Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Я думаю сесть, – отвечал Дюпен. – Ведь, начав обед, мы не перестанем их ждать, значит, они ничего не потеряют, тогда как, продолжая всех ждать, мы сидим голодные.

* * *

Критик Сен-Бёв однажды дрался на дуэли. По дороге к месту поединка он был застигнут проливным дождем, который не прекратился и в то время, когда пришлось стать к барьеру. Сен-Бёв, предупредительно захвативший с собой зонтик, так с зонтиком в руке стал и на позицию. Когда же против этого запротестовали противник и секунданты, Сен-Бев с жаром вскричал:

– Я вовсе не боюсь быть убитым, но не желаю, чтоб меня промочило насквозь!

* * *

Нориак одно время издавал журнальчик «Силуэт», и вот к нему повадился ходить какой-то господин, который изъявлял намерение подписаться на журнал, и под этим предлогом выпрашивал номер за номером, чтобы ознакомиться с журналом, узнать, как выражаются французы, какого он цвета или оттенка, т. е. направления. Нориак спустил ему этот маневр раз, другой, третий. Но когда он явился в четвертый раз, Нориак схватил ножницы и отхватил ими кусок его сюртука.

– Что вы делаете? – вскричал подписчик.

– Делаю то же самое, что и вы. Беру образчик посмотреть, подойдет ли мне этот цвет!

* * *

Однажды композитора Обера спросили, какого он мнения об ученых женщинах, которых повсюду, а во Франции в особенности, принято называть синими чулками.

– Да что ж, чулок, чулок!.. – отвечал Обер. – Чулок ничего не значит сам по себе, надо видеть, что в нем!

* * *

Как-то Обер спускался с лестницы с кем-то из друзей. Оба были уж очень немолоды, и это было видно по их манере спускаться.

– Эге, друг мой, – заметил спутник Обера, – мы с тобой начинаем стареть!

– Что делать, – ответил Обер, – старость – это единственный способ долго жить!

* * *

Актер-комик Левассор однажды был приглашен участвовать в каком-то благотворительном увеселении, устроенном в окрестностях Парижа одним священником в пользу своих бедных прихожан. Благодаря его участию, сбор был превосходный, и признательный устроитель-священник преподнес Левассору гонорар, но тот наотрез отказался. Тогда кюре пригласил его к себе на завтрак. Подали вареные яйца, и вот Левассор, разбив свое яйцо, увидал, что оно наполнено золотом.

– Извините, господин кюре, – сказал он, обращаясь к хозяину, – я желтков не переношу.

* * *

Инспектор театров в Париже, Перпиньяк, слыша рассказ о каком-то дуэлянте, который был спасен от смерти тем, что пуля ударилась в пятифранковую серебряную монету, лежавшую у него в кармане, сказал:

– Вот что значит уметь хорошо поместить свой капитал!

* * *

Однажды один маркиз решил одолжить денег у капиталиста Бернара. Щекотливая сторона его предприятия состояла в том, что он вовсе не был знаком с капиталистом, и сверх того, сам он был очень известный мот, всюду занимавший, но никогда никому не отдававший, что, как он мог опасаться, было небезызвестно осторожному богачу. Явившись к Бернару, маркиз с отвагой отчаяния прямо приступил к делу.

– Я очень удивлю вас, милостивый государь, – сказал он. – Я маркиз, я вас не знаю, и вот я являюсь к вам, чтобы занять у вас пятьсот луидоров.

– А я еще больше удивлю вас, – отвечал Бернар. – Я вас хорошо знаю и все-таки одолжу вам эти деньги.

* * *

Финансовому тузу Попелиньеру приписывается выходка, которая потом повторялась на разные лады. Однажды какой-то придворный подошел к нему, сначала внимательно в него всмотрелся, как бы что-то припоминая, и, наконец, сказал:

– Мне кажется, что я кое-где встречал вас.

– Очень может быть, – отвечал с большим равнодушием Попелиньер, – я там иногда бываю.

* * *

Знаменитый английский адмирал Бембоу выбился в люди из простых матросов и, кажется, кроме личной отваги, не обладал особыми духовными сокровищами. Про него в английском флоте сохранились рассказы, которые характеризуют его как человека донельзя простодушного, чтобы не сказать глуповатого. Так, однажды, во время жаркого боя, у матроса, стоявшего рядом с ним, оторвало ногу. Раненый попросил Бембоу дотащить его до лекаря, сказав, разумеется, при этом, что у него оторвало ногу и что он не может ни идти, ни стоять. Добродушный Бембоу взвалил его на плечо и понес. Но дорогой другое ядро оторвало у раненого голову, а Бембоу в грохоте битвы этого не заметил. Когда же он доставил убитого к врачу, тот с досадой крикнул ему, на кой черт несет он к нему мертвого. Бембоу с наивным удивлением оглядел своего товарища и пробормотал:

– Он же сам мне сказал, что у него только ногу оторвало!

* * *

Венский художник Фриц Лаллеманд прикомандировался к армии во время прусско-австрийской войны с целью делать наброски на месте для батальных картин. Но, как известно, пруссаки с самого начала стали везде и всюду колотить австрийцев. Лаллеманд в один прекрасный день собрался уезжать в Вену.

– Но вы прикомандировались на всю кампанию, – заметил ему главнокомандующий австрийской армией.

– Да, – отвечал Лаллеманд, – но для того, чтобы рисовать картины битв, а не отступлений!

* * *

Какой-то прожектер подал английскому министру Вальполю проект налога на собак. Вальполь, рассмотрев проект, сказал ему:

– Ваш проект мне нравится, но я не рискну ввести такой налог: на меня залают все собаки Великобритании.

* * *

Сенатор князь Понятовский, который охотно занимался сочинением музыки, прислал однажды композитору Оберу письмо, начинавшееся словами: «Дорогой мой собрат…»

– Какой я ему собрат! – осердился Обер. – Разве я сенатор?

* * *

Итальянский епископ граф Каносса был большой любитель и собиратель художественно исполненных серебряных вещей. Была у него, между прочим, какая-то миска высокоденной работы, ручки которой были сделаны в виде тигра. Кто-то из его знакомых однажды попросил его одолжить ему на время эту миску, чтобы заказать для себя такую же. Вещь была ему дана, и он держал ее у себя целых три месяца, так что Каносса, наконец, послал за ней. Через некоторое время тот же знакомый опять попросил у Каноссы другую художественную вещь – солонку, сделанную в виде рака.

– Скажи своему барину, – сказал Каносса посланному, – что если тигр, проворнейшее из животных, целых три месяца шел от твоего барина ко мне назад, то сколько же времени на это потребуется неповоротливому раку?

* * *

Английский король Георг IV затеял против своей супруги Каролины чрезвычайно скандальный процесс по поводу ее супружеской измены. Одним из самых ожесточенных врагов королевы был лорд Клейфорд. Лондонская чернь, сочувствовавшая королеве, была враждебно настроена против ее врагов, и вот однажды, когда Клейфорд попался на глаза бушующей уличной толпе, она остановила его экипаж и с угрозами принуждала его кричать: «Да здравствует королева Каролина!» Видя, что всякое сопротивление будет опасно, он высунулся из кареты и во все горло возопил:

– Да, друзья мои, да здравствует королева Каролина, и пусть все ваши жены станут такие же, как она!

* * *

Английский поэт Уильям Девенант утратил свой нос вследствие сифилиса. Однажды на улице к нему пристала какая-то нищая, неотступно за ним следовала, прося милостыню, и при этом все повторяла:

– Да сохранит Господь ваши глаза.

Девенант, наконец, чтобы отвязаться от нее, подал ей, и она, поблагодарив его, снова сказала:

– Да сохранит Господь ваши глаза, сэр!

Удивленный этим своеобразным пожеланием, Девенант спросил ее, чего ради она так хлопочет о его глазах; зрение, дескать, у меня, слава Богу, хорошее, я не слеп.

– О нет, – отвечала нищая, – я знаю, что не слепы, я о том и прошу Бога, чтобы зрение у вас не ослабевало и вам не было надобности носить очки; ведь вам не на что их надевать!

* * *

Арно Бакюляр, писатель с весьма посредственным талантом, однажды зашел к графу Фриежу, большому остряку в то время, когда тот занимался туалетом. Желая сказать графу что-нибудь любезное, Арно заговорил о волосах графа, находя их совершенно особенными, такими, какие обыкновенно бывают только у гениальных людей.

– О Арно, – отвечал ему граф, – если б я был уверен, что мои волосы обладают такими качествами, то охотно бы их остриг и заказал бы из них парик для вас!

* * *

Поэт Ложон, автор довольно посредственных песенок, вздумал попасть в члены Академии наук, когда ему было уже 83 года. Но его литературные заслуги были очень незначительны, и его избранию академики противились.

– Эх, господа, – уговаривал Делиль своих коллег, – ведь мы все знаем, куда лежит его путь; ему пришла фантазия пройти туда через академию; ну и пусть идет, пропустим его!

* * *

Английскому сатирику Донну говорили:

– Громите пороки, но щадите порочных.

– Не понимаю, – отвечал Донн. – Это все равно что громить карты и щадить шулеров!

* * *

Однажды Лист и Рубини давали концерт в каком-то французском городе. К их крайнему удивлению и обиде, на концерт явилось всего лишь около полусотни слушателей, да и те держали себя удивительно холодно. Несмотря на это, и Лист играл превосходно, и Рубини пел, как ангел. По окончании концерта Лист вышел на эстраду и обратился к публике с оригинальным приглашением:

– Милостивые государи и милостивая государыня (потому что на концерте присутствовала всего одна дама), я полагаю, что музыки с вас было уже достаточно; осмеливаюсь теперь просить вас оказать нам честь – отужинать с нами!

Публика с минуту колебалась, потом любезно приняла приглашение. Листу этот ужин обошелся в 1 200 франков. Виртуозы не пожелали повторять концерта в этом городе.

– И напрасно, – заметил на это известный критик Жюль Жанен, – надо было повторить. Публика могла остаться холодной к музыке, но ее могла прельстить перспектива ужина.

* * *

С Жюлем Жаненом случилось в Англии чрезвычайно забавное происшествие. Вся соль того случая зиждется на том, что у англичан высшего круга строго соблюдается чопорный обычай – никогда не заговаривать с людьми, которые не были им представлены; нельзя обращаться в человеку, не называя его по имени.

* * *

Жанен, будучи в Лондоне, сидел в одном ресторане, содержавшемся французом, и мирно читал газету. Недалеко от него сидел весьма спокойной внешности англичанин и пил грог. Вдруг англичанин этот посмотрел на Жанена, подозвал гарсона и спросил у него, ломая французский язык по обычной манере англичан:

– Гарсон, как зовут этого господина (т. е. Жанена), который курит свою сигару, читая свою газету у печки?

– Не знаю, милорд, – отвечал гарсон.

Издав обычное «оа!» – англичанин встал, подошел к кассирше и обратился к ней:

– Мисс, как вы зовете этого господина, который курит свою сигару, читая свою газету у печки?

– Он не из постоянных наших посетителей, милорд, – отвечала кассирша, – и я, к сожалению, не могу вам ничего о нем сообщить.

Опять «оа!». Затем неугомонный англичанин изъявил твердое желание видеть самого хозяина ресторана. Того вызвали, и он предстал с вопросом:

– Чем могу служить?

– Скажите, господин хозяин, вы не знаете, как зовут этого господина, который курит свою сигару, читая свою газету у печки?

– Не знаю, милорд; в первый раз вижу его у себя.

– Оа!..

На этот раз англичанин направился уже прямо к самому Жанену.

– Сударь, курящий свою сигару, читая свою газету у печки, мне надо знать, как вас зовут.

– Сударь, – ответил вежливый француз, – мое имя Жюль Жанен.

– Так вот что, господин Жюль Жанен, вы сидите слишком близко к огню и ваш сюртук давно уж горит.

Жанен, не замечая того, спалил чуть не всю полу своего сюртука. Но как же мог порядочный джентльмен сказать ему об этом, не зная, как его назвать?..

* * *

Лагарн был очень груб и бесцеремонен с женщинами. Рассказывают про него, что однажды на вопрос, почему он рассорился с одним из своих друзей, он отвечал:

– Я бросил его жену, вот он и не может мне этого простить.

* * *

В другой раз, когда его поздравляли по случаю получения им доходного места, он заметил:

– Да, 12 тысяч франков… Можно бы жить хорошо, кабы подвалило счастье и жена умерла.

* * *

Князь Каунитц отличался удивительной слабостью: он не желал сделаться старым, а о смерти решительно не хотел слышать, так что в его присутствии никто этого слова и не произносил. Он запрещал при себе говорить даже о болезнях. Он видел королеву в оспе, и с этих пор самая мысль об оспе стала ему невыносима. Когда надо было ему сообщить о чьей-либо смерти, то приходилось заводить об этом речь намеками, а прямо сказать нельзя было. Так, когда умер его близкий друг барон Биндер, то секретарь Каунитца, Райдг, не смел прямо сказать ему об этом, а выразился так:

– Барона Биндера нигде не стало видно.

* * *

Художник Ланкре был отличнейший пейзажист, но зато совсем не умел рисовать фигуры. Однажды ему заказал картину какой-то богатый любитель, и на этой картине непременно следовало представить церковь.

Ланкре написал церковь, написал чудный пейзаж вокруг нее; но людей, конечно, за неумением, на картине не изобразил. Когда он показал картину заказчику, тот пришел в восторг от пейзажа, но сейчас же спросил, где же люди, идущие в церковь?

– А они все в церкви, там идет обедня, – пытался отшутиться художник.

– А, хорошо, – сказал заказчик, – так я подожду, когда отойдет обедня и они выйдут из церкви, тогда уж и приму от вас картину.

* * *

Однажды во французской академии обсуждался какой-то вопрос, который разжег страсти членов почтенного собрания до такой степени, что они начали говорить все разом, не слушая друг друга. Тогда один из них, Меран, кое-как восстановив тишину, предложил товарищам:

– Господа, попробуем говорить не более как четверо разом!

* * *

Мабли уговаривали баллотироваться в академики. Он отказался, сказав:

– Попади я в академики, станут, пожалуй, спрашивать: как он туда пролез? А пока я не академик, могут только спрашивать: отчего он до сих пор не в академии? А ведь это более лестно!

* * *

В какой-то пьесе играли вместе актер Тельяд и актриса Сюзанна Лежье. Тельяд был тощий и слабосильный человек, Лежье же была очень плотненького телосложения. По ходу пьесы Тельяд, герой, должен был похитить героиню, Лежье, т. е. просто-напросто схватить ее в охапку и унести. Но, увы, герой не мог не только поднять, но даже как следует обхватить свою возлюбленную. Он делал отчаянные усилия, так что пог лил с него ручьями, но, увы, безуспешно! Видя его беспомощное положение, какой-то сострадательный зритель из райка крикнул ему:

– Сразу не унесешь! Раздели на две охапки!

* * *

В Париже одно время были два актера, которые когда играли вместе, то устраивали друг другу разные шутки. Так, однажды один из них, Гобер, играл роль Наполеона. В одном месте пьесы ему подают письмо и он его читает вслух. Обыкновенно это письмо им писалось на подаваемой бумаге, чтобы его не заучивать, но в этот раз другой актер, Готье, игравший роль адъютанта, подающего императору это письмо, вместо заготовленной бумаги с текстом подал Гоберу чистую бумагу, зная очень хорошо, что тот письма наизусть не помнит. Однако он рассчитал плохо, Гобер нашелся. Видя пустую бумагу и поняв, чья это шутка, он величественно протянул ее Готье со словами:

– Читайте вслух, генерал!

Готье, не помнивший ни единого слова из этого письма, смутился, растерялся самым жалким образом и был торжественно освистан.

* * *

Лорд Гамильтон остановился однажды в какой-то гостинице, напился почти до потери сознания и в этом состоянии убил кого-то из служителей гостиницы. На шум прибежал хозяин гостиницы и, видя поверженного человека, вскричал:

– Что вы сделали милорд, вы убили человека!

– Поставьте мне в счет, я заплачу! – пробормотал лорд, едва ворочая языком.

* * *

Лорд Гертфорд нанял в Париже дом и поселился в нем. Хозяин же дома задумал продать его; покупатели явились и пожелали осмотреть дом. Сказали об этом лакею лорда, а тот разбудил барина – дело было утром – и доложил, что пришли осматривать дом.

– Как осматривать, зачем? Ведь я же нанял его, я его занимаю.

– Точно так, но хозяин продает дом, и это пришли покупатели.

– Скажи хозяину, что я покупаю дом, и пусть меня оставят в покое.

Глава 3

Человек отличается от всех других созданий способностью смеяться.

Д. Аддисон

Когда французский писатель Оноре де Бальзак был еще начинающим литератором, он часто жил в безденежье. Почти каждую неделю он приходил к своему скупому издателю и просил у него денег в счет будущего гонорара.

Как-то раз, когда Бальзак хотел в очередной раз войти в кабинет издателя, бдительный секретарь остановил его у двери и решительно сказал:

– Извините, господин Бальзак, но издатель сегодня не принимает.

– Это ничего, – весело ответил писатель, – главное, чтобы давал.

* * *

Какой-то господин приводит Бальзака в знакомый дом и, представляя его хозяйке, говорит:

– Позвольте представить моего друга. Ручаюсь вам, что он совсем не так глуп, как кажется.

– В этом и заключается разница между им и мной, – поспешил заметить Бальзак.

* * *

Бальзак, будучи еще малоизвестным начинающим писателем, однажды очутился за столом между двумя юными франтами, которые все время задирали его. Он долго молча и терпеливо выслушивал их колкости и, наконец, сказал им:

– Я вижу, господа, что вы надо мной издеваетесь. Но вы ошибаетесь относительно меня, вы составили обо мне совсем неверное мнение. Я вам скажу, что я, в сущности, собой представляю. Я вовсе не дурак и не болван, а я посредине между тем и другим.

* * *

Один поэт умеренного таланта, человек тщедушный и трусоватый, в своих стихах задел амбицию Бальзака. Тот обиделся и вызвал стихотворца на дуэль, поэт отвечал ему на вызов:

– Извините, сударь, нам драться невозможно, потому что у нас силы неравные. Вы человек большой, я маленький. Вы храбрый, я трус. Вы чего, собственно говоря, хотите? Вы хотите меня убить? Ну, и прекрасно. Будем считать, что я уже убит.

* * *

К Бальзаку пришел сапожник, чтобы получить деньги за работу.

– Зайди завтра, – сказал Бальзак. – Сегодня у меня нет ни гроша.

– Когда я прихожу за деньгами, то вас никогда нет дома, – стал ругаться сапожник, – а когда вы единственный раз оказались дома, у вас нет денег.

– Это вполне понятно, – сказал Бальзак. – Если бы у меня были деньги, то, наверное, меня бы теперь не было дома.

* * *

Как-то ночью в квартиру к Бальзаку забрался вор. Убедившись, что хозяин спит, злодей подошел к столу и начал открывать ящик. Неожиданно раздался громкий смех. Вор обернулся и в лунном свете увидел писателя. Несмотря на испуг, злоумышленник нашел мужество спросить:

– Почему вы смеетесь?

– Я смеюсь потому, что ты в темноте ищешь то, что я не могу найти днем.

* * *

В Париже есть много больших любителей генеральных репетиций в театрах. Попасть на эти репетиции можно, конечно, только по знакомству с автором пьесы, или директором театра, или с кем-нибудь из актеров. В числе этих любителей репетиций особенно отличался некто Доманж. Эго был человек сам по себе очень почтенный, образованный, большой знаток театра. Но не это доставило ему обширную известность по всему Парижу, а его коммерция, без сомнения благодетельная, но не особенно благоухающая: он держал ночной санитарный обоз, и при одном упоминании о «доманжевых каретах» каждый невольно морщил нос… Вот этот-то Доманж-очиститель и напросился к Дюма на репетицию одной из его комедий. Увлекшись своей страстью к театру, Доманж не вытерпел, и в то время как знаменитая Марс говорила свой монолог, он вдруг вскочил с места и крикнул ей:

– Сударыня, тысячекратно извиняюсь, что прерываю вас, но не лучше ли бы вам в этой сцене выходить справа, а не слева?..

– Э, господин Доманж, – крикнул ему Дюма своим веселым и крепким голосом, – вы уж это, пожалуйста, оставьте. Я не трогаю вашего товара, вы не трогайте моего!

* * *

Однажды к Дюма кто-то обратился с просьбой дать 25 франков на похороны судебного пристава, умершего в нищете. Дюма, имевший свои причины очень не любить представителей этой почтенной профессии, вынул из стола 300 франков и, подавая их просителю, сказал:

– Вот возьмите все, что у меня есть; тут хватит денег, чтоб похоронить не одного, а целую дюжину судебных приставов!

* * *

Дюма с одним греком спорили о преимуществах и исторических заслугах своих отечеств. Грек, чтобы доказать, что его родина должна быть превознесена над всем человечеством, упомянул о том, что из Греции вышли знаменитейшие мудрецы и философы.

– Вот именно, что вышли, – подхватил Дюма. – Поэтому-то теперь у вас и не осталось ни одного мудреца.

* * *

Портной принес счет Дюма и застал его еще в постели. Осведомившись, зачем он пришел, хозяин сказал:

– Подойдите, пожалуйста, к моему бюро и откройте ящик. Портной начал выдвигать ящики бюро один за другим; Дюма долгое время, указывал ему, какой именно ящик надо выдвинуть. Наконец нужный ящик был найден и выдвинут.

– Ну вот, этот самый. Загляните в него, что вы там видите?

– Вижу кучу каких-то бумажек, – отвечал портной.

– А это все разные счета, – пояснил ему Дюма. – Я их все собираю в этот ящик. И вы свой сюда же положите. А затем честь имею кланяться.

И писатель преспокойно повернулся на другой бок.

* * *

В присутствии Дюма, который занимал деньги направо и налево, была однажды произнесена обычная фраза из области житейской премудрости: «Кто платит свои долги, тот обогащается».

– Эх, – воскликнул Дюма, обремененный долгами, – не верьте этому; эту поговорку выдумали кредиторы.

* * *

Дюма шел по улице и беседовал с приятелем. Тот был завзятый курильщик, не выпускавший трубки изо рта, Дюма же в то время не курил. Курильщик говорил:

– Хорошая вещь этот табачок. Скверно только одно, что он стоит денег, и чем больше куришь, тем накладнее для кармана.

– Это ты верно говоришь, – отвечал Дюма. – В самом деле, подумай-ка, если бы ты не курил и все деньги, которые тратишь на табак, откладывал и копил, так ведь у тебя давно был бы свой дом, а может быть, и целое имение.

– Так, так, – отвечал курильщик. – Ну-ка, ты, некурящий, много ли ты отложил? Где твой дом, где имение?

* * *

Поставщик-купец явился к своему постоянному покупателю, Александру Дюма и представил счет.

– Разве вы еще до сих пор ничего не получили? – с удивлением спросил его романист.

– До сих пор, ваша милость, я получал только пощечину от вашего управляющего, а денег не получал, – отвечал поставщик.

* * *

Один приятель говорил Дюма:

– Друг мой, если б собрать все то, чего ты не знаешь, то вышла бы добрая книга!

– А если б собрать все то, – отвечал Дюма, – что ты знаешь, то вышла бы прескверная книга.

* * *

Дюма путешествовал по Испании и попал в такую область страны, где в то время свирепствовали разбойники. Он обратился к местному начальству и просил дать ему охрану. Спустя некоторое время к нему явилось двое жандармов. Но когда путешественник взглянул на их физиономии, его пробрала дрожь. Он сейчас же опять пошел к начальству и сказал ему:

– Будьте добры, не можете ли вы прислать ко мне пару добрых воров, разбойников, мошенников или чего-нибудь в этаком роде?

– Зачем же вам? – вопросило удивленное начальство.

– Как зачем! – отвечал Дюма. – А кто же будет защищать меня от ваших жандармов?

* * *

Служанка, простая деревенская баба, по приказанию барыни пошла звать Дюма на обед. Она застала его в то время, когда он чистил зубы щеткой. Баба, никогда в жизни не видавшая этой операции, придала ей очень своеобразное толкование. Когда она вернулась домой и барыня ее спросила, придет ли тот господин, она отвечала:

– Придут-с, они уж точат зубы.

* * *

Александр Дюма разговорился с крестьянином о погоде, урожае и т. д. Крестьянин сказал, между прочим:

– Если бы еще прошел такой хороший теплый дождь, как вчера, то так бы все и полезло из земли.

– Ну, это сохрани Бог, – заметил Дюма, – у меня в земле-то две жены зарыты.

* * *

Одна из пьес Александра Дюма имела блестящий успех. Директор театра, где шла пьеса, Дартуа, чтоб поощрить автора, обещал ему, что если пьеса выдержит 60 представлений подряд и общая сумма сбора будет не меньше 60 000 франков, он получит премию в 2 000 франков.

– Только – уговор дороже денег – помните, если сбор будет меньше 60 000 хоть на одно су, вы ничего не получите! А если будет ровно 60 000 или больше, вы получите ваши 2 000 вечером 29 сентября, когда должно состояться 30-е представление.

И вот накануне рокового вечера, т. е. 28 сентября, Дюма забежал в кассу и узнал, что сбор за тот вечер равнялся 2 357 франкам, а за 29 представлений собрано 57 999 франков. Оставалось, значит, 29 сентября собрать всего лишь около 2 000 франков; а так как накануне сбор был много больше 2 000, то Дюма был спокоен за свой успех; премия, очевидно, его не минует!

И, однако, слепой случай устроил так, что 29 сентября сбор ограничился цифрой 1 994 франков Дюма наскоро совершил сложение: 57 999+1 994 выходит 59 993! Не хватает 7 франков до 60 000. Из-за этих 7 франков он лишался премии.

– Ну, господин Дюма, вы помните наш уговор, – говорил ему Дартуа. – Одним су меньше 60 000 франков, и премия улетучивается. Очень, очень сожалею, но…

– Ну, что ж делать, где наша не пропадала! – сказал Дюма. – Вот только одно досадно, – пробормотал он, – я рассчитывал на эти деньги, и в этом расчете все свои деньги раздал и теперь остался без единого су…

– О, это мы устроим! – прервал его великодушный директор. – Вам много ли нужно?

– Франков 20, не больше!

Дартуа немедленно выдал деньги, а Дюма немедленно же побежал, отыскал у театра посыльного и велел ему купить в кассе театра три кресла. Сбор сразу превысил роковую цифру – 60 000 франков на 5 франков! Неосторожный Дартуа не сообразил, что выдал эти 20 франков как раз на пополнение своего сбора, которое обязывало его к выдаче премии!

* * *

Александр Дюма, рассказывая о необычайной быстроте курьерского поезда, на котором он ехал, говорил: «Вы меня знаете, я человек раздражительный, вспыльчивый и быстрый на расправу. Поезд остановился в Лионе. Я стоял на площадке вагона, а около, на платформе, стоял начальник станции. Я ему что-то сказал; он ответил грубостью. Слово за слово, мы повздорили, и я в бешенстве замахнулся, чтобы дать ему пощечину. Но как раз в этот момент поезд тронулся. Я уже размахнулся, не мог удержать руку и… моя плюха досталась начальнику станции в Марселе. Конечно, пришлось извиняться».

* * *

В один из периодов жизни Александр Дюма, весь промотавшийся, услышав о необыкновенном добродушии местного епископа, смело явился к владыке и попросил у него в долг. Епископ, очень хорошо зная, с кем имеет дело, сначала было отказал, но потом поддался своему врожденному добродушию и дал просимую сумму, причем, однако же, твердо решил, что деньги эти пропали безвозвратно и что он так и должен считать их потерянными. Но к его несказанному изумлению, Дюма через некоторое время принес и уплатил свой долг сполна. Прошло несколько месяцев, и Дюма вновь явился к епископу и вновь попросил в займы. «Ну, нет, – отвечал ему епископ, – я не из тех, которые дают надуть себя два раза подряд!»

* * *

Какой-то господин смотрел долгое время в упор на Дюма. Тот вышел из терпения и спросил его, чего он на него уставился.

– Нельзя разве на вас смотреть? – возразил господин. – Собака преспокойно смотрит на епископа, и ей это в вину не ставится.

– Но с чего вы взяли, что я епископ? – спросил Дюма.

* * *

Александр Дюма путешествовал по Испании. В Мадриде на улице к нему протянул руку нищий испанец, драпировавшийся в свои живописные лохмотья. Путешественник был раздосадован его приставаниями и вместе с тем поражен бодрой и крепкой внешностью.

– Как тебе не стыдно клянчить и бездельничать, – сказал он нищему. – Ты такой здоровенный мужчина и мог бы честно зарабатывать свой хлеб.

Испанец тотчас принял самый гордый и надменный вид и отвечал:

– Милостивый государь, я прошу подаяния, а вовсе не совета.

* * *

Какой-то хвастун и враль рассказывал Дюма, что он объехал весь свет и видал всякие чудеса и что он очень удивляется, как это ни один автор не упоминает о капусте, которую он видел где-то в Африке или Америке. Капуста эта, по его словам, была так колоссальна, что под тенью ее листа могли укрываться пятьдесят всадников, построенных в боевом порядке, и даже совершать военные действия. Как только он кончил свое повествование, Дюма принялся с самым серьезным и невозмутимым видом рассказывать, как, будучи в Японии, он видел большой котел, над изготовлением которого работали триста человек. Из них полтораста были внутри котла и полировали его.

– Но к чему же такой огромный котел, что в нем варить? – насмешливо возразил враль.

– Как что варить? – спокойно возразил Дюма. – А ваша капуста, о которой вы сейчас рассказали, в какой же другой котел она поместилась бы?

* * *

Французский писатель Виктор Гюго однажды отправился за границу.

– Чем вы занимаетесь? – спросил у него жандарм, заполняя специальную анкету.

– Пишу.

– Я спрашиваю, чем добываете средства к жизни? – уточнил свой вопрос пограничный страж.

– Пером.

– Так и запишем: «Гюго – торговец пером», – сказал жандарм.

* * *

Один литературный критик явно бросал вызов Гюго, выступив в печати со статьей о нем, написанной на чрезвычайно низком уровне грамотности. Прочитав статью, Гюго ответил критику: «С радостью принимаю вашу перчатку и даю свое согласие на дуэль. Так как я– пострадавшая сторона, то право выбора оружия принадлежит мне. Я выбираю грамматику, и вы можете себя считать убитым на месте».

* * *

Патер Дебре однажды в постный день ел скоромное блюдо. Едва успел он проглотить две-три ложки, как служитель почтительно доложил ему:

– Сегодня постный день, ваше преподобие.

Патер мгновенно вознаградил его за это усердие пощечиной со словами:

– Дурак, ты выскочил со своим замечанием не вовремя. Надо было либо предупредить меня заранее, когда я еще не начинал есть, либо дать мне доесть. А теперь вышло ни то, ни се.

* * *

Какой-то человек на исповеди у аббата Дебре признался, что украл у своего соседа сто снопов пшеницы. Исповедник спросил его, совершал ли он кражу много раз, ведь трудно сразу утащить сотню снопов. Мужик разъяснил, что он ходил воровать четыре раза и каждый раз утаскивал по 20 снопов.

– Но ведь это выходит 80 снопов, а ты говоришь – 100?

– А я еще сегодня собираюсь утащить 20 снопов, так уж заодно и каюсь.

* * *

Молодая дама-католичка была на исповеди. Патер Дебре, задав несколько вопросов, заинтересовался ею и пожелал завести с ней знакомство. Поэтому он и обратился к даме с вопросом, как ее имя.

– Мое имя вовсе не грех, – отвечала дама. – Зачем же я буду вам его сказывать?

* * *

Ростовщик Дибук был очень опечален тем, что его доходы день ото дня уменьшаются. Он приписывал это тому, что в городе, где он жил, завелось слишком много ростовщиков, которые и отбивают у него хлеб. Он отправился к патеру Дебре, который славился как очень искусный и убедительный проповедник, и усердно просил его произнести слово против ростовщичества. Патер, хорошо знавший его, конечно, подумал, что старый скряга сам прежде других покаялся в своем ремесле, и начал его поздравлять и хвалить. Но ростовщик холодно остановил его.