![](/files/books/160/oblozhka-knigi-poroh-iz-drakonih-kostey-77318.jpg)
Текст книги "Порох из драконьих костей"
Автор книги: Владимир Аренев
Жанры:
Городское фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
И тут Марта услышала, как в противоположном конце коридора лязгнул замок. Подорвавшись, она потянула на себя балконную дверь и выскочила наружу.
– Марта? – невозмутимо спросил Штоц. Он стоял слева от двери: прислонился плечом к стене и с задумчивым выражением на лице вертел в пальцах мобильный. – Ты бы вела себя поосторожней.
Ох, подумала Марта, он знал. Знал, что я подслушиваю.
Мочки ушей аж покалывало, сами они раскраснелись, прямо пылали.
– Взяла бы чуть больший разгон, – продолжал Штоц, – могла и выпасть, перила здесь хлипкие. Я давно им говорю, но кто же слушает, никому ни до чего дела нет. – Он наконец спрятал мобильный и кивнул Марте: – Разобрались со статьёй?
– Будет другая. – Вдаваться в подробности ей совсем не хотелось. – Они уже пишут.
– А с этой? Ты объяснила, что с ней не так?
– Да. Извините, я должна была ещё раньше сообразить – и поговорить с Дроном.
Штоц отмахнулся:
– Ерунда, бывает. Но давай постараемся впредь обойтись без всех этих «говорят, будто». И особенно без сказок из прошлого.
Марта кивнула, слегка растерянная. Сказки-то ему чем не угодили?
– Вот и славно, – сказал Штоц. – Ну, пойдём трудится? Или ты хотела меня ещё о чём-нибудь спросить?
Ага, подумала Марта. Хотела. Очень хотела. Но больше не хочу, извините. Сама как-нибудь разберусь.
Правда, как именно, – она ещё, если честно, и понятия не имела.
Глава десятая. После наступления сумерек
– «Унзер Ланд, – негромко повторяла Марта, – унзер Ланд вирд фон дем вайзестен, гутхерцихьстен унд герехтестен Херршер регирт Циннобер».
Вроде бы простая фраза, но никак не запоминалась. И это ж только самое начало темы, которую к понедельнику – умри, но выучи. Потом ещё тесты по ней писать, и не раз.
Наверное, если бы сидела в гараже, учить было бы проще. Но оставлять отца одного с Элизой Марта не решалась. Прежний пирог закончился – только ведь мачеха приволокла новый пакет яблок. Наверняка подарочек от господина засранца Будары. Кушайте, господин Баумгертнер, поправляйте здоровье.
Она отодвинула учебник, встала, чтобы размяться. За окном местные мальчишки о чём-то отчаянно спорили, взмахивали руками. Даже отсюда Марта узнала долговязого Жирафа – вечного тихоню и мечтателя. Сейчас его придерживали двое или трое приятелей, и сперва Марта решила, что Жирафу от кого-то крепко досталось, а потом сообразила: нет же, наоборот, это он рвётся в бой. Перед Жирафом стоял низенький, полноватый Шуруп, его лучший – и как бы не единственный – друг. Судя по позе, Шуруп свой выпад уже сделал и теперь ждал ответа. Даже предвкушал его.
Марта не сдержалась и ущипнула себя за руку. С ума они там посходили, что ли?! А может, оба влюбились в одну и ту же девчонку?.. хотя нет, втрескайся Жираф в кого-нибудь – и об этом знала бы вся школа, вспомнить хотя бы, как он в девятом классе на целых три недели решил, что жить не может без Ники… ох и посмещище же из себя устроил!..
Проезжавшие по улице машины уже включили фары, свет их ложился жёлтыми полосами на лица мальчишек – и тогда казалось, что это вовсе не лица, а маски. Застывшие, древние маски, как в античном театре. Одна маска – одна эмоция… Испуг. Растерянность. Предвкушение. Злорадство. А ярче всего – ненависть, как бы усиленная взаимным отражением в лицах Жирафа и Шурупа.
Лица застыли – и сами мальчишки тоже. Так, подумала Марта, замирает кролик или косуля под светом фар. За мгновение перед тем, как ударит бампер.
Кажется, это длилось минуты три, не меньше: мальчишки просто стояли, вглядываясь друг в друга, а по улице ехали одна за другой машины, светили им в глаза. Огромные, замызганные фуры: видно, что после долгой дороги, надписи на боковинах было не разобрать, все громадные, когда-то, видно, белые, ехали почти беззвучно. Сколько же их там, удивилась Марта.
Потом что-то произошло, мальчишки вздрогнули и дружно оглянулись. Похоже, с ними разговаривал кто-то, кого Марта просто не видела из окна. Шуруп нехотя бросил пару слов, Жираф отвернулся и, вырвавшись из рук приятелей, пошёл прочь. На ходу он чуть пошатывался, и Марта с облегчением подумала: пьяный… да, пьяный или принял сдуру немножко «звёздной пыли», сколько ему надо, его же от бутылки пива развозит. Всё-таки мальчишки иногда бывают такие дураки.
Она вернулась к учебнику – «нашей страной правит самый…» – и тут в дверь позвонили. Наглый, резкий звонок, как будто к себе в дом человек явился, просто ключи забыл. Неужели Бударе хватило наглости? Да нет, не может быть!
Марта ещё решала, выйти или сделать вид, что учится (вообще-то – чистая правда!..), – а замок тем временем клацнул и в прихожей раздались голоса, которых она не слышала лет сто. Ну ладно, не сто – но месяцев шесть-семь точно.
– …не спешил, – ворчал низкий, стариковский голос. – Мейл-то хотя бы можно было отправить, руки бы не отвалились, жабий ты сын.
– Я был занят, – ответил отец.
– Занят! – фыркнул другой голос – лихой и молодцеватый. – Он, слышите ли, был занят! Целую неделю! А товарищи за него переживают.
– И вообще, – добавил третий, насмешливый, – знаем мы твоё «занят». Наблюдали, не раз. Наверняка валялся с утра до вечера пузом кверху. Созерцал трещины в потолке. Постигал гармонию сфер.
– А вы-то сами хороши! – Марта вышла в прихожую и встала, сложив руки на груди. – Столько времени не появляться – это разве честно? А, дядюшка Никодем?
Никодем де Фиссер обернулся к ней, с восторгом и воодушевлением протянул руки:
– Гляди, кто явился! Чаровница Марта, Марта Гроза Великанов и Похитительница Сердец.
– Она самая. И вам, сударь, не избежать расплаты!
– Ну, – сказал отец, – вы тут сражайтесь, а я соображу насчёт кофе.
– Элиза?.. – вполголоса (лихим и молодцеватым) спросил де Фиссер.
– Колдует на кухне, так что загляни поздоровайся – и давай за стол. – Отец хлопнул его по плечу и вышел.
– А ты выросла, душа моя, – заметил дядюшка Никодем. – Стала совсем взрослой.
– Ну, кто-то же должен, – фыркнула Марта. – А вы и правда могли бы хоть иногда заглядывать.
Никодем де Фиссер небрежно отмахнулся.
– Ты же знаешь, красавица, дела, дела. Взять хотя бы прошлую неделю: пришлось срочно лететь в Гулистан, чтобы спасти тамошних поселян от набегов говорящего комбайна. Печальная история, если задуматься: тварь-то не столько портила посевы, сколько сводила с ума бедолаг. Тарахтел без умолку, просто забалтывал их до полусмерти.
В этом был весь дядюшка Никодем. Точнее, конечно, никакой не дядюшка, а просто старинный приятель отца ещё со времён войны.
Собственно, оттуда де Фиссер таким и вернулся. На войне его взвод попал в окружение. Марта не знала подробностей, отец не любил рассказывать про те дни, но что-то там произошло. Что-то, после чего де Фиссер стал вот таким.
Пару лет назад Марта взяла и сравнила немногочисленные фото, на которых он был вместе с ними. Добрый дядюшка Никодем с годами совсем не менялся. Он всегда выглядел лет на двадцать: русые волосы, голубые глаза, ямочки на щеках, белозубая улыбка. Такой смешной!.. В детстве Марта даже обижалась, что приходится называть его дядюшкой: лучше бы де Фиссер оказался её старшим братом!.. Это же здорово, когда у тебя старший брат красавец, вдобавок – умеющий говорить на разные голоса. Как он рассказывал ей сказки, ох, Марта всегда хохотала, не могла сдержаться! Он ведь не прикидывался, голоса сменялись в де Фиссере сами по себе, словно кто-то невидимый дёргал туда-сюда настройку частот в приёмнике. И поэтому Великая имперакрыса могла говорить у него басом, Атаман огнивых псов лаял фальцетом, а Нусскнакер-младший выкрикивал приказы женским голосом, с этакой лёгкой надломанной хрипотцой.
Постепенно Марта научилась различать голоса, их у де Фиссера было ровно десять, один женский, остальные мужские. С годами они ни капельки не старели – да и с чего бы им стареть, если лицо остаётся прежним?
Иногда Марта думала, что все эти дядюшкины странности вообще не связаны с войной, только с его характером. Он выглядел как мальчишка и вёл себя как мальчишка. Он был выдумщик и поэт, всё время куда-то спешил, всегда рассказывал невероятные истории, надолго пропадал, потом заявлялся поздним вечером или на рассвете, весь пропахший специями, морем, приключениями. Мама не воспринимала де Фиссера всерьёз, но смеялась над его шутками, а Элиза – напротив, не смеялась и дядюшку не любила.
– Это ты? – Мачеха выглянула в прихожую: руки в муке, волосы собраны так, чтобы не мешали; рукава серой водолазки лишь слегка закатаны. Марта удивилась: да откуда у Элизы вообще водолазка. – Надолго?
– И я рад тебя видеть. – Дядюшка Никодем размашисто взмахнул рукой и поклонился. Висевшие у него на шее жетоны глухо звякнули. – Не переживай: перекинусь парой слов с фельдфебелем и побегу дальше.
Мачеха кивнула.
– Можешь, – сказала, – не спешить. Минут через сорок будет готов пирог. Попробуете вместе с фельдфебелем.
– Мир полон сюрпризов, – стариковским голосом шепнул Марте де Фиссер, когда Элиза ушла. – Если бы я лучше относился к людям, решил бы, что она собирается меня отравить.
– «Лучше»?
– Ну да. А так я точно знаю: ей для этого не хватит ни смелости, ни сноровки. Эй, – добавил он женским голосом, – а ты действительно сильно изменилась, красавица моя. Прежняя Марта… она бы хоть улыбнулась. Согласен, это была не лучшая из моих шуток – и всё же.
Марта пожала плечами:
– Тем, кто не является по полгода, – никаких поблажек!
Он вскинул руки, жетоны снова зазвенели. Марта не понимала, как им это удаётся: дядюшка всегда прятал жетоны под одеждой, видны были только тусклые цепочки с крохотными звеньями.
– И снова повторю: невиновен! Для меня всё пролетело как единый миг. Я был, знаешь ли, в Захолмье, выступал на свадьбе у тамошнего принца. А время в Холмах течёт по-другому… погоди, вы теорию относительности-то проходили?
– Хватит топтаться в коридоре! – позвал отец. – Марта, хорошая же из тебя хозяйка!
– Да мы идём, идём! – Дядюшка Никодем подмигнул ей и взмахнул рукой, дамы, мол, вперёд.
Сам он подхватил с пола пакет, которого Марта прежде не замечала, и поволок, улыбаясь этой своей наглой мальчишечьей улыбкой. Но в комнату пакет не попал: на полпути де Фиссер аккуратно постучал в кухонную дверь, приоткрыл её и о чём-то пошептался с Элизой. Марта услышала только: «Не надо, я на минутку… пусть… потом как-нибудь…» – после чего гость наконец-то вошёл и сел за стол, уже без пакета.
– Ну, – сказал он голосом печального философа, – и где же обещанный кофе?
Отец разлил кофе и к кофе, а Марте заявил, что ей пора делать уроки.
– Пусть посидит, – попросил дядюшка Никодем. – Рассказывайте, как вы тут.
Отец пожал плечами.
– Осваиваюсь. Вот, на работу устроился.
– А я только недавно из командировки, – всё тем же раздумчивым голосом сообщил де Фиссер. – Мир – удивительная штука, как ни крути. Вот ты, Марта, слышала, например, что на Синдбадовых островах живёт племя, которое питается фантазиями? Ну то есть буквально: у них, помимо вождей, жрецов, охотников и пивоваров есть грёзники. И эти грёзники вымечтывают по заказу племени когда что: куриц там, кроликов, бананы всякие, хлеб. Даже семечки. А если грёзник по-настоящему хорош – то семечки без шелухи, представляешь!
– Что-то я запутался, – сказал отец. – Зачем же им тогда охотники? Если – даже кроликов, а?
– Ну, это как раз понятно, – вмешалась Марта. – Грёзников-то им кормить нужно. А мечтами сыт не будешь!
– Эй, красавица, ты откуда всё знаешь?
– Нам классе в шестом рассказывали. Или в седьмом? – Марта потёрла подбородок и нахмурилась, как будто пыталась вспомнить. – На… – Тут она не выдержала, хихикнула. – На литературе, когда сказки проходили.
Отец с дядюшкой переглянулись, и де Фиссер расплылся в улыбке. Даже отец улыбнулся, и Марте впервые за много дней стало спокойно и хорошо. В этом тоже был весь дядюшка: почти волшебным образом мир вокруг него сам собою делался чище и уютней. Жаль – ненадолго; потому что дядюшка никогда не задерживался на одном месте, всегда спешил, всегда где-нибудь ещё его ждали дела.
– Ну ладно, – сказал де Фиссер, отпив кофе, – ладно, Похитительница Сердец. Так чем же ты сейчас увлечена? Какие тревожат твою душу мысли, какие надежды?
Марта пожала плечами:
– Да так… Разные.
Об Элизе и Бударе дядюшке не расскажешь, о проблемах с костями тоже. Вот, подумала она, раньше я от него ничего не скрывала, разве только какие-то вещи, за которые мне было стыдно. А теперь всё по-другому.
Он смотрел на неё, чуть приподняв левую бровь, всё с той же насмешливой улыбкой.
– Кстати, – сказала Марта. – Мы сейчас проходим историю драконов, а вы же где только ни бывали. Может, слышали какие-нибудь интересные штуки, с ними связанные?
– Ещё бы! Полным-полно, если все рассказывать, нам и месяца не хватит! О чём именно ты хочешь услышать? О мечах, которые изготавливали из драконьей кости? Такой меч никогда не ломался, но уж если ты вынимал его из ножен, следовало напоить клинок кровью – иначе он мог обернуться против тебя. А книги в переплёте из драконьей кожи считались самыми долговечными, только читать их было трудно: всё время казалось, что кто-то нашёптывает тебе совсем другие слова, причём на твоём родном языке. – Дядюшка пристукнул пальцами по столу, раздумчиво нахмурился. – Ещё есть история о радиоприёмниках: мембрану к ним изготавливали из драконьей чешуи, и такой приёмник настраивался на станции, которых вроде бы и не существует. А в Зашишижье годах в пятидесятых из драконьей кости изготавливали зубья для бороны и распахивали ими тундру. Она родила щедро лет пять-шесть, приставы писали, что буквально метлу воткнёшь – и расцветает.
– И чем, интересно, плодоносили у них мётлы?
– Не важно чем, о Прозорливая, важно – как долго. Году на седьмом всё это прекращалось. Земля становилась бурой, наружу вместо колосьев пробивалась железная стружка – острая, ржавая. Она ранила оленям копыта, собаки все поголовно хромали, а волки и песцы просто покинули те края, ещё раньше. И птицы улетали, не хотели вить гнёзда. Остались мухи – такие, знаешь, крупные, переливчатые. Они даже не садились на тебя, просто летали и ждали, пока раны от стружки загноятся, пока упадёшь и уже не сможешь подняться.
– Рассказал бы ты что-нибудь повеселее, – заметил отец.
Дядюшка Никодем пожал плечами (жетоны снова звякнули):
– Как-то больше ничего в голову и не приходит. – Он улыбнулся Марте: – Слушай, Милосердная, нам бы тут парой слов перекинуться, ты не против?
– Пойду запишу всё это, – сказала Марта. – И мне ещё позвонить надо было, кстати.
Про позвонить она даже не выдумала: хотела спросить у Чистюли, как там его отец, но забыла.
– Да как, – отозвался Бен. Голос у него был непривычный. Вроде спокойный, но что-то такое звучало, Марта пока не могла понять, что же именно. – Нормально всё. Гиппель его вызвал, работы выше крыши. Внушение сделал, наивный. Как будто оно поможет, внушение.
– Чего киснешь? Не дома сидит – уже хорошо: не будет нависать, сам говорил. Ты давай на понедельник не забудь отпроситься, вечером собираемся же.
– Считай, отпросился. Уйду – никто даже не заметит. Слушай, Марта, а что там у Ники… ты не в курсе, она с этим, как его, с Вегнером, типа, общается?
– Ого, – сказала Марта. – Да ты не втрескался ли часом, Бен?
Чистюля возмущённо засопел в трубку, но отвечать не спешил.
– Ну ты даёшь! То есть, я в смысле: одобряю! Сколько можно сохнуть по этой Когут, она вообще скучная и ни капельки не красивая, и у неё, кстати, роман с Йоханом. А господин Вегнер… да мало ли что там господин Вегнер. Он Нике ни разу не пара, давай, не тупи, пригласи её куда-нибудь для начала.
– Ну ты и дура всё-таки, – сказал Чистюля. – Ладно, пока, – и повесил трубку.
Очень логично. Кто тут дурак, подумала Марта, это ещё большой вопрос, между прочим.
Она честно села за стол и попыталась делать уроки. «Самый мудрый, самый добрый и самый справедли…» Но тут из соседней комнаты раздался голос, которого она не слышала не то что шесть или семь месяцев – года три, наверное.
Это был десятый, самый редкий голос дядюшки Никодема. Если остальные сменялись как хотели, то десятый появлялся, когда речь заходила о вещах по-настоящему важных. Марта подозревала, что это и есть родной голос господина Никодема де Фиссера. Иногда ей казалось, будто он даже изменяется со временем, но это, наверное, оттого, что Марта слышала его с большими перерывами.
Был он низким и спокойным, говорил чётко, отрывистыми фразами. И когда де Фиссер хотел, расслышать его вот так, издалека, было невозможно. А становиться у самой двери Марта бы не рискнула. У дядюшки сверхъестественное чутьё, помним, были случаи.
Она встала из-за стола, сбросила тапки, прошлась до кровати и обратно, стараясь ступать бесшумно… ну, чтобы не помешать разговору, конечно.
Потом сдвинула в сторону сундучок с украшениями, сувенирный шар с Вавилонской башней и метелью, куриного бога – и сняла с полки плеер. Повертела в руках, переложила на край кровати, поближе к двери, и вернулась к столу.
Она настолько увлеклась уроками, что не услышала, когда дядюшка постучал. Он сказал, что уходит, Марта выбежала прощаться, де Фиссер обещал заглядывать ещё, отец молчал и кивал, а Элиза явилась из кухни и, ехиднища, делала вид, будто огорчена, что дядюшка не попробовал пирог!..
Перед сном Марта снова включила плеер, нашла нужный трек в папке «Записи» и надела наушники.
– …и как ты? – спрашивал у отца дядюшка Никодем.
– Осваиваюсь, – повторил отец. – Ничего. Прорвёмся, капитан.
– Куришь? Запах почти не чувствуется.
– Это всё ерунда. Запах… – Здесь отец, наверное, махнул рукой. – Выкладывай, капитан, ты же пришёл не из-за запаха.
– Не из-за него. Есть и другие… моменты. Во-первых, тебе бы о них позаботиться. Выехать не сможете, это ясно. На учёте?
– На учёте.
– А одних отправить… Хотя нет, забудь. Сам ты не продержишься, если я в этом хоть что-нибудь понимаю. Тогда так. Возьми, будет нужно – позвонишь. Переговори с обеими, пусть тоже запишут. И пусть ведут себя… поосторожней. Чтобы вечером одни по улицам не ходили. Ты, наверное, ещё не слышал – а уже были случаи. И это только начало. Раньше поток шёл через Журавляны и Ярмное, но там начались разговоры – и решили перенаправить. Думаешь, иначе бы ты так просто вернулся?
– Вот из-за чего у Гиппеля такой аврал!..
– Если б только из-за этого. Там оно в ближайшие дни усугубится… ну, увидишь. Но, само собой, Дня памяти это не отменяет.
– Извини, капитан. Я пас.
– Не обсуждается, фельдфебель. Знаю, давно без практики – ну так возобновляй. Про клятву, надеюсь, тебе напоминать не нужно.
Скрипнул стул – видимо, отец откинулся на спинку, сложил руки на груди. Марта как будто наяву видела этот его жест.
– Клятву я помню. Но формально…
– Не парь мне мозги, фельдфебель Баумгертнер. День есть День. И ты – один из нас, что бы ни случилось. И ты, и Гриб, и Махорка. Все вы.
Звучало это зловеще, но Марта вздохнула с облегчением. Про День памяти она, конечно, знала. Сослуживцы отца каждый год собирались и устраивали… ну, собственно, день воспоминаний. Снимали зальчик в кафе, сбрасывались кто сколько мог. Приходили с жёнами, детьми, приглашали вдов.
Отец всегда играл на флейте, ближе к концу вечера. Это был его коронный номер, слушали его молча, все разговоры затихали. В такие моменты Марта очень гордилась отцом.
И то, что дядюшка Никодем заставит его снова взяться за флейту, – хорошо. Хоть немного встряхнётся, оживёт.
Конечно, де Фиссер намекал на какие-то мрачные дела, но в них Марта просто не верила. Типичный дядюшка с его баснями и надуманной многозначительностью, куда ж без этого.
Намного больше её пугала Элиза. Мачеха вела себя подозрительно: со сдержанным радушием и даже со смирением. Точно что-то задумала – но что?..
Дослушав запись – дальше было немного, обычная болтовня, и дядюшка перешёл на другие голоса, – Марта воткнула в плеер подзарядку и разделась. Постояла, держа палец на клавише выключателя. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Отец, наверное, спит. А мачеха? Тоже? Или только прикидывается?..
Стараясь не шуметь, Марта взяла и передвинула стул так, чтобы он подпирал спинкой ручку двери. Вот просто захотелось, имеет же право. Просто захотелось.
Она лежала и прокручивала в памяти слова дядюшки, и не заметила, когда заснула.
Ночью ей приспичило в туалет – и что ж, она у себя дома, чего ей бояться, встала и пошла. И со всего маху треснулась голенью о стул, корова неуклюжая.
Но когда возвратилась, аккуратно поставила стул туда же, под дверь.
Низачем. Просто чтоб стоял.