Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– Что мне царский портрет, плюю я на него! – орал Иванов, очевидно не сознавая, что мелет его язык.

Его, конечно, немедленно препроводили в «теплое» место. Дело приняло скверный оборот– оскорбление величества, и о нем сочли необходимым доложить императору Николаю Павловичу. Но тот только рассмеялся и сказал:

– Объявите Иванову, что я тоже на него плюю, и отпустите его.

– Ну что, доволен ты Анною? – спрашивал император Николай I одного из своих офицеров, которому только что дал орден.

– Сам я доволен, ваше величество, – ответил офицер, – да Анна очень скучает по Владимиру.

– Это ничего, – сказал император, – пусть поскучает подольше, больше будет радости при свидании.

* * *

Однажды государю Николаю Павловичу попался едущий на извозчике пьяный драгун. Сначала пьяный сильно смутился, но потом оправился и, вынув из ножен саблю, салютовал императору.

– Что это ты делаешь, драгун? – спросил император укоризненно.

– Пьяного драгуна на гауптвахту везу, ваше величество! – доложил драгун.

Находчивость драгуна понравилась Николаю, он выдал ему пять рублей и велел ехать домой.

* * *

Во время Крымской войны государь Николай I, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищением, в разговоре с наследником выразился так:

– Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.

* * *

Очевидцы рассказывают такой случай. Как-то государь Николай I приказал князю Волконскому принести к нему из кабинета самую дорогую табакерку. Тот пошел и выбрал первую попавшуюся, подешевле… Государю показалась она довольно бедна.

– Дороже нет, – отвечал Волконский.

– Если так, делать нечего, – отвечал государь, – я хотел тебе сделать подарок, возьми ее себе.

* * *

В 1847 году была учреждена по всей России должность губернских и уездных ловчих, иначе говоря – охотников и егерей.

Дело в том, что под Москвой появилось много волков, которые иногда забегали даже на улицы города. Генерал князь Щербатов, известный не только своей храбростью, но и простотой, попросил позволения у императора Николая I «учредить облавы для прогнания волков в другие смежные губернии».

Николай Павлович, получив такое донесение, рассмеялся и сказал:

– Этак он, пожалуй, своими облавами догонит волков до Петербурга.

После чего и были учреждены должности ловчих для отстрела и уничтожения хищников.

* * *

В начале 1830-х годов, возвращаясь из Москвы, государь Николай Павлович остановился на несколько дней в Твери, ожидая пока пройдет ледоход на Волге, чтобы продолжить путь. Поставщиком для стола государя и его свиты был местный купец-богач, который в итоге подал такой счет, что удивил всех.

– Неужели у вас все так дорого? – спросили купца.

– Нет, слава Богу, такие цены только для государя. Нельзя же ему продавать как обыкновенному обывателю.

Эти слова донесли императору. Он пожелал лично видеть поставщика и спросил его:

– Так ты думаешь, что с меня надо брать как можно дороже?

– Так точно, ваше величество, – ответил купец. – Можно ли равняться в чем-нибудь с вашим величеством нам, грешным рабам? А у нас в торговом деле так заведено, что цена назначается по покупателю…

– Ты, пожалуй, и прав отчасти, но хорошо, что не все в России думают так, как ты. У вас в Твери даже мне жить было бы не по карману.

Счет был оплачен, и Николай Павлович в Твери никогда больше не останавливался.

* * *

В Петергофе в николаевское время проживал старик по прозвищу Нептун. Это был отставной корабельный смотритель и настоящая фамилия его была Иванов. Но кто-то назвал его однажды Нептуном, так за ним кличка эта и осталась.

Однажды Николай I проезжал по Петергофу и увидел, что корова забралась в цветочные клумбы на государевой даче и щиплет там траву. Беспорядок! О чем думает Нептун?

– Нептун!

Нептун вырос как из-под земли и вытянулся во фронт.

– Нептун! Твои коровы в моем огороде ходят, – заметил строго государь. – Смотри, под арест посажу!

– Не я виноват, – угрюмо ответил Нептун.

– Кто же?

– Жена.

– Ну, ее посажу!

– Давно пора, ваше величество!

* * *

Русский хирург Христиан Яковлевич Гюббенет, прославившийся во время Крымской войны 1853–1856 годов, имел брата– киевского полицмейстера, с которым у него были весьма натянутые отношения. Когда император Александр II вскоре после коронации приехал в Киев, ему в числе других профессоров университета представили и Гюббенета.

– А, так это ты брат здешнего полицмейстера? – рассеянно спросил император.

– Нет, ваше величество, – отрезал Гюббенет. – Это не я – его брат, а он – мой.

* * *

Немало позабавил императора Николая Павловича один солдат своей не лишенной остроумия выдумкой. Государь встретил его на Вербной неделе, в те дни, когда в Петербурге идет уличный торг и совершаются массовые гулянья «на вербе». Солдат что-то нес в узелке и спешил. Государь остановил его, полюбопытствовал, куда он идет, что несет, и узнав, что солдат несет продавать «на вербе» собственного изделия табакерки, пожелал их видеть. На табакерках оказался довольно сносно нарисованный портрет Наполеона I. Николай Павлович спросил, почему же он не поместил портрета своего императора. Солдат сказал, что своему тут быть не годится, и, показывая табакерку, сделал такого рода объяснение:

– Когда хотят понюхать табачку, то, первое дело, хлопают по крышке, стало быть, по носу французскому королю. А как понюхал человек, сейчас он должен чихнуть, а чихнул – все равно что здоровья пожелал: здравия желаем, мол, ваше императорское величество. И вот, извольте посмотреть, на этой стороне, внутри, вашего величества портрет.

На внутренней стороне крышки был другой портрет, также совсем неплохой, императора Николая. Государь купил у солдата несколько табакерок, заплатил ему по-царски и потом со смехом показывал и дарил эти табакерки нескольким лицам, рассказывая им о смышленом солдате.

* * *

Однажды император Николай I, встретив на улице французского актера Берне, разговорился с ним. Когда они простились и разошлись, Берне мгновенно попал в канцелярию обер-полицмейстера, потому что, не понимая по-русски, не мог ничего объяснить квартальному, который его допрашивал, по какому случаю государь остановил его. Дело, конечно, разъяснилось, и француза выпустили с извинениями, но с тех пор он начал так явно и видимо избегать встречи с государем, что тому это кинулось в глаза, и он потребовал объяснений: «Что, дескать, вы от меня бегаете?»

– Государь, – отвечал артист, – беседовать с вами честь великая, но в то же время и небезопасная: я за это отменное удовольствие один раз уже просидел полдня в полиции и больше не желаю.

Обер-полицмейстеру, когда дело разъяснилось, конечно, досталось за излишнее рвение его подчиненных.

* * *

Однажды на маневрах одной армией командовал император Николай! а другой– генерал Витт. Последний вдруг почему-то начал отступление.

– Не понимаю, что это значит, – недоумевал государь. – Его положение гораздо благоприятнее моего!

– Ваше величество, – сказал бывший с ним А. П. Ермолов, – генерал Витт, быть может, сбился с толку и принял маневры за настоящее сражение.

* * *

Суровый кавказский герой А. П. Ермолов иногда отпускал очень острые словечки. Так, когда он был еще командиром какой-то артиллерийской части, случилось, что он попал на смотр к знаменитому А. А. Аракчееву, и тот, найдя лошадей в плохом теле, грубо заметил Ермолову, что от этого, т. е. от состояния, в каком находятся вверенные ему кони, зависит вся его репутация.

– Знаю я, – мрачно ответил Ермолов, – что репутация человека часто зависит от скотов.

* * *

Деспотичная и хитрая Настасья Федоровна Минкина, сожительница графа Аракчеева, для произведения большего впечатления на своего господина прославила себя колдуньей таким образом.

Призвала она к себе лично ей известного солдата того полка, смотр которого Аракчеевым был назначен на другой день, и говорит ему:

– Хочешь быть в отставке?

– Как, матушка, не хотеть…

– Ну так вот что я тебе скажу: вашему полку завтра имеет быть смотр самим графом Алексеем Аракчеевым. Ты заряди свое ружье пулей и смело стой в рядах. Когда граф станет осматривать ружья и увидит твое ружье заряженным, то спросит: «Для чего ты зарядил?» А ты ответь: «Вас убить хотел».

Солдат от испуга наотрез отказался от такого страшного способа получить отставку.

– Да ты не бойся, – успокоила его Настасья Федоровна, – я ручаюсь, что будешь отставлен.

После различных увещеваний Минкиной и твердо веруя в ее влияние на графа, солдат согласился на эту рискованную проделку.

На другой день, когда Аракчеев был уже готов отправиться на смотр, Настасья Федоровна проговорила тоном предсказательницы:

– Берегись, тебя сегодня на смотру убьют!

– Что? – трусливо переспросил граф. – Откуда ты это знаешь?

– Я тебе предвещаю! – загадочно ответила Минкина.

– Вздор! – сердито процедил сквозь зубы Аракчеев и отправился на смотр, где прежде всего велел скомандовать к осмотру ружей. Пророчество Минкиной, однако, у него не выходило из головы и страшно его тревожило.

Окинув быстрым взглядом солдатские ружья, граф видит, что у одного солдата шомпол в ружье торчит выше обыкновенного.

– Что, у тебя ружье заряжено? – спросил Аракчеев, побледнев и злобно сверкая глазами.

– Точно так, ваше сиятельство, – ответил солдат, дрожа всем телом.

– Для чего?

– Хотел вас убить!

Весь полк всполошился. Солдата арестовали, граф же, не окончив осмотра, уехал домой и прямо пошел к Минкиной.

– Ты правду сказала, – проговорил он, – меня солдаты хотели убить, но Бог не допустил этого злодеяния.

Аракчеев рассказал ей все подробности. Когда он кончил, Настасья Федоровна спросила его:

– А что ты хочешь сделать с провинившимся?

– Разумеется, предать суду…

– Не делай этого, – таинственно посоветовала Минкина, – нехорошо будет… Лучше ты прости его за откровенность и дай отставку

Аракчеев под впечатлением ее только что совершившегося предсказания так и поступил; не подвергая никакой ответственности, дал солдату полную отставку

Этот ловко обдуманный случай прославил Минкину колдуньей, чем она впоследствии успешно и пользовалась.

* * *

Аракчеев терпеть не мог взяток и подношений и в этом смысле не щадил никого, даже своих преданных слуг. Раз, в приемный день Аракчеева, явившиеся к нему для представления генералы и другие важные лица с удивлением увидели на дверях кабинета, выходивших в приемную, прибитый лист бумаги, на котором крупными буквами было написано следующее:

«Я, Влас Власов, камердинер графа Алексея Андреевича Аракчеева, сим сознаюсь, что в день нового года ходил с поздравлением ко многим господам и они пожаловали мне в виде подарков…»

Тут значилось поименно, кто и сколько дал денег Власову, а затем он изъявлял свое раскаяние и обещался впредь не отлучаться за милостыней!

* * *

Встретив во дворце известнейшего остряка николаевских времен князя А. С. Меншикова, Ермолов остановился и разговорился с ним. Меншиков, взглянув в зеркало, заметил, что у него появилась борода, которой он два дня не брил.

– Чего же ты, – сказал ему Ермолов, – высунь язык, да и побрейся!

* * *

Упомянутый князь А. С. Меншиков бесспорно занимает первое место среди русских остряков. Его выходки и чрезвычайно метки, и злы, и многочисленны. Очень возможно, что многое, что приписывалось ему, принадлежало другим, но так как за ним прочно установилась репутация остроумца, то его авторство трудно и оспаривать.

Он недолюбливал знаменитого строителя Николаевской железной дороги графа Клейнмихеля и не раз удачно прохаживался на его счет. Так, однажды он посадил к себе на плечи мальчика по имени Михаил, и когда его спрашивали, что ему за фантазия пришла таскать на шее груз, он отвечал по-немецки, что «маленький Миша (по-немецки «кляйн Михель») теперь у всех на шее сидит».

* * *

Когда Меншиков узнал, что статс-секретарю Позену пожалована в 1844 году табакерка, осыпанная бриллиантами и с портретом государя, он сказал во дворце:

– Это для того, вероятно, чтобы видеть ближе, что делается в кармане Позена.

* * *

Не было пощады и министру финансов графу Канкрину, с которым он также не дружил.

Граф Канкрин в свободные минуты любил играть на скрипке, и играл очень недурно. В 1843 году знаменитый пианист Лист восхищал петербургскую публику своим выдающимся талантом.

Государь после первого концерта спросил Меншикова, нравится ли ему Лист.

– Да, – ответил он, – Лист хорош, но, признаюсь, он мало действует на мою душу.

– Кто же тебе больше нравится? – опять спросил император.

– Мне больше нравится Канкрин, когда он играет на скрипке.

* * *

Будучи морским министром, Меншиков как-то осматривал приготовленные к отплытию пароходы. На одном из них он увидал матроса, несущего дрова.

– Для чего это? – спросил князь.

– Топить пароход, ваша светлость, для графа Канкрина.

– Э, братец, – сказал с усмешкою князь, – ты лучше топи его, когда граф сядет.

* * *

Насчет министра государственных имуществ графа Киселева Меншиков острил часто и много.

В 1848 году Николай Павлович, разговаривая о том, что на Кавказе остаются семь разбойничьих аулов, которые для безопасности нашей было бы необходимо разорить, спрашивал, кого бы для этого послать на Кавказ. Князь Меншиков, не сочувствовавший реформам Киселева, которого он обвинял в причинении материального ущерба государственным крестьянам, поспешил ответить:

– Если нужно разорить, то лучше всего послать графа Киселева: после государственных крестьян семь аулов разорить ему ничего не стоит.

* * *

На Мойке против дома, где жил Киселев, был построен перед Пасхой балаган, в котором показывали панораму Парижа.

– Что ж тут строят? – кто-то спросил у Меншикова.

– Это будет панорама, – ответил он, – в которой Киселев станет показывать будущее благоденствие государственных крестьян.

– Ты что ни говори, – улыбнувшись, отвечал государь Николай Павлович, – а надобно согласиться, что Москва наша истинно православная, святая.

– И даже с тех пор, как Закревский ее градоначальник, – сказал Меншиков, – она может назваться и великомученицей.

* * *

Во время Крымской войны командование армией князю Меншикову не удавалось, но ум его не мог и здесь не обозначиться.

В одной из первых стычек наших войск с неприятелем казак притащил пленного французского офицера на аркане.

Этот офицер, явившийся к князю, жаловался, что казак бил его плетью.

Князь обещал строго взыскать с виновного. Потребовав к себе казака, Меншиков расспросил его, как было дело.

Донец рассказал, что офицер во время битвы три раза стрелял в него из пистолета, но ни разу не попал, что за это он накинул аркан на плохого стрелка и притащил его к себе, точно дал ему столько же ударов плетью, сколько раз тот прицелился.

Князь расхохотался. Пригласил к себе пленного офицера, при нем, обращаясь к казаку, Меншиков начал делать строгий выговор, объясняя ему, что он обязан уважать и пленных офицеров. Все это князь говорил ему на французском языке, и казак, ничего не понимая, только моргал глазами. С гневом подав знак рукою, чтобы казак вышел вон, князь обратился к пленному и спросил, доволен ли он решением.

Французский офицер низко кланялся и не находил слов благодарить князя.

По удалении пленного Меншиков снова потребовал казака, благодарил его уже по-русски за храбрость и ловкость и наградил его орденом.

* * *

В ту войну интендантское управление отличалось такими безобразными беспорядками, что вынудило князя Меншикова во время самого боя назначить следствие.

Глядя на слишком осилившего нас неприятеля, кто-то спросил у него:

– Неужели нет возможности избавиться от англичан?

– Есть! – ответил Меншиков.

– Какая же? – радостно воскликнул собеседник, полагая, что у князя созрел какой-нибудь новый верный план боя.

– Для быстрого уничтожения неприятельских войск есть положительное средство: стоит заменить их интендантскую часть нашей.

* * *

Вместо уволенного в начале 1850 года по болезни министра народного просвещения графа Уварова назначен был министром бывший его товарищ князь Ширинский-Шихматов, а на его место определен А. С. Норов, безногий. Ни новый министр, ни товарищ его не славились большим умом и сведениями по предмету просвещения. Князь Меншиков, узнав об этом назначении, сказал:

– И Прежде просвещение тащилось у нас, как ленивая лошадь, но все-таки было на четырех ногах, а теперь стало на трех, да и то с норовом.

* * *

Во флоте, во время управления морским министерством князя Меншикова, служил в экипаже генерал, дослужившийся до этого чина, не имея никакого ордена.

В один из годовых праздников все чины флота прибыли к князю для принесения поздравления, в том числе был и означенный генерал. Приближенные князя указали ему на этого генерала как на весьма редкий служебный случай, с тем, чтобы подвигнуть князя к награде убеленного сединами старика; но Меншиков, пройдя мимо, сказал:

– Поберегите эту редкость!

* * *

Когда скончался митрополит Серафим, император Николай Павлович говорил, что не может решить, кого поставить в преемники почившему.

– Ваше величество, – посоветовал Меншиков, – назначьте митрополитом графа Клейнмихеля, ведь он только духовных должностей еще и не занимал.

* * *

Николай I подарил Клейнмихелю роскошную трость с рукоятью, усыпанною драгоценными каменьями. Все, конечно, поздравляли его с монаршею милостью. Меншиков тоже поздравил, но нашел награду малою.

– На месте государя, – говорил он, – я не пожалел бы для вас и ста палок.

* * *

В Петербурге жило три брата Бабаковых, из которых один славился своим чванством, другой был отчаянный игрок, а третий – враль и хвастун. Меншиков говорил про них:

– Вот три братца! Один надувается, другой продувается, а третий других надувает.

* * *

– Вот и еще один баснописец скончался! – говорил Меншиков, когда умер русский военный историк А. И. Михайловский-Данилевский.

Этот писатель был человек очень осторожный. Он в своих исторических трудах тщательно превозносил тех генералов, от которых чаял себе протекции. Он написал историю Отечественной войны 1812 года и военную историю последующих годов – 1813-го и 1814-го – последних годов наполеоновской эпохи. В середине 40-х годов он заканчивал новое издание своего труда, а в это время тогдашний военный министр Чернышев был командирован на Кавказ, и предполагали, что он там будет оставлен главнокомандующим, а на его место министром назначат Клейнмихеля. Меншиков, зная, что новое издание книги Михайловского-Данилевского уже заканчивается, говорил:

– Михайловский книгу свою уже закончил и перепечатывать, конечно, не станет; он просто напишет в предисловии, что все, что в книге сказано о князе Чернышеве, относится к Клейнмихелю.

* * *

Графу Клейнмихелю приписывается неимоверный выговор, сделанный им (говорят, что совершенно официально, на бумаге) инженерному генералу Кербедзу. Строили мост через Неву и при забивке свай тратили массу времени на работу. Кербедз придумал машинное приспособление, при котором забивка свай много ускорялась и удешевлялась, и представил модель и описание. Вот за этот-то подвиг изобретательности он и получил нагоняй: ему поставили на вид, зачем он не изобрел этой машины до начала работ, к чему медлил и тем ввел казну в огромные убытки и траты.

Клейнмихель приехал в школу гардемаринов в экзаменационный день. Захотел он самолично проверить знания великовозрастных учеников и вызывает по алфавиту наудачу какого-то рослого и здорового детину, который чрезвычайно смело и развязно полез за билетом.

На билете значилось: «Лютер и реформация в Германии». Клейнмихель приготовился слушать. Гардемарин откашлялся и, встав в непринужденную позу, начал:

– Лютер был немец…

После небольшой паузы Клейнмихель его спрашивает:

– Ну и что же из этого?

– Хотя он был и немец, но умный человек… Клейнмихель моментально вспылил и крикнул:

– А ты хотя и русский, но большой дурак!..

* * *

Когда Чернышев и статс-секретарь Позен были командированы на Кавказ, Меншиков говорил:

– Отправились наши новые аргонавты в Колхиду. Пожалуй, Чернышеву и удастся найти там золотое руно, только обстрижет его не он, а Позен.

* * *

Когда министром финансов был назначен Брок, Меншиков сказал:

– Вот и ко Броку (к оброку) довелось прибегнуть; оплошают наши финансы.

* * *

Граф Закревский при назначении его генерал-губернатором в Москву был пожалован орденом Андрея Первозванного, а у него не было еще ни анненской, ни александровской ленты. В то время в цирках отличалась вольтижерка Можар, совершавшая изумлявшие всех прыжки через ленты.

– Что же удивительного, – говорил Меншиков, – что молодая и здоровая вольтижерка прыгает через одну ленту? Вот Закревский, старый человек, перепрыгнул сразу через две!

* * *

Когда отчеканили медаль за венгерскую кампанию с надписью: «С нами Бог», австрийцам, союзникам русских, за их вероломство и трусость Меншиков предлагал выдать медаль с надписью: «Бог с вами».

* * *

Барон Боде, строитель Кремлевского дворца в Москве, по окончании постройки получил множество наград: орден, чин, камер-юнкерство, деньги и т. д. Меншиков сказал тогда по этому поводу:

– Это правильно, так и следует. Сперанский составил один свод – Свод законов, а Боде сколько сводов-то наставил! Сперанскому и была одна награда, а Боде – несколько.

* * *

Увидав министра народного просвещения Норова, шедшего с какой-то дамой, Меншиков сказал:

– Коней с норовом я видывал много раз, но даму с норовом вижу в первый раз в жизни.

* * *

Однажды император Николай I в сопровождении блестящей свиты посетил Пулковскую обсерваторию, но совершенно внезапно. Директор Струве, никак не ожидавший высочайшего посещения, ужасно смутился и сделал такое движение, как будто хотел спрятаться за громадный телескоп обсерватории.

– Что же это он? – проговорил государь, заметив его замешательство.

Тогда Меншиков, указывая на окружавших придворных, украшенных множеством орденов, сказал:

– Он, должно быть, испугался, увидав всю эту кучу звезд не на своих местах.

* * *

Кавказский генерал Едлинский в конце своей служебной карьеры был назначен к фельдмаршалу Барятинскому. Тот, принимая его при представлении, сказал ему ласково и шутя, что теперь он устраивается «на покой», как говорят про престарелых архиереев.

– У меня и умрешь! – заключил Барятинский.

– Ваше сиятельство, – отвечал Едлинский, – я никогда вперед начальства не суюсь!

Однако же на этот раз «сунулся», то есть умер раньше Барятинского.

* * *

Когда генералам дали новую форму – красные панталоны, – Едлинский сказал:

– То, бывало, прежде отличали генералов по головам, а теперь их станут отличать по ногам.

* * *

Проводя какую-то новую финансовую реформу, граф Канкрин услышал довольно обычное, даже и в наше время свирепствующее возражение: «Что скажет Европа?».

– Эх, господа, – отвечал на это Канкрин, – у нас обычно только и разговору, только и беспокойства о том, что скажет Европа! Россия что скажет, вот для нас что важно!

* * *

Однажды Канкрин доложил Николаю I, что в некотором новом, только что тогда изданном законе оказывается много неудобств и пробелов. Государь возразил, что закон обсуждался в Государственном совете, что сам Канкрин участвовал в его обсуждении; зачем же он тогда молчал?

– Ваше величество, – отвечал Канкрин, – ведь это рассматривание закона в совете было подобно охоте на бекасов. Статьи и параграфы летели во все стороны, именно как бекасы. Ну, конечно, что успел, так сказать, подстрелить на лету, то и подстрелил, а остальное так и пронеслось мимо!

* * *

Стремясь осадить гордых панов, граф Дмитрий Гаврилович Бибиков стал запрещать ездить четверней и шестерней. Однажды спесивый князь Ч-ский приехал к Бибикову с визитом умышленно на шестерке цугом с невозможно пышными жокеями, гайдуками и т. п. Бибиков, чтобы его проучить, заставил его прождать в приемной около получаса. Когда Бибиков наконец появился, гордый пан с язвительной улыбкой произнес:

– Мой визит длился так долго, что не смею больше обременять своим присутствием ваше превосходительство.

На это Бибиков спокойно и вежливо отвечал:

– Не смею задерживать пи вас, ни вашу шестерку.

* * *

Бибиков терпеть не мог неразборчивых подписей на официальных бумагах.

«Душа человека сказывается в его подписи», – говаривал он и, подписываясь четко, требовал того же от своих подчиненных, преследовал их нещадно за «крючкотворство». Однажды Бибикову подали какой-то рапорт одного из чиновников края. Вместо подписи исправника виднелся какой-то чрезвычайно художественный крючок. Бибиков нахмурился.

– Послать жандарма привезти немедленно исправника (такого-то) уезда, – приказал он правителю канцелярии.

– Слушаю, ваше превосходительство.

Жандарм летит в отдаленный уезд губернии. Исправник чуть не упал в обморок. Прощается навеки с семьей, плачет. Жандарм сажает его в кибитку и скачет в Киев.

На третий день приехали в Киев и прямо к генерал-губернаторскому дому. Докладывают Бибикову, тог приказывает ввести исправника. Несчастный входит еле жив. Бибиков подзывает его к столу и показывает ему его рапорт:

– Это ваша подпись?

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – едва в силах выговорить исправник.

– А как ее прочесть? – громовым голосом спрашивает Бибиков.

– Исправник Сидоренко… – шепчет, стуча зубами, исправник.

– А! Сидоренко? Очень хорошо, теперь понимаю… а то я не мог разобрать… Ну, прекрасно, теперь все в порядке, можете ехать домой.

С тех пор не только этот Сидоренко, но и все прочие сидоренки, шельменки и перепенденки отчетливо выгравировывали свои подписи на официальных бумагах…

* * *

Однажды Бибиков, будучи инспектором кавалерии в городе Кременчуге в тридцатых годах, отдал приказ: «До обеда ходить в парадной форме, а после обеда– в обыкновенной». Офицерам это не совсем понравилось. Многие втихомолку стали уклоняться от этого требования и по утрам не носили парадной формы. Однажды, прогуливаясь в восемь часов утра по городу, Бибиков встречает одного ослушника.

– Приказ мой от такого-то числа читали? – накидывается он на него.

– Читал! – бойко отвечает офицер.

– Поняли его?

– Понял.

– Так отчего же вы не в парадной форме?

– Да я уже пообедал.

На другой день Бибиков в приказе указал не час обеда, а именно– 12 часов пополудни. Офицера же этого никакой ответственности не подвергнул.

* * *

Студент Быковский, изрядный кутила и весельчак, однажды в чудный весенний день, после кутежа отдыхал в обществе бутылки, развалясь на траве, на склоне горы, нависшей над Александровскою улицей, возле места, где стоит памятник святому Владимиру. В это время Бибиков поднимался снизу по Александровской улице, и от его зоркого глаза не укрылся студент, валяющийся на траве, в расстегнутом мундире и с бутылкой в руках.

– Эй, студент, сюда! – крикнул Бибиков.

Полупьяный Быковский, не двигаясь, повторил жест Бибикова и, маня его вверх, прокричал:

– Эй, Бибиков, сюда!

Взбешенный неслыханной дерзостью, Бибиков послал казака привести студента. Но пока казак скакал кругом, чтобы подняться на гору, Быковский перелез через ограду Михайловского монастыря, находящегося тут в двух шагах, и спрятался в келье какого-то монаха. Казак вернулся ни с чем…

Через два дня Бибиков встречает Быковского на Крещатике и узнает его. Тотчас Бибиков подзывает околоточного надзирателя и приказывает отправиться с Быковским в университет и передать там приказ посадить студента в карцер на хлеб и воду на три дня. Сказано– сделано: околоточный с Быковским направляются в университет. Но по дороге Быковский, которого полиция отлично знала как кутилу самого невинного типа, уговорил околоточного зайти с ним в ресторан «заговеться перед моим дневным постом», и вот происходит нечто удивительно нелепое: в отдельной комнате оба пьют столько, что околоточный, менее привыкший к пьянству, становится совершенно пьян. Тогда Быковский уговаривает его поменяться с ним костюмами и, сев на извозчика, отвозит околоточного в университет и предлагает приятелям посадить «студента» в карцер по приказу Бибикова.

Конечно, на следующий день околоточный, опомнившись, рассказал, что случилось, и дело кончилось бы для Быковского плохо, но, протрезвившись, он на следующий день явился в университет и сдался в карцер. Это его спасло.

* * *

Однажды Бибиков явился в университетскую канцелярию и, недовольный каким-то найденным им непорядком, вспылил и страшно «разнес» чиновников.

После «разноса» Бибиков направился уже к дверям, когда вдруг услышал странный шорох за одним из шкафов. Бибиков остановился, взглянул в шкаф и увидел там чиновника, который, чувствуя грозу, предпочел спрятаться.

– Ты что за птица? – грозно окликнул его Бибиков.

– Сорока, ваше превосходительство, – отвечал тот.

У Бибикова весь гнев пропал: «Как так сорока?»

Оказалось, что действительно фамилия спрятавшегося чиновника-хохла была Сорока.

* * *

В бытность Бибикова казначеем министерства финансов приемную его всегда наполняла масса просителей. Он был очень доступен. На одном из таких приемов из толпы просителей выдвинулась вперед пожилая женщина мещанского типа и начала целовать его в щеку.

– Батюшка ты наш родной… сокол ясный… солнышко красное… родимый.

– Да что вы, что вы, что вам угодно? – спросил смущенный казначей.

– Милый мой… ангел… благотворитель… помоги ты мне в нужде и заставь за себя молить Бога…

– Да в чем дело? Объясните скорее.

– Желанный наш… Говорят, ты поставлен давать казенные деньги взаймы. Помоги мне, из сил выбилась с иголкой и решилась швейную машинку купить. Одолжи мне 25 рублей казенных взаймы, и видит Бог, родной мой, я тебя не обману, выплачу по чести… с процентом.

– Взаймы, голубушка, не даю, а вот так подарить тебе могу – сказал Бибиков, подавая женщине ассигнацию.

– Ох, ты мой ангел-хранитель, да пошлет тебе Господь… и твоей супруге, красавице ненаглядной.

* * *

Бибиков не был женат и жил одиноко, а потому невольно улыбался болтовне, когда обрадованная просительница не унималась, продолжая:

– …твоей супруге, красавице ненаглядной, дозволь мне, батюшка, пойти к ней и в ножки поклониться.

– Нельзя, матушка, нельзя, она еще почивает, вот тебе десять рубликов еще за мою красавицу-супругу.

* * *

Христофор Иванович Бенкендорф (отец известного шефа жандармов, графа А. X. Бенкендорфа) был очень рассеян. Проезжая через какой-то город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя.

– Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства? – спрашивает его почтмейстер.

– Моя фамилия? Моя фамилия? – повторяет он несколько раз и никак не может ее вспомнить. Наконец говорит, что придет после, и уходит. На улице встречается он со знакомым.

– Здравствуй, Бенкендорф!

– Как ты сказал? Да, да, Бенкендорф! – и тут же побежал на почту.