Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Гаврикову пуншу!

Попугай, очень часто слыша эту фразу, заучил ее. Этот-то самый попугай и попал к императору. И вот вскоре после того, как птица переселилась во дворец, государь слушал своего секретаря, который громко читал ему список лиц, представленных к наградам. В этот список попал и Гавриков. Как только секретарь громко прочитал это имя, попугай тотчас закричал:

– Гаврикову пуншу, Гаврикову пуншу!

Александр взял бумагу и против имени Гаврикова написал: «Гаврикову пуншу».

* * *

Одному чиновнику долго не выходило представление о повышении чином. В приезд императора Александра он положил к ногам его следующую просьбу:

Всемилостивый император, Аз коллежский регистратор. Повели, чтоб твоя тварь Был коллежский секретарь. Государь подписал: «Быть по сему».

* * *

Александр умел быть колким и учтивым. На маневрах он раз послал с приказанием князя П. П. Лопухина, который был столько же глуп, как красив. Вернувшись, тот все переврал, а государь ему сказал:

– И я дурак, что вас послал.

* * *

Граф Пестель, будучи сибирским генерал-губернатором, очень часто и подолгу гостил в Петербурге. Император Александр I любил его и нередко приглашал обедать. И вот однажды за обедом зашел разговор о пяти чувствах и о том, какое из них у человека сильнее всех других. Присутствовавший за обедом граф Ростопчин сказал: «Я думаю, что самое сильное чувство у челове ка—зрение; ведь вот, например, граф Пестель живет большей частью в Петербурге, а между тем отлично видит, что делается у него в Сибири, за тысячи верст отсюда».

* * *

Император Александр увидел, что на померанцевом дереве остался только один последний плод, и захотел его сберечь. Он приказал поставить туда часового. Померанец давно сгнил, и дерево поставили в оранжерею, а часового продолжали ставить у пустой беседки. Император проходил мимо и спросил часового, зачем он стоит.

– У померанца, ваше величество.

– У какого померанца?

– Не могу знать, ваше величество. Должно быть, покойник какой-то…

* * *

На поле Аустерлица, когда русские и австрийские колонны начали развертываться в боевые порядки, император Александр I спросил Кутузова, почему тот не идет вперед. Кутузов ответил, что дожидается, когда соберутся все войска.

– Но ведь вы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, – возразил Александр.

– Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу, – сказал Кутузов. – Впрочем, если вы прикажете…

– Начинайте, – приказал император.

Приказ был отдан, и Наполеон после упорной борьбы одержал полную победу.

* * *

Однажды к начальнику караула на главную гауптвахту в Зимний дворец явился придворный лакей с запиской от коменданта Вашуцкого, чтоб «по воле Его Величества содержать под арестом лейб-кучера Илью, впредь до приказания».

Начальник, зная Илью лично, видавши его часто то на козлах в коляске, то зимой в санях, обрадовался, что будет принимать такого знаменитого гостя, который двадцать лет возил государя по всей Европе и по всей России. Начальник принял почтенного Илью Ивановича Байкова самым радушным образом, приказал придворному лакею подать себе завтрак, к которому пригласил и Илью.

– Скажите, за что вас посадили? – спросил начальник у почтенного старика.

– За слово «знаю»! Известно вам, что его величество никогда не скажет, куда именно ехать, но я беспрестанно поворачиваюсь к нему, и он мне кивнет то направо, то налево, то прямо. Не понимаю, как сорвалось у меня с языка сказать: «Знаю, ваше величество».

Государь вдруг сказал мне с гневом: «Кучер ничего не должен знать, кроме лошадей!»

И отправил меня на гауптвахту.

* * *

На Каменном острове, в оранжерее, император Александр I заметил однажды на дереве лимон необычайной величины. Он приказал принести его к себе тотчас же, как только он спадет с дерева. Усердные начальники приставили к лимону караульного офицера. Наконец лимон свалился. Караульный офицер спешит с ним во дворец. Было далеко за полночь, и государь уже лег в постель, но офицер приказывает камердинеру доложить о себе. Его призывают в спальню.

– Что случилось, – спрашивает встревоженный государь, – не пожар ли?

– Нет, ваше величество, – отвечает офицер, – о пожаре ничего не слыхать. А я принес вам лимон.

– Какой лимон?

– Да тот, за которым ваше величество повелели иметь особое строжайшее наблюдение.

Тут государь вспомнил и понял в чем дело. Вспыльчивый Александр Павлович в шею вытолкал усердного офицера, который с тех пор получил кличку «лимон».

* * *

Проезжая в 1824 году через Екатеринославскую губернию, император Александр остановился на одной станции пить чай. Пока ставили самовар, государь разговорился со станционным смотрителем и, увидев у него на столе книгу Нового Завета, спросил:

– А часто ли ты заглядываешь в эту книгу?

– Постоянно читаю, ваше величество.

– Хорошо. Читай, читай, – заметил император, – это дело доброе. Будешь искать блага души, найдешь и земное счастье. А где ты остановился?

– На Евангелии святого апостола Матфея, ваше величество. Государь выслал за чем-то смотрителя и в его отсутствие проворно развернул книгу, отыскал одну из страниц Евангелия от Матфея и, положив в нее пять сотенных ассигнаций, закрыл книгу.

Прошло несколько недель. Возвращаясь обратно по той же дороге, государь узнал станцию и приказал остановиться.

– Здравствуй, старый знакомый, – сказал он, входя, смотрителю, – а читал ли ты без меня свое Евангелие?

– Как же, ваше величество, ежедневно читал.

– И далеко дошел?

– До святого Луки.

– Посмотрим. Дай сюда книгу.

Государь развернул ее и нашел положенные им деньги на том же месте.

– Ложь – великий грех! – сказал он, вынув ассигнации.

* * *

Во время Отечественной войны к князю Багратиону подскакал однажды адъютант главнокомандующего с приказанием немедленно начать отступление, так как «неприятель у нас на носу». А у Багратиона был очень длинный нос.

– На чьем носу? – пошутил Багратион. – Если на твоем, так недалеко, а на моем, так еще отобедать успеем!

* * *

Знаменитый князь Горчаков, участвуя однажды в игре в вопросы, на заданный вопрос: «Что такое постель?» – отвечал:

– Таблица умножения.

* * *

У князя Долгорукова был парадный обед, на который среди прочих был приглашен генерал Ваульбарс. Он запоздал и явился, когда все уже сидели за столом. Среди гостей началось движение, чтобы дать у стола место вновь прибывшему.

– Не беспокойтесь, господа, – пошутил князь Долгоруков, – немец везде и всюду сыщет себе место!

* * *

В 1812 году, после соединения наших армий у Смоленска, российские генералы не знали, на что решиться: продолжать ли отступление или идти навстречу неприятелю. Совет проходил в деревне Таврики. Барклай-де-Толли сидел среди двора на бревнах, приготовленных для постройки. Князь Багратион большими шагами расхаживал по двору. При этом они ругали один другого. «Ты немец, тебе все русское нипочем», – говорил Багратион. «Ты дурак, и сам не знаешь, почему называешь себя русским», – возражал Барклай. Они оба обвиняли друг друга в том, что потеряли из виду французов и что собранные каждым из них сведения через своих лазутчиков одни другим противоречат. В это время Ермолов, начальник штаба у Барклая, заботился только об одном, чтобы кто-нибудь не подслушал разговор полководцев, и потому стоял у ворот, отгоняя всех, кто близко подходил, сообщая лишь, что главнокомандующие очень заняты.

* * *

В России во время царствования Александра! служили три родные брата Беллинсгаузены: первый – адмирал Фаддей Фаддеевич, второй – генерал Иван Иванович, третий – действительный статский советник Федор Федорович, а отца их звали «Карлом». Конечно, такое могло случиться только в России, и произошло это следующим образом: Фаддей воспитывался в морском корпусе. «Как тебя зовут?» – спрашивают его при приеме. «Фаддеем». – «А по отцу?» Беллинсгаузен, плохо знавший по-русски, не понял вопроса. Он подумал и повторил опять: «Фаддей». «Пишите: Фаддей Фаддеевич». И записали так. То же самое призошло и с Иваном, который стал Ивановичем, и с третьим – Федором. Так записаны они были в корпусах, так выпущены на службу, служили и умерли.

* * *

В сражении при Кульме был взят в плен известный своей жестокостью генерал Вандам.

Вандам сказал государю: «Несчастье быть побежденным, но еще более – попасть в плен; при всем том считаю себя благополучным, что нахожусь во власти и под покровительством столь великодушного победителя». Государь отвечал ему: «Не сомневайтесь в моем покровительстве. Вы будете отвезены в такое место, где ни в чем не почувствуете недостатка, кроме того, что у вас будет отнята возможность делать зло».

* * *

После победы в войне 1812 года, проезжая мимо Вандомской колонны в Париже и взглянув на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней, император Александр I сказал: «Если б я стоял так высоко, то боялся бы, чтоб у меня не закружилась голова».

* * *

Однажды в Таганроге, незадолго до кончины, император Александр I шел по улице и встретил совершенно пьяного гарнизонного офицера, шатавшегося из стороны в сторону и никак не попадавшего на тротуар. Государь подошел к нему и сказал:

– Где ты живешь? Пойдем, я доведу тебя, а то встретит Дибич (начальник главного штаба) в этом положении, тебе достанется – он престрогий.

С этими словами государь взял его под руку и повел в первый переулок. Разумеется, пьяный офицер, узнав императора, тотчас протрезвел.

Глава 3

Не понимает человек шутки – пиши пропало!

А. Чехов

Когда Г. Р. Державин поступил в рядовые Преображенского полка, его непосредственным начальником оказался офицер Козловский, большой любитель поэзии и сочинитель. Однажды Козловский собрался читать знакомым какое-то свое новое произведение, а в это время к нему пришел по службе Державин. Сделав свое дело, Державин остановился за дверью послушать, что такое читают. Козловский, заметив его, крикнул:

– Ты что стал! Ступай вон, ведь все равно в стихах ничего не смыслишь, что тебе слушать!

* * *

Н. В. Гоголь бывал на вечерах у Н. М. Языкова, где всегда царили страшная вялость и скука. Гости безмолвно сидели, курили, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. Просиживали так целый вечер и скучные расходились по домам. Однажды Гоголь, уставший молча сидеть и сражаться с зевотой, в конце вечера встал и возгласил:

– Ну, господа, пора нам и кончать нашу шумную беседу!

* * *

Граф Хвостов был одержим неутолимым зудом стихотворчества, но его произведения, тяжелые, безобразные и нелепые по внешней форме, часто почти бессмысленные, возбуждали общий хохот. Известный баснописец А. Е. Измайлов превосходно характеризовал его тяжеловесную музу в двух своих эпиграммах. Одна из них гласит:

В Крылова притчах мы читаем, что петух, В навозе рояся, нашел большой жемчуг. Но клада не найдешь такого, Хоть трижды перерыв Хвостова. Когда Хвостов написал свою безобразную оду на большое петербургское наводнение 1824 года, Измайлов сочинил на нее эпиграмму:

Господь послал на Патер воду, Хвостов сейчас скропал и оду. Пословица недаром говорит: Беда – беду родит.

* * *

После назначения Н. М. Карамзина на должность историографа он делал визиты. В одном доме, не застав хозяина, он приказал лакею записать свое звание и имя: «историограф Карамзин».

– Покажи-ка, как ты записал? – полюбопытствовал он, продиктовав лакею эти слова, и прочитал запись, сделанную лакеем: «Карамзин, граф истории».

* * *

Когда М. Н. Загоскин читал первые отрывки из «Юрия Милославского» своим знакомым, все оставались поражены яркой талантливостью этого произведения. Загоскина знали и раньше, знали, что он обладает талантом, но не думали, что его талант так значителен. Кто-то из знакомых простодушно выразил это общее изумление словами:

– Мы от вас, признаться, даже и не ожидали такого великолепия.

– Я и сам не ожидал, – с таким же простодушием отвечал Загоскин.

* * *

Расскажем злую шутку А. С. Пушкина с лицейским гувернером Трико. Этот Трико, гувернер Царскосельского лицея, где воспитывался Пушкин, не пользовался любовью лицеистов. Случилось, что Пушкин с товарищами вздумал погулять в Петербурге; попросились у Трико, а тот не отпускал. Решили этим запрещением пренебречь, но так как опасались, что Трико непременно пустится в погоню, то и обезопасили себя на всякий случай такого рода штукой.

В те времена на шоссе под Петербургом были устроены заставы, около которых проезжающих останавливали, спрашивали имена и записывали их и только после записи пропускали дальше. Озорные лицеисты устроились так, что впереди ехал один из них, потом позади, на некотором расстоянии, другой, а за ним, опять-таки на известной дистанции, Трико, гнавшийся за ними по пятам, чтобы их настичь, вернуть и засадить в лицейскую кутузку.

Итак, подъезжает к заставе первый лицеист, скажем, Пушкин. Заставный чин его останавливает, спрашивает имя.

– Александр Однако. – объявляет Пушкин.

Странное имя, конечно, производит на стража некоторое впечатление, но… мало ли какие бывают имена, особенно в Питере, где такая пропасть иностранцев. «Однаку» записывают и пропускают, не говоря ни слова.

Подъезжает вслед за ним товарищ (кажется, Кюхельбекер). Останавливают.

– Как фамилия?

– Василий Двако!

Впечатление от странности людских имен усиливается. В уме стража заставы, несомненно, совершается сопоставление двух имен: Однако, Двако!.. Но мнительность еще не назрела до степени активного сомнения; Кюхельбекер пропускается. Подъезжает злополучный гувернер.

– Как фамилия?

– Трико.

Теперь уже сомнений никаких! Ясное дело, что это все одна шайка шутников, шалопаев, а может быть, и мошенников. Заставные чины, конечно, горько пожалели, что упустили первых двух: их и след простыл; но зато третий-то уж не уйдет. И несчастный Трико целые сутки просидел на заставе под арестом, пока выяснилось дело.

Плотно покушав и выпив много шампанского на одном обеде, А. С. Пушкин беседовал с какой-то дамой, лицо которой носило чрезвычайно обильные следы оспы. У поэта вырвалось какое-то неловкое словечко, не понравившееся даме, и она осадила его:

– Александр Сергеич, у вас уже начало двоить в глазах.

– Не двоить, сударыня, а рябить!.. – поправил Пушкин.

* * *

Известный собиратель народных песен и сказаний, П. И. Якушкин, страдал одним из наших национальных пороков: пристрастием к спиртным напиткам. Однажды его пригласил на завтрак граф Строганов. Якушкин явился к нему, видимо, навеселе.

– Да вы, как кажется, уже позавтракали? – спросил граф.

– Позавтракать не позавтракал, а чуточку выпил.

– Что же теперь будем делать? – спросил граф.

– Выпьем еще чуточку! – отвечал Якушкин.

* * *

Один из придворных чинов подал императору Николаю I жалобу на офицера, который выкрал у него дочь и без разрешения родителей обвенчался с ней. Николай на жалобе написал: «Офицера разжаловать, брак аннулировать, дочь вернуть отцу, считать девицей».

* * *

Какому-то богатому саратовскому помещику захотелось непременно увидеть государя. Для этого он, недолго думая, прикатил в Петербург. Гуляя около Зимнего дворца, помещик однажды встретил статного, высокого роста мужчину в офицерской форме и плаще и, приняв его за одного из служащих при дворе, просил у него совета, как увидеть государя. Незнакомцу он подробно рассказал при этом о своем общественном, семейном и материальном положении и прочем.

– Я живу сорок лет на свете, – говорил помещик, – но еще не видал нашего батюшку-царя.

Незнакомец спросил, не имеет ли он какого-нибудь прошения к государю. Помещик обозвал его чудаком и повторил, что он приехал единственно за тем, чтобы увидеть государя и по возвращении на родину рассказать землякам о своих впечатлениях.

– А позвольте спросить, кто вы такой?

– Я – русский император, – ответил Николай Павлович, с которым действительно повстречался саратовский помещик.

– Ну, если вы русский, так я, должно быть, китайский император, – захохотав, возразил помещик. – Полно шутить!.. Скажи, брат, откровенно, по-русски, кто ты такой, и посодействуй мне.

Николай Павлович ответил помещику, что он пошутил, что он флигель-адъютант государя и обещал устроить дело. Помещик чуть не облобызал от радости мнимого адъютанта.

– Давно бы так, – сказал он, – ты меня, брат, не стесняйся, я ведь с губернатором знаком.

Государь обещал прислать своего товарища для обозрения Петербурга и окрестностей, а затем и для того, чтоб свести помещика во дворец.

Действительно, на другой день приехал к помещику флигель-адъютант государя и целую неделю показывал ему все достопримечательности столицы, а потом пригласил приехать во дворец к мнимому товарищу. Помещик благодарил, но сомневался:

– Да как же я пойду к нему, если я и фамилии его не знаю.

– Это ничего: подъезжай, брат, прямо ко дворцу и на первый вопрос, кто ты такой, отвечай, что китайский император.

Помещик хохотал и на следующий день был во дворце. Внутренний караул встретил его барабанным боем, отдал ему честь. Помещик испугался, его насилу ввели в кабинет государя, еще неодетого в то время.

– Что вы наделали? – сказал ему помещик. – За такие шутки нас с вами в Сибирь сошлют, и мне не удастся увидеть царя.

– Неужели ты думаешь, что Николай такой строгий?

Помещик стоял на своем.

– Прикажи-ка для успокоения подать водки, – сказал он.

Водку подали. Помещик приободрился, а тем временем государь облекся в полную парадную форму и повел помещика к императрице, которой представил его, сказав:

– Саша, рекомендую тебе нового китайского императора.

Помещик расшаркался, подбежал к ручке и с восхищением говорил, что отродясь не видал такого шутника, но что все-таки боится, как бы не узнал Николай Павлович. Помещик был в духе и вел самый непринужденный разговор с государем и государыней, рассказывая о соседях, о губернской знати, сплетнях, обнаружив чисто русскую душу нараспашку. Подали завтрак, который шел очень оживленно, но в конце официант на какое-то приказание государя доложил: «Исполнено, ваше императорское величество». Тогда помещик прозрел. Он упал на колени и просил у государя прощения.

– Не только не сержусь, но и очень рад. Садись, кончай завтрак, а поедешь к своим, расскажешь, что не только видел русского царя, но даже с ним и его семейством завтракал, – успокоил его государь.

Теперь язык у помещика прилип к гортани. После завтрака он откланялся и уехал к себе в гостиницу. А когда на другой день за ним послали, чтобы он явился во дворец, то его уже не оказалось. Быстро собрав свои пожитки, он укатил в Саратовскую губернию.

* * *

Николай I посетил Дворянский полк. На фланге стоял кадет на голову выше государя. Государь обратил на него внимание.

– Как твоя фамилия? – спросил он.

– Романов, ваше величество.

– Ты родственник мне? – пошутил государь.

– Точно так, ваше величество, – отвечал без запинки молодец-кадет.

– А в какой степени? – спросил Николай, пристально посматривая на кадета.

– Ваше величество – отец России, а я сын ее, – ответил находчивый кадет.

* * *

Император Николай Павлович переживал тяжелейшие в жизни дни: началась трудная для России севастопольская кампания. Первая встреча русских войск на реке Альме с неприятелем была очень неудачна: сражение проиграли, и получивший об этом донесение император был грустен.

В таком настроении ехал однажды Николай Павлович из Зимнего дворца в коляске вместе с генералом Бенкендорфом по Невскому и свернул на Большую Садовую улицу.

Едва только император проехал церковь и кордегардию, направляясь к Измайловскому полку, как из Обуховского проспекта с позвякиванием поддужного подвязного колокольца вылетела на Большую Садовую фельдъегерская тройка с фельдъегерем, на шляпе которого развевался белый султан.

– Ппа-ди! – неистово кричал ямщик на толпы сновавшего взад и вперед люда, очищая дорогу, и во весь карьер мчался навстречу императору.

– Ко мне, с вестями, – сказал Николай Павлович, обращаясь к Бенкендорфу. – Этот из Крыма, кажется? Что-то он мне везет?

– Остановить его, – приказал он, и Бенкендорф, встав в коляске во весь рост, замахал руками фельдъегерю, чтобы тот остановился.

Ямщик круто, на всем скаку, остановил тройку, посадив ее на задние ноги вровень с коляской императора. Фельдъегерь выскочил из тележки и вытянулся перед императором, приложив руку к шляпе.

– Ты откуда? – спросил император.

– Из Севастополя, от главнокомандующего, к вашему императорскому величеству! – бойко отрапортовал фельдъегерь.

– Давай сюда донесение.

Фельдъегерь расстегнул на груди сумку и подал Николаю Павловичу пакет. Государь дрожащими руками сломал печать, вынул бумагу и передал ее Бенкендорфу для прочтения.

– Победа, ваше императорское величество, – доложил Бенкендорф, пробежав донесение.

– Я сейчас же могу отслужить благодарственный молебен, – сказал император и велел кучеру повернуть к церкви Спаса. В этот момент с другой стороны Обуховского проспекта вытянулась на Садовую, пересекая ее, партия арестантов; впереди шли несколько человек в кандалах, побрякивая ими по мостовой.

Николай Павлович велел остановить партию.

– Всех прощаю! – сказал император. – Привести всех в церковь, пусть помолятся вместе со мною за славу русского оружия!..

* * *

Один помещик желал определить сына в какое-то учебное заведение, для этого ему нужно было подать прошение на высочайшее имя. Не зная, как написать прошение, и, главное, затрудняясь, как титуловать государя, простак вспомнил, что государя называли августейшим, и так как дело было в сентябре, накатал в прошении: «Сентябрейший государь».

Прочитав это прошение, Николай Павлович рассмеялся и сказал:

– Непременно принять сына и учить, чтобы он не был таким дураком, как отец его!

* * *

Осматривая однажды постройки Брест-Литовской крепости, император Николай 1, в присутствии иностранных гостей, хваливших работы, поднял кирпич и, обратясь к одному из окружающих его лиц, спросил:

– Знаете ли, из чего он сделан?

– Полагаю, из глины, ваше величество.

– Нет, из чистого золота, – отвечал государь, – по крайней мере, я столько за него заплатил.

Разумеется, строители крепости почувствовали себя крайне неловко при этих словах.

* * *

Однажды поздно вечером император Николай I вздумал объехать все караульные посты в городе, чтобы лично убедиться, насколько точно и правильно исполняется войсками устав гарнизонной службы. Везде он находил порядок примерный. Подъезжая к самой отдаленной караульне у Триумфальных ворот, государь был убежден, что здесь непременно встретит какое-нибудь упущение. Он запретил часовому звонить и тихо вошел в караульную комнату. Дежурный офицер, в полной форме, застегнутый на все пуговицы, крепко спал у стола, положив голову на руки. На столе лежало только что написанное письмо. Государь заглянул в него. Офицер писал родным о запутанности своих дел вследствие мелких долгов, сделанных для поддержания своего звания, и в конце прибавлял: «Кто заплатит за меня эти долги?» Государь вынул карандаш, подписал свое имя и ушел, запретив будить офицера. Можно представить себе изумление и радость офицера, когда, проснувшись, он узнал о неожиданном посетителе, великодушно вызвавшемся помочь ему в затруднительном положении.

* * *

В 1844 году вышла в Париже пьеса «Император Павел», которую хотели дать на сцене. Содержание этой пьесы было направлено против русского самодержавия. Узнав об этом, Николай I кратко написал королю французов, что если не конфискуют этой пьесы и не запретят ее представление на сцене, то он пришлет миллион зрителей, которые ее освищут.

Ни один театр не отважился поставить пьесу.

* * *

В сороковых годах жил в Петербурге именитый купец Василий Григорьевич Жуков, производивший обширную торговлю табаком и известный своей добротой ко всем, кто поступал к нему в услужение или на работу. Василий Григорьевич любил наших солдат и выходивших в отставку принимал к себе на фабрику, платил им хорошее жалованье, часто разговаривал с ними и награждал. Однажды великий князь Михаил Павлович, любивший в свободное от службы время побалагурить с солдатами, проехал по лагерю под Красным Селом, встретил старого солдата, подлежавшего увольнению в отставку, остановил его и разговорился с ним.

– Ну что, брат, пора нам с тобой и на шабаш! – сказал ему великий князь весьма серьезно.

– Да, ваше высочество, приходит время к отставке, – отвечал солдат.

– Куда же поедешь?

– Еще не знаю, ваше высочество.

– Ну, брат, и мне хочется на покой, а я также не знаю, где бы местечко потеплее найти. А? Как ты мне посоветуешь? – продолжал Михаил Павлович.

– Ах, ваше высочество, – отвечал солдат, не запинаясь, с желанием от души всего хорошего любимому им великому князю, – у купца Жукова жить хорошо; вот бы куда!

– Пожалуй, не примет! – засмеялся великий князь.

– Как не принять ваше-то высочество? – отвечал убежденно старый воин. – Первеющее место вам предоставит.

– Спасибо за совет, любезный товарищ, – смеялся великий князь, хлопая по плечу солдата, – придется, значит, поклониться Василию Григорьевичу… Завтра же увижу его и попрошу.

– Просите и за меня, ваше высочество, – отвечал невозмутимо старик.

– Конечно, конечно, – закончил великий князь разговор, – уж если служить, так опять вместе.

И действительно, солдат, по просьбе великого князя, был принят по выходе в отставку Жуковым и находился у него на службе до самой смерти.

* * *

Великий князь Михаил Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А.П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от великого князя несколько писем. При свидании великий князь спросил его:

– Ну что, ты разобрал мои письма?

Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.

– Так принеси их, я прочту тебе, – оказал великий князь.

Ермолов принес письма; но великий князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал.

* * *

Великий князь Михаил Павлович строго взыскивал за нарушение дисциплины и не терпел малейшей небрежности в одежде солдат и офицеров.

Однажды, проезжая мимо семеновских казарм, он видит пьяненького, расстегнутого, растрепанного солдата, пробиравшегося домой.

Великий князь вспылил и что-то крикнул ему. Хотя был уже вечер, но солдат разом признал Михаила Павловича. От грозной неожиданной встречи он моментально протрезвел и, боясь ответственности, улизнул в казармы.

Крайне разгневанный трусливой выходкой солдата, великий князь выскочил из коляски и бросился за ним.

В казармах поднялась суматоха. Михаил Павлович приказал тотчас же собрать всех солдат и перекликать их по именному списку

Так как было темно, то один из солдат носил за великим князем свечку. Михаил Павлович пытливо всматривался в лица и во время переклички и после, но никак не мог узнать провинившегося.

– Признавайся, кто из вас попался мне сейчас навстречу! – сказал он, уже вполне успокоившись. – Не накажу…

– Я, ваше высочество! – признался солдат, все время носивший за ним свечку

– Ты? – удивился Михаил Павлович. – И то верно. Как же мне в голову не пришло тебя рассмотреть, когда ты откликался?

– Это так Богу было угодно, ваше высочество.

– Действительно, так Богу угодно, – повторил великий князь и уехал.

* * *

Император Николай I однажды, желая подшутить над обер-полицмейстером Бутурлиным, очень сурово встретил его при обычном утреннем докладе, наговорил ему много резких слов, упрекнул в небрежности, недосмотре и т. д.

– У тебя, – говорил он, – чуть не из-под носа украли статую Петра с Сенатской площади, а ты докладываешь, что «все обстоит благополучно»!

И он приказал ошеломленному Бутурлину отыскать вора во что бы то ни стало в одни сутки. Бутурлин тотчас помчался на площадь, увидал статую на своем месте, вернулся обратно и доложил государю, что его ввели в обман.

– Экий ты простофиля, Бутурлин! – сказал ему со смехом Николай. – Как мог ты подумать, что такую вещь, целый памятник, можно украсть? Ведь сегодня первое апреля!

Бутурлин был раздосадован, что так глупо попался, и решил отомстить. Вечером в тот же день государь был в театре. Бутурлин с подделанною тревогою на лице внезапно вошел в ложу и доложил ему, что в Зимнем дворце пожар. Государь тотчас поехал во дворец, Бутурлин за ним. Когда подъехали ко дворцу и пожара никакого не оказалось, торжествующий Бутурлин радостным голосом гаркнул:

– Сегодня первое апреля, ваше величество!

Раздраженный император сказал ему:

– Ты, Бутурлин, дурак. И не думай, что я так тебя называю ради первого апреля; я тебя и завтра назову за это дураком.

* * *

Однажды на гауптвахту посадили двух офицеров. Одного из них начальник караула, по приятельству, отпустил погулять, а другой, озлобленный этим, написал донос. Провинившихся офицеров отдали под суд. Николай I после доклада ему этого дела приказал гвардейцев перевести в армию, а доносчику выдать денежную награду, но внести в его формулярный список, за что именно им эта награда получена.

Министр внутренних дел Перовский представил к солидной награде некоего Косинского. Император Николай I при докладе об этом несколько усомнился и заколебался. Перовский же настаивал, расхваливая Косинского и называя его «настоящим бриллиантом» чиновничьего мира. Государь запомнил этот пышный эпитет. Впоследствии тот же Косинский жесточайше проворовался. И вот однажды, когда министр двора представлял императору для выбора массу бриллиантовых вещей, Николай Павлович шутя сказал ему:

– Ты их покажи лучше Перовскому – это настоящий знаток в бриллиантах.

* * *

Когда знаменитая французская актриса Рашель была в Петербурге, она потребовала, чтобы в ложу не пускали более четырех лиц. Об этом узнал император Николай Павлович и однажды, когда он удостоил актрису беседой и она выразила сожаление, что редко видит его на своих представлениях, сказал ей:

– У меня ведь очень большая семья; я рискую оказаться пятым в нашей ложе.

* * *

Однажды на маневрах император Николай I что-то скомандовал, но его команда не была исполнена как следует, и в строю произошла видимая путаница. Государь тотчас подозвал командовавшего той частью, где произошел беспорядок, и потребовал объяснений. Оказалось, что генерал не расслышал слов команды.

– Мой голос слышит вся Европа, а мои собственные генералы его не слышат! Стыдно, генерал! – сказал Николай Павлович.

* * *

Однажды какой-то крестьянин или мастеровой, Иванов или Петров, напился до потери разума в одном из питерских кабаков и начал нестерпимо сквернословить, так что даже целовальнику стадо невмочь его слушать.

– Постыдись ты, – уговаривал он пьяного, – ведь тут царский портрет!