Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

* * *

Известный украинский философ Г. С. Сковорода был чрезвычайно смугл лицом, почти черен, как негр, и когда ему делали на этот счет замечание, он говаривал: «Когда ж сковорода бывает белая?»

* * *

У литератора Толбина служил какой-то человек, которому однажды надо было переменить паспорт. Толбин случайно заглянул в этот паспорт и увидал там отметку: особых примет не имеется. Он сейчас же позвал человека и спросил его: как это так вышло? Неужели, дескать, у тебя нет никаких особых примет? Тот отвечал, что нет.

– Вздор, – протестовал Толбин, – что-нибудь да должно же быть! Ну вот, например, скажи, ты знаешь, кто был Гамлет, принц датский?

– Никак нет.

– Ну, вот тебе и особая примета!

И Толбин вписал в графе «особые приметы» слова: «Не знает, кто был Гамлет, принц датский».

* * *

Замечательнее всего то, что когда в обмен на старый паспорт выслали с места родины того человека новый паспорт, то и в нем эта «особая примета» значилась: «Не знает, кто был Гамлет, принц датский».

* * *

Хозяйство композитора Сергея Ивановича Танеева вела няня, деревенская женщина. Однажды старушка сказала Танееву:

– Вы бы, Сергей Иванович, снова концерт дали, а то лавровый лист кончается.

Оказалось, что лавровые венки, которые композитор получал от своих поклонников, старушка сушила, а листья раздавала знакомым для супа.

* * *

Танееву сказали о ком-то:

– Вы знаете, он часто болеет…

– Кто часто болеет, тот часто и выздоравливает, – отозвался Танеев.

Ему же сказали про кого-то, что тот пьяница.

– Ничего, – сказал Танеев. – Это не недостаток. Это скорее излишество.

* * *

Какой-то старичок, столкнувшись с известным драматургом А. Н. Островским, присмотрелся к нему и признал его за знакомого, а только никак не мог припомнить, кто это такой.

– Я Островский, – сказал ему Александр Николаевич.

– А, ну так и есть, – догадался старичок. – Я ведь тоже с острова (т. е. Васильевского, в Петербурге); я живу в 6-й линии. Значит, это мы там с вами и встречались.

И старичок предложил Островскому взять извозчика пополам с ним на остров.

* * *

Однажды А. Н. Островскому пришлось быть судьей в споре двух каких-то купцов. Они никак не могли прийти к соглашению по вопросу о том, были ли отношения между Молчалиным и Софией Фамусовой (в «Горе от ума» Грибоедова) совершенно невинные или же иные.

– Как же это вы спрашиваете о таких вещах, – попрекнул их знаменитый писатель. – Ведь София Павловна девица из честной и даже знатной семьи. Если б там и было что, и я бы, положим, знал об этом, то хорошо ли было бы с моей стороны об этом разглашать?

* * *

В последний приезд германского императора Вильгельма I в Петербург назначен был смотр войскам на Марсовом поле. Дождь лил как из ведра. Несколько сот человек очищали плац лопатами, метлами и жгли целую ночь костры. Но дождь делал свое дело, и лужи не иссякали. Утром, в день смотра, под сильным дождем император Александр II объезжал Марсово поле и, шуточно сердясь, заметил Трепову:

– Какой же ты градоначальник, Федор Федорович, если дождя унять не умеешь.

– Ваше величество, – нашелся генерал, – я только градоначальник, а не дожденачальник.

* * *

Отношения А. И. Трофимова [4]4
   Александр Иванович Трофимов был петербургским мировым судьей 13-го участка. Камера его в дни заседаний всегда была переполнена слушателями, которые являлись на разбор совершенно безынтересных сутяжнических дел специально для того, чтобы вынести из суда новые каламбуры и остроты.


[Закрыть]к рабочему люду были в высшей степени гуманны. Как-то раз явились к нему в камеру человек 15 штукатуров с постройки подрядчика А., возводившего пятиэтажное здание на Николаевской улице.

– Что, братцы, хорошего скажете? – обратился к ним судья, только что усевшийся к судейскому столу перед разбирательством дела.

– Да вот, жалиться пришли.

– На кого жалиться-то будете?

– Да на подрядчика нашего.

– Что же он, вздул, что ли, кого из вас?

– Чаво вздул!.. Хуже: жрать не дает.

– Нну?! Так-таки и не дает.

– Ни жрать не дает, ни деньгами не рассчитывает… Такой, прости Господи, озорник, что беда.

– А книжки-то у вас есть подрядные?..

– Есть… Вот оне…

Рабочие подали ему книжки.

– Ну, хорошо, приходите послезавтра; я вашего подрядчика вызову и заставлю его заплатить вам.

Мужики низко поклонились, но вместо того чтобы уходить, начали топтаться на месте и почесывать затылки.

– Ну, что ж вам, братцы, еще? – спросил их Трофимов.

– Да как тебе, ваше благородие, сказать? Жрать нечего, вот что! Второй день не емши ходим, а в лавке в долг не верят, – осмелился сказать один из мужиков, побойчее который.

– Так что же, денег вам, что ли, дать? – спросил судья.

– Оно, конечное дело, ежели милость твоя будет…

– А сколько вам нужно на два дня?

– Да на 15 человек на два дня, по три гривны на рыло в день…

Александр Иванович пошарил у себя в бумажнике…

– Федор! – крикнул он сторожу. – Сходи ко мне на квартиру и попроси у жены моей девять рублей для мужиков.

Рабочие получили на харчи и ушли, а через два дня Трофимов взыскал в их пользу с подрядчика всю заработную плату.

* * *

Домовладелец Щ. взыскивал с жильца 32 рубля за квартиру. Управляющий домовладельца явился на суд его поверенным.

– Как же вы взыскиваете с жильца 32 рубля, когда по квартирной книжке вам следует только 24 рубля? – спросил судья у поверенного.

– А дров-то сколько они сожгли?

– Что вы говорите? – переспросил Трофимов.

– Я говорю: а дров-то сколько они сожгли! – повторил поверенный.

– Каких одров они сожгли? Привыкли вы с домовладельцем своим с жильцов шкуры сдирать, как с одров, и мерещатся вам везде одры.

И постановил: вместо 32 рублей взыскать в пользу домовладельца Щ. только 24 рубля.

* * *

Идет дело о каком-то лисьем хвосте, якобы украденном кухаркой у какой-то свирепого вида немки.

Истицу сопровождает трактирный «поверенный», знакомый уже тут своими многими проделками.

Свидетели не подтверждают обвинения. Приходит очередь «обвинителя».

Трофимов и представляет «аблокату» слово предложением такого рода.

– Ну, что вы теперь, господин, про хвост скажете?

* * *

Позволяя себе очень многое относительно других, Трофимов отнюдь не обижался, если более находчивые люди и ему отплачивали его же монетою. Был такой забавный случай. Молодой и юркий помощник присяжного поверенного, представляя доверенность, забыл назвать в ней, как принято, свое имя, ограничившись только фамилией.

Александр Иванович прочел доверенность и сделал грубое замечание:

– А имя ваше где же? Вы знаете, чай, что овца без имени баран.

– Да, я это знаю, – вспыхнул оскорбленный адвокат, – и знаю также, что и судья без вежливости болван.

– Вот это ловко! И в рифму! – воскликнул, хохоча, Трофимов. – Хвалю и не обижаюсь. Господин поверенный, продолжайте ваше дело.

И дело продолжалось так, как будто у него никогда и не было вступительного и столь необычайного «обмена мыслей».

* * *

Судился раз адвокат за растрату денег, полученных им по исполнительному листу в пользу его доверителя.

– Да, господин адвокат, – обратился Александр Иванович к обвиняемому, – со своими блестящими способностями вы пойдете далеко-далеко… Вы не жнете и не сеете, а живете, как древние евреи жили: с разовой мечтой об… об манне…

* * *

Судился какой-то интеллигент за драку. Его спрашивает Трофимов:

– За что вы ударили господина Н.?

– За то, что он обижал моего друга, за которого я считал необходимым постоять.

– Это похвально! – одобрил судья. – Но за этого же друга теперь вам придется посидеть.

* * *

Другой «адвокатик», обеляя бесчинного богатого купца, попавшегося в драке с буфетчиком, называет своего клиента из почтения не иначе как подобострастным «они-с».

Трофимов долго слушает его с усмешкою и наконец прерывает:

– Да что вы мне все про анис да анис толкуете! Тут, батюшка, не анисом пахнет, а кутузкой!

* * *

Некий Прохоров жаловался на некую Боброву, обвиняя ее в нанесении побоев.

– Как было дело? – спрашивает у него Трофимов.

– Иду это я мимо ее дома и думаю: не зайти ли к ней по старому знакомству? И зашел. Гляжу: голова у нее повязана платком.

– Мигрень у меня была, – замечает обвиняемая.

– Осведомился я о здоровье и советую ей: вы бы, говорю, уксусом полотенце намочили бы и забинтовали бы голову. А она вдруг как размахнется – да и бац мне по уху!

– За что же? – удивился судья.

– За совет, должно быть.

– Вперед будете умнее! Она ведь не просила вашего совета?

– Не просила, но я хотел облегчить ее страдания и по доброте душевной дал ей верное средство.

– Господин судья, – говорит в свое оправдание Боброва, – когда у меня разыгрывается мигрень, так я очень нервной становлюсь.

Трофимов спрашивает у ней:

– Вы хорошо знаете Прохорова?

– Раза два с ним встречалась…

– А в гости к себе его приглашали?

– Нет, он сам пришел.

Судья говорит внушительно обвинителю:

– Являясь без приглашения в чужую квартиру, вы не могли рассчитывать на радушное гостеприимство…

– Но ведь нельзя же ни с того ни с сего драться, как это делает Боброва?

– Прежде всего, не следует туда идти, куда не приглашают.

Вызывается свидетельница, жилица Бобровой.

– Что знаете по этому делу?

– Приходит к нам Прохоров. Боброва, хотя и знакома с ним, но никакого ему внимания не оказывает, потому что голова болит. Сперва он велел уксусом мочить темя, а опосля назвал ее притворщицей. Боброва рассвирепела и крикнула: пошел вон, дурак, а не то я тебя ударю! Прохоров уткнул руки в бока и отвечает: попробуй-ка! Она опять: уходи честью, а не то приколочу, а он опять: тронь-тронь, попробуй!

– Ага! – перебивает судья свидетельницу. – Значит, он сам напрашивался на то, чтоб его ударили?

– Сам, сам! – заявляет Боброва.

Трофимов; решает дело:

«…Боброву считать по суду оправданной, потому что Прохоров побит ею по его настоянию. Из свидетельских показаний выяснилось, что он заявлял категорическое желание «попробовать» кулаков Бобровой…»

* * *

Как-то раз, в одном процессе, Трофимов ядовито уязвил адвоката.

Тот во время перерыва стал ходить по залу и, как бы ни к кому не обращаясь, произносить вслух самые нелестные эпитеты по адресу Трофимова, дабы их в то же время слышала публика.

– Про кого-то вы говорите? – спросил тот сурово.

– Вам какое дело?

– Но, по крайней мере, с кем?

– Опять не ваше дело. Сам с собою говорю.

– Охота же вам со всяким дураком болтать, – отчеканил Трофимов и вышел.

* * *

Какой-то мозольный оператор, немец, предъявил иск к сапожнику, и тоже немцу, в; 15 рублей за убытки.

Дело заключалось в том, что сапожник сделал по заказу мозольному оператору пару сапог до того узких, что тот натер себе ногу и два дня не мог из-за этого выходить из дому, вследствие чего он и просил взыскать с сапожника 15 рублей убытков.

Сапожник же подал встречный иск, требуя, в свою очередь, с мозольного оператора десять рублей за сапоги.

– Я завеем не понимай! – воскликнул оператор на суде. – Я на вас посылай сапог, а вы не взял его…

– Я не взял оттого, что ви зарезал мой сапоги и с ножницами, – ответил сапожник.

Трофимов их перебил:

– Я вижу, господа, что вы оба взялись не за свое дело: вы сапожник и, вместо того чтобы делать сапоги, делаете мозоли вашим заказчикам, а вы мозольный оператор и, вместо того чтобы резать мозоли, режете сапоги, за которые еще не уплатили денег.

И затем постановил: взыскать с мозольного оператора десять рублей в пользу сапожника.

* * *

Во время одного из заседаний какой-то мужичок, сидя на второй скамейке, заснул. Храп раздался по всей камере.

– Эй, почтенный! – крикнул Трофимов. – Вставай.

Один из слушателей, рядом сидевший с мужиком, двинул его в бок.

– А-ась? – произнес мужик, очнувшись.

– Полно спать-то, – говорит судья, – ведь ты не в итальянской опере.

* * *

Повар князя Н. обвинял лавочника в продаже недоброкачественного товара. 1

– Такую он курицу мне прислал, – докладывал повар судье, – что я чуть места не лишился.

– Что же она, тухлая?

– Совсем!

– Так вы бы ее отправили в лавку обратно?

– Конечно, отправил бы, но как на грех зашел в кухню барин в то время, когда ее только что принесли. Увидал он эту тухлую курицу и начал меня бранить: «Э, так вот ты, говорит, чем меня кормишь?»

* * *

Трофимов обращается к лавочнику:

– Как вам не стыдно держать такой товар? Ведь этой самой курицей могли подложить большую свинью… Из-за вас чуть места человек не лишился.

* * *

Разбиралось у Александра Ивановича довольно громкое дело картежников приказчичьего клуба И., К. и М., обвинявших старшину этого клуба О. за то, что он их заподозрил в шулерстве, из-за чего им запретили вход в клуб.

Один из свидетелей показал, что он сам видел, как они втроем играли в макао заодно против какого-то «пижона».

– Не заметили ли вы какой-нибудь особенности их игры? – спросил судья у свидетеля.

– Особенность, на которой их изловили, была следующая: когда «пижон» снял карты, я отлично видел, что туз бубен был внизу, а между тем туз бубен оказался в картах господина И., и образовалось таким образом у него девять очков.

– Да ведь в макао играют в две колоды, следовательно, там должны быть два бубновых туза? – спросил Трофимов.

– Один бубновый туз давно уже вышел, – заметил свидетель.

– Вот видите, господа, – обратился Трофимов к картежникам, – нельзя так неосторожно обращаться с картами… Ведь этак, пожалуй, бубновый туз может из колоды очутиться прямо на спине у банкомета.

* * *

Разбирает Трофимов дело по обвинению кучера Ежова в неосторожной езде.

– Ну что, Ежов, виноваты? – спрашивает судья.

Чтобы придать себе некоторое значение, Ежов торжественно заявляет:

– Господин судья, я кучер санкт-петербургского обер-полицеймейстера.

– Очень приятно познакомиться, а я– мировой судья 13-го участка.

* * *

Александр Иванович собирался выйти из канцелярии в камеру и начать разбор дела, как к нему подскакивает какой-то частный поверенный.

– Господин судья, будьте так добры: разберите дело Подметкина и Оглоблевой первым!..

– Что ж это вы так торопитесь?

– Ах, да это такое несчастное дело!.. Я не рад, что и взялся-то за него… То одна сторона откладывает, то другая… Семь месяцев тянется, а все не может разрешиться.

– Какой же вы, однако, нетерпеливый!.. Ну, отчего бы не подождать еще два месяца?..

– Зачем-с? – удивленно вытягивает физиономию адвокат.

– А затем, что девять месяцев – как раз срок правильного разрешения от бремени.

* * *

Швейцар тульского поземельного банка Дмитриев взыскивал с подрядчика Вейера 18 рублей убытков. Обстоятельство дела заключалось в том, что рабочие Вейера несли однажды по лестнице, ведущей в тульский банк, большой деревянный ящик с различными механическими предметами. Швейцар, растворив широкие двери роскошной парадной лестницы, впустил рабочих с ящиком через парадный вход. Но тут случилась маленькая неприятность. Не успели рабочие взобраться на первую площадку, тяжелый ящик выпал у них из рук и разбил мраморную плиту лестницы. Хозяин дома Лихачев вычел из жалованья швейцара 18 рублей за порчу лестницы. Требование это со стороны домовладельца мотивировано было тем, что швейцар не должен был пускать рабочих через парадный ход с тяжеловесной ношей. Вследствие этого вычета Дмитриев предъявил иск к Вейеру как к лицу, нанимавшему рабочих, не умеющих исполнять порученное им дело.

* * *

При разборе дела Трофимов спрашивает истца:

– Директору банка о вычете из своего жалованья вы не говорили?

– Говорил-с, только они этого во внимание не принимают. Нам, говорят, не из чего платить убытки за других.

– Да ведь ящик-то для них несли?

– Для них, а все же они на себя не принимают убытка…

– Вы сколько получаете жалованья?

– Восемь рублей.

– Немного! Ну а директор банка сколько получает?

– Да сказывают, будто двенадцать тысяч в год.

– Да, вы намного меньше его получаете, и за это придется платить вам.

– Нельзя ли как-нибудь, господин судья…

– Нельзя-с, – перебивает его Трофимов, – я не виноват, что вы не директор банка.

– А как насчет Вейера?

– Э, голубчик, банковским директорам и веера не нужно, потому что их совесть не требует того, чтобы ее прикрывали.

* * *

Какая-то невзрачная личность обвиняла какого-то господина Каплуна в оскорблении.

– Сильно Каплун вас обидел? – спрашивает Трофимов у обвинителя.

– Страсть как! А самое главное – совсем понапрасну… Уж вы его, господин судья, по закону…

– Не беспокойтесь, – говорит мировой, – этот Каплун запоет у меня петухом!

И затем за неявкою ответчика постановил заочный приговор, которым присудил Каплуна к аресту.

* * *

Разбиралось такое дело.

В дождливую погоду какой-то господин в чиновничьей фуражке кричал изо всех сил кондуктору дилижанса:

– Стой! Стой!

Дремавший в это время на козлах своей пролетки извозчик тоже крикнул с очевидной насмешкой:

– Остановись, курятник! Прими к себе мокрую курицу!

Чиновник обиделся, ударил извозчика палкой по спине и привлек его еще к суду за оскорбление.

Трофимов спрашивает чиновника:

– Вы за что, собственно, обиделись на извозчика?

– За его фразу «мокрая курица».

– Первая половина этой фразы совершенно правильна: тогда был проливной дождь, а у вас в руках была палка, а не зонтик. Следовательно, вы были мокры. За слово «курица» я бы, пожалуй, его наказал, но так как вы дрались на улице совсем не как мокрая курица, а как разъяренный петух, то я его наказанию за это не подвергаю, а вас штрафую на три рубля за драку в публичном месте.

* * *

Александр Иванович вообще недолюбливал «ходатаев», которые в его камере всегда нехорошо себя чувствовали. Правое дело в 13-м участке выигрывалось и без «аблокатов», а в неправом они были лишние, потому что на чуткого и дальновидного судью никакие искусные казуисты не могли действовать.

Какой-то, например, ходатай неотвязно пристает к Трофимову с требованием отвода, очевидно, не понимая юридического смысла последнего. Трофимов не выдержал:

– Вы, господин, верно, из кавалеристов будете?

– Что вы хотите этим сказать, господин судья?

– Да то, что вы, очевидно, судебный отвод смешиваете с отводом… лошадей с водопоя?

* * *

К числу остроумных приговоров Трофимова принадлежит и следующий.

На Николаевской улице имел мясную лавку купец Жуков. Однажды сидел Жуков у себя в лавке и за стаканом чая разговаривал с соседом своим, Иваном Чистовым. Договорились они до того, что поспорили, а поспоривши, повздорили до того горячо, что Жуков плюнул Чистову в физиономию, а Чистов, не желая, вероятно, оставаться в долгу перед Жуковым, плеснул ему в лицо целый стакан горячего чая. Оба приятеля почли себя оскорбленными и подали мировому судье каждый отдельную жалобу, обвиняя друг друга в оскорблении.

Разобрав дело, Трофимов сделал постановление.

«Принимая во внимание, что плевок, брошенный человеку в физиономию, выражает презрение к нему и, обесчещивая личность, приносит этому человеку более обиды, чем если опрокинуть на его физиономию целый кипящий самовар, и руководствуясь 119 ст. устава уголовного судопроизводства, определяю: Чистова и Жукова, по взаимности их оскорбления, считать по суду оправданными».

* * *

Какой-то субъект, обвинявшийся в уголовном проступке, замечает Трофимову с раскаянием в голосе:

– Ах, господин судья, господин судья! Поверите ли, в это подлое дело я попал против воли.

– Охотно верю, – отвечает в тон Трофимов, – и при этом я убежден, что вы и в тюрьму попадете против воли.

Только что Александр Иванович вызвал к судейскому столу спорящие стороны, на улице вдруг послышался грохот и звон колокольчика. Мчались пожарные.

Трофимов быстро поднялся с места и, направляясь к окну, сказал:

– Суд пошел смотреть на пожарных.

Прошло около минуты, кто-то из публики вслух высказался о неуместности подобного поступка со стороны судьи. Трофимов, продолжая глядеть в окно, крикнул сторожа, тоже весьма популярного благодаря Александру Ивановичу:

– Федор, скажи ты мне: я судья?

– Кх!.. Так точно, судья-с!

– Ну а как ты думаешь, человек я или нет?

– Известное дело, настоящий человек.

– Стало быть, мне могут быть присущи привычки и невинные капризы?

– Конечно, могут.

– Иди на место! А теперь суд возвращается к разбору дел! – торжественно произнес Александр Иванович, усаживаясь в кресло.

* * *

Судится содержатель съестной лавки за недозволенную продажу крепких напитков.

Обвиняемый говорит в свое оправдание, что водку он не продавал, а угощал ею своих знакомых посетителей в праздник в знак своего к ним расположения как к постоянным своим покупателям.

Свидетели дают показания в пользу торговца, делавшего им поблажки, то есть отпускавшего им водку в то время, когда погреба и кабаки были закрыты по случаю праздничного дня.

– Как же он угощал вас, – допытывался судья у свидетелей, – целую бутылку вам отдал во владение или угощал рюмками?

Сметливый свидетель ответил:

– Одним словом, задарма. Мы как пришли, значит, к нему да и говорим: «Потому как ты от нас много наживаешь, так за это самое ставь нам угощение». Он и поставил.

– А велика ли бутылка была?

– Обыкновенная – штоф.

– И что же? Поди, всю бутылку вы выпили?

– Зачем всю? Кто сколько мог: кто рюмку, кто две… по плепорции… Немного даже осталось, так, поменьше половины.

– А твердо помнишь, что осталось?

– Очень даже твердо.

Спрашивает Трофимов у другого свидетеля:

– Когда лавочник угощал тебя водкой, в бутылке что-нибудь оставалось?

– Оставалось…

Подтвердил это и третий.

– Ага! – воскликнул многозначительно Трофимов и сделал такую остроумную резолюцию: «Из свидетельских показаний ясно устанавливается факт, что содержатель съестной лавки занимался недозволенной продажей крепких напитков. Что он водку продавал, а не угощал ею, видно из того, что бутылка не была опорожнена до дна. Принимая во внимание, что русский человек, когда его угощают водкой, выпивает ее до последней капли, приговариваю мещанина Н. к штрафу» и т. д.

* * *

При поимке контрабанды у сухопутной таможни случилось быть князю Воронцову генерал-губернатору Новороссийского края, и помещику Т.

– Как эти дураки не могут изловчиться, – заметил Т., указывая на контрабандистов. – Нет ничего легче, как провести таможенных.

– Наоборот, нет ничего труднее, – поправил его управляющий таможней.

– Я провезу на десять тысяч рублей товара, и вы меня не поймаете, – сказал помещик. – Даже скажу вам, в какое именно время провезу.

– Каким образом? – недоверчиво спросил его Воронцов.

– А уж это мое дело!

– Я с вами какое угодно пари готов держать, что ровно ничего не провезете.

– А вот увидим!.. На пари согласен и я: ставлю свое имение, стоящее пятьдесят тысяч, – предложил помещик.

– Я отвечаю: сто тысяч рублей! – сказал Воронцов.

При свидетелях ударили по рукам. Управляющий таможней дивился смелости и риску Т. и предвещал ему верный проигрыш.

– Ну, так когда же вы провезете контрабанду? – спросил Воронцов, улыбаясь.

– Послезавтра, в двенадцать часов дня, – ответил спокойно помещик.

– А что вы повезете? – осведомился управляющий таможней.

– Блонды, кружева, бриллианты…

– На десять тысяч?

– Ровно.

В назначенный день и час в таможню пришел князь Воронцов в сопровождении многих одесских аристократов, пожелавших взглянуть на хитрую проделку помещика Т.

Ровно в двенадцать часов к таможне подъезжает в коляске Т. Начинается обыск.

Т. уводят в отдельную комнату, раздевают его, совершенно и тщательно осматривают каждую складку его платья и белья, но ничего не находят. Такому же строгому обыску был подвергнут и кучер его, но и он не заключал в себе ничего контрабандного. Приступили к экипажу, выпороли всю обивку его – ничего.

Все с замиранием сердца ожидали результата.

– Мы разрубим ваш экипаж, – сказал Воронцов помещику.

– Рубите, – согласился последний, – но с условием, если ничего не найдете, то уплатите за него полтора целковых.

Разрубили экипаж на куски – тоже ничего. Управляющий таможней даже гривы и хвосты лошадей осмотрел, но и в них, к своему огорчению, ничего не обрел.

– Ну что, кончили осмотр? – спрашивает помещик, победоносно поглядывая на толпу.

– Кончили, – уныло отвечали таможенные чиновники.

– И ничего не нашли?

– Ничего.

– Теперь можно показать контрабанду?

– Что ж… показывайте…

* * *

Помещик подзывает к себе белую мохнатую собачонку, прибежавшую за его экипажем, а во время обыска спокойно спавшую у письменного стола управляющего таможней, и просит подать ему ножницы, с помощью которых он распарывает своего пуделя вдоль спины. Что же оказывается? Навертел он на простую дворняжку дорогих кружев, блонд, а между ними наложил дорогих и бриллиантовых вещей и зашил ее туловище в шкуру пуделя, ноги же, хвост и голову искусно выкрасил белой краской. Пари, разумеется, было им выиграно.

* * *

Однажды является к И. Д. Путилину [5]5
   Иван Дмитриевич Путилин родился в 1830 году. Был начальником сыскной полиции Санкт-Петербурга, славился не только выдающимся умом, но и необыкновенной физической силой.


[Закрыть]солидный господин с выражением испуга на лице и рекомендуется провинциалом, приехавшим на короткий срок в столицу по делам.

– Чем могу служить? – спрашивает Иван Дмитриевич.

– Меня направили к вам из полицейского участка, где я хотел было сделать заявление о странном явлении…

– Объясните.

– Меня кто-то мистифицирует самым необыкновенным образом. Представьте, изо дня в день я приношу домой в своих карманах массу различных предметов: кошельков, бумажников, портсигаров, носовых платков и пр. Как все это попадает ко мне, я не могу себе представить. История таинственная и непостижимая.

– Кошельки и бумажники с деньгами?

– И даже с деловыми бумагами.

– Давно ли вы проживаете в Петербурге?

– Да уж с неделю…

– А когда началась нагрузка ваших карманов?

– Сегодня третий день… Да вот, кстати, не угодно ли вам удостовериться наглядным образом в правдивости моих слов…

Провинциал опустил руку в карман своего пальто и вытащил несколько кошельков.

– Я вышел из дому с совершенно порожними карманами, прошел через Гостиный двор, по Невскому до вас и… как видите, с большой прибылью.

Путилин на минуту задумался и после небольшой паузы воскликнул:

– Вы имеете дело с мазуриками! Они принимают вас за «своего»…

– Как? – ужаснулся провинциал. – Неужели моя наружность носит такой преступный отпечаток?

– Успокойтесь! В этом лежит какое-то недоразумение… Или вы на кого-нибудь из них похожи, и они впопыхах в вас обознаются, или у вас имеется случайно какой-нибудь их условный знак, очень часто, однако, изменяющийся…

– Я вот весь налицо, – произнес провинциал, позируя перед Путилиным. – Рассмотрите, что во мне есть подозрительного?

– Кажется, ничего такого, действительно… однако, расскажите, всегда ли, то есть каждый ли ваш выход из дому сопровождается такими результатами?

– Вот только вчера вечером во время пребывания в «Семейном саду» этого не было, а то постоянно… Вчера же я явился домой не только без «добычи», но даже лишился собственного портсигара, очень искусно вытащенного из жакета.

– Ага! Могу вас утешить: не ваша наружность смущает петербургских карманников. Для меня становится очевидным, что вы носите или имеете на себе что-нибудь, служащее мошенникам последним «паролем».

Путилин не ошибся. Когда он стал подробнее расспрашивать посетителя, то оказалось, что в увеселительном саду он был в шляпе, а не в той фуражке, приобретенной три дня тому назад, в которой он фланировал по людным улицам столицы и в которой он явился в сыскное отделение.

Иван Дмитриевич эту фуражку, по-видимому, имевшую условное значение у воров, оставил у себя.

В этот же день он совершил в ней прогулку по тесным проходам Гостиного двора и… нашел в своих карманах несколько украденных вещей, но, однако, ни одного вора поймать не мог, несмотря на свою ловкость и опытность. Они оказались тоже не менее ловкими…

Узнав, где куплена провинциалом эта фуражка, Путилин произвел следствие и обнаружил, что какие-то неизвестные лица принесли в шапочную мастерскую, помещавшуюся на Екатерининском канале, против Казанского собора, собственной материи и приказали сшить по собственному фасону несколько десятков фуражек. Из оставшегося клочка материи шапочник сделал лишнюю фуражку, которую продал отдельно тоже неизвестному лицу.

На другой день большая половина карманников была переловлена. Их забирали прямо по «фуражкам».

Путилин задумал еще раз сделать прогулку в «мазурнической фуражке», но на этот раз его надежды не увенчались успехом. Возвратясь же домой, он нашел в кармане одну лишь лаконичную записку: «Не проведешь! Шалишь! Довольно уж какой-то мошенник попользовался нашим добром. Поработали на него дня три – довольно. Пусть это будет нашим наказанием, а тебе не попадемся!»

И точно. Другая половина жуликов вовремя сбросила с себя предательскую фуражку.

Отъявленный вор сидел в тюрьме, отбывая наказание, и тосковал о свободе. Вдруг в голову его запала идея.

– Погуляю, покучу! – сказал он товарищам по неволе.

– До сроку? – недоверчиво переспрашивали те.

– В скорейшем времени.

– Сбежишь, что ли?

– Зачем? Буду гулять самым честным образом и даже на казенный счет.

Кто-то даже рискнул с ним поспорить. Действительно, вор надумал способ, благодаря которому получил дня на три относительную свободу и действительно на казенный счет вволю пображничал.

Способ оказался незамысловатым. Заявляет он тюремному начальству, что будто бы знает одну преступную тайну, которую может поведать только сыскной полиции. Сообщили относительно этого Путилину. Путилин приказал доставить молодца для личного допроса. Доставили.

– Ну, что имеешь сказать мне? – спрашивает начальник сыскной полиции, предвкушая раскрытие какого-нибудь сложного преступления, по какому-либо исключительному случаю ускользнувшего от бдительного внимания его.

– Я знаю, где делают деньги.

Иван Дмитриевич насторожился.

– Где?

– Да уж знаю.

– Кто?

– Многие… всех не упомнишь.

– Как же ты можешь их узнать?

– Очень просто: встречу и укажу.

Уговорились, что вместе с вором в поиски отправится один из агентов, которому тот обнаружит ведомых ему преступников. Впрочем, помимо агента для надзора за самим доносчиком был прикомандирован переодетый полицейский.

– Только вот мое первое условие, – заявил вор Путилину, – чтоб исправлена моя одежда была, потому что очень пообносился. Да, окромя того, может, в хорошие места заходить придется, куда только в чистом платье допускают.

Отвели его на рынок, переодели. Затем он с агентом начинает переходить из трактира в трактир. Всюду угощается и не задумывается перед издержками. За все, по поручению начальника, расплачивается, конечно, агент.

К вечеру, когда добрая половина «питейных заведений» ими была обойдена, вор сказал своему спутнику, неоднократно уже выражавшему нетерпение:

– Ну, что делать? Как назло, никого не повстречали!.. Может, завтра посчастливится.

На другой день снова началось трактирное мытарство, но также безуспешно.

– Уж не наврал ли ты? – усомнился агент. – Кажется, напрасно вводишь нас в заблуждение.

– Жизнь надоела мне, что ли? – ответил доносчик. – Знаю ведь я, что за клевету и обман полагается наказание.

На третий день стал сомневаться и сам Путилин. Призвал он вора к себе и говорит:

– Если ты сегодня же не наведешь на след преступников, плохо тебе будет! Так ты и знай!