканца Дьордью[10].

И себя в кабинете жандарм открыл шкафчик и достал бутылку вина и два серебряных стаканчика, покрытых искусной чеканкой.

– От отца досталось, – кивнул корсиканец на емкости, которые уже начал наполнять вином. – А тому от деда. И так далее. Практическая вещь. Всегда можно выпить с хорошим человеком, не опасаясь, что может не оказаться кружки или стакана.

– Это Каркаджола[11]! Прямиком с Баланьи! За Прекрасный Остров!

Жорж выпил вслед за хозяином кабинета, удивляясь тому, как повернулась беседа.

– Три вещи прославили Корсику: люди, собаки и вино! – продолжал Лучани. – Но я бы добавил еще и сыр. К такому вину нужны хотя бы два корсиканца и немного корсиканского сыра!

– Вы думаете, я корсиканец?

– Никаких сомнений, Дьордью. Для этого достаточно послушать, как ты говоришь! Мало ли что письмо написано на французском! Император тоже писал на французском! Я пишу на французском! Весь мир говорит и пишет на французском!

– А кольцо?

– А ты уверен, что затертая буква это «m»? на этом месте может поместиться и две буквы. Например, «l» и «g». И выходит не Бомон, а Балань![12] Тебе его дали на память о доме. Может быть такое?

Жорж задумался. Стройная версия отца Бруно теперь ему уже не казалась столь убедительной.

– И то что ты выбрал военную карьеру… А я не сомневаюсь, что ты был не просто солдатом, а скорей сержантом. То что выбрал стезю военного, только подтверждает, что ты корсиканец. Мы испытываем любовь к оружию с детства. Для корсиканца достойны три дороги чести: служба в армии, служба государству или… хм… свобода в маках[13]. Но последнее, я бы тебе не рекомендовал.

– Однако вы меня пригласили не для беседы о Корсике, – проговорил Жорж.

– Ах, да! Тебе известен такой Жан Дюваль?

– Я знаю троих или четверых человек по имени Жан. Но есть ли среди них Дюваль мне не известно.

– Он работает на строительстве Святого Петра.

– Там работает двое по имени Жан.

– Не важно. Главное, что он написал заявление, в котором обвиняет тебя, что ты Клеман Эмбер. Который скрывается от правосудия. И приводит свои доводы в пользу своей версии.

– А кто такой Клеман Эмбер?

– Обычный грабитель и бандит. За его поимку предлагается неплохая сумма.

– И этот, Жан Дюваль, предположил, что я Клеман Эмбер, бандит и разбойник?

– Приметы сходятся. Высокий, русый, физически сильный. Имеет шрамы. И, к слову, Клеман был механиком на строительстве у барона Османа.

– Так вот почему вы интересовались, механик ли я?

Корсиканец рассмеялся:

– Если бы я думал, что ты Эмбер, то не отправил бы за тобой всего двоих жандармов. Дело в том, что Эмбер недавно был вновь ранен. Причем в ногу. А ты не хромаешь. Широкой публике это не известно, и ты не болтай. Ну и кроме того, я в этом убедился после беседы с тобой. Бандит не знает ни немецкого, ни тем более корсиканского. Он родился и вырос в Париже. И он никогда не служил в армии.

– Тогда зачем было меня приводить в жандармерию?

– Порядок есть порядок. Если поступило заявление, я должен его проверить. Тем более, заявление чин по чину подписанное.

– Придется объявить на стройке, что произошла ошибка, – вздохнул Жорж. – Не хотелось бы, чтобы в дальнейшем кто-то по ошибке вновь опознал во мне беглого грабителя.

– Это решаемо, – ответил корсиканец. – Готов биться об заклад, что ты где-то перешел дорожку этому Дювалю. Скорей всего здесь замешана женщина. Тебе в последние дни никто не оказывал знаки внимания?

– Вроде нет. Вот только позавчера меня попросила мадам Жерве поправить ей ограду.

– Вот! – поднял палец Лучани. – Поправил забор и…? Давай, не стесняйся!

– Смазал петли у некоторых дверей. Прибил пару досок…

– И? – нетерпеливо произнес корсиканец.

– Она покормила, извинилась, что нет денег. Приглашала зайти как-то.

– И?! – подстегивал Жоржа собеседник.

– И я ушел.

– Э? – только и смог произнести Лучано.

Корсиканец плеснул в стаканчик вино и залпом выпил. Потом вспомнил о вежливости и налил немного гостю и себе. После чего убрал бутылку в шкафчик. Все же он был при исполнении.

– А эта мадам Жерве, она как? Симпатичная?

– Обычная. Может кому и симпатичная, кто постарше.

– А! – произнес Лучано, будто фраза Жоржа все объясняла.

Жандарм немного прошелся по кабинету и уселся за стол, вновь принимая официальный вид.

– Не знаю, почему ты уехал с Корсики, – заговорил Лучано, – но работа на стройке, это не для таких людей как мы.

Жорж кивал, соглашаясь. Если ему предложат лучшую работу, то почему нет?

– Я бы оставил тебя у нас в жандармерии, но увы! – продолжал сержант-майор. – Жандармерия – прежде всего армия! Согласно Декрету от 1 марта 1854 года, кандидат в жандармы не должен в прошлом привлекаться по суду или иметь взыскания, отмеченные в приказе, если он военный. Для этого кандидат должен предоставить четкие и ясные сведения о себе. А с этим у тебя трудности.

– А для работы мне нужны документы?

– Для работы? Если на стройке или обычной фабрике – не нужны. В 1848 году был принят закон о том, что каждый рабочий должен иметь паспорт. Но Шарль-Луи, как стал президентом[14], не слишком строго следил за выполнением этого закона, а затем и вовсе отменил его. Так что для приема на работу достаточно записи в домовой книге по месту жительства. Но это если ты не хочешь пойти в армию или на государственную службу. Там документы необходимы. Однако, у меня есть хорошее предложение для тебя!

При этом вид жандарма был такой, будто он сейчас подарит Жоржу Аячо или Бастию.

– По закону от 17 июля 1856 года протоколы жандармерии уравнены с судебными постановлениями и не требуют подтверждения. С таким документом ты сможешь устроиться в Парижский арсенал. Это достойная работа. Кроме того, в Париже тебе проще будет восстановить документы.

– А возьмут ли меня на работу в арсенал?

– Для этого и существуют земляки, Дьордью! Я скажу, к кому тебе обратиться.

Следующим утром Жорж Бомон выехал в Париж. Начинался новый этап его жизни.

Париж поразил Бомона широкими проспектами, размахом строительных работ, суетой и бестолковостью. Сотни мужчин и женщин среди бела дня разгуливали бульварами без всякого дела, глазея друг на друга и на красоты архитектуры.

Но что совсем не удивило, почему-то, Жоржа, так это то, что Парижский Арсенал находится не в Арсенале, и большей частью даже не в Париже. По необъяснимой причине, Бомон воспринял это известие как должное. Париж поражал своими размерами, а навыка пользоваться общественным или частным транспортом у Бомона не было. Да и денег было маловато, и бросать их на ветер Жоржу не хотелось. С некоторым трудом Бомон все же добрался до управления жандармерии, где разыскал знакомого Лучани, в чине лейтенанта и передал тому гостинец. После чего спокойно отправился в Мёдон, небольшой городок на берегу Сены к юго-западу от Парижа, где находились оружейные мастерские, в которых работал некий мастер Бартоли.

В Мёдоне Бомону понравилось больше, чем в помпезной и кичливой столице. Несмотря на близость Парижа, городок жил собственной спокойной и деловитой жизнью. Фабиан Бартоли, к которому Жоржа направил Давид Лучано, прочитал письмо жандарма, после чего принял Бомона как земляка и отдаленного родственника. Не взирая ни на то, что до этого не видел и не обращая внимания на французскую фамилию. Как и Лучани, новый знакомый сразу стал звать его Дьордью, на корсиканский лад.

В первый же вечер, сидя с гостем за бокалом вина, Бартоли, посмеиваясь, рассказал, как он покинул родину еще юнцом. С ним приключился безумный «лямур», как это только и бывает в молодости. К несчастью, его избранница принадлежала к клану, с которым у семьи Фабиана были несколько напряженные отношения. И потому пока любовная горячка не приняла конкретных форм и не стала поводом для вендеты, любовничка отправили как можно подальше, к дальним родственникам, даже скорее дальним знакомым, жившим в еще более далеком Париже. Так была определена судьба и будущая профессия подмастерья, а затем оружейного мастера Бартоли.

Фабиан обратился к подполковнику де Реффи, а тот определил земляка мастера на стрельбище, к западу от городка. Положительную роль в назначении сыграли документы, заверенные страсбургскими жандармами. Тем более что и сам Вершер де Реффи оказался родом из Страсбурга.

Необходимое для работы на секретном полигоне подтверждение благонадежности из парижской жандармерии пришло за три дня. И Жорж Бомон оказался зачислен на государственную службу.

Осталось получить сведения о прохождении Бомоном воинской службы. Но запрос в архивы ушел уже не частным порядком, а через военное министерство. А Бартоли обещал написать своему знакомцу в архивах, и тот ускорит получение нужной справки.

И Бартоли не обманул. Уже через полтора месяца Бомона пригласили в комплекс зданий между Марсовым полем и площадью Фонтеной. Здесь, среди других учреждений военного министерства, временно располагался и военный архив. Временно, потому что с времен Наполеона французские архивы находились в состоянии постоянных переездов. А переезд, это всегда путаница.

Всегда, но только если это не касается архивов. В чем и убедился Жорж, увидев стройные ряды с картотекой, в которой военнослужащие перекрестно учитывались сразу по нескольким категориям и параметрам.

Архивариус, абсолютно седой мужчина весьма преклонных лет, оказался, как и Бартоли и Лучани, корсиканцем. И точно так же, как они, наплевательски отнесся к французской фамилии просителя, воспринимая ее как некую прихоть. Впрочем, было похоже, что для архивариуса все имена и фамилии были некими маркерами, необходимыми для идентификации субъектов.

Точкой, от которой старикан начал свои поиски, было выбрано возможное ранение Бомона во время итальянской компании. Таких раненных Бомонов оказалось аж восемнадцать человек. Из них 11 имели совершенно непохожие имена, пятеро имело имя Жан, и только двое – Жоржей. Именно их карточки и отобрал архивариус к визиту Бомона.

Один из Жоржей Бомонов был ранен, и ему ампутировали два пальца правой руки.

Жорж продемонстрировал целые пальцы, и эту кандидатуру отклонили.

– Что, смотрим то, что осталось, – проговорил архивариус. – Жорж Бомон, 1835 года рождения. Ну тут непонятно. По твоему лицу, братец, и не скажешь, сколько тебе лет. Морщин нет как у юнца. А по глазам – прям мой сверстник. Кхе-кхе-кхе… Так что ясности в этом пункте нет. Рост 192 сантиметра. Да уж. Рост у тебя гренадерский. И на глаз, метр девяносто как раз и будет. Волос светло-русый. Совпадает. Нос, брови, рот. Все совпадает. Что тут еще? Поступил на службу канониром 6-й батареи, 2 корпуса. Прохождение службы. Канонир 1 класса, капрал. Перевод в конную артиллерию. Участвовал в итальянской компании. Ну это понятно. Ранен 20 мая 1859 г. Вернулся в строй 10 июня того же года. Сержант, командир орудия – приказ от 18 июня. Вновь ранен 24 июня 1859 года. Умер от ран 10 ноября в госпитале при церкви Гроле в Кастильоне-делла-Стивьере.

Архивариус посмотрел на Жоржа.

– Поздравляю Бомон, вы мертвы!

На протяжении всей беседы архивариус, в силу того, что был значительно старше, обращался к посетителю на «ты». Но в последней фразе он перешел на «вы». Что ни говори, смерть требует уважительного отношения, тем более в преклонном возрасте.

– А ты, оказывается герой: участвовал в битве у Маженто и Сольферино! – поздравил старик. – Жалко, что погиб. Это очень усложнит прохождение документов. Начальство не любит воскресших героев. От них путаница в делах и сплошные траты.

– Я ни на что не претендую, – заявил Жорж.

– Можно, конечно, попробовать, – с сомнением проговорил старый бюрократ. – Корсиканцы должны помогать друг другу. Вот только начальник у меня пикардиец.

Бомон выложил на стол несколько империалов, завернутые в носовой платок. Все, что смог ему выделить в долг Фабиан Бартоли.

Старик взглянул, на подношение, хмыкнул… и убрал платочек в карман.

– Не густо, но попробую сделать все, что смогу.

Бог любит троицу. Через три недели на почту мастера Бартоли поступил толстый запечатанный конверт, со всеми необходимыми документами на имя Жоржа Бомона, сержанта в отставке.

Как бонус к письму шла памятная серебряная медаль за итальянскую компанию и подлинный диплом, выписанный еще в октябре 1859 года.

Военное министерство.

Архивы Французской Империи.

Памятная медаль за итальянскую компанию.