Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Ягужинский в точности исполнил, как советовал ему государь. Репнин был несказанно тронут уважением, оказанным ему Ягужинским.

– Пьешь ли что-нибудь, друг мой? – ласково спросил князь.

– Не пью, ваше сиятельство, – был смиренный ответ.

Репнин начинает спрашивать, давно ли служит Ягужинский

у государя, отличают ли его службу и гак далее. Тот отвечает Репнину тем же униженным тоном. Старик хвалит его за то, что он умеет почитать людей старых и заслуженных.

– Я буду хвалить тебя и государю, – обещает князь.

Ягужинский чуть не в ноги кланяется и говорит, что он сам всю жизнь будет хвалиться тем, что удостоился заслужить одобрение его сиятельства. Откланиваясь, он спросил:

– Что прикажете, ваше сиятельство, донести государю?

– Донеси, друг мой, что мне теперь, кажется, получше и что я сам лично буду благодарить его величество, что вспомнил меня, старика. Да побудь еще, друг мой, – промолвил князь, – мы потолкуем о том о сем.

– Не смею ослушаться повеления вашего сиятельства, – низко кланяясь, отвечает Ягужинский.

Князь вне себя от удовольствия обращается к толстому дворецкому, стоявшему у него за креслами, и приказывает:

– Поди, там в шкафе в ящичке лежит мешочек с червонцами, возьми его и принеси ко мне.

Дворецкий пошел.

– Стой! – кричит князь. – Неси сюда еще поднос серебряный.

Дворецкий пошел было, но князь снова его остановил:

– Погоди, на поднос поставь кубок позолоченный с крышкой, высыпь в него червонцы и подай мне.

Между тем Ягужинский продолжает еще униженней льстить князю. Старик снова зовет к себе дворецкого.

– Да поставь, – приказывает он, – на подносе еще чару золотую.

Дворецкий точно исполнил приказания. Князь берет поднос, подзывает к своему креслу Ягужинского и говорит:

– За то, что ты, друг мой, так умен, возьми это себе и с моей легкой руки разживайся, да и вперед не переставай почитать людей старых и заслуженных.

Ягужинский с низкими поклонами отказывается принять подарок.

– Ваше сиятельство, вы приводите меня в замешательство такой неслыханной милостью. Я боюсь и ваше сиятельство оскорбить отказом, и государя прогневить принятием такого драгоценного и незаслуженного подарка.

– Возьми, возьми, друг мой, и ничего не бойся, как только я начну выходить, пойду к государю и скажу, что я тебя принудил взять этот подарок.

Возвратись к государю, Ягужинский показал полученные им от старого князя подарки и передал свою с ним беседу. Петр долго хохотал над суетностью таких стариков, зараженных боярскою спесью.

– Не говорил ли я, – заметил он Ягужинскому, – что ты получишь хороший подарок?!

* * *

Петр Великий был неутомимым тружеником, который для отдыха только переменял занятия, часто переходил от напряженной умственной работы к занятию ремеслами– токарным, резным и пр. До сих пор сохранилось много произведений его токарного станка, в котором он достиг замечательного совершенства. Работая, Петр не любил, чтобы ему мешали. Однажды он приказал часовому никого не допускать к своей особе, а сам принялся за токарную работу. Приехал любимец государя князь Меншиков.

– Здесь государь? – спрашивает часового.

– Здесь, только пускать никого не приказано.

– Ну, меня можно.

– Не приказано, не пущу, – твердит солдат.

– Да знаешь ли ты, кто я?

– Знаю, а все-таки не пущу.

– Я имею до государя важное дело.

– Не могу пустить – не приказано.

– Ах ты, грубиян! Я велю тебя сейчас сменить и жестоко наказать! – вскричал князь в запальчивости.

– После ты волен со мною сделать что хочешь, но и тому, кто меня сменит, я передам приказ государя.

Меншиков в досаде оттолкнул часового и силой хотел отворить дверь, но часовой в эту минуту приставил штык к груди князя и грозно крикнул:

– Отойди от двери – или я тебя заколю!

Царь, услышав происходивший шум, открыл дверь и, увидев штык часового, направленный прямо в грудь князя, поспешно спросил:

– Это что такое?

Взбешенный Меншиков жаловался, что его чуть было не закололи.

– За что хотел ты убить князя? – обратился Петр к солдату.

– Государь, я получил от тебя приказ никого не допускать, а он, не слушая твоего приказа, хотел войти силой и даже меня от двери оттолкнул, мне только и оставалось, что колоть.

Государь, выслушав обе стороны, улыбнулся.

– Данилыч, – сказал он, обращаясь к Меншикову, – он лучше знает свою должность, чем ты. Мне было бы жаль, если бы он тебя заколол… А тебе спасибо, – продолжал царь, милостиво кивнув часовому, – жалую тебе в награду пять рублей.

* * *

Однажды зимою, это было 16 декабря 1723 года, Петру Великому донесли, что один из плотников, некий Таврило Смирной, нашел на берегах Невы, выше Охтинских слобод, против Александро-Невского монастыря, самородную краску. Государь, узнав об этом, немедленно отправился на означенное место, чтобы лично убедиться в справедливости сообщенного известия. Оказалось, что Смирной действительно нашел самородную краску, вполне пригодную для флота.

Государь похвалил Смирного, подарил ему полтину и приказал ему добывать эту краску в свою пользу.

Прошла зима, весна, и наступило лето. В один прекрасный день Петр Великий, переправляясь через Неву на Охту, увидал посреди реки плавающего человека.

Царя это обстоятельство весьма заинтересовало, так как в то время людей, привыкших к воде, было очень мало.

Поэтому государь немедленно направил свою верейку к пловцу, чтобы ближе разглядеть смельчака. Но каково же было удивление Петра, когда он в пловце узнал Гаврилу Смирного, у которого все тело было вымазано густой темной краской.

– Куда это ты, Гаврило, плывешь? И почему ты весь в краске испачкан?

– Прости, царь-батюшка, это я краску пробую, – ответил Гаврило. – Ежели Нева не смоет ее с меня, стало быть, краска добрая.

Государь весело рассмеялся, но, смекнув в то же время, что Гаврило неспроста пустился вплавь, спросил его:

– Ну, а как же твои дела идут с краской? Этого только и ожидал Смирной.

– Ах, царь-батюшка, ожидают меня и краску мою, всяк, кто хочет, берет! – воскликнул Гаврило и поплыл к берегу.

В тот же день Петр Великий издал следующий указ: «Охтянину Гавриле Смирному добывать найденную им краску преимущественно для продажи и продавать беспошлинно, а посторонним никому в оных местах краски не брать; буде же из охтинских плотников, кто пожелает оную краску, то дозволить им это с тем, однако, чтобы изыскателю Смирному брать с них за этот труд по нескольку денег с пуда».

Благодаря этому указу Гаврило Смирной вскоре сделался богачом.

* * *

Веселым и злым на язык был И. А. Балакирев. Он служил при Петре Первом, при Екатерине Первой был поручиком лейб-гвардии Преображенского полка, при Анне Иоанновне – придворным шутом. Вот несколько его шуток.

– Как ты, дурак, попал во дворец? – насмешливо спросил Балакирева один придворный.

– Да все через вас, умников, перелезал! – ответил Балакирев.

* * *

Приглашенный на обед к одному иностранцу, Балакирев увидел стол, заставленный множеством мисок с супами. Когда их начали поочередно подавать, Балакирев после первого снял галстук, после второго – кафтан, после третьего – парик, затем – жилет, башмаки. Дамы, не ожидая дальнейшего обнажения, поспешили удалиться. Хозяин дома с негодованием закричал Балакиреву:

– Что ты собираешься делать?

– Да ничего. Готовлюсь переплыть это страшное море супов.

* * *

Когда при дворе говорили, что народ очень ропщет на новые налоги, введенные Бироном, то Балакирев заметил:

– Нельзя на это сердиться: надобно же и народу иметь какое-нибудь утешение за свои деньги.

* * *

Страдающий зубной болью один придворный спросил Балакирева:

– Не знаешь ли ты, отчего у меня так немилосердно болят зубы?

– Оттого, – ответил Балакирев, – что ты непрестанно колотишь языком.

* * *

– Знаешь ли ты, Алексеич, – сказал однажды Балакирев Петру Первому в присутствии многочисленной царской свиты, – какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным?

– Большая разница, – сказал, засмеявшись, государь, – но ежели ты знаешь какую-нибудь особенную, то скажи, и я буду ее знать.

– А вот видишь какая: одно – криво, а другое – кругло, однако это не диво, а то диво, что они, как два братца родные, друг на друга походят.

– Ты заврался, Балакирев, – сказал Петр, – никакого сходства между стряпчим и колесом быть не может.

– Есть, да и самое большое,– продолжал Балакирев.

– Какое же это?

– И то и другое надобно почаще смазывать…

* * *

Многие вельможи и придворные нередко жаловались Петру Первому на то, что Балакирев ездит во дворец, как и они, на паре лошадей и в одноколке, и просили его это обидное для них сравнение запретить. Петр пообещал выполнить их просьбу.

На другой день Балакирев подъехал ко дворцу в коляске, запряженной двумя козлами, и без доклада въехал в зал, где находилось множество вельмож. Петр посмеялся этой острой выходке Балакирева, однако в связи с тем, что козлы издавали неприятный запах, запретил ему в другой раз являться на козлах.

Спустя некоторое время, когда в приемной Петра было много придворных, Балакирев подъехал в тележке, в которой была запряжена его жена.

После этого Петр позволил Балакиреву ездить во дворец на паре лошадей и в одноколке.

* * *

Однажды Балакирев вез Петра Первого в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности. Балакирев хлестнул ее и пробормотал:

– Ну, точь-в-точь ты, Алексеич!

– Кто? – в изумлении переспросил Петр.

– Да вот эта кляча, как ты.

– Почему так? – вспыхнул Петр.

– Да так вот. Мало ли в этой луже дряни, а она еще добавляет. Мало ли у Меншикова всякого богатства, а ты все еще ему пичкаешь.

* * *

Однажды осенью в петергофском парке сидели на траве какие-то молоденькие дамы. Мимо проходил Балакирев, уже старик, седой как лунь.

– Видно, уж на горах снег выпал, – сказала одна из дам, смеясь над его седою головою.

– Конечно, – ответил Балакирев, – коровы уже спустились с гор на травку в долину.

* * *

На обеде у князя Меншикова хвалили обилие и достоинства подаваемых вин.

– У Данилыча во всякое время найдется много вин, чтобы виноватым быть, – сказал Балакирев.

* * *

Один придворный, задетый шутками Балакирева, в раздражении сказал ему:

– Тебе люди, как скоту какому-нибудь, дивятся.

– Неправда, – отвечал Балакирев. – Даже подобные тебе скоты удивляются мне, как человеку.

* * *

Раз Балакирев, упав в ноги царю, сказал:

– Воля твоя, Алексеич, мне прискучило быть придворным шутом. Перемени это звание на другое.

– Да какое же тебе дать звание? – спросил Петр. – Дурака? Ведь это, чай, будет хуже.

– Вестимо, хуже. Назови меня царем мух – и выдай мне указ за твоей царской подписью.

Петр исполнил просьбу Балакирева. Однажды в дворцовом застолье, на которое у царя собралось много вельмож, шут важно расхаживал с хлопушкой, которою он бил мух. Вдруг, подойдя к одному придворному, ведавшему дворцовым хозяйством и обкрадывавшему царскую казну, Балакирев изловчился и хлопнул по лысине казнокрада.

– Это что значит? – спросил Петр.

– Ничего, Алексеич, – сказал Балакирев, – одна из моих подданных крала твои царские запасы, и я ее казнил на лысине вот его милости.

* * *

Раз Петр спросил Балакирева:

– Ну-ка, умник, скажи, что говорит народ о новой столице?

– Царь-государь! – отвечал шут. – Народ говорит: с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!

Царь закричал:

– Ложись!

И тут же наказал его дубинкой, приговаривая:

– Вот тебе море, вот тебе горе, вот тебе мох, а вот тебе и ох!

* * *

Петр назначил только что аккредитованному при русском дворе бранденбургскому посланнику аудиенцию в четыре часа утра. Посланник явился во дворец в пять, но императора уже не застал, он уехал в Адмиралтейство. Посланник принужден был отправиться туда же, так как имел весьма спешные поручения.

Царь был наверху мачты строящегося корабля, когда ему доложили о прибытии бранденбургца.

– Пусть побеспокоится взойти сюда, – сказал Петр, – если не успел найти меня в назначенный час в аудиенц-зале.

Посланнику ничего не оставалось, как взобраться по веревочной лестнице на грот-мачту, где, вручив императору верительные грамоты, долго беседовал с ним о важных политических вопросах, сидя под открытым небом на бревне.

* * *

Среди охтинских плотников был один по имени Андрей Тарасов, человек был заносчивый, злой и крайне ленивый. Но зато язык имел он острый и всегда ухитрялся улизнуть от работы. Называл он себя не иначе как царским плотником и с пренебрежением относился к своим собратьям. Узнал как-то об этом плотнике государь и однажды, увидав на верфи, подозвал к себе.

– Ты кто такой? – спросил его царь.

– Андрей Тарасов, царский плотник, – бойко ответил тот.

– Ага, во сколько встаешь и сколько часов работаешь?

– Встаю в семь, а работаю, когда по девять, когда по десять часов…

– Ну так вот, слушай же, что я тебе скажу: ежели ты царский плотник, то ты должен пример брать с царя. Будешь вставать, как и я, в четыре утра и работать дотемна. Я работаю днем и ночью, а посему и тебе приказываю то же самое делать.

* * *

Петр Великий любил посещать иностранных моряков, осматривал их суда, расспрашивал о путешествиях, часто принимал их угощение, пил вино и водку. Он и их приглашал к себе во дворец, где с чисто русским радушием поил гостей допьяна. Однажды Петр встретил голландского матроса, только что прибывшего в Петербург из Архангельска.

– А ну-ка, скажи, приятель, где лучше: в Петербурге или в Архангельске? – спросил государь. – Не правда ли, сюда вы охотней будете ездить?

– Нисколько, – ответил матрос с присущей морякам прямотою.

Петру, однако, это не понравилось, и он поморщился. Известно, что Петербург был любимым детищем его, и равнодушный, даже пренебрежительный ответ иностранца раздосадовал царя.

Матрос спохватился и сделал попытку поскорее исправить свою резкость.

– В Архангельске мы получали по приезде хорошие оладьи, а здесь нет, – промолвил он.

– Постой, на это есть средство: приходи назавтра с товарищами во дворец, – сказал Петр, – ты увидишь, что и здесь пекут оладьи не хуже Архангельска.

На другой день голландские матросы явились во дворец. Государь встретил их и тотчас приказал повару Фельдшену приступить к делу и угостить матросов настоящими голландскими оладьями. Пока повар месил тесто, Петр, усадив гостей за стол, принялся их потчевать русской водкой. Делал он это столь энергично, что вскоре гости с трудом могли пересчитать собственные пальцы на руках, а не то что различать закуски. Они так и свалились с ног, не попробовав приготовленных оладии. хем не менее при следующей встрече английский матрос заверил царя, что в Петербурге оладьи гораздо вкуснее тех, что приготовляют в Архангельске.

* * *

Петр Великий страдал припадками меланхолии, которой обыкновенно предшествовали молчаливость и грустная задумчивость. Если удавалось рассеять эти первоначальные признаки приближавшегося недуга, последний благополучно устранялся.

Однажды, сидя в глубокой задумчивости в кабинете, государь слышит у окон мычание коров. Удивленный, государь выглядывает в окно и видит несколько десятков быков с привязанными на рогах бумагами. Тотчас приказано было узнать, что это значит, и тут Балакирев явился с одной из бумаг. Это было прошение всего рогатого скота, состоявшее в жалобе на немцев в том, что они поедают корм их, то есть траву, называя ее салатом, отчего они терпят недостаток и ожидают еще большей напасти, если царь не защитит их от этих травоедов.

Это прошение развеселило государя, и опасность благополучно миновала.

* * *

По совету докторов Петр I отправился в Германию на Пирмонтские воды. Приехав в Данциг, он пожелал осмотреть город и, между прочим, зашел в кирку, где в то время пастор говорил проповедь. Бургомистр посадил государя на самое удобное место. Речь пастора затянулась, Петр почувствовал, что в голову ему дует. Он без церемонии снимает с бургомистра парик и надевает себе на голову. Бургомистр был крайне оскорблен поступком русского царя и успокоился только тогда, когда ему объяснили, что царь всегда так поступает с первыми своими вельможами, если замечает, что его голове холодно.

* * *

Петр Великий, заметив, что люди, имевшие к нему челобитные, бросаются перед ним на колени, не разбирая места, во дворце и на улице, в пыль и грязь, отменил такой обычай, сказав:

– Я хочу народ мой поставить на ноги и из грязи вытащить, а не заставить его при мне валяться в грязи.

* * *

Один солдат из новобранцев стоял на карауле в таком месте, куда, думал он, не скоро придет его командир; всего же менее ожидал он самого государя, так как была обеденная пора. Пост был на самом берегу Невы, и так как время было жаркое, то часовой и вздумал выкупаться. Но только что он разделся и вошел в воду, как увидал идущего в его сторону государя, и так уже близко, что успел он только, выскочив из воды, надеть на себя второпях исподнее платье, шляпу и перевязь, и, подхватив ружье, вытянулся на своем посту и отдал честь.

По строгости, с какою Петр относился к нарушениям воинской дисциплины, можно было ожидать, что он велит наказать виновного по всей строгости закона, но вместо того, смотря на виновного, не мог он не расхохотаться и сказал сопровождавшим его:

– Хоть гол, да прав!

Затем спросил солдата, давно ли он в службе.

– Недавно, – отвечал тот.

– Знаешь ли ты, – продолжал государь, – что велено делать с теми часовыми, которые оставляют пост свой и бросают ружье, как сделал ты?

– Виноват, – сказал часовой.

– Ну, быть так! – заключил государь. – Прощается это тебе как новичку, но берегись впредь дерзнуть что-либо подобное сему сделать.

* * *

Петр I запретил снимать шапку перед его дворцом, говоря по этому поводу:

– Какое различие между Богом и царем, когда будут воздавать равное обоим почтение? Оказывать дому моему бесплодную почесть, в жестокие морозы обнажая голову, вред для здоровья, которое мне в подданных милее всяких пустых поклонов. Менее низости, более усердия к службе и вот почести, верности к государству, и по мне которых я хочу.

* * *

Когда строилось Адмиралтейство, на дворе здания накопилось множество щеп, которые страшно затрудняли проход и тормозили работу. Жителям Петербурга было объявлено, что желающие могут даром брать щепы в Адмиралтействе. Съехалось много телег, и возникла толчея. В это время показался в своей одноколке государь, приехавший поглядеть работы.

При въезде на подъемный мост, ведущий в Адмиралтейство, царский денщик закричал встречному возу с щепами:

– Эй, ты, поворачивай назад!

– Молчи! – остановил Петр. – И того-то не можешь рассудить, что нам с одноколкой гораздо легче повернуть назад, чем ему.

Тотчас же государь слезает с одноколки и с помощью денщика поворачивает ее назад, пропускает воз, садится снова и уезжает.

С возом щеп ехал слуга одного секретаря по имени Ларион. Спустя некоторое время Петр снова встретился с ним на том же мосту. Ларион по-прежнему вез щепы. Государь уже въехал на мост, а Ларион только еще подъезжал к нему, и Петр поэтому начал кричать, чтоб он остановился. Ларион не останавливается и продолжает путь. Поравнявшись с возом, государь узнал Лариона и спросил:

– Ведь, кажется, для тебя на днях я поворотил с одноколкой, чтобы возможно было нам разъехаться?

– Для меня, государь. Я и подумал, что ты всегда так поступать будешь.

– Но тогда ты первый въехал на мост и поворотиться тебе было уже неудобно, а теперь ты видел, что я прежде тебя въехал, между тем ты только что подъезжал к мосту, и поворотиться мне было уже неудобно, да я же и кричал, чтобы ты остановился и пропустил меня. Однако ты, несмотря на это, не останавливаясь, все едешь.

– Виноват! – отвечал слуга. – Я думал, что ты всегда уступать мне решил…

– Так надо, чтобы ты так не думал и не озорничал впредь, – сказал государь и тут же дал ему несколько ударов палкою, приговаривая: – Не озорничай, не озорничай, пропускай того, кто прежде тебя въедет на мост.

* * *

Петр терпеть не мог, если прохожие останавливались перед ним, не имея к нему никакого дела.

– Эх, брат, – говорил он ротозею, – у тебя свои дела, у меня – свои, зачем тратить время по-пустому? Ступай-ка своей дорогой.

И если прохожий мешкал, то получал тотчас увесистого пинка под зад.

* * *

Император Петр Великий очень заботился о благоустройстве городов, сам наблюдал за возведением различных построек, разбивкой садов и т. д. В Ревеле он приказал разбить прекрасный сад с прудами, фонтанами и назвал его в честь императрицы Екатерины – Екатериненталем.

Приехав спустя несколько лет в Ревель, государь отправился посмотреть сад и нашел его пустым.

– Почему никого нет? – обратился он к стоявшему у садовых ворот часовому.

– Приказано никого не пускать, – ответил солдат.

– Кто приказал?

– Начальство.

Император очень рассердился и, потребовав представителя городской администрации, сказал ему:

– Я не для себя развел этот сад, а для жителей. От сего числа пускать в него всех!

После этого городская администрация распространила среди полицейских тайное указание, чтобы всех праздношатающихся жителей немедленно хватали на улицах и свозили в сад, дабы в этом саду составилось изрядное число гуляющих.

* * *

Петр в начале основания Петербурга, который он называл своим «парадизом», был сильно озабочен устройством новой столицы. Он даже издал указ, которым «накрепко» запрещалось в течение нескольких лет строить какие бы то ни было каменные здания во всем государстве, чтобы привлечь и сосредоточить строительные силы и средства в Петербурге. Он был крайне доволен, когда кто-нибудь по собственной инициативе строил в городе или окрестностях какое-либо выдающееся по величине или красоте здание.

* * *

Однажды, в отсутствие царя, – это было в 1715 году– императрица Екатерина задумала сделать своему державному супругу сюрприз. С помощью архитектора Феретера в 25 верстах от Петербурга выбрали удобное место и возвели увеселительный замок с садом. Государыня назвала эту дачу «сарским селом», по имени бывшей владелицы лифляндской баронессы Сары. Когда Петр возвратился, Екатерина сказала ему, что в его отсутствие она нашла, «хотя пустое, но весьма приятное» здоровое место недалеко от столицы, на котором, наверное, он захочет построить себе увеселительный замок. Государь пожелал видеть это место.

В одно прекрасное утро вместе с Екатериной он отправился в экипаже по ее указанию. Он был радостно изумлен, когда, подъезжая к замку, они въехали в ровную, гладкую аллею, просеченную через густой лес, но когда перед глазами его появился и самый, заново отделанный замок, его удовольствие было безгранично. Царь в присутствии всех горячо обнял Екатерину и сказал ей:

– Превосходное строение! Но с сожалением вижу в нем два больших недостатка – первый, что нельзя взять и тотчас перенести его в Петербург, дабы украсить город, а другой – что нельзя и Петербург, перенести на это место.

* * *

Однажды на Истицких заводах, в 90 верстах от Москвы, он собственноручно выковал восемнадцать пудов железа. Возвратясь в Москву, царь посетил хозяина этих заводов иностранца Миллера и потребовал от него платы за работу. В то время рабочему платилось по алтыну с пуда, но смущенный Миллер предложил императору в десять раз больше, говоря, что такому работнику меньше никак нельзя заплатить.

– Не хочу я твоих червонцев, – сказал Петр, – я не лучше других работал, подай мне, что следует.

Получив деньги, государь тотчас отправился в торговый ряд и купил себе новые башмаки, потому что его старые башмаки уже едва держались на ногах от ветхости.

– Вот башмаки, которые я приобрел на трудовую копейку, – хвалился потом великий император, показывая обновку вельможам.

* * *

Однажды корабельный мастер Гур Иванович Гурьев, любимый Петром за исправность и усердие, подал ему бумагу.

– Что это? Челобитная на Сенат?

– Да, государь.

– А знаешь ли ты закон: что бывает тому, кто жалуется на Сенат?

– Знаю: кто просит неправильно, тот подвергается смертной казни.

– И ты все-таки просишь?

– Да, бью тебе челом, государь.

Петр недоверчиво покачал головой.

– Эй, Гур, – сказал он, – возьми назад просьбу, покажи ее знающим людям и посоветуйся с ними, на это даю тебе три дня сроку. Мне будет жаль тебя лишиться.

Через три дня Гурьев опять подает ту же челобитную.

– Казал ты ее знающим? – спросил государь.

– Показывал, и они находят ее правильною.

– Боюсь, Гур, чтобы ты не ошибся; поищи более сведущих, потолкуй с ними подробнее и через три дня скажи мне об этом.

Прошло три дня. Гурьев, несмотря на сомнение царя, подал свою просьбу снова. Петр принял ее, но заметил:

– Дай Бог, чтобы ты был прав.

Дело Гурьева состояло в том, что его сосед, знатный и богатый человек, завладел частью его земли. Дело прошло все инстанции и наконец было прослушано в Сенате. Сенат по знакомству решил дело в пользу противника Гурьева.

Государь рассмотрел жалобу последнего, призвал обер-секретаря со всем делом и, проработав над ним ночь, нашел Гурьева правым.

– Чего ж ты смотрел? – разгневался царь на докладчика.

– Виноват, государь, ошибся, – дрожа всем телом, ответил тот.

– Ошибся, так я тебя вразумлю!

И царь вразумил обер-секретаря Сената традиционной дубинкой.

Назначен был пересмотр дела на следующий день. Вразумленный обер-секретарь прямо от государя, несмотря на поздний час, бросился к старшему сенатору, князю Якову Федоровичу Долгорукову, тоже подписавшему неправильное решение. Долгоруков, в свою очередь, рассмотрел дело, нашел ошибки и наутро вместе с ним приехал в Сенат.

Приехал государь и тотчас же приказал подать дело Гурьева. Долгоруков подошел к царю и доложил, что дело истца правильное, что Сенат решил его не по совести и что сам он подписал дело у себя на дому, так как по нездоровью в заседании не участвовал, а подписал, доверившись честности своих сотоварищей. В заключение он просил государя простить ему неумышленную вину.

Петр, ничего не отвечая, велел перерешить дело: Гурьеву вернуть отнятое да отобрать от соперника в его пользу столько же земли и пятьдесят душ крестьян; с обер-секретаря и сенаторов по 200 рублей с каждого взыскать штрафу в пользу госпиталей. Царская резолюция заканчивалась так:

«Так как по закону тому, кто будет неправильно жаловаться на Сенат, назначена смертная казнь, то и сенаторы за неправое решение подвергаются той же казни, от которой он не может их избавить, если их не простит Гурьев».

По выходе из Сената Петр увидел Гурьева, ожидавшего у крыльца решения, и, потрепав его по плечу, сказал шутливо:

– Поди домой и ешь щи с чесноком.

Сенаторы были поражены приговором государя, думали, рядили и ничего иного придумать не могли, как призвать Гурьева и просить у него прощенья.

Долгоруков послал за ним собственную одноколку. Недоумевающий Гурьев вошел в парадную залу в доме князя и был еще более поражен, когда важные вельможи-сенаторы окружили его и с поклонами стали упрашивать отпустить им всю вину

Растерявшийся Гурьев кланялся на все стороны и каждому порознь несвязно лепетал:

– Бог проспит, ваши сиятельства и ваши превосходительства.

Сенаторы одарили Гурьева за снисхождение подарками, а князь Долгоруков поехал доложить государю.

– Хорошо, – сказал Петр, – счастливы вы, что попали на доброго человека, а то я показал бы вам, как нужно поступать с теми, которые, вместо того чтобы быть примером правосудия, сами его нарушают.

Потом государь послал за Гурьевым. Думая, что царь прогневался на него за прощение сенаторов без его воли, Гурьев, войдя к царю в кабинет, упал на колени.

– Виноват, государь, я их простил! – воскликнул он тоном раскаяния.

– Не о том речь, – засмеялся Петр, – что простил да как простил? Не грозили ли они тебе, если не простишь?

Гурьев подробно передал сцену в доме Долгорукова. Петр очень смеялся, обласкал Гурьева и отпустил домой.

* * *

Адмиралтейская коллегия опубликовала однажды вызов на торги подрядчиков для поставки необходимых Адмиралтейству материалов. Явилось много соискателей, но к концу торгов конкурентов осталось только трое, которые наперебой старались удержать подряд за собою.

Один из них объявил, что возьмет по десять копеек с рубля, другой нашел возможным взять только пять копеек, а третий вызвался «токмо для ради усердия и ревности» к государю поставить подряд без барышей, в надежде, что впредь оставлен не будет.

Коллегия доложила о таковых предложениях императору.

Петр положил следующую резолюцию:

– Отдать тому, который требует по гривне за рубль; другому отказать, понеже пяти копеек не из чего трудиться; а третьего аки плута отдать на два месяца на галеру, сказав ему, что государь побогаче его.

* * *

В молодости Петр Великий воспитывался у образованного по тогдашнему времени дьяка Зотова и ученого иностранца Циммермана. Затем всю жизнь свою он не переставал работать и приобретать полезные знания. Однако не раз у него вырывались горькие сожаления по поводу того, что в молодые годы учение его не было направлено, как должно, и что он не имел случая основательно изучить хотя бы одну науку.

Тщательно следил поэтому великий государь за образованием своих дочерей Анны и Елизаветы, часто заходил в их комнату и присутствовал на уроках. Он делал замечания, поощрял молодых царевен, хвалил их за успехи.

Он любил повторять:

– Я лучше желал бы не иметь на руке ни одного пальца, нежели остаться без учения в молодости. Я ежедневно вижу, чего мне недостает и чему бы в юности я мог научиться! Впрочем, – добавлял он, – учение полезно только умному человеку, дураку же излишнее учение не приносит ничего, кроме вреда. И не приведи Господь, когда такому ученому дураку вдруг достается власть!..

* * *

Как-то кум и денщик Петра Великого Афанасий Данилович Татищев сильно прогневал государя неисполнением какого-то приказания. Петр велел наказать его батожьем перед окнами дворца. Офицер, которому было поручено исполнение экзекуции, приготовил все, что следовало, расставил барабанщиков и ждал только прихода виновного. Но Татищев медлил, рассчитывая, авось гнев государя пройдет. Однако дольше откладывать уже было нельзя, и он тихонько поплелся вокруг дворца к ожидавшим его барабанщикам. По дороге встретился ему писарь кабинета его величества, некто Замятин. У Татищева вдруг мелькнула блестящая идея поставить под батоги вместо себя Замятина.

– Куда ты запропастился?! – крикнул он, сделав вид, будто давно его ищет.

– А что?

– Государь тебя уже несколько раз спрашивает и страшно гневается. В чем ты провинился?

– Не знаю, – с трепетом ответил Замятин.

– Ну, это твое дело. Мне велено только тебя найти. Пойдем скорее.

И повел его к барабанщикам. Государь, увидев в окно Татищева, крикнул экзекуторам:

– Раздевайте!