Текст книги "Остроумие мир. Энциклопедия"

Автор книги: Владимир Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Он повернулся и ушел во внутренние покои, а экзекуторы остались в недоумении, кого же раздевать?

Татищев, видя их замешательство, сказал, указывая на Замятина:

– Что ж вы стали? Принимайтесь!

Беднягу раздели, положили и начали исполнять приказание, а Татищев благоразумно спрятался.

Скоро крики наказываемого надоели Петру. Выглянув из окна, он закричал:

– Полно! – и поехал в Адмиралтейство.

А преступник между тем отправился к Екатерине. Государыня выразила ему свое сожаление по поводу наказания и сказала:

– Как ты дерзок! Забываешь исполнять то, что приказывает государь.

Татищев, не входя в дальнейшее рассуждение, бросился ей в ноги:

– Помилуй, матушка-государыня! Заступись и спаси. Ведь секли-то не меня, а подьячего Замятина.

– Как Замятина? – спросила государыня с беспокойством.

– Так, Замятина! Я, грешник, вместо себя подвел его.

– Что ты наделал! Ведь нельзя, чтобы государь твоего обмана не узнал: он тебя засечет.

– О том-то я тебя и молю, всемилостивейшая государыня! Вступись за меня и отврати гнев его.

– Да как это случилось?

– Ведь под батожье-то ложиться невесело, – отвечал Татищев, стоя на коленях, и рассказал все, что было.

Государыня долго его журила, но обещалась похлопотать.

Из Адмиралтейства государь возвратился очень веселый. Во время обеда Екатерина заговорила о Татищеве и просила простить его.

– Дело уже кончено. Он наказан, и гневу моему конец, – сказал государь.

Надо заметить, что ежели Петр Великий говорил кому-нибудь: «Бог тебя простит», – то уже все забывалось, будто ничего и не было. Этих-то слов и добивалась государыня.

Немного погодя она опять попросила, чтоб государь не гневался на Татищева. Петр промолчал. Она в третий раз заговорила о том же.

– Да отвяжись, пожалуйста, от меня! – сказал наконец государь. – Ну, Бог его простит.

Едва были произнесены эти слова, как Татищев уже обнимал колени монарха, который подтвердил свое прощение. Тогда Татищев признался, что сечен был не он, а Замятин, и в заключение прибавил:

– И ничто ему, подьячему крючку.

Шутка эта, однако, не понравилась государю.

– Я тебе покажу, как надобно поступать с такими плутами, как ты! – сказал он, берясь за дубинку.

Но тут Екатерина напомнила, что он уже именем Божьим простил виновного.

– Ну, быть так, – согласился Петр, останавливаясь, и приказал рассказать, как было дело.

Татищев чистосердечно, не утаивая ничего, все рассказал. Призвали Замятина, и он подтвердил, что все это правда.

– Ну, брат, – сказал ему государь, – прости меня, пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать? Пеняй на плута Афоньку. Однако ж я сего не забуду и зачту побои тебе вперед.

Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком-то преступлении, за которое следовало жестокое наказание, но император решил так, что хотя подсудимый и заслуживает казни, но так как некогда он невинно понес наказание, то и зачесть ему последнее за нынешнее преступление.

* * *

Для Адмиралтейства потребовалась пенька, которую положено было доставлять из внутренних городов. Часть, приходившуюся на Калугу, доставил в Петербург купец Алферов. Браковщик Адмиралтейства, голландец, вздумал сорвать с Алферова хорошую взятку и забраковал пеньку. Как раз в эту минуту в амбар вошел государь и, узнав все происшедшее, стал лично принимать от купца пеньку. Последняя оказалась самого высокого качества. Государь весьма разгневался и обратился к браковщику со словами:

– Бездельник! У нас нет такого хорошего шелку, как эта пенька.

– Да она мне показалась гнилая, – попытался оправдываться голландец.

– А вот мы сейчас на твоей шее испробуем, коли желаешь, – пригрозил Петр.

Голландец, разумеется, отказался. Немедленно же мздолюбивый голландец был уволен со службы и выслан за границу, а Алферов получил искреннюю благодарность царя с поручением передать таковую и своим согражданам.

* * *

Петр прибыл в сопровождении корабельного мастера на корабль «Петр и Павел», который он заложил собственноручно в 1697 году в Голландии. Капитаном корабля был некто Мус, голландец, прежде простой матрос, сумевший понравиться государю и приглашенный им на русскую службу. Осмотрев корабль, Петр обратился к капитану:

– Ну, брат, в войске сухопутном я проходил все чины, позволь же мне научиться и морской службе и затем быть под твоей командой.

Изумленный капитан не знал, что отвечать.

– С какой должности начинают морскую службу? – продолжал государь.

– С каютного юнги, – промямлил бедный Мус, служивший раньше только на частных судах.

– Хорошо. Теперь я заступаю его место, – сказал Петр.

– Помилуйте, ваше величество!..

– Я теперь здесь не ваше величество, я начинающий морскую службу с звания каютного юнги!..

Мус все еще думал, что государь шутит, и крикнул, стараясь попасть ему в тон:

– Ну, так полезай же на мачту и развяжи парус!

Петр немедленно исполнил приказание. Экипаж обомлел, увидев отважность совершенно еще неопытного в морской службе юного царя. Между тем ветер сильно покачивал корабль. Во всякую минуту можно было ожидать несчастья. Все были в каком-то оцепенении, стоя внизу на палубе и глядя, как царь работает наверху мачты.

Наконец, окончив свое дело, Петр благополучно сошел на палубу. Мус дал ему новое приказание:

– Поскорее принеси мне бутылку пива из каюты.

Царь бегом бросился в каюту и вернулся с бутылкой и стаканом.

Тогда Мус взглянул на Петра, призадумался, потом кинул высоко вверх свою шапку и крикнул:

– Да здравствует величайший из царей!

* * *

При возвращении из Англии в Голландию корабль Петра выдержал ужасную четырехдневную бурю. Самые опытные моряки объявили царю, что положение очень опасное.

– Чего боитесь, господа? – отвечал Петр весело. – Слыханное ли дело, чтобы царь русский утонул в немецком море?

* * *

Петр обладал даром узнавать и выбирать людей. Однажды он заметил на часах солдата Преображенского полка. Солдат очень понравился государю и был зачислен им в личные ординарцы. Звали его Александром Ивановичем Румянцевым, родом он был из бедных дворян. Преданностью и смышленостью Румянцев сумел заслужить доверие монарха, был произведен в капитаны и получал нередко весьма серьезные поручения.

Румянцев был очень беден и часто жаловался на это царю, но всегда получал в ответ:

– Подожди.

– По крайней мере объясните мне, ваше величество, что же за причина, что, удостоивая меня вашей доверенности, в то же время заставляете меня стесняться в самом необходимом?

– Надобно научиться терпению, – отвечал государь, – я уже тебе не раз говорил: подожди, и теперь тоже скажу, подожди, пока моя рука развернется, и тогда на тебя посыплется всякое изобилие.

Между тем Румянцев задумал жениться. Многие, предчувствуя, что он пойдет далеко, не прочь были с ним породниться, и один из них предложил Румянцеву жениться на его дочери и давал тысячу душ приданого. Бедняк Румянцев был на седьмом небе от счастья и с восторгом поведал о том Петру, прося согласие на сговор.

– Видел ты свою невесту? Хороша она? – спросил государь.

– Не видал, ваше величество, но говорят, что она недурна и неглупа.

Тут же Румянцев доложил, что будущий тесть дает бал, на котором должен произойти сговор.

– Слушай, Румянцев, – сказал Петр, – балу быть дозволяю, а от сговора удержись; я сам буду на балу и увижу невесту, и если она тебя достойна, то не стану препятствовать твоему счастью.

В назначенный день у отца невесты состоялся бал; гостей было множество, но государь долго не приезжал. Прождав его до десяти часов, хозяева решили, что, видно, царь не приедет, и дали сигнал к танцам. Между тем Петр приехал и смешался незаметно с толпой гостей. Разглядев невесту, он сказал как бы про себя, но так громко, что все слышали:

– Ничему не бывать.

Потом повернулся и ушел с бала. На другой день Румянцев огорченный явился к Петру

– Нет, брат, невеста тебе не пара, – сказал государь, – и свадьбе не бывать. Но не беспокойся: я– твой сват; положись на меня, я найду гораздо лучше. А чтобы далеко не откладывать, приходи сегодня вечером, и мы с тобою поедем туда, где ты увидишь, правду ли я говорю.

В тот же день вечером государь повез Румянцева к графу Матвееву.

– У тебя есть невеста, а я привез ей жениха, – объявил государь хозяину.

Заметив, что гордый боярин оскорбился предложением, царь добавил:

– Ты знаешь, что я его люблю и что в моей власти сравнять его с самыми знатнейшими вельможами. Отныне он жалуется чином бригадира и богатыми волостями.

Пришлось покориться желанию царственного свата, и скоро графиня Марья Андреевна стала супругою Румянцева.

* * *

В числе дворян, отправленных Петром за границу для обучения морским наукам, находился некто Спафириев, при котором неотступно во все время его учения состоял дядька из калмыков, человек умный и способный. Учение не пошло впрок господину, но слуга им воспользовался вполне.

Возвратились в Петербург, государь сам экзаменовал всех возвратившихся и определял каждому должность по успехам. Спафириев почти ни на один вопрос не ответил, а что и знал, то только благодаря подсказу стоявшего сзади дядьки. Государь скоро это заметил и подозвал подсказчика к себе.

– Ты кто такой?

Тот сказал.

– Зачем же ты здесь?

– Да вот, чтобы помочь своему господину, если в чем ошибется.

– Да разве ты что разумеешь?

Калмык рассказал, каким образом он выучился наукам. Царь проэкзаменовал его и остался доволен. Он тут же записал дядьку-калмыка мичманом во флот, а его бардна под его команду простым матросом.

Впоследствии калмык этот дослужился до контр-адмиральского чина и прозывался Калмыковым.

* * *

Вернувшись из Западной Европы, Петр на первом же торжественном приеме в Преображенском стал сам резать боярские бороды и укорачивать боярские кафтаны.

Патриарх упрекнул Петра, сказав ему:

– Ты русский царь, а дома ходишь в иноземной одежде.

– На это Петр грубо ответил:

– Чем заботиться о моих портных, думай лучше о делах церкви.

Надо, впрочем, внести ясность в вопрос о резании бород. Почему это вызывало столь ожесточенное сопротивление в русском народе? Дело, оказывается, обстояло гораздо сложнее, и сопротивление было столь ожесточенным вовсе не потому, что народ был упрям в своих привычках и погряз в косности. В ту эпоху все нормальные и полноценные мужчины не брили усов и бород, а с бритыми лицами ходили исключительно пассивные педерасты, которые изображали из себя женщин даже и внешне. Так что бритый мужик попадал как бы, говоря современным языком, в категорию «опущенных».

* * *

В числе средств, которыми Петр преследовал остатки старомосковской рутины, существовали кроме беспощадно строгих наказаний еще и сатирические. Известно, например, одно из таких средств, носящее название «выкуп бороды».

Каждый раз, когда в столице давались официальные маскарады, в числе масок непременно фигурировал Нептун с длинной натуральной бородой, отращиваемой специально для этой роли по особому царскому указу.

К концу маскарада Нептун обязан был продавать свою бороду, а в покупке ее должны были участвовать все гости, не исключая дам. Каждый подходил и припечатывал к злополучной бороде морского бога сургучом сколько хотел червонцев. Тут же стоял один из гвардейских капитанов, который записывал, кто и сколько заплатил за бороду. Список представлялся государю, а потому никто на червонцы не скупился. Когда торг заканчивался, Петр собственноручно брал ножницы и лишал Нептуна его украшения. Впрочем, последний едва ли бывал в претензии, так как все припечатанные червонцы перемещались в его карманы.

* * *

Крюков канал в Петербурге был прорыт при императоре Петре I и название свое получил благодаря следующему обстоятельству. Петр Великий, покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства. Таким образом, был отправлен за границу некто Никитин, подававший надежды художник.

Возвратясь на родину, в Петербург, Никитин очень бедствовал, так как общество не понимало его картины, покупателей не являлось. Узнав о невеселом положении художника, Петр I повелел ему явиться во дворец с произведениями своей кисти.

Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Несколько произведений тотчас же было куплено за ничтожную сумму. Тогда Петр объявил, что остальные он продает с аукциона. Одна была продана за двести, другая за триста.

Осталась непроданной одна картина, и государь сказал:

– Ну, господа, эту картину купит тот, кто меня больше любит.

– Даю пятьсот! – крикнул Меншиков.

– Восемьсот! – крикнул Головин.

– Тысячу! – накинул Апраксин.

– Две! – перебивает Меншиков.

– Две с половиной тысячи! – закричал Балакирев, тоже присутствовавший на аукционе.

– Три тысячи! – сказал дородный дворянин Крюков.

Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал и сказал, что в награду за поддержку художника Никитина канал, прорываемый в Петербурге, будет называться именем Крюкова.

* * *

5 ноября 1704 года Петр заложил в Петербурге Адмиралтейскую верфь. При заложении находившийся в русской службе голландец, якорный мастер, представил государю одного из своих русских учеников как наиболее способного, объявил его своим подмастерьем и просил о прибавке ему жалованья. Государь ничего не имел против прибавки, но просил мастера последить еще за новым подмастерьем, чтобы вполне убедиться в его умении.

Через некоторое время подмастерье сам подал государю просьбу об обещанной прибавке. Петр милостиво принял просьбу, но, прочитывая ее, увидел, что подмастерье, хвалясь своим искусством в ковке якорей, прибавлял, что теперь государь не имеет нужды в голландце-мастере и может ему отказать и таким образом сберечь платимое ему большое жалованье.

Великий государь считал неблагодарность одним из самых презрительнейших пороков и потому сильно прогневался на просителя, бросил бумагу ему в лицо и грозно сказал:

– Негодный человек! Это ли твоя благодарность твоему добродушному мастеру и благодетелю, который не только тебя обучил, но еще и мне столь усердно одобрял и просил о прибавке жалованья? Никогда я его не отпущу из моей службы, покамест сам он от нее не откажется. А тебе, неблагодарный раб, не скоро еще придется получать прибавку к жалованью.

Потом велел этого подмастерья перед всеми его товарищами и учениками высечь и отослать на другой якорный завод.

* * *

Как-то небогатая вдова одного заслуженного чиновника долго ходила в Коллегию и в Сенат с просьбою о выдаче ей пенсиона за службу ее мужа, но ей всегда отвечали: приди завтра!

Шут Балакирев узнал об этом и на другой же день, нарядив ее в черное платье, нашил на платье бумажные ярлыки с надписью «приди завтра» и в таком наряде поставил ее в сенях, через которые должен был проходить император. Это явление обратило внимание монарха, и он спросил, что это значит.

– Завтра узнаете, ваше величество, – сказал бывший тут же Балакирев.

– Я хочу знать сегодня, а не завтра.

– Невозможно, государь, приди прежде в Сенат да спроси, государь, секретаря, и если он не скажет тебе завтра, так сегодня узнаешь, что это такое.

Император догадался, пошел в присутствие и грозно спросил секретаря, о чем просит женщина в черном платье. Секретарь побледнел и признался, что давно уже ходит эта вдова, но что ему не было времени доложить об ее деле.

Государь приказал отдать вдове все годовое жалованье секретаря.

После этого происшествия ни в Сенате, ни в Коллегии долго не было слышно: приди завтра.

* * *

После взятия Азова армией генерала Громова, в которой сам царь занимал простое офицерское место, Петру приносили поздравления с победой и хвалили его мужество.

– Не я победил, – отвечал царь, – а корабли; но если с малым количеством мы сделали много, что же будет с большим? Поэтому я решился учредить флот из 60 кораблей, который, с Божьей помощью, надеюсь устроить в три года; я сам буду смотреть за работами. На свой счет я построю 10, на счет патриарха – 6, на счет духовенства – 5, на счет бояр – 34 и на средства городов – 5.

Действительно, через три года у русских было 66 кораблей и несколько тысяч пушек, таким образом, начало русского флота было положено в 1696 году, в честь чего и была выбита медаль с надписью: «Что задумал, почитай совершенным».

* * *

Однажды во время похода солдаты у котлов ели кашу. Один из них громко выражал неудовольствие по поводу прогорклости крупы.

– Вот какую кашу дают нам за нашу службу! – говорил он.

Петр проходил в это время мимо, услыхал слова солдата и подошел к котлу.

– Хлеб да соль, товарищи!

– Хлеба кушать милости просим.

Царь взял у ближайшего ложку и, как бы ничего не замечая, сказал:

– Каша-то, ребята, хороша, ешьте на здоровье.

Когда государь отошел, другой из солдат заметил роптавшему:

– Слышишь, что говорит государь? Ему не показалась противною каша, а ты ропщешь. Конечно, она немного горьковата, да что делать, в походе нельзя, чтобы все было свежее.

– Правда, брат, мне и самому стыдно стало, как царь-то кашу похвалил, – согласился недовольный.

А Петр между тем отправился искать комиссара, недосмотревшего за свежестью провианта, и сделал ему внушение при помощи традиционной дубинки.

* * *

Петр Великий при подписании приговора, которым решалась судьба людей, принял за правило, что ежели он замарает чернилами или чем-нибудь такой приговор, то это относилось к суду Божию, который, верно, не одобрил его, и тогда приговор уничтожался. Кроме того, чтобы внимательнее рассмотреть дело, он запирался в кабинете и всегда долго раздумывал прежде подписания приговора.

Однажды во время такого размышления над приговором, которым какой-то важный сановник приговаривался к лишению прав, клеймению и ссылке в Сибирь, царский кот, привлеченный царапаньем мышей, прыгнул на стол, опрокинул чернильницу и залил приговор чернилами. Петр тотчас же разорвал его на кусочки, а назавтра объявил вельможе прощение.

* * *

Должность обер-секретаря Сената, приравнивавшаяся в табели о рангах к чину полковника, в материальном отношении была обставлена несравненно лучше многих генеральских должностей, что объяснялось стремлением закона оградить занимающее ее лицо от взяточничества.

Однажды, когда государь ехал в Сенат, он случайно услышал разговор двух своих денщиков, стоящих на запятках. Денщики разговаривали довольно громко, может быть, и не без умысла, об одном из обер-секретарей Сената, слывшего замечательно усердным дельцом и добросовестным человеком.

– Дом-то себе какой выстроил, – говорил один из них, – что твой дворец.

– Мудрено ли? – возразил его товарищ. – Ты бы послушал, что говорят о его взяточничестве: с живого и мертвого шкуру дерет.

Петр виду не показал, что он подслушал их беседу, а, проезжая мимо дома обер-секретаря, объявил, что очень прозяб и хочет заехать погреться. Хозяин был на службе, а жена его крайне смутилась и перепугалась, увидев царя, въехавшего во двор. Петр успокоил ее милостивой и ласковой улыбкой и сказал:

– Не прогневайтесь, хозяюшка, что я заехал к вам обогреться.

Он осмотрел с позволения хозяйки весь дом, все покои и спальню, очень хвалил прочность строения и великолепную мебель. Поблагодарив, он уехал в Сенат, где позвал обер-секретаря и сообщил о своем визите.

– Едва ли даже имеющий тысячу душ мог бы завести себе такой дом, – заметил монарх и кивнул смущенному обер-секретарю, приглашая его в отдельную комнату.

Там он потребовал от него искреннего признания, из каких доходов он мог воздвигнуть такие хоромы. Обер-секретарь принялся уверять, что на сооружение он употребил собственные сбережения из жалованья, говорил также, что ему помогли друзья.

Государь не выносил лицемерия и лжи. Разгневанный, он приказал обер-секретарю отправиться в крепость, куда и сам немедленно приехал.

Видя, что дело принимает худой оборот, взяточник бросился царю в ноги и повинился в своих незаконных деяниях, указав, от кого и сколько получил «благодарностей».

– Тебе бы такое признание учинить должно в Сенате, – строго сказал Петр, – не допуская до этого места, а из этого видно, что ты бы никогда и не учинил признания, не видя перед собою кнута.

И он приказал тотчас наказать виновного несколькими ударами кнута.

Наказанный обер-секретарь, как уже упомянуто, считался, да и на самом деле был весьма знающим дело человеком. Ему часто поручались важные и запутанные дела.

Через два дня после экзекуции Петру встретилась в нем надобность. Он велел призвать его в кабинет. Доложили, что обер-секретарь на службу по болезни не пришел. Петр улыбнулся, понимая его болезнь. Через несколько дней царь потребовал обер-секретаря во дворец. Тот явился. Государь объявил, что намерен дать ему важное поручение.

– Ваше величество, – сказал обер-секретарь, – по закону я не имею права не только носить на себе свое звание, но и между честными людьми считаться. Если же вашему величеству благоугодно, чтобы все было по-прежнему, то из монаршего милосердия прикажите покрыть меня знаменем, да снимется с меня позор.

– Дурак, – смеясь, ответил Петр, – теперь никто не ведает того, что ты наказан, а тогда всякий узнает, что ты бит кнутом, – и сделал ему увещание забыть о наказании и проступке.

– Но помни, я прощаю тебя не по правосудию и не по милосердию, а потому, что ты мне нужен. Если же впредь узнаю о подобных незаконных деяниях – будешь бит публично и нещадно, без милосердия.

* * *

В 1700 году, отправляясь под Нарву, царь остановился в доме одного посадского, сын которого, бравый молодой парень, приглянулся ему. Петр упросил старика отдать ему сына, обещая заботиться о нем. Прибыв в армию, он определил молодого человека в Преображенский полк. В несчастном бою под Нарвой новобранец попал в плен, и двадцать лет о нем не было никакой вести. Опечаленный отец, не имея других наследников, отстал от торговли и совсем опустился, но вдруг неожиданно он получает известие о сыне через освободившегося из плена князя Долгорукова. Старик ободрился, составил челобитную на царя и ему же самому подал. Петр не принял, так как не были соблюдены известные формальности, но тут же сам составил от имени истца новую челобитную, не упоминая имени, повелел Сенату решить дело «по всей правости».

Сенат решил дело так: ответчик обязан выкупить пленника, а во-вторых, уплатить истцу все понесенные им потери и убытки.

Петр точно и беспрекословно исполнил решение Сената.

* * *

Однажды Петр, приехав в Олонец к воеводе, застал его как бы врасплох.

– Какие у тебя есть челобитные дела? – спросил он у воеводы.

Старик упал царю в ноги.

– Прости, государь, никаких нет.

– Как никаких?

– Я, государь, никаких челобитных не допускаю, всех челобитчиков мирю, а следов ссоры в канцелярии не оставляю.

Петр остался очень доволен. Через несколько времени, узнав о несогласии между членами Адмиралтейств-коллегий Чернышевым и Крейцом, государь вытребовал олонецкого воеводу указом в Петербург.

– Старик, – сказал ему царь, – я хочу, чтобы ты и здесь столько же был виновен, как в Олонце, и, не принимая объяснений, мирил.

* * *

Против Петра был организован заговор. Во главе заговорщиков стали: окольничий Алексей Соковнин, стрелецкий полковник Циклер и стольник Федор Пушкин. Кроме них в заговоре участвовали еще несколько лиц, и в том числе стрелецкие пятисотенные Елизаров и пятидесятник Силин. Последние двое, раскаявшись, поспешили к Петру в село Преображенское и открыли умысел злодеев.

Государь тотчас же приказал гвардейскому капитану Лопухину собрать свою роту и ровно в одиннадцать часов вечера окружить дом Соковнина, в котором, как сообщили Елизаров и Силин, собрались заговорщики, и перевязать всех, кого там застанет.

Позабыв о времени, к которому приказал явиться Лопухину, государь сам прибыл в Москву и в десять часов зашел в дом Соковнина. Царь весьма удивился, не найдя ни Лопухина, ни его роты, но отступать было уже поздно, и потому он смело вошел в покои.

– Мир дому честному, – сказал весело Петр, обращаясь к хозяину и его гостям, испуганным неожиданным появлением царя. – Проезжая мимо и видя в окнах большой свет, я угадал, что у хозяина пирушка, а как мне спать еще рано, то я и заехал на перепутье.

Со знаками величайшей радости принял хозяин высокого гостя. Подали вина. Все пили за здоровье императора, который и сам не отставал от других, стараясь продлить время до прихода Лопухина.

Положение Петра было крайне опасно. Беседа клеилась плохо. Хозяин и гости многозначительно переглядывались. Кое-кто, как бы случайно, поместился между царем и выходом, чтобы отрезать путь отступления. Наконец, терпение заговорщиков достигло своего апогея, они перестали стесняться.

– Пора, братец! – громко сказал Циклер Соковнину.

– Подождем еще… – ответил тот, колеблясь и прислушиваясь к шуму в сенях.

В эту минуту Лопухин с ротой вошел в комнату.

– Нет уж, Циклер прав – пора! – грозно воскликнул император, вскочил со стула и мощным ударом сбил Соковнина на землю.

* * *

Бывая в Москве, Петр часто посещал старика Полуярославцева, владельца шелковой фабрики. Он непременно заходил в ткацкие и прочие помещения, иногда садился за станок и сам прял разные материи.

Однажды государь спросил Полуярославцева:

– А что, любезный, есть у тебя хорошее русское пиво?

– Есть, государь.

– Ну-ка, вели дать отведать.

Пиво принесли. Государь выпил жбан и сказал:

– Пиво очень хорошо, и я буду к тебе заезжать.

Вскоре Петр снова приехал. Полуярославцева на фабрике не было.

– Где хозяин? – спросил государь надсмотрщика.

– После обеда спит, – ответил надсмотрщик, прибавив, что его сейчас разбудят.

Петр велел подать себе пива, а будить хозяина запретил. Впрочем, тот скоро сам проснулся и был страшно перепуган, узнав, что государь сидит у него в саду и ожидает. Упав к ногам царя, старик со слезами просил прощения, что не встретил, как подобает, его царское величество.

– Я, друг мой, – сказал Петр, – наоборот доволен тем, что ты так крепко спишь среди бела дня. Тому могут быть две причины: либо пиво твое настолько хорошее, что валит с ног, либо ты хорошо потрудился и усталость свалила тебя с ног. И то и другое хорошо, и в извинениях не нуждается!

* * *

Петр Великий очень интересовался производством сукна для армии. В Москве одной из первых суконных фабрик была фабрика Серикова, для которой царь приобрел все нужные машины и повелел к назначенному сроку представить пробную половину сукна.

В то же время и государыня, желая угодить мужу, покровительствовала другому фабриканту– Дубровскому и приказала ему представить также образчики своего изделия.

Случайно оба фабриканта явились со своими образцами во дворец одновременно. Сериков, рассмотрев пробы Дубровского, нашел их несравненно лучше принесенных им и очень смутился, ожидая страшного царского гнева. Государь вместе с государыней вошли в зал к фабрикантам и милостиво ответили на их приветствия. Петр был в канифасовой фуфайке с костяными пуговками. Он подошел к образцам Серикова и внимательно ощупал их руками.

– Посмотрите, батюшка, каково-то вам покажется сукно моего фабриканта? – сказала императрица.

Петр подошел и стал осматривать столь же внимательно образцы Дубровского.

– Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?

– Из отборной шерсти, ваше величество, – похвастался Дубровский.

– Коли из отборной, то результат худой. А ты, Сериков, из какой?

– Из обыкновенной стригушки, – отвечал тот трепещущим голосом.

– Вот видишь, – сказал Петр, – из отборной шерсти и дурак сделает недурное сукно, а ты молодец, что из обыкновенной стригушки исхитрился сделать добротную материю. Будешь и впредь поставлять мне сукно для армии.