Текст книги "Порох из драконьих костей"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Порох из драконьих костей
Владимир Аренев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Первый звонок

Глава первая. Драконьи кости, пшеничные волосы

В тот день, когда вернулся отец, Марта была в Рысянах, выкапывала кости дракона. Все в классе знали, что у Марты чутьё, и если кто-нибудь натыкался на обломок ребра, коготь или зуб, – звали её.

Конечно, это было паскудней, чем с мандрагорой. Здесь, случается, кричит не то, что выкапываешь, – а ты сама. Но отказываться себе дороже, это она уже усвоила. А за последние года три даже научилась извлекать из происходящего пользу.

В Рысяны Марту потащил Чистюля, у него там жила прабабка по маминой линии, скомканная, высохшая карга, от которой вечно пахло мышами. Чистюлю отправляли туда с гостинцами, и вот в прошлый вторник, отбывая повинность, он двинулся не вдоль трассы, а напролом через поле. Про кости он догадался, когда заметил третьего подряд дохлого голубя. И когда почувствовал запах – словно от карамельной фабрики.

Дорогу запомнил, от прабабки сразу позвонил Марте, так что у неё было четыре дня, чтобы подготовиться.

Как будто к такому вообще можно подготовиться.

Солнце пекло совсем не по-осеннему, сухие колосья царапались о голенища Мартиных резиновых сапог, тропка виляла вправо-влево, норовила сбить с толку. Пахло не карамельной фабрикой, а псиной, как обычно. И дохлых голубей уже не было, но Марта сразу почуяла, что кость попалась крупная. Как минимум – позвонок, а то и рог. Рога она видела лишь на картинках; в детском саду все мальчишки увлекались драконами, собирали книжки, лепили фигурки из жирного, вонючего пластилина. А один раз в городе останавливался бродячий зверинец, как раз ехал из столицы в Урочинск; и в одной из клеток лежал череп – полный, с рогами, гребнем, даже с нижней челюстью. В сумерках глазницы светились, и ещё месяц после того, как зверинец укатил, некоторые мальчишки вскидывались по ночам от крика, а младшего брата Кириков даже пришлось показать психиатру. Хотя Марта точно знала: это были просто лампочки и зеркала, ничего больше.

Настоящие кости светятся по-другому.

В этот раз она заметила их издалека – но не по свечению: сейчас, в солнечный день, какое там свечение. Просто колосья здесь уже не стояли, а свисали, безвольно и сонно, и под сапогом не хрустело, а жадно, отрывисто чавкало.

– Стоп, – сказала Марта.

Чистюля замер на полушаге, смешно раскорячившись. Стефан-Николай фыркнул и встал рядом с Мартой, как положено, за левым её плечом. Щурился, втягивал ноздрями воздух. Пахло от него какими-то химреактивами – наверное, опять полночи вымучивал из опилок, старых газет и дедового киселя философский камень.

– Рюкзак? – спросил Стефан-Николай.

Марта помолчала, разглядывая крохотную полянку, как бы случайно сохранившуюся посреди поля. Пятачок вытоптанной земли, неожиданно сухой; не земли, собственно, а рыжего, скрипучего песка.

Она буквально слышала, как этот песок скрежещет, когда на него наступаешь. Словно битое стекло на свалке.

– Давай, – сказала Марта. – Перчатки, метлу. Дальше посмотрим.

Не оглядываясь, протянула руку. Пока Марта надевала перчатки, Стефан-Николай насадил на черенок вязанку прутьев, постучал, чтобы плотней вошла.

– Мобильные, – напомнил он негромко. – Эй, Чистюля, отомри уже – тебя тоже касается.

Тот засопел, бросил вопросительный взгляд на Марту, потом выпрямился и запустил руку в карман мешковатых брюк. Выудил мобильный, зачем-то понюхал его и только после этого вырубил.

Марта свой выключила ещё перед тем, как свернуть на поле. Во-первых, так спокойнее, бывает-то по-всякому, с драконом не угадаешь. Во-вторых – ну а кто бы ей звонил? Мачеха в парихкмахерской, у неё смена минимум до шести, если что случится, всегда можно сказать, что кончился заряд. Ника наверняка с Йоханом, ей не до звонков. Остальные перетопчутся.

Марта взяла метлу и, не отрывая взгляда от рыжего пятачка, пошла вперёд. Двигалась мягко, скользящим приставным шагом. И мела, мела: вправо-влево, влево-вправо, и по диагонали, и от себя, вбок, и вокруг по часовой, вправо-влево, попробуй, гад, достань меня, против часовой, с разворотом, где ты прячешься, ну-ка, покажись, с нами крепко подружись, вправо-влево, влево-вправо, ага, вот же, вот, высверк, дрожание воздуха, словно над костром в ясный день, иди-ка сюда, ну, – да, да!

Сперва из-под песка проступила словно бы культя – округлое, кургузое нечто. На вид совершенно безобидное.

Но это был не краешек ребра, Марта сразу поняла. А потом заметила и остальное – плавные обводы, всё то, что было утоплено в песок годы, может, десятилетия… и лишь теперь вышло наружу. Как пуля или щепка, отторгнутые плотью.

Марта отвела руку с метлой, но Стефан-Николай бездействовал, пришлось легонько кашлянуть. Тогда он забрал метлу, принёс зеркальце, малярскую кисточку, щётку, – всё, что полагается.

Марта не винила его за эту задержку. Стеф, конечно, много о себе воображает и порой ведёт себя как самоуверенный балбес, но ума ему не занимать. Он-то наверняка сразу понял, на что они наткнулись.

Понял, но остался. Молодец всё-таки.

Сейчас, если по уму, было самое время собрать шмотки и сделать ноги. Чистюля бы не стал болтать, Стефан-Николай – тем более.

Но Марте нужны были деньги. И она уже вложилась в это дело: плёнку покупали за её карманные, и фольгу тоже.

Марта присела на корточки, на расстоянии вытянутой руки от того, что нашла… или того, что позволило себя найти.

Ну, сказала себе, могло быть хуже; например, если б целый скелет, ха-ха.

Если бы здесь лежал – вдруг, внезапно, каким-то невероятным образом – сохранившийся скелет, они бы, конечно, и близко не подошли, но это уже другой разговор. Дай бог, чтобы не череп, сказала она себе, пусть это будет только нижняя челюсть, лучше неполная.

Там, на небесах, кто-то, наверное, услышал её: это действительно была только нижняя челюсть. Хотя и целая, с зубами, длинными, волнисто изогнутыми, каждый – с ложбинкой по внешнему боку.

Марта сперва прошлась вокруг, отметая лишний песок и мелкий мусор, затем принялась вычищать то, что было внутри V-образного силуэта, уходившего острым углом вниз. Действовать следовало осторожно и быстро. Она дышала ровно, двигалась плавно. Мысленно повторяла таблицу умножения, старалась не думать о том, как нужны ей эти будущие деньги.

Солнце жарило всё сильнее. Марта слышала, как украдкой вытирает пот со лба Чистюля, как похрустывает пальцами Стефан-Николай. Она вдруг ясно представила себе их: один взъерошенный, в выцветшей футболке, потрёпанных кроссах, веснушки по всему лицу, как брызги морковного сока, зубы кривые, крупные, щуплый, нервный, губу наверняка же прикусил или ноготь грызёт; Стефан-Николай напротив – стоит чуть расслабленный, невысокий, светлые обтягивающие штаны, белая, без единого пятнышка, тенниска, руки в старых перчатках, но выше запястий видна кожа – вся в ожогах и шрамах, и на лице тоже шрам – под нижней челюстью, белёсый, похожий на знак вопроса.

Вытащат, подумала она, обязательно. Если вообще до этого дойдёт.

Пару раз она велела Стефану-Николаю подать бутылку с водой и жадно пила, напоминая себе: не помногу, не спеши, трижды три девять, трижды четыре двенадцать, мелкими глотками, и панаму поправь, не хватало ещё грохнуться тут в обморок от теплового удара.

Время летело и время тянулось, после таблицы умножения пошли в ход стишки, которые заставлял их учить господин Штоц, с перепугу Марта вспомнила даже фрагмент из «Половодья», диалог между графом и лысым священником.

Теперь она уже стояла в полный рост: зубы вздымались по обе стороны, словно прибитые к бортам щиты викингского корабля, земля чуть покачивалась под ногами, как будто Марта действительно плыла, стояла на палубе и мчалась навстречу врагу.

Когда она успела управиться с таким-то количеством песка? Куда он отсюда подевался?

Бессмысленные вопросы. Поскольку драконовы кости – как там сказано в учебнике? – «обладают хаотической природой, они суть материальное воплощение непредсказуемой, квантовой структуры нашего континуума», – а если совсем по-простому, то вокруг них мир ведёт себя чёрт знает как. Или, чтоб уж не лукавить: пакостно и очень подло он себя ведёт. Поэтому лучше держаться от них подальше. Лучше вызвать егерей, а те уж разберутся.

Но вызовешь егерей, чёрта с два тебе что-то перепадёт от найденного. Даже если по закону – всё уйдёт мачехе, все жалкие десять процентов от предполагаемой стоимости. Хватит с неё егеря, подумала, зло оскалившись, Марта. А уж денежки – извини, старушка Элиза, ты себе и в салоне настрижёшь. Всё по-честному: кто работает, тот и ест, да?

Теперь она пустила в ход тонкую кисточку – счищала с зубов слежавшийся песок, почти чёрный и отчего-то влажноватый. Вспоминала с усмешкой, как впервые взялась за такое же – по чистой случайности, возвращались с Никой после танцев, повернули с маршала Нахмансона, чтобы срезать дворами – и вдруг, прямо под чьим-то развешанным бельём, в двух шагах от детской площадки – свечение. Слабенькое, но вполне заметное. Ника хотела позвать взрослых, а Марту тогда словно насадило на штырь какой-то – вот как бабочку, пронзили и оставили висеть, – и она сперва пыталась отдышаться, потом упала на колени и начала раскапывать, голыми руками, дура, это после уже догадалась сдёрнуть с верёвки чей-то носок, не брать так. Ей повезло – попался осколок ребра, размером с мизинец, не крупнее. Она его быстро обезвредила, на «шестью семь» уже выдохся. Ника сбегала к ближайшей мусорке, нашла почти чистый пакет, только рваный – ну так это как раз не беда; они завернули обломок и унесли в гараж к отцу, у Марты не было ключа, но она умела и так открывать. Растёрли в порошок, поделили поровну. Ника обещала не трепать языком, хотя на следующий день знал уже весь класс; Ника есть Ника, что ты хочешь.

Через неделю Марту и Нику после физры отозвал перекинуться парой слов Губатый Марк. Он был старше их на три класса и пять лет, все знали, что лучше держаться от Губатого подальше, что батя у него сидел, а брат сгинул где-то на исправительных работах. Губатый приторговывал «звёздной пылью», «порохом», «живой водой» и мутабором. А вот теперь он хотел, чтобы Марта для него выкопала зуб дракона, который Марк нашёл на задворках химкомбината.

Губатый на самом-то деле выглядел нестрашно: лицо самое обычное, только глаза слегка навыкате и губа рассечена. Страшно становилось от того, как он на тебя смотрел, и от его голоса, чуть хрипловатого, будто затупленной пилой проводили по фанере.

Марта могла отказаться – и отказалась бы, начни он угрожать или насмехаться. Но это был разговор такой… очень взрослый и деловой, ты мне – я тебе. С ней никогда так не разговаривали. Губатый давал деньги, небольшие, но сразу же, пусть только Марта выкопает зуб. Нику он предложил взять как свидетельницу, чтобы Марта не боялась.

Марта сказала, что не боится и что Нике лучше бы идти домой, а то родители будут волноваться. Ника попыталась возразить, но Губатый, видимо, что-то понял, он вежливо похлопал её по плечу, извини, мол, за беспокойство, сами справимся.

Так всё и началось. О способностях Марты в классе знали, но дальше это, кажется, не выходило; даже Губатый, если приглашал на очередные раскопки, являлся один. Это был такой случайный приработок, очень нестабильный, рисковый, – но всё лучше, чем выклянчивать у мачехи на новую помаду или на кино. С полгода назад она, правда, устроилась ещё в Инкубатор, присматривать за карапузами, но деньги лишними не бывают.

Она чистила зубы древнему чудовищу, которое сдохло, может, сто, а может, и полтысячи лет назад, и повторяла: деньги лишними не бывают, не бывают. И пусть только кто-нибудь посмеет возразить. Пусть только посмеет отнять то, что принадлежит ей. Они называют Марту за глаза Ведьмой – ха! никакая она, конечно, не ведьма, а жаль, следовало бы кое-кому подсыпать в компот, например, жабьей трухи или выцарапать козье копытце снизу, под стулом. Но и так, без всего, она ещё им покажет. Она вырвется из этого гнилого, гнусного, гадостного городка – и всем им покажет!

Из-под панамы выбились пряди, пот облепил тело клейкой плёнкой, футболка потемнела. Марта потянулась за платком, чтобы хоть лоб вытереть, и вдруг почувствовала, как стынет кожа на спине, как мертвеет поясница. Драконьи зубы вздымались по обе стороны от неё – блестящие чёрные клинья, не отбрасывавшие тени. Ограда. Охрана.

Она провела рукой по лицу, почувствовала, как мнётся кожа – словно тёплое тесто. Вылепи себя, подумала Марта, ты ведь именно этим занимаешься последние пару лет, selfmade-girl, давай, даже сочинять ничего не нужно, просто позволь проявиться тому, что в тебе запрятано, пусть они все наконец увидят, пусть оценят наконец. Я хочу, чтобы нос был прямее и короче, нижняя челюсть не такая громоздкая, это разве нижняя челюсть – недоразумение одно, я хочу губы не узкой ниточкой, а нормальные человеческие губы, и уши не врастопырку, чтобы иногда можно было бриться под ноль, или уж если врастопырку – пусть с какой-нибудь сверхспособностью, типа там незаметно подслушивать важные разговоры, и ещё я хочу…

Она зашарила свободной рукой в кармане, выдернула зеркальце, выставила перед собой: ну-ка, так удобней, – и увидела себя такой, какой всегда себе и представляла: конечно, не лялька подиумная, но вот же: красивая, симпатичная. Пальцы машинально прошлись по щекам, чуть подправили скулы, потом скользнули к губам…

Пот стекал по спине в джинсы, было щекотно. Марта рассеянно почесалась и почувствовала там, внизу, шебуршение, и нащупала вдруг что-то короткое, жёсткое, завитое спиралькой – хвост, разобыкновеннейший свиной хвостик, который штопором выдвигался, рос прямо из её тела.

Ведьма, подумала Марта, ну да, я ведь Ведьма. А какая же ведьма без хвоста?

Только на самом деле, разумеется, никакой она не была ведьмой – а была самой что ни на есть дурищей, овцой безмозглой, которая сунулась в крокодилью пасть.

– Опомнилась, – прошептала Марта, глядя на чужое, мёртвое лицо в зеркальце. – Опомнилась, курица.

Теперь нужно было действовать быстро и чётко. И не думать, например, про Седого Эрика с его болезненной белёсой шевелюрой или про двоюродную тётку Чистюли, у которой все губы и гортань исцарапаны, поскольку каждый раз, когда сквернословит, у тётки изо рта выпихивается роза или гвоздика.

Всё это Марта знала и раньше, верно? И знала, на что шла. И чем рискует.

К чёрту, хватит об этом, хватит!

Она провела ладонью по лицу, представляя себе, как под рукой черты снова меняются, становятся прежними, знакомыми, ненавистными. Проверять в зеркальце, получилось ли, времени не было. Стараясь не думать о Чистюле и Стефане-Николае, Марта быстро расстегнула пряжку, присела и сдёрнула штаны.

Намотала свинский этот хвостик на палец, зажмурилась, представила себе, что пропалывает грядку. Дёрнула. Закричала – не столько от боли, сколько от злости. От досады на саму себя, по-прежнему безмозглую.

И зашептала: «Мышка за кошку, кошка за жучку, жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за…»

Снова дёрнула – и, потеряв равновесие, грохнулась на бок. Падая, она взмахнула руками, и позади раздался приглушённый возглас, потом сразу же смех.

– Ну, – сказал Стефан-Николай, – ты теперь у нас будешь не Чистюля, Бен. Ты теперь будешь Хвостом Шмякнутый. Сильно приложила? Дай погляжу… да не бойся, я пошутил, мы ж могила, что ты. Ого, знатный синячище будет. Холодное бы что-нибудь прижать… Эй, Марта, в следующий раз аккуратней, хорошо хоть не рога, рогами ты б его, пожалуй, и пришибла.

– Размечтался! – хмыкнул Чистюля. – Нас так просто не угробить!

Конечно, его звали Бенедикт, но для своих он всегда был Бен, а после той истории со взровавшейся посудомойкой про имя вообще редко кто вспоминал.

– Слышишь, Марта, похоже на вызов, а? Запусти в него копытом, что ли.

– Подумаю! – крикнула Марта с усмешкой. – Но ничего не обещаю.

Она понимала: это Стефан-Николай ради неё старается. Забалтывает, выдёргивает из морока. Но в том-то и подлость драконовых костей: пока ты держишься, хватает одних только слов и мыслей, а уж если поддался, проблемы у тебя появляются очень даже материальные. И одними считалочками да таблицами умножения с ними не повоюешь.

Приподнявшись на локте, Марта проверила и убедилась: хвоста нет, на его месте, как раз где копчик, – небольшая ранка, кровь почти подсохла.

Вот уж действительно: выдрала, словно сорняк.

Она встала, подтянула штаны, защёлкнула пряжку, поправила панаму. Теперь лицо. Зеркальце закатилось под самый край челюсти, к тому же теперь через всю его поверхность протянулась широченная, ветвистая трещина.

– Эй, богатыри! – крикнула Марта. – Ну-ка взяли и внимательно на меня посмотрели! Что видите?

– Ох и физиономия у тебя, – охотно отозвался Стефан-Николай. – Платок дать? Вся в песке, как будто заснула на пляже. И панаму поправь, солнце ведь.

Потом он осёкся, наткнувшись на её хмурый взгляд, сообразил, что шутки кончились, и добавил:

– Проблемы?

– Лицо нормальное?

Стефан-Николай пожал плечами:

– Лицо как лицо. Рога не отросли, извини, швырнёшь ими в Чистюлю в другой раз.

– Дурак, – сказала Марта. Она почувствовала, как тает, распускается тугой узел, всё это время сжимавшийся вокруг сердца. – Ладно, давай присыпку и конфетти, и коробку с пеплом. Не ту, с чёрным, от старых газет. Будем сворачиваться, нечего нам здесь торчать.

Дальше дело пошло на лад. Она протанцевала вокруг челюсти, припевая «Каравай! Каравай!» и рассыпая горстями получившуюся смесь; велела ребятам отвернуться и помочилась прямо под основанием челюсти, затем нарисовала на листочке из блокнота эту самую челюсть, конечно, схематически, и наколола листочек на самый маленький из зубов – тот, что был размером с олимпийский факел.

Всё это она делала бездумно, машинально. Так, наверное, её далёкие предки обтанцовывали и заклинали очередную рыбу-кита, с риском для жизни добытого из морской пучины. Марта понимала сам принцип, а конкретные приёмчики, слова, движения подбирала каждый раз по ситуации.

Когда всё необходимое было сделано, она на всякий пожарный вытащила из-за пазухи цепочку с гладким, дырявым камешком, зажмурила один глаз, а другим поглядела сквозь отверстие – и вот, пожалуйста, челюсть уже не светилась и вообще выглядела как обычная кость, только очень старая. Она даже как будто слегка уменьшилась, хотя сейчас у Марты в голове всё перемешалось, трудно было вспомнить, какой челюсть была в самом начале. Трудно – да и ни к чему.

Марта отошла в сторонку, села на хрусткий песок и махнула рукой, мол, вперёд, богатыри, ваша очередь. Богатыри расстегнули рюкзаки, зашелестели фольгой, Чистюля извлёк и аккуратно выложил перед собой ножовку, молоток, щипцы, два рулона пищевой плёнки, пару плотных резиновых перчаток. Хотя перчатки-то сейчас были и не нужны, разве только чтобы не запачкаться.

Само собой, всю челюсть они бы не унесли – в нынешнем своём состоянии она была размером со старый мерседес, такой, как у Гиппеля. Но и времени у них завались: жать начнут месяца через два, можно тыщу раз ещё забрать всё оставшееся.

Богатыри начали с зубов, затем стали распиливать саму кость, а Марта под всю эту кутерьму даже немного вздремнула. Проснувшись, она помогла заворачивать зубы в фольгу. Остальное ребята оттащили дальше в пшеницу и набросали сверху всякого мусора. Был там приметный такой пятачок, Стефан-Николай сказал, что он это место намертво запомнил (а для всяких недоверчивых – так и воткнул неподалёку надломанную ветку).

Вернувшись к прабабке, они ополоснулись во дворе из умывальника, забрали велосипеды, вызволили из цепких прабабкиных лапок Чистюлю, взяли на дорожку по прянику и двинули в город. Прабабка, к слову, оказалась милой старушкой, приглашала заглядывать почаще; а что пахло от неё мышами – так мало ли от кого чем пахнет.

От Рысян до Нижнего езды минут тридцать, если не торопясь и по трассе. Машин сегодня было мало, только почти сразу на выезде из деревушки ребят обогнала пара белоснежных фур с надписями «Свежее мясо» да дребезжащий, припадочный рейсовый автобус. Автобус нещадно загадил воздух выхлопными газами, пришлось чуть притормозить, чтобы не дышать этой отравой.

А вот в городе, на проспекте Литейщиков стояли два «барсука» с егерями, рыжие продольные полосы аж сверкали, но мигалки были выключены, и вообще, подумала Марта, сразу видно: доблестные защитники порядка на отдыхе. Чистюля побледнел и чуть не рванул сворачивать с полпути, но Стефан-Николай взглянул на него со значением, далеко, мол, собрался? – Чистюля дёрнул кадыком, из белого стал рыжим, в тон «барсучьим» полосам, и дальше смирно крутил себе педали, не дурил.

Добычу они условились сгрузить в отцовский гараж. Мачеха туда не совалась, а у Марты теперь был ключ – да и в квартире, если что, минимум до полседьмого пусто. Сначала думали нести к Стефану-Николаю, но у него младшая сестра разгрипповалась, а это такая куница любопытная, что лучше не рисковать. Вариант же с Чистюлей и не рассматривали: поди угадай, когда и в каком агрегатном состоянии заявится его батя.

Подниматься к себе на пятый Марта не стала, сразу повела ребят к гаражам. Отцовский с весны прошлого года перешёл в её безраздельное владение, ещё до того, как сам отец уехал на заработки. Марта навела там порядок, сложила весь инструмент на один стеллаж, прочие отцовские вещи – на другой, старый хлам выволокла на мусорку, а что ещё могло когда-нибудь пригодиться – из того соорудила вавилонскую башню в дальнем углу. Машины у них лет пять как не было, отец продал почти сразу после смерти матери, за полгода до того, как они с мачехой сошлись.

Гараж Марта приспособила под кабинет, хотя, конечно, когда наступили холода, пришлось вернуться в квартиру. И поскольку нельзя было вечно сидеть в гостях у Стефана-Николая, вся эта история с егерем… ну, весьма наглядно разворачивалась у неё на глазах. Хорошо одно: ребята пока не были в курсе. Они просто знали, что Элиза та ещё стерва, – так ведь Марта об этом твердила уже сколько лет; все привыкли.

Она отперла замок, приоткрыла одну створку и вошла первой, чтобы включить свет. Сдвинула на край стола гору учебников, захлопнула тетрадь. Накрыла освободившееся место старыми «Вестями», кивнула ребятам:

– Выкладывайте. И прикрой вход, Чистюля, мало ли.

Вокруг гаражей всегда крутились мальки, в робингудов играли и в ланцелотов, ну и, естественно, совали свой нос куда попало. Некоторые знали Марту по Инкубатору и радостно бежали здороваться, а потом ещё увязывались за ней, приходилось поить их чаем или подкармливать конфетами. Марта злилась на себя за это, тысячу раз обещала вести себя с ними построже – да пока без толку.

Но сейчас её больше волновали не мальки, а взрослые, владельцы соседних гаражей. Тот же дядюшка Костас – хороший, в принципе, человек, но ведь до всего ему есть дело, всех он считает своей роднёй и всем стремиться помочь добрым советом. Запросто может сунуться сюда, чтобы поговорить за жизнь.

Пока богатыри выгружали добычу, Марта достала и включила мобильный. Часов она давно не носила, а время посмотреть было нужно; не хватает только прощёлкать возвращение мачехи.

– Слушай, – сказал Чистюля, – а можно мы у тебя и перемелем? Моя мельница… ну, сломалась, в общем.

Это означало скорее всего то, что отец Бена отыскал и загнал её кому-нибудь на барахолке. Или, если накатило вдохновение, действительно расколошматил к чёртовой бабушке.

– Так ты не против?

Марта рассеянно кивнула. Она изучала пришедшие смс-ки и пыталась сообразить, что происходит.

Семь вызовов от мачехи за последние полчаса. Это что-то новенькое.

– Куда спрячем? – спросил Стефан-Николай. – Ты же не собираешься оставлять их вот так, на столе?

И тут заквакал мобильный.

– Ты где ходишь? – не здороваясь, сказала Элиза. – Опять с этими своими по помойкам… Ладно, сейчас неважно. Записывай адрес. Оранжерейная, двадцать семь, вход со двора. Возьми в секретере, знаешь где, копию паспорта, военного билета, страховой полис, фотокарточки три на четыре, две штуки. Нет, лучше три. И мигом сюда. Справишься?

– Справлюсь, – сказала Марта. Она плечом зажала мобильный и, подхватив карандаш, писала на полях расстеленной газеты. – А что?..

Но там уже были, конечно, гудки, мачеха не любила лишних слов.

– Проблемы? – спросил Стефан-Николай.

– Элиза.

Это, в общем-то, всё им объясняло, оба богатыря только хмуро кивнули и уточнили, могут ли чем-нибудь помочь. Настоящие друзья, подумала Марта, им тоже не нужны лишние слова, вот ведь какой парадокс.

Она велела им разобрать вавилонскую башню, засунуть свёртки в старые покрышки, весь остальной хлам аккуратно уложить как лежал – и дожидаться её.

– А с помолом и остальным порешаем завтра. Не горит же?

Богатыри подтвердили, что не горит, хотя Чистюля был явно не в восторге.

Документы лежали ровно там, где и обычно, в отдельной папке, все рассортированы по файлам. У них вообще с документами всегда было строго, отец следил. И ксерокопии на всякий случай всегда сам снимал.

Богатыри тем временем справились с задачей, Марта отрядила их по домам, а сама двинула на Оранжерейную. Это было на другом конце города, с двумя пересадками, и пока ехала, Марта думала о том, что на завтра у неё сумка так и не собрана, ни тетради, ни ручки, и блузка не выглажена, и в Инкубаторе неделя будет чумовая, и виш-лист же Ника который день требует, надо наконец составить, куда это годится. В общем, забивала себе голову чем угодно – только не мыслями о мачехе. Не тем, из-за чего Элиза переполошилась. Не причинами, по которым понадобились вдруг ксерокопии отцовского паспорта и прочее-остальное.

Ответ на ум ей пока приходил только один: отпуск и турпоездка. Может, отец Элизе сегодня звонил, а та решила сразу, как он вернётся, утащить его на юга, прежде чем Марта расскажет ему про мордатого Людвига Будару.

Хотя Марта и сама ещё не была уверена, рассказывать ли. Слишком много тут было «но» – и она понимала, что подло так думать, нечестно, – однако и сделать с собой ничего не могла. Ещё год назад и сомневаться бы не стала… даже полгода назад. А вот за последние месяцы всё, буквально всё переменилось, и уж в этом-то Марта отдавала себе отчёт твёрдо и ясно.

Пусть, говорила она себе, съездят, а там посмотрим.

И даже когда на Оранжерейной, уже на подходах к двадцать седьмому номеру, поняла, что это больница, Марта ещё не хотела верить. Ну мало ли – где только сейчас турагенства, особенно мелкие, не снимают комнатушки под офис.

Потом она вошла во двор, и там были эти белоснежные фуры, но теперь пустые, водители с грохотом захлопывали створки, моторы ровно, уверенно рычали, а двое амбалов в халатах, покрякивая, уносили продолговатый ящик. В сторону морга уносили, Марта это сразу поняла.

Она зачем-то поправила свою нелепую панаму и двинулась к ближайшему водителю, широкоплечему лысому дядьке лет под пятьдесят. Тот как раз с натугой опустил засов на створках, последний раз затянулся и, взяв бычок двумя пальцами, пульнул им точнёхонько в урну.

– Что там было? – хрипло спросила Марта. – Кто там был? Откуда?

Дядька посмотрел на неё растерянно, сморгнул пару раз. На голой его груди болтался оберег: застывшая в янтаре крохотная лягушка.

– Ступай, ступай, – сказал дядька, словно продолжал прерванный разговор.

Похлопал её по плечу, запрыгнул в кабину и шваркнул дверью.

Марта заоглядывалась – но во дворе было пусто, только в окнах прятались последние зеваки. Тогда она пошла, почти побежала за теми двумя, с ящиком, шаги гулко отдавались от стен. В дальнем конце двора обнаружился проход, а там ещё один дворик, со сквером. В сквере было неожиданно людно, все говорили разом, многие истерили.

От сквера, приложив к уху мобильный, шёл высокий парень лет двадцати пяти, не по-здешнему хорошо одетый, весь как будто из рекламы или со страниц глянцевого журнала.

– Да, – говорил он, – разумеется. Уже еду. Вот немедленно. Да, да. Ну что вы! Обязательно. Хорошо, что так быстро нашли, молодцы!

Он глянул на Марту, рассеянно улыбнулся, как бы извиняясь за своего невидимого собеседника, и не сбившись с шага, двинулся дальше.

Вряд ли чей-то родственник – слишком он был спокоен и доволен жизнью, нечего таким делать возле морга. Разве что врач?.. – но молодой ведь, лет на семь старше Марты.

Потом она заметила того, кто наверняка был врачом. Он стоял среди взвинченной толпы, невысокий, с аккуратной лысиной на темени и аккуратными, щёточкой, усиками. Взмахивая руками, он пояснял, успокаивал, взывал к разуму и здравомыслию. Голос у него был под стать внешности, мягкий и домашний, но почему-то никого не успокаивал и не убеждал. Невысокого со всех сторон обступили, в основном это были тётки за сорок, многие сжимали носовые или бумажные платки, одна всё время перекладывала из руки в руку громоздкую кошёлку, похожую на дохлого ската.

– В сотый раз вам повторяю, – говорил невысокий, – мы не можем сейчас взять и всех оформить. Поэтому задержка, да. Но милые мои, вы же должны понимать…

– Что мы должны? – взвизгнула тётка с кошёлкой. – Что мы тебе, гадёныш, должны?! Совести у тебя нет, столичный ты прыщ! – Она развернулась всем корпусом, так что толпа поневоле расступилась. – Виктория, а ну звони своему куму! Пусть-ка выяснит, что вообще за…

На неё зашикали, но этим лишь ещё больше разъярили, тётка забыла о столичном прыще и атаковала своих же соратниц. Гвалт стоял до небес, Марта сумела разобрать только несколько фраз: что-то про живую очередь и ни стыда, ни совести. Она поняла, что к врачу ей не подступиться, и решила позвонить Элизе.

Мобильный, словно только этого и ждал, забился в кармане, издал долгое раскатистое кваканье (рингтон в своё время Марта подбирала придирчиво и обстоятельно), кое-кто из бунтующих даже отвлёкся от тётки с кошёлкой.

– Сколько тебя ещё ждать? – спросила Элиза. Спросила сразу в трубке и где-то позади, за спиной Марты. Та обернулась и увидела мачеху у выхода из морга.

Даже посреди больничного двора, рядом с чьими-то скандалящими родственниками, Элиза ухитрялась выглядеть настоящей королевой. Это иногда дико бесило Марту.

Ну ладно – всегда бесило, всегда.

Элиза была крупной женщиной – однако никому никогда в голову не взбрело бы назвать её толстухой. «Изобилие, но не избыток», – как в своё время метко подметил Стефан-Николай (за что был награждён подзатыльником и парой дней бойкота). Элиза была выше Марты на голову, носила облегающие платья со щедрым декольте, на которое обожали пялиться её клиенты; при этом не злоупотребляла ни косметикой, ни украшениями. Вполне логично, хмыкала Марта: при таком декольте кто станет смотреть на лицо.