Текст книги "Порох из драконьих костей"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Ну наконец-то! – крикнул Чистюля. – А твои поклонники тебя, знаешь ли, не оставляют.

Вечеринка угасала: старший Кирик уже ушёл, Аделаида как раз собиралась. Музыку поставили потише и более спокойную, сидели, трепались. А в углу за столом внезапно обнаружились трое мальков. Им уже вручили по куску торта и стаканчику (с соком, очень понадеялась Марта).

– Привет! – сказал Жук, выбираясь из-за стола. – А мы пришли поздравить!..

Торжественность момента нарушил звонок от таксиста: «я где-то рядом, но не могу сориентироваться», – и все дружно отправились на поиски, вскоре, как ни странно, увенчавшиеся успехом. Машина стояла в другом дворе, водитель – лысеющий, с пузиком, стиснутым подтяжками, – развернул на полсалона карту и старательно производил рекогносцировку.

– Ну, я поехала… – вздохнула Ника.

– Подожди. Бен с тобой, проводит.

– Да ладно, я и сама…

– Марта, если Ника говорит, что…

– У кого сегодня день рождения, – возмутилась Марта. – С кем сегодня не спорят, а? Вы, двое, – давайте в машину, вам же всё равно в одну сторону.

Прежде, чем у них хватило духу снова возразить, Марта отсчитала и вручила водителю нужную сумму, а Чистюле пояснила:

– От Элизиных щедрот.

– Ладно, – сдалась Ника, – поехали уже. Она упрямая, только время потратим. Не бойся, не укушу.

Бедный Чистюля фыркнул и залился краской – аж веснушки расстворились. Достойного ответа он не придумал, поэтому просто метнул в Марту красноречивый, многообещающий взгляд серийного убийцы.

Стефан-Николай демонстративно посмотрел на мобильный:

– Ещё час, и только потом она превратится из принцессы в обычную вредную школьницу. Сегодня у тебя ни шанса, Бен, извини.

– Да ты просто завидуешь! – отмахнулся тот. Галантно распахнул перед Никой дверцу, сам, однако же, сел впереди. Балда.

Ну ничего, разговорятся по дороге; оба не из тех, кто способен долго молчать.

– Кстати, о времени, – сказала Марта, когда они вернулись в гараж. – Жук, Пауль, Дрон – вы почему так поздно не дома?

Мальки переглянулись. Жук хотел было что-то сказать, но Пауль опередил его.

– Нам разрешили. Договорились, что переночуем у меня.

– А твой отец? – спросила Марта, и голос её совсем не дрогнул, нет. – Твой отец в курсе, где вы?

– Отец на дежурстве, – пожал плечами Пауль. Он почесал свою пухлую щёку, и Марта снова обратила внимание на эти его зажившие шрамы у запястья и вдоль ладони. Теперь ясно, откуда они взялись. Теперь-то да, всё совершенно ясно.

– Мы не соврали, ребята действительно у меня переночуют. Просто мы хотели именно сегодня вручить.

Он обернулся к Жуку, и тот, кивнув, бережно вытащил из нагрудного кармана коробочку.

– С днём рожденья поздравляем, счастья-радости желаем! – дружно пропели все трое. Стефан-Николай захлопал, Аделаида и остальные присоединились к ним.

Марта поняла, что ей срочно нужно сдуть прядь со лба, а ещё лучше – рукой поправить. Заодно промокнув запястьем глаза. Вот же мерзавцы, растрогали-таки.

Она открыла коробочку и засмеялась.

– Что это?

– Это, – серьёзно сказал Дрон, – амулет. Оберег.

– Обещай, что будешь его носить! – потребовал Жук.

А Пауль Будара просто стоял и смотрел.

Марта подняла оберег повыше, чтобы увидели все. На серебристой цепочке покачивался крупный, янтарного цвета жёлудь.

– Настоящий?

– Настоящее не бывает! – заявил Дрон. – Мы его знаешь как добывали!.. Всей редакцией!

– Могу себе представить! Слушайте, пусть остальные не обижаются, но, по-моему, это самый лучший подарок. Хит сезона! Будет шикарно смотреться с моими единорожками. Мифологический стиль, а?

Марта расстегнула цепочку и надела амулет. Жёлудь был гладким и тёплым на ощупь; казалось, он всегда, с самого рождения, висел у неё на шее, потом потерялся, а вот теперь вернулся к хозяйке.

– Ребята, – вмешалась Аделаида, – а откуда вы знаете об этой традиции? Я думала, все о ней давно забыли.

– Какая традиция? – удивился Седой Эрик. – Жёлудь и жёлудь. Красивая штучка, а ты во всём ищешь двойной смысл.

– Нет-нет, – замахал руками Натан, – что-то такое действительно было, в хрониках, я читал… никак не вспомню… что-то про очищение и перерождение… – Он засопел, потёр пальцами виски. – Совсем из головы вылетело, завтра дома посмотрю.

– Слушайте, – сказал Стефан-Николай, – не хочу показаться занудным, но вообще мне пора. Аделаида, ты как, вроде тоже собиралась? А вы, ребята?

Мальки переглянулись.

– А мы с ними на такси, – сказала Марта. – Чтобы наверняка. Никто не против?

Начались прощания, объятья-пожелания, очередные фоточки на память; наконец Марта вызвала машинку, заперла гараж. Мачехе звонить не стала, она не обязана отчитываться о каждом своём шаге. Просто отправила смску: «Развезу гостей и вернусь».

Они сидели на лавочке и ждали такси, и мальки без умолку тараторили про новый номер, и про пожар в спортзале, и про то, что они в итоге собрали больше всего макулатуры – а значит, всем классом пойдут на «Битву за Конфетенбург».

– Вот я про кино и напишу в газету, – тараторил Дрон. – А ту статью… да не буду я её переписывать! Жук говорит, что это непрофессионально. – (Жук по другую сторону от Марты солидно так кивал и поправлял очки). – Плевать! А её у себя в дневнике выложу. У меня почти сто подписчиков постоянных плюс ещё каждую неделю пару человек заходит. Пусть висит, а?

– Пусть висит, – согласилась Марта. – Слушайте, а чего вы утром-то были такие намаха… гхм… встревоженные? Пауль, они меня к тебе тогда отправили за объяснениями.

– Я не знаю, – сказал он спокойно. Посмотрел ей прямо в глаза, и было видно: не врёт. – Я ведь говорил: оно не всегда от меня зависит. То есть – ни разу не зависит, если честно. Но иногда я понимаю. А иногда – нет. Просто предупреждаю, если могу. Обычно сбывается, иногда – нет.

Уточнять, что он имеет в виду, Марта не решилась, тем более – в арке уже ворочалась и мигала фарами их машина.

Когда Пауль сказал водителю, что им на Трёх Голов, Марта и бровью не повела. Бывают совпадения в жизни, не каждое же воспринимать как знак свыше.

Площадь Трёх Голов находилась в самом центре старого города. Тут был одноимённый фонтан, жутенький, если честно: из чаши торчали громадные заострённые пики, на которые, согласно легенде, когда-то насаживали головы поверженных врагов. Три висели там до сих пор – разумеется, металлические. Из их ртов с громким хлюпаньем била вода.

Раньше всё это подсвечивалось фонарями, но сегодня почему-то горел только один, дальний, у громоздкого, похожего на комод Дворца труда и творчества. Пауль с отцом жили сразу за ним, в пятиэтажном доме старой планировки, с высоченными, должно быть, потолками и просторными окнами.

Марта расплатилась и вышла вместе с мальками. Соврала им, что потом вызовет другую машину, а пока хочет прогуляться.

– Хотите о чём-то поговорить, – угадал Пауль.

Или, подумала Марта, не угадал. Знает.

– Да, на пару слов. Ребята, вы не против?

Дрон с Жуком слишком уж поспешно закачали головами; наверное, всё-таки слегка обиделись.

– Вы не переживайте, – сказал Пауль, когда они остались вдвоём. Над старым парадным висела синеватая лампочка в решётчатом колпаке, чуть раскачивалась на ветру. Лицо у Пауля из-за этого выглядело живым, как будто всё время меняющим форму. – Я у отца денег на подарок не брал. Правда. Я же понимаю. Это мы сами… скинулись.

Ну вот как оно вообще выходит, подумала Марта. Почему у жаб вонючих вроде Трюцшлера и Будары появляются такие сыновья? Разве ж это справедливо?!..

– Я о другом… – Она прокашлялась. Наверное, не лучшее время было спрашивать, но она должна была узнать. Сегодня. Сейчас. До разговора с Элизой. – Эти твои царапины, Пауль… Кстати, давай ты тоже будешь ко мне на «ты», хорошо?

Он кивнул. Смотрел на неё и ждал.

– Твои царапины, – повторила она. – Это… это из-за отца?

Он покачал головой.

– Это от Фокси. Моей собаки. Она была совсем маленькой ещё. А её… – Лампочка металась туда-сюда, тени ползли-перетекали, и Марта не заметила, когда у него на щеке появилась первая слеза. – Её забрали, как всех. Доить, ну, вы… ты знаешь, как оно бывает. А вернули уже другой. Совсем другой. И её пришлось усыпить. Я сам так решил, папа сперва был против. Но… так было нужно. Понимаешь?

Ох, да, вспомнила Марта, Штоц ведь говорил – совсем недавно мальчик лишился собаки.

– Но ерунда же! В смысле: сейчас не сезон. Её не должны были доить, Пауль! Это какой-то бред, ошибка!..

Боже, подумала, краснея от стыда, ну что я несу!..

Подошла и обняла его, просто обняла.

– Теперь, – тихо и грустно сказал Пауль, – всегда будет сезон. Всегда – один и тот же сезон. Сезон Киновари. – Он с невероятной деликатностью высвободился из её объятий, потом вытер слёзы и сжал руки в кулачки. – Ты не понимаешь ещё, но поймёшь. Все поймут.

Он дёрнул плечами, как будто сам не знал, что тут ещё добавить. Ухватил её за руку, пожал и ушёл.

Марта какое-то время смотрела на лампочку, что металась туда-сюда, потом вытерла салфеткой потёкшую тушь и пошла на площадь.

Было начало двенадцатого, не лучшее время для того, чтобы звонить учителю, даже если вы с ним провели какое-то время на кладбище, а сегодня ты передала ему пакет, за который могут влепить срок.

Но она, во-первых, слишком хорошо помнила, как вели себя сегодня кости, а во-вторых… во-вторых…

Во-вторых, ей теперь восемнадцать, а взрослые люди сами себя не обманывают, это глупо, просто глупо.

Она хочет услышать его голос. Предупредить его. Увидеть его? – пожалуй, нет. То есть хочет – но нет, не сегодня. Разве что если он случайно будет проходить мимо. Такое может быть – ведь вот, она случайно стоит на площади Трёх Голов, а он говорил, что живёт где-то рядом.

И всё-таки не позвонила. Отправила смс-ку: «Извините, что так поздно. Вы не спите? Есть срочный разговор».

Сама тем временем обошла вокруг фонтана, поёжилась, когда брызги из раззявленной пасти попали на кожу. Пришла смс-ка о том, что сообщение получено.

И – больше ничего.

Она крутила телефон в руках, стараясь не нажать случайно на клавишу сброса: вдруг именно в этот момент позвонит? А когда действительно позвонил, едва не упустила его в воду.

– Добрый вечер.

– Господин Вегнер, здравствуйте! Простите, если я слишком поздно…

– Марта! – Он засмеялся, как будто с облегчением. – А я-то думаю, чей это номер!

– Ох, у вас же моего не было, да?

– Ну вот, теперь есть. Кстати, ещё раз поздравляю с днём рождения. Видел в ленте и там тоже оставил сообщение.

– Спасибо! Но я, собственно, не поэтому… – Она подавила смешок. – То есть – совсем даже не поэтому. Я насчёт… того пакета, понимаете?

– Это было очень неожиданно и очень… впечатляюще, я бы сказал. Особенно с учётом того, что вся школа последние дни стояла на ушах. Ты знаешь, кто его принёс?

– Да нет, откуда. Я просто нашла его среди других пачек, споткнулась – а он тяжёлый, я подумала – какой-то шутник принёс кирпичи, а потом открыла, ну и…

– Это не страшно, – сказал господин Вегнер. Голос у него был мягкий, бархатный. Как кошачьи лапки. – Все пачки фотографировали, выкладывали в общую группу. Найти будет несложно.

Марта сделала ещё один круг у фонтана. Смотрела на окна домов – на те, что светились. Пыталась представить, в котором из них сейчас не спит господин Вегнер.

Как-то совсем забыла, для чего, собственно, звонит. А с другой стороны – он же работает с костями не первый год, да? Наверняка знает о них больше, чем она когда-нибудь будет знать.

Вот последняя его фраза смутила Марту намного сильнее.

– Я думала, вам это для себя. Не для егерей.

– Ну конечно. Но если узнаю, кто принёс, может, смогу получить ещё. Для экспериментов мне этого материала хватит надолго, но скорее всего потребуется дополнительный. К слову, ты что-нибудь сумела выяснить насчёт драконьих падений в Ортынске?

– Пока в основном слухи, чепуха всякая. Если бы я лучше понимала, что именно нужно… Господин Вегнер, а чересчур будет, если я попрошу вас рассказать немножко больше? Обещаю никому…

Он снова засмеялся. Вот бывают же люди с таким мелодичным, чистым смехом! Откуда они только берутся!

– Верю, Марта. Верю, что никому не расскажешь. И знаешь – я сам думал о том, чтобы раскрыть тебе чуть больше. Тебе наверняка будет интересно. А мне… если честно, мне иногда очень не хватает человека, с которым можно поговорить по душам. Посоветоваться, поспорить. Но, – добавил он насмешливо-строгим тоном, – попрошу не забывать: в пределах школы мы с тобой учитель и ученица. Никаких поблажек. Никаких посторонних разговоров. И никакой фамильярности, а то меня уволят в два счёта, к чёртовой бабушке. Учти: от твоей осмотрительности, таким образом, будет зависеть не только моя карьера, но и судьба всего человечества.

– Постараюсь оправдать доверие, – в тон ему ответила Марта.

Они засмеялись, теперь уже вдвоём. Это было потрясающее чувство: смеяться вместе с ним.

– Ну, спокойной ночи, Марта, – сказал наконец Виктор Вегнер. – Буду ложиться, завтра рано вставать.

– И я тоже скоро буду, – соврала она. – Спокойной ночи, господин Вегнер.

Ещё раз огляделась – вон там, решила, он мог бы жить в той угловой, под крышей. Оттуда ближе к звёздам, а по утрам хорошо видны старые часы на башне – всё, что осталось от ратуши. Они не бьют и не ходят, но всё равно сверху должны выглядеть красиво, особенно на рассвете, когда солнце золотит стрелки.

Потом она взглянула на собственные часы и, вздохнув, ещё раз взвесила все «за» и «против».

Хотя что там было взвешивать! Сегодня её вечер, её ночь. Ей всё удаётся. И откладывать на завтра не стоит. В конце концов, ей ведь по дороге!

Так что она развернулась и поспешила на кладбище.

* * *

– «Экстренное сообщение, – жестяным голосом бубнил приёмник в домике сторожа. – На триста семьдесят втором году жизни умер один из выдающихся граждан нашей страны, Эльфрик Румпельштильцхен. Ветеран трёх Крысиных войн, кавалер всех семи Киноварьих подвязок, в последние годы он являлся бессменным и незаменимым министром финансов при нашем мудром правителе. Его талант, изобретательность, безоглядная преданность общему делу давно уже вошли в легенды. Именно Эльфрик Румпельштильцхен сумел вопреки всем экономическим блокадам и прочим бессмысленным ухищрениям заморских держав наполнить нашу казну звонкой монетой. Весь наш народ, всё правительство, кабинет министров и сам Главнокомандующий склоняют головы в молчании перед гением покойного. Скорбь о нём лишь утвердит нас в желании до победного конца сражаться за наши светлые убеждения и ценности, нести мир и процветание неблагодарным соседям. Так – победим!»

Приёмник прокашлялся и продолжал:

– «А теперь о других новостях. В связи с переориентацией государственной экономики во всех областях страны временно приостановлены уборка и складирование соломы. Излишки заготовленного сырья будут по мере возможности утилизироваться с тем, чтобы расчистить склады. Что до посевной кампании…»

– Ну вот, – сказал другой, живой голос. – А я Гиппелю ещё когда говорил. Предупреждал. Да кто ж Михала слушает? Что Михал может толкового рассказать, да?

Из-за домика вышел, поддёргивая штаны, крохотный щуплый старичок в серой безрукавке. Подвигал носом, полуприкрыв глаза. Смачно чихнул.

– О, – сказал. – И то правда.

Потом он обнаружил Марту и комично вскинул брови:

– А ты, красавица, что здесь забыла? На негру ты не похожа, на пороховницу тоже.

Пороховницами и пороховниками звали клиентов Губатого – тех, кто втирал в дёсны «порох». В основном это были молодые ребята, всяческая богема, как бы творческая молодёжь. Ника полгода, ещё до Йохана, встречалась с одним пороховником, так что Марта была наслышана о той тусовке. Ширяться и ходить за вдохновением на кладбище – спасибо, как-нибудь без неё.

А неграми звали негромантов и негроманток – тех, кто пытался по найденным в Сети руководствам, якобы сканам из древних манускриптов и тому подобной лабуде, возвращать к жизни мёртвых. Эти были, в принципе, безобидные: могилы не раскапывали, в склепах гробы не взламывали. Устраивались рядом, чертили черепашьим когтем на земле или мелом на полу склепов очень могущественные и крайне тайные символы, сжигали клочья паутины, шерсть морских свинок, коконы бражников, читали вслух стишки без ритма и смысла, плевали на ладонь, потом втирали слюну себе в лоб и раскачивались, закатив глаза. Однажды Чистюля с Эриком и Натаном решили проследить за такими; притаились неподалёку, а потом пуганули в самый ответственный момент. Негры драпали так, что едва не своротили пару древних памятников.

– Я, – сказала сторожу Марта, – к отцу.

Старичок крякнул, приосанился и зачем-то разгладил жидкие усики над верхней губой.

– Ага, – кивнул. – И где ж он лежит? Ты погоди, я сбегаю за фонарём и проведу. Хотя время, скажем прямо, ты выбрала не самое удачное. Но… понимаю, я за эти годы всякого насмотрелся и наслушался. Недавно?.. Родные хоть остались?

Говорил он с этаким рутинным сочувствием, даже без особого любопытства. Просто человеку ночью на дежурстве скучно, а тут оказия.

– Вы не поняли, – вежливо сказала Марта. – Мой отец работает на ночной смене, у господина Гиппеля.

Старичок замер на полпути к двери, обернулся.

– Ах, – произнёс, – в этом смысле.

Он покашлял, с пристальным вниманием разглядывая носки своих ботинок.

– Тогда тебе прямо по аллейке, знаешь, где часовня и старые склепы? Не заблудишься, они там скоро займутся очередной решёткой, увидишь и услышишь. Фонарь дать?

– Спасибо, – сказала Марта, – я без фонаря.

Возле старых склепов – она это видела даже отсюда – горели огни. Переносные лампы на высоких штативах, как выяснилось, когда Марта подошла поближе.

Вдоль забора стояли ещё не крашенные решётки. Узкие, в размер двери.

Несколько человек в оранжевых спецовках как раз тащили одну такую к распахнутому склепу. Отец Марты стоял у входа и руководил. Рядом расхаживал Гиппель, с кем-то ругался по телефону.

– Да плевать, – взмахивал он локтём, – и на планы, и на распоряжения. «Что в моих силах», ага. Так над временем и пространством я не властен, не сложилось как-то, знаете. Откуда я вам возьму?.. Кого? Куда?! Вот именно туда себе пусть и засунут. Тут с подвисшими бы разобраться. А нет мест, господин Гёррес, и так уплотняю по максимуму. Пусть в другой какой-нибудь… да плевать, год назад находили… Ах, поменялась политика, новые директивы? Их пусть тоже, туда же… мы тут эти самые директивы оценили и распробовали. Вам самому количество несчастных случаев по городу за последнюю неделю ни о чём?.. Я откуда?!.. Так они ж потом куда, по-вашему, попадают? А вы мне про места. Ага. Именно! Вот прямо сейчас, ударными темпами и готовим. Чтоб хотя бы по лампочке людям, матрасы какие-нибудь… ну да, людям, а кто ж они, по-вашему? В общем, скажите там мэру – а надо будет, я и сам, не из пугливых, ничего, – скажите, чтобы там даже не думали. Пускай разворачивают и двигают в Истомль или Урочинск… Уже? Ну, я не знаю, в другие города, не моё дело разбираться с перевозками…

Отец между тем заметил её. Вскинул брови, махнул рукой рабочим, чтобы справлялись без него.

– Марта? Что-то случилось?

– Нам нужно поговорить, – сказала она. – Это важно.

Отец оглянулся на Гиппеля, тот кивнул, мол, всё в порядке, идите, разговаривайте.

Они отошли подальше от склепов, чтобы не перекрикивать шум, там как раз включили сварочный аппарат.

– Это насчёт Элизы. Я видела её вечером… её руки. Пап, надо ей помочь. Нельзя так. Может, ты на неё сердишься, ну, за Будару, только это совсем скверно. Даже я её простила… хотя она ехидна, конечно, та ещё.

– Не переживай, – сказал он спокойно. – Это было первые несколько дней. Пока яблоки не начали действовать.

– Яблоки? При чём тут яблоки? Я говорю про Будару! Он мстит ей! А яблоки так, для отвода глаз.

Отец покачал головой:

– Без яблок, Марта, всё было бы намного хуже. И он помогает их достать. По городу было распределение, на вернувшихся, но ты же знаешь, как это бывает: воруют, перепродают втридорога… А Будара достал и приносит, бесплатно. Элиза его попросила, объяснила, в чём дело.

– Так это для неё? Она где-то подхватила проклятие? А яблоки – типа молодильные, сдерживают эту гадость? Поэтому ранки так плохо зарастают? Вот почему пятна на белье, на кресле и на покрывале в гостиной?

– Нет, – сказал отец. – Не поэтому. Пятна из-за меня, Марта. Просто пуля прошла насквозь.

Странно, удивилась Марта, наверное, он устал. Заговаривается. При чём тут какая-то пуля?

– Думаю, – пояснил отец, – по крайней мере, пятна со временем пройдут. Запах же прошёл.

– Какой запах? Что ты выдумываешь?!

– Пороховой запах. Он долго не проходил, я боялся, что это навсегда… хотя тут уже и не знаешь, что такое «навсегда». В общем-то, поверь, всё выглядит не так страшно, как себе представлял. Со снами я умею справляться, спасибо предыдущей войне. С голодом сложнее, но Будара помогает и помогать будет, выхода у него нет. Он ведь любит Элизу. А ты… ты теперь взрослая, Марта. Плохо, что всё так… но я по крайней мере с вами.

Она потрясла головой. Их тут спаивают чем-то? Дают драковуху за сверхурочные? Что за бред он несёт?!

– Главное, что ты должна помнить: я никогда не причиню тебе вреда, ни малейшего. Считай, я просто вернулся с болезнью. С хронической болезнью. Я и сам пока не очень понимаю, чего ждать дальше, мне сказали, такое случилось впервые за многие годы, у местных врачей просто нет опыта. Мне повезло, Марта. По сути, нам всем очень повезло.

– Я не верю, – сказала она тихо. – Почему пуля? Зачем пуля? Откуда могла взяться пуля?! Ты же ехал работать водителем, папа! Обычным водителем!

– Официально всё так. Когда едут туда, говорят, что на заработки. Водителями. Строителями. Механиками. Кем угодно. И поэтому, когда возвращаются с ранениями, это – производственные травмы.

– То есть, ты не знал, чем будешь заниматься?

Он рассмеялся механическим, пустым смехом. Как радиоприёмник, если бы тот умел смеяться.

– Конечно, знал. И Элиза знала. Да многие здесь знают, такого не утаишь. Но это такая хитрость, понимаешь. Приём, финт. Официально мы не вмешиваемся. Нас вообще там нет – официально.

Марта почему-то вспомнила, как странно разговаривала с ней сегодня бабушка Дорота. И эти её долгие паузы перед ответами на самые обычные вопросы…

– То есть, – сказала Марта, – ты воевал за рекой. Не просто водил машины. Стрелял. Ты стрелял, папа?

Он развёл руками. Теперь Марта заметила пятнышко у него на груди, слева. Крошечное, но ещё вечером, когда сидели за столом, рубашка была чистая.

– В меня стреляли, я стрелял. Обычно мне везло, я вообще везучий. И реакция у меня хорошая. Но один раз, видишь, подвела.

– То есть, ты… они… Тебя что… убили?

Он улыбнулся шире.

«Финт», вспомнила Марта. «Приём». «Хитрость».

– Нельзя, – сказал отец, – убить тех, кого там официально не было. Есть силы более могущественные, чем пуля. Чем сама смерть.

Он шагнул к ней, протянул руку:

– Вот, проверь сама, не бойся. Температура у меня чуть ниже, чем у обычного человека, мне не обязательно дышать, но во всём остальном – это я. Ничего не изменилось, Марта. По сути – ничего.

– Ты стрелял, – сказал кто-то чужой её голосом. – Ты был там и стрелял. В людей.

– В псоглавцев, Марта! Они не люди. Если бы ты только видела!..

– В людей, – сухо повторил этот кто-то чужой. – В маминых соотечественников. В тех, кто живёт рядом с бабушкой Доротой. Может, и в бабушку Дороту? Если бы тебе попалась бабушка Дорота, ты бы стрелял и в неё? Если бы тебе за это заплатили? Если бы это были по-настоящему большие деньги – ты бы выстрелил?

Он, кажется, что-то пытался сказать, но Марта не слушала.

– Это очень смешной трюк, папа. Бросить нас на полгода и уехать типа на заработки. За большими деньгами, а? Наверное же, ради меня и Элизы? Слушай, а в скольких надо было выстрелить, чтобы я в следующем году училась в универе? Может, мне тоже?.. Съезжу, заработаю сама. За лето, на каникулах? Я пока не умею – так ты мне покажешь. И Элизу с собой возьмём: семейный бизнес, знай наших! Заодно проведаем бабушку Дороту. Ну что, что ты молчишь?! Ты же мёртвый, а не немой! Давай, скажи что-нибудь, давай, давай, давай!..

Он всё-таки шагнул и обнял её, кажется, продолжая что-то говорить. Просто она не слышала.

Но и не пыталась оттолкнуть. Стояла так пару мгновений, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прорвалось наружу то, что разрывало её изнутри.

Не слёзы, нет. И не стыд.

Слепая, белоснежная ярость, желание сделать ему больно – точнее, вернуть ту боль, которую он причинил сейчас ей.

Потом отец вдруг вздрогнул и отшатнулся с гортанным, хриплым криком.

Не сумела, подумала Марта. Не сдержала.

Он смотрел на неё изумлёнными глазами, лицо исказилось, как будто это было и не лицо вовсе, а маска из теста, по которому вдруг мазнули невидимой пятернёй. Пальцами он коснулся отворота своей рубашки – и с шипением отдёрнул их. Теперь там было не только пятнышно, но и косой, V-образный след, расходившийся от груди вверх, к шее.

Лишь сейчас она почувствовала жар у себя на коже, потянулась и вытащила наружу вещицу, о которой совершенно забыла. Подарок мальков. Обычный жёлудь на серебряной цепочке.

На цепочке, которая прожгла отцу рубашку и, кажется, оставила след на коже.

– Что это? Откуда оно у тебя? – спросил он растерянно. Расстегнул пуговицы, провёл подушечками пальцев по ожогу. – Жжётся, – сказал с детской какой-то обидой. Лицо у него стало прежним, как минуту назад. – Очень жжётся, я уже давно не чувствовал ничего такого… кроме, может быть, голода… тогда, до яблок.

Она попятилась, не выпуская из рук цепочки. Держала перед собой двумя руками, хоть это было и не очень-то удобно.

– Кто ты? – прошептала. – Если ты просто умер, почему… почему это?.. – Она кивнула подбородком на его шрам, уже начавший чернеть.

И вот тогда отец рассказал ей всё. Всё до конца.

* * *

Домой её отправили на машине, Гиппель сам вызвался отвезти. По дороге ему тысячу раз звонили, но он сбрасывал звонки.

Начался дождь, и улицы лежали пустые, тёмные, только в проёмах дворов порой мелькали какие-то тени. Чаще – похожие на людей, но не всегда только на них.

– Это чудо, – сказал Гиппель в конце концов. – Если оставить за скобками, почему он поехал… и всё остальное… то, что он уцелел – это чудо, Марта.

Она молчала и смотрела прямо перед собой.

– Впереди тяжёлые времена, Марта, – зачем-то добавил Гиппель. – Но ты не переживай, по крайней мере яблоки мы будем ему доставать. Если не этот чмошник Будара, то я по своим каналам. Мы своих не бросаем, Марта. А во время полнолуния, в самые тяжёлые для него ночи, отец будет жить у меня. В смысле – на кладбище, я уже договорился с Михалом. Будет его подменять. К этому просто надо привыкнуть, Марта. Хочешь правду? – он торопливо повернулся к ней. Марта дёрнула плечом, и Гиппель, разумеется, расценил это как «да». – Мне и самому было сперва не по себе… ну, когда узнал. Мы же всё по газетам, по фильмам… осиновые колья, серебро, распятия, кровавая диета – классический набор, а? Но это ерунда, Марта. Это как про больных пиноккиозом или синдромом Дулиттла все думают чёрт знает что. А они обычные люди. И он обычный человек, просто попал в переплёт. А ещё он мой друг. И твой отец. Понимаешь? Наверное, нужно было рассказать раньше – и про заработки, и про остальное, просто мы все любим тебя, Марта. Мы тебя берегли… может, и не стоило так, ты уж извини.

– Да ничего, – сказала Марта. – Вам не за что извиняться. Если по-честному, я, наверное, всегда знала, зачем он поехал. Просто не хотела себе в этом признаваться.

Они остановились во дворе, опять зазвонил телефон.

– По крайней мере, – сказал Гиппель, – он вернулся. Это самое главное.

– Да, – ответила Марта. – Он вернулся.

Телефон звонил и звонил.

– Извини, – шепнул Гиппель. – Это мэр, уже раз четвёртый. Надо отвечать. – И уже другим тоном: – Доброй ночи, господин Баутц, простите, что не сразу взял трубку…

Он протянул ей зонтик, но Марта покачала головой, не сахарная, вам важнее, – и выскочила наружу. Тут идти-то было два шага, ерунда совсем.

Вымокла, конечно, до нитки. Элиза отправила её немедленно в душ, налила чаю и расстелила постель. Сама до сих пор не ложилась, ждала. И ни словом не попрекнула.

Только пожелала уже из-за двери спокойной ночи. Марте даже на минутку показалось, что это не Элиза там, а мама; ерунда, конечно, их голоса в жизни не спутаешь.

Перед сном она сняла полотенце, чтобы просушить волосы, – и ахнула. Когда мылась, они ещё были того, прежнего цвета, а вот теперь снова пожелтели, даже как будто слегка мерцали во тьме.

Пшеничные волосы. Подарок, который оставил ей мёртвый дракон. Его метка.