355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Аренев » Порох из драконьих костей » Текст книги (страница 6)
Порох из драконьих костей
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:11

Текст книги "Порох из драконьих костей"


Автор книги: Владимир Аренев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Марта завидовала им, чего уж. По-доброму, но завидовала.

– Привет! – сказала она. – Господин Штоц ещё не приходил?

– Ему надо позвонить, – откликнулась, не поднимая головы, Белка. Девочка что-то вычерчивала на ватмане, в самом его углу. Сдвинула брови, кончик языка высунула от усердия.

– Что у нас на сегодня?

– Заканчиваем со статьями и начинаем сборку. – Жук, главный вред, поправил очки и прищёлкнул ножницами. – Даже и начали уже. А это, – добавил он со странными нотками в голосе, – Пауль. Он наш новенький.

– Привет, Пауль! – улыбнулась Марта. – Они тебя уже пристроили куда-нибудь?

– Никуда меня не надо пристраивать, – заявил новенький. Он сложил руки на груди и зыркнул на Марту снизу вверх. Глаза у него были покрасневшие, губы потрескавшиеся, ладони в царапинах, но не свежих, а почти заживших. Царапины Марте очень не понравились. – Я жду.

– Он знаете какой талантище! – с гордостью сообщил Хобот. – Сейчас господин Штоц придёт, он вам покажет! Ну… в смысле – работы его. В смысле – Пауля.

– Ты набирай, Хобот, набирай, – напомнил Жук. – Время же.

Хобот кивнул и уткнулся в компьютер. С клавиатурой он управлялся – словно музыкант с каким-нибудь пианино. Всё, что ребятами писалось, Хобот приводил в читабельный вид и распечатывал под заданные размеры – чтоб уместилось на ватмане. Это была целая наука, Марта даже не пыталась в неё вникать. От неё, впрочем, и не требовалось: Марта играла здесь роль скорее советчицы по всяким общим вопросам, доверенного лица при Штоце, который был для вредов слишком взрослым и странным.

Сам Штоц и не скрывал, в чём тут его интерес: «Ты, Баумгертнер, – говорил он, – прирождённый педагог. И просто так отказываться от своего таланта… это никогда добром не кончается, поверь мне. Может, ты ещё сомневаешься, поэтому и хочу, чтобы поработала в Инкубаторе. Попробовала и поняла, твоё это или нет».

Штоц был чудной, вот он-то – Марта не сомневалась – настоящий педагог. Ему хватает времени и терпения возиться с каждым безнадёжным двоечником, с каждым лентяем и вруном. Это Штоц специально собирает макулатуру, чтобы потом накануне сбора отдать какому-нибудь нерадивому Артурчику. Это Штоц семь лет назад подсадил весь класс… ну ладно, почти весь – на чтение приключенческих книжек. Это Штоц водил их в походы летом, упрашивал родителей Натана, чтобы те разрешили ему заниматься исторической реконструкцией; вот и Марту сюда пристроил.

А ей – что ж, ей такой никогда не стать, она даже пробовать не хотела, и в Инкубатор ходила просто ради денег.

Да что это за работа, если вдуматься: с утра до вечера с малышнёй, без личной жизни, без семьи, без ничего. За гроши.

Тут одно из двух: либо ни на что большее ты не способен, а значит, начнёшь беситься, ненавидеть всех вокруг, давить и топтать, и в это вложишь всю душу, сколько в тебе её бы ни было; либо работать станешь вполсилы, для галочки, втиснешься в толстенный панцирь из безразличия, а потом врастёшь в него, омертвеешь, так и будешь ходить – голем големом. В обоих случаях – лучше сдохнуть, чем так…

Конечно, существовал ещё третий вариант, доступный, правда, только Штоцу – быть Штоцем.

– Марта! – он распахнул дверь и вошёл, стремительный, с пачкой измятых листков в руке. – Ты уже здесь? С Паулем познакомилась? Погляди, каков талант! Я его едва отстоял! Господин Вакенродер был… хм… очень недоволен.

С чего бы, подумала Марта, директор школы был недоволен, если Пауль такой расталантливый талантище, что все в восторге?

Потом она посмотрела на листки, принесённые Штоцем, и поняла.

Особенно удалась талантливому Паулю Жаба. Он её изобразил в нескольких образах: на узкошеем цирковом велосипеде, потом в виде некой туземки с явно каннибальскими вкусами и посреди поля, с сачком в руках, в погоне за нажористыми, изрядно напуганными комарами. Досталось, впрочем, и остальным: Флипчак оказалась седобородой старицей с булавою в руке; училка младших классов, Розамунда Перелыга, в ковбойской шляпе пыталась укротить пару диких букв-иноходцев, а Виктор Вегнер с укоризной наблюдал за падающим из окна нерадивым школяром – элегантный, в костюме, с цилиндром и тростью, голова у изумрудноглазого была кошачьей, а клыки чуть выглядывали из-под верхней губы, и язычок по-кошачьи же розовел между ними.

Марта полистала ещё, удивляясь всё больше. Не только одарённости Пауля – а рисовал он действительно потрясающе, – намного сильнее Марту смущало другое. Ни Флипчак, ни Вегнер, ни господин Вакенродер (тоже увековеченный юным дарованием) уроков у Пауля не вели, просто не могли – слишком он мелкий. Тогда откуда знает их? Даже если видел в школе, на переменке где-нибудь или в столовой, – как сумел уловить, распознать характер? А Губатый Марк, которого Пауль изобразил в виде огнивой собаки? А известные актёры Серкизы – изломанные силуэты двух теней, перетекающие друг в друга? А господин Клеменс с трубкой в зубах – и клубы из этой трубки вьются-сплетаются в мозговые извилины, между которыми проступают страшные, едва различимые силуэты?.. Откуда всё это?

– Хотите дать в «Клубок и когти»?

Штоц засмеялся:

– Пожалуй, это был бы перебор. Нет, Пауль нам изобразит что-нибудь… менее вызывающее, верно, Пауль?

Тот всё с тем же безразличием пожал плечами:

– Как получится. – Голос у него изменился: как будто происходившее сперва раздражало мальчика, а теперь начало пугать.

– Конечно, получится, не говори ерунды! И уж будь добр, впредь на уроках постарайся воздержаться от… хм… подобных художеств. Я понимаю, это не всегда от тебя зависит…

Пауль резко покачал головой:

– Вы только говорите, а на самом деле – ничего не понимаете!

Вреды притихли и уставились на них во все глаза. Со Штоцем так никто и никогда не разговаривал, просто в голову бы не пришло, что можно повысить на него голос.

– Пойдём-ка, – кивнул мальчику Штоц. – На пару слов, чтоб ребят не отвлекать. Жук, если что – ты за главного.

Они вышли, и Марта, чтобы занять мальков, начала расспрашивать, как у них и что. Если Штоца вреды слушались и слегка перед ним благоговели, то с Мартой они советовались, и она это ценила. Вроде ничего особенного, а всё-таки приятно быть кому-то нужной.

Вреды похвастались работой, а потом Жук кашлянул этак басовито, с намёком, мол, ещё куча всего незаконченного – и Марта присела в уголке, листала рисунки Пауля, порой отвечала на вопросы Утюга и Хобота, как пишется то или иное слово.

Рисунков было действительно много, на разных листах: тетрадных и альбомных, и даже на салфетках пара штук. Карандаши, разноцветные ручки, в одном случае – мелки. И нет, Пауль не был карикатуристом. Тут, подумала Марта, что-то сложнее, глубже. Интересно, насколько он точен в своих… диагнозах?

Это ведь просто: назвать человека подлецом или жадиной, или завистником. Кто-то поверит, кто-то усомнится. А если нарисовать, и убедительно… тех, кто поверит, будет намного больше.

Какой, интересно, он нарисовал бы Марту?

Белка снова спросила её насчёт правописания («надевать» или «одевать», вечный вопрос), Марта ответила и на полуслове запнулась. Белка переспросила, Марта взяла себя в руки и пояснила про «надевать одежду/одевать Надежду».

Последний рисунок, тот, что лежал в самом низу пачки, был старый, затасканный. Его хранили, сложив вчетверо, и Марта, развернув, поняла – почему.

И тоже сложила, и, оглянувшись на вредов, поднялась:

– Я отлучусь. Если буду нужна – через пару минут… Вы там как?

– Сейчас Хобот перенаберёт стихи Утюга и начнём верстать, – отозвался Жук. – Со стихами засада, строчка не влазит. А сокращать Утюг не хочет.

Утюг вскинулся и начал объяснять – явно не в первый раз, – что в последней строчке самый смысл, нельзя без неё, а кто этого не видит, тот бесчувственный чурбан, а не редактор; Марта слушать дальше не стала и выскользнула в коридор. Рисунок она сунула в карман джинсов, как только вышла за дверь.

А ещё через мгновение столкнулась нос к носу с возвращавшимися Штоцем и Паулем.

– О! – Смешалась она на секунду, слишком была взвинчена и зла, чтобы стыдиться или извиняться. – Господин Штоц, можно вас?..

Он как будто всё знал заранее: движением руки отправил мальчика обратно в «редакционную» и кивнул Марте:

– Пойдём.

– Откуда он вообще взялся?

Они вышли на лестничную площадку, сверху, с этажа, на котором комнаты сдавали под офис, доносилось жужжание принтера, кто-то орал по телефону, чтобы покупали, покупали, вашу мать, немедленно, потом будет поздно и дорого!..

– Извини, – сказал Штоц. – Мне следовало убрать тот рисунок, не сообразил. Господин Вакенродер сегодня рвал и метал, я случайно заглянул к нему – и вовремя, надо признаться. Мальчику пришлось бы несладко, невзирая ни на что. Отчислили бы – и дело с концом.

– Но как… как он может всё это знать? Кто он такой?

Штоц с деланной небрежностью махнул рукой:

– Просто очень талантливый ребёнок, никакой мистики, если ты об этом. Талантливый и наблюдательный. У него мать умерла с год назад. Тогда, похоже, он и начал рисовать. Я сейчас созванивался с его отцом, тот просил, чтобы я хоть как-нибудь… поддержал, понимаешь? Мальчику это необходимо. Вдобавок ко всем прочим невзгодам он вчера лишился любимой собаки.

– Его отец… это видел? – уточнила Марта. Она потянулась к карману, развернула листок.

Наверное, подумала, отец у мальчика недурно зарабатывает, если водит его стричься к Элизе в парикмахерскую. Ну да, откуда бы ещё Пауль мог её знать. И там же, наверное, он видел этого хряка Людвига. Видел или слышал, как они…

Она поглядела на рисунок – очень живописный и убедительный, в стиле каких-нибудь древних распутных мозаик. Двуспинное чудовище с узнаваемыми лицами.

Вот бы этот рисуночек попал к сослуживцам Элизы. Или Людвига. Или просто в интернет.

Но тут она снова подумала об отце, о позоре, который тогда придётся ему пережить…

Ей нужно поговорить с Паулем. Обязательно поговорить и всё узнать!

– Надеюсь, – тихо сказал Штоц, – его отец не видел, но утверждать не возьмусь. Думаю, самое правильное – просто уничтожить рисунок.

Учитель протянул руку, и Марта, лишь на миг запнувшись, – да, отдала ему листок.

Штоц зачем-то ещё пару раз сложил его и спрятал в боковой карман пиджака.

– Договоримся вот как: ты отправишься к ребятам и поможешь им с газетой, а я схожу во двор и сожгу эту ерунду. И забудем о ней. Уверен: у вас в семье всё наладится, раз уж отец вернулся. А насчёт Пауля: он ведь не виноват, понимаешь?

– Никто не заставлял его это рисовать! – Марта покачала головой, пряча взгляд. – Простите, господин Штоц, я не уверена, что смогу… просто не знаю, как себя вести с ним.

Учитель похлопал её по плечу – жест поддержки, который в исполнении кого-нибудь другого оскорбил бы Марту.

– Обычный ребёнок, самый обычный, поверь мне. Именно так и нужно с ним себя вести. Он одинок, ему больно. Он напуган.

– Обычные дети не рисуют… такое!

– Одарённые дети не перестают быть детьми, Марта. Давай, иди к ним, а то они решат, что ты испугалась. И… Марта, – бросил Штоц, когда та уже развернулась и шла к коридору. – Не забывай, пожалуйста: он – это он, а его отец – это его отец.

– А при чём тут его отец?..

– Вот именно, – кивнул учитель. – Господин Будара даже не знал, что ты работаешь у меня помощницей в кружке. А я… ну, решил не утомлять его по телефону лишними подробностями. Понимаешь?

Он улыбнулся ей чуть смущённой улыбкой и начал спускаться по лестнице, а Марта смотрела в никуда и пыталась сообразить, что может быть общего между этим пухлощёким Паулем и хряком Людвигом?.. – ну, кроме фамилии, само собой, – ведь ничего, совершенно же, совершенно ничего!..

Глава седьмая. Большие скидки

– Голос у тебя какой-то странный, – сказал Стефан-Николай. – Проблемы?

– Не дождётесь, – отозвалась Марта, может, слегка резковато.

Интересно, подумала, – то, что я собираюсь уволиться нафиг из Инкубатора, это проблемы? Или их решение?

Штоцу она ничего не сказала, с вредами своё отработала и даже с Паулем, кажется, вела себя нормально. Но для себя всё решила. Виноват он там или нет, а присматривать за егеревым отродьем – это уж увольте! Надо в буквальном смысле – пожалуйста, валяйте в буквальном.

Самое обидное, что ведь Штоц не поймёт. Сл о ва не скажет, но огорчится, это уж наверняка. Слишком хорошо думает о других. По себе судит. А Марта – не Штоц! И не надо ждать от неё смирения или там, блин, прощения! Не надо!

Проблема – да, проблема! – заключалась, однако, в том, что с деньгами тогда наступит полный крандец. Если б хоть Губатый не спалился… или они не пообещали господину Клеменсу избавиться от костей…

Но Губатый спалился, и они пообещали. Всё, точка. Думать не о чем.

– Ты сейчас где? – аккуратно спросил Стефан-Николай.

– На кладбище, – ответила Марта. – Как и договаривались, иду к Кирпичам. А вы что?.. вы вообще на месте хоть?

– Тут такое дело, – сказал Стефан-Николай. – Облом-с. Непруха.

– Только не говори, что рыбки снова передохли и Жаба послала вас за следующей порцией!

– Передохли – да, но за порцией нас никто не посылал. Так что я даже успел вытащить свёрток из подсобки и перепрятать.

Марту так и подмывало заявить, что идея с подсобкой ей сразу не понравилась. Но ведь неправда: во вторник она, как и Чистюля, считала её гениальной. Подсобка за кабинетом биологии выводила на чердак, от которого у Стефана-Николая имелись ключи. Так уж получилось, что юный Штальбаум был в школе – и вполне заслуженно – на хорошем счету; ему разрешалось многое из того, чего другим бы в жизни не позволили. На чердаке, конечно, хранился телескоп, и была устроена школьная обсерватория, но, во-первых, телескоп разбили ещё в прошлом году, во-вторых, астрономию с позапрошлого года преподавала Жаба, которая славилась ленью и клаустрофобией. Так что чердак использовали именно как чердак – складировали там всякий хлам: поломанные парты, разбитые аквариумы да истрёпанные учебные пособия времён как бы не Первой крысиной войны…

«Отнести туда кости – всё равно что заныкать лист посреди леса», – восхищался Чистюля.

Ну… заныкали.

– А перепрятывали зачем? – хмуро спросила Марта. – Решили растянуть удовольствие? Или собираешься-таки искать остальную челюсть и потом уже?..

– Нет, – сказал Стефан-Николай. – Не собираюсь.

И что-то в его голосе отбило у Марты охоту острить дальше.

– Вынести мы не могли, – объяснил Стеф. – Приехали егеря, с собаками. То ли Жаба заподозрила неладное, то ли кто-то ещё – в общем, решили, что рыбки дохнут не просто так.

– Нашли?

– Вроде бы нет…

Тут уж Марта не выдержала:

– Что значит «вроде»?! Блин, это что, такая игра, типа угадайки?!

– Это значит, – спокойно ответил Стефан-Николай, – они приехали и уехали. И сделали вид, что ничего не нашли. Но, Марта, им ведь одних костей будет мало. Если найдут – они захотят узнать, кто принёс. И зачем. А после того, как взяли Губатого, сама понимаешь, никому в голову не придёт, будто это чья-нибудь шутка: подложить и смотреть, как дохнут гуппии.

– Ладно, – сказала Марта. – Ты прав, извини. Где вы сейчас?

– Сидим у меня дома. Думаем вот, как признаться деду. Слово мы не сдержали – и не сдержим, чего уж. Хотя Чистюля храбрится.

Марта Чистюлю понимала: признаться деду Стефа – значит, вернуть деньги, иначе выйдет не по-человечески. Нечестно. А Чистюля – он, конечно, трепло и раздолбай, но подличать не станет. Даже жалко его. Даже больше, чем себя: у него вообще ни шанса тогда. Разве только где-нибудь в далёком зарубежье обнаружится далёкий же и богатенький родственник. Такой, чтоб всё завещал Чистюле и стремительно помер.

Проще выловить в колодце трёхжеланьевую щуку. Или слетать на Юпитер.

– Не признавайтесь пока, – сказала Марта. – Отвезти на свалку – это не продать, что-нибудь придумаем.

– Ты хоть понимаешь…

– Всё, хватит ныть. Приеду – обсудим.

Она оборвала связь и как-то даже приободрилась. Можно было не думать насчёт Штоца и мелкого Будары, хотя бы сколько-то времени. Когда заботишься о других, это здорово помогает отвлечься от собственных проблем.

Марта медленно шагала по аллейке между могилами – теперь она никуда не спешила. Кладбище лежало пустое, безжизненное, только где-то у дальнего входа передавал прогноз погоды врубленный на полную радиоприёмник. Обещали сухую и ясную, местами незначительные осадки, ветер порывистый, спонсор программы – магазин «Необходимые вещи».

Ей вдруг дико захотелось, чтобы мама лежала всё-таки не в Рысянах, на тамошнем полузаброшенном погосте, а здесь. Чтобы можно было в любой момент взять и прийти к ней. Просто посидеть рядом, а то и поговорить. Хотя, конечно, Марта давно поняла, что мамы там нет, там только тело, а душа… душа где-то далеко. Просто иногда человеку нужно место, куда он может прийти и поговорить. И знать, что его поймут. Что молча выслушают.

Но мама так решила, и отец не посмел пойти против её воли. Наверное, и к лучшему. А Марте не надо быть эгоисткой и думать только о себе. В Рысянах спокойно и тихо, поют птицы, растёт трава, и даже сгоревшая старая церковь не портит пейзажа.

Неужели ты хотела бы, чтоб мама лежала здесь – рядом с горлопанящим приёмником, а, Марта?

Вдруг – как будто в ответ на её мысли – впереди раздались звук осыпающейся земли и чьё-то тяжёлое дыхание, этакое размеренное, молодецкое подхекивание, – а потом Марта увидела справа, рядом с часовенкой, под самым забором, яму. Вдоль забора желтели крышки, высокие, сводчатые, от них пахло свежим деревом.

Это была самая старая часть кладбища, здесь стояли заброшенные склепы времён Второго Змия, а то и более древние. Потомки тех семей давно уже в городе не жили: одни сбежали между Первой и Второй крысиными, другие угодили под Большое переселение. В склепах ночевали бомжи, и жили бродячие собаки. Потом что-то выгнало их – или, как подозревала Марта, кто-то: вскоре после этого склепы облюбовали клиенты Губатого. И все остались довольны – ну, кроме, бомжей и собак, и ещё местных малолеток, которым пришлось искать новые места для проверки собственной безбашенности. В городе стало если не чище, то спокойнее, и егеря могли наконец-то с облегчением закрыть глаза на делишки Губатого и тех, на кого он работал.

Вот только, подумалось Марте, – чего ж сейчас-то за него взялись?

Но мысль эта мелькнула и пропала – потому что из ямы вдруг вылетела очередная порция свежей земли. Упала на солидную уже гору, сразу же чуть осыпалась обратно. Хеканье между тем прервалось, две ладони хлопнули по краю ямы, упёрлись, впились пальцами в почву. Наружу явилась сперва плешивая голова с сосульками сизых волос, затем тощие – кожа да кости – руки…

Не мертвец, конечно, хотя Марта не сомневалась: кое-кто был бы рад, окажись этот человек именно мертвецом. Вот Чистюля, например.

– «А теперь мы начинаем трансляцию с товарищеского матча между урочинскими „Хлеборобами“ и нижнеортынскими „Вепрями“», – сообщило радио.

Восставший из могилы в ответ сплюнул и объявил:

– Шабаш, рабы не мы! Перекур.

Говорил он этаким бормочущим шепотком, сразу стало ясно, что обращается к себе или – в крайнем случае – к какому-нибудь воображаемому другу. Марта не знала, насколько далеко там всё зашло в этом плане.

Он похлопал себя по карманам спецовки, вскинул брови, когда обнаружил пачку в нагрудном, постучал по донышку, чтобы одна сигаретина выглянула наружу, и по-обезьяньи ухватил её обкусанными, цепкими губами.

Потом поднял взгляд на Марту и спросил:

– Есть огонёк?

– Здравствуйте, господин Трюцшлер, – сказала она.

– Здрасьте-здрасьте. Зажигалку-то дай. Ты почему не в школе?

Было начало седьмого, уроки заканчивались в полвторого, максимум в три. Отец Чистюли об этом, конечно, знал. Может, и не прямо сейчас, но когда-то – наверняка.

Марта вдруг вспомнила один из рисунков Пауля Будары. Только сейчас она сообразила, что там был изображён господин Хильберт Трюцшлер – но господин Трюцшлер лет двадцати, молодой, красивый, с дурацким романтическим блеском в глазах. И с чёрной тенью, которую он пытался поймать на удочку. С собственной оскаленной тенью.

Марта бездумно щёлкнула застёжкой и выудила из сумки зажигалку. Курить она не курила, если не считать трёх или четырёх месяцев в девятом классе. Тогда Марта по уши втрескалась в одного старшеклассника… даже имени его не узнала, дурища, но втюрилась намертво и искренне верила, что курение сделает её загадочней и привлекательнее. Верила ровно до того дня, когда – проходя по школьному двору, вроде бы случайно мимо него и трёх его приятелей, – услыхала, как парень её мечты делится впечатлениями от… ну, её имени Марта тоже так и не узнала. Вряд ли её звали Клёвая Няха. «Клёвая, – говорил он, – няха, но, блин, целоваться с ней – типа как взасос с пепельницей, я чуть не сблевал».

Марта не дрогнула, не взглянула, прошла мимо. И дальше всё, как отрезало. И курить больше не тянуло, хотя при чём тут, казалось бы, курение.

Но глаза у него были… нельзя, чтобы у людей, которые говорят подобные вещи, были такие глаза. Несправедливо это, подло.

У господина Трюцшлера на рисунке, кстати, были похожие глаза. Интересно, курил ли он в молодости? Или, как Марта, просто носил с собой зажигалку на всякий случай?

Она протянула ему дешёвый пластиковый корпус, отец Чистюли щёлкнул колёсиком, затянулся. Бросил зажигалку Марте и сказал, щурясь:

– Школу прогуливать нельзя. Сколько раз я Бенедикту вдалбливал. Но ты ж вроде умнее. Должна понимать.

Господин Трюцшлер взял сигарету указательным и средним, сплюнул, провёл тыльной частью запястья по губе. Облизнулся.

Сейчас, подумала Марта, спросит про карманные деньги. Про одолжить до понедельника.

Надо было всё разыграть так, чтобы он поверил. Иначе влетит Чистюле или госпоже Трюцшлер. Или ещё кому-нибудь. Хотя, если он не найдёт, где взять, – всё равно кому-нибудь да влетит.

– Удачного дня вам, – небрежно произнесла Марта. – До свидания.

Он смотрел на неё не моргая, вообще.

– Не прикидывайся, что не слышала, – сказал, затянувшись. Выпустил струю серого, мутного дыма. – Я же тебе сказал: нельзя прогуливать. Не согласна?

– Я не прогуливаю, господин Трюцшлер. Уроки закончились, и я…

– Да плевать! Ты что, тупая?!

Он отшвырнул сигарету и подошёл вплотную. Марта не успела ни отбежать, ни крикнуть: господин Трюцшлер сжал её плечи и встряхнул, аж сумка слетела и ударила его по руке.

– Ты ж вроде как дружишь с ним! Или как это у вас теперь называется?! Не дёргайся, с этим пусть твой батя разбирается. Если захочет. Я про другое: чтобы мой сын учился как надо! Чтобы ни одного урока не пропустил! Чтобы все, сышишь, пятёрки в дневнике. Никто за него платить не будет! Вылетит из школы – пойдёт, сышишь, грузчиком.

Пахло от господина Трюцшлера… как надо пахло. Он сегодня уже успел порадоваться жизни на всю катушку и теперь щедро делился этой радостью с Мартой.

– Я за ним внимательно слежу, так и передай. Пусть не думает!.. Если только что-нибудь!..

Он снова тряхнул Марту за плечи, потом неожиданно отпустил.

– Уважение, – сказал спокойно. – Сколько вас ни учи, уважения ни грош.

Марта стояла, не смея шелохнуться. Сумка упала и лежала рядом, Марта чувствовала её ногой, но взглянуть не смела. Глаз не сводила с господина Трюцшлера.

– Что молчишь? По-твоему, я не прав?

– Правы, господин…

– Врёшь! Вы же все думаете, что самые умные. Лучше всех всё знаете! – Он чуть покачнулся, переступил ногами, чтобы сохранить равновесие, и кивнул Марте: – Сумку-то подбери.

Сам тем временем вытащил из заднего кармана плоскую фляжку, сосредоточенно свинтил крышечку и отхлебнул.

Марта перехватила сумку за ремень так, чтобы в случае чего можно было шарахнуть по голове. Что ж, подумала, Чистюля-то не предупредил? Раньше вроде бы его батя на кладбище не работал…

Хотя с этим было не угадать. Господин Трюцшлер официально числился сантехником, а на деле то сидел целыми днями дома, то нанимался куда попало. Готов был отлавливать бездомных собак для завода удобрений, сжигать мусор на свалке, грузить в вагоны подгнившую солому. Всё зависело от агрегатного состояния, которых у Чистюлиного отца было два: «ищет деньги на выпивку» и «нашёл их».

– Так ему и передай. – Господин Трюцшлер сделал очередной глоток, дёрнул кадыком. – Тискайтесь сколько влезет, но уроки чтоб!.. – Он потряс в воздухе белёсым пальцем. – Чтоб никаких проблем со школой, усекла?

Марта наконец сообразила, что он имеет в виду. Это было так нелепо – она и Чистюля?! Ох, блин, да кто бы вообще подумал!..

– И чтобы всё аккуратно. – Фляжка вернулась обратно в карман, из пачки вынырнула следующая сигарета. – Чтоб’ без последст… свий… Вас в школе как, учат ч’му-нибудь? Ну, хотя б’ про пес-стики-тычинки? Вы ж вроде как самые умные, а? Должны знать, что ни айсты, ни к’пуста з-здесь не при чём.

Он говорил всё неразборчивее и понимал это, и начинал злиться.

– …жгалку! – Протянул он руку. – Д’й з’жгалку! Н-н-ну!.. Мне йщё р’боту для Гыппеля з’канч’вать, н-н-ну!..

Это было бы проще и разумнее всего: швырнуть ему чёртову зажигалку и уйти. Просто развернуться и уйти, пусть бы догнал. Пусть бы погонялся за ней по всему кладбищу, ага, до первого столба или креста.

Марта так и сделала бы – не выдави он из себя эти последние слова.

Вот ведь как получалось: отца, с которым дружили с детства, добрый дядюшка Гиппель к себе взять не захотел. А этого… этого!.. взял!

– Н-н-ну, чё ждёшь?!. – Глаза у господина Трюцшлера налились красным, он уже не говорил – мычал, брызгая на Марту слюной. – Н-н-ну!..

Марта почувствовала, как из сердца хлынула вдруг горячая волна, сразу во все стороны: в руки, в ноги, в голову, – словно прорвало вулкан. Это была злость, спокойная такая, добела раскалённая злость. Вспыхнула и растеклась, будто жидкий металл, когда его льют в форму.

– Чтоб ты сдох, – тихо сказала Марта.

– Ш… шта?!

– Чтоб. Ты. Сдох. – Она посмотрела на него, представляя, как вся эта лава, весь металл сейчас выплёскиваются прямо на господина Трюцшлера: огонька тебе? – на, прикури!..

Он, наверное, что-то такое прочитал в её взгляде, а может, просто не удержался на ногах – отшатнулся, взмахнул руками.

Марта, не оборачиваясь, прошла мимо. Он неразборчиво хрипел ей в спину – не ждал, точно не ждал такого ответа!..

Она обратила внимание, что уже смеркается, и ускорила шаг, сумка била по голени, Марта на ходу забросила её на плечо – но звук: глухие, судорожные удары – не пропал.

Тогда она обернулась.

На дорожке никого не было, а вот рядом, прямо на свежей груде земли, валялся раскоряченный силуэт. Всхрапывал, колотил пятками, вжимался в почву плечами.

Не прикидывался, это Марта сразу поняла.

Вот тут она действительно растерялась. Вдруг вся злость выветрилась, и Марте стало страшно. Оказалось, это не так уж просто: стоять и смотреть, как кто-то умирает.

Марта заставила себя шагнуть обратно, но что она могла? Вообще-то, на уроках им рассказывали не только про пестикам-тычинкам, про оказание первой помощи тоже, – и толку? При одной мысли об искуственном дыхании господину Трюцшлеру Марту едва не вывернуло наизнанку.

Потом она сообразила: раз играет радио, значит, кто-то ещё на кладбище есть. Ну да – не оставили бы этого алкаша одного рядом с новенькими крышками от гробов, он же их загонит кому-нибудь в два счёта, только отвернись… Она заоглядывалась: куда бежать?! – не успела.

От дальних склепов уже шла высокая фигура, сперва неторопливо, затем – услышав хрипы, – побежала.

– Что с ним? Ты видела, как это случилось?

Марта покачала головой. Её трясло, она обхватила себя руками.

– Вы?.. Откуда?..

Господин Виктор Вегнер, обожемойчик с кошачьим взглядом, отмахнулся:

– Потом. Так что с ним?

– Я не хотела, – прошептала Марта. – Я не думала…

Господин Вегнер её уже не слушал: упал на колени рядом с хрипящим Трюцшлером, выхватил нож. Щёлкнув лезвием, распорол ворот застёгнутой спецовки, рубаху. Скомандовал:

– Берись за ноги, перевернём.

Марта с облегчением кинулась помогать. Трюцшлер по-прежнему извивался, но тише; собственно, подумала Марта, это и не Трюцшлер уже, а само тело. Мышцы сокращаются, как у лягушки распоротой.

– Ложку дай или что-нибудь…

Вегнер понял: от Марты сейчас ничего не добьёшься. Скривившись, выдернул из кармана платок, накинул на пальцы.

– Держи его под мышки, чтобы… ч-ч-чёрт!.. просто держи. – Он сунул колено под грудь Трюцшлеру. Одной рукой придерживал голову, закрыл и вставил нож, чтобы не захлопнулась челюсть, обмотанные пальцы другой вбил поглубже в глотку, нажал, бормоча: – Давай, давай, давай!..

Трюцшлер задёргался сильнее, заклокотал. Потом тело его как будто прошило током, он изогнулся, едва не упёрся челюстью в собственный кадык – и щедро излил на господина Вегнера всё, чем был богат.

– Есть вода? Или компот какой-нибудь, всё равно.

Марта протянула пластиковую бутылочку с соком, но там осталось на самом донышке. Вряд ли хватит вымыть руки, тем более – смыть всё, чем забрызгало Вегнера.

– Да не мне! Ему, выпить. Если… будет… в состоянии. – Он с отвращением спихнул с себя притихшего Трюцшлера, приложил пальцы к шее. – Пульс есть.

– В заднем кармане фляжка, только там спирт, кажется.

– Вызывай скорую. Больше мы ничем не поможем. – Он поднялся, кое-как отряхнулся, хотя, конечно, это было как мёртвому припарки. – Можешь вытащить фляжку? И мой мобильный, там, в боковом кармане. Осторожней только, сама не заляпайся.

Марта уже звонила в скорую. Сейчас ей казалось очень важным делать всё, что говорит господин Вегнер. Аккуратно, старательно, не отвлекаясь. На мысли не отвлекаясь. Её ещё потряхивало, но легче – отпускало уже.

Скорую, конечно, ожидать с минуты на минуту не стоило, но и Трюцшлер выглядел получше. Собственно, счастливым и довольным он выглядел: лежал, скрючившись, руку просунул под щёку и похрапывал. Расскажи кто Марте, что такое возможно, – в жизни бы не поверила.

– Переизбыток дозы. – Вегнер свинтил крышечку, понюхал, раздувая изящные ноздри. – Ого! А это уже интересно. И многое объясняет, кстати. Он пил из неё?

– Только при мне раза два или три. Обстоятельно так, от души.

– Совсем мозгов нет у людей. Да, мобильный в левом, спасибо.

Она сунула руку в узкий карман, не к месту подумала: ох, Ника бы вся изревновалась, если б узнала.

Одет был господин Вегнер странно: в подранные джинсы и старую фланелевую рубаху, на ногах – видавшие виды кроссы. Джинсы и рубаха ещё и в пятнах от краски, что ли; сейчас толком было не рассмотреть из-за других, более свежих и пахучих пятен.

– Держите.

– Да нет, положи пока к себе, чтобы я не угробил его. Дождёмся скорой, я переоденусь – тогда отдашь. – Он заметил её удивлённый взгляд и пояснил: – Я узнал, что старые склепы собираются переоборудовать, и напросился к господину Гиппелю полазить перед тем, как… ну, потом туда будет не сунуться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю