Текст книги "Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога"
Автор книги: Владимир Заяц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
На экране телевизора появилась заставка: вращающийся футбольный мяч. Голос диктора объявил о начале решающего соревнования, того самого, которое должно всё решить и определить и, несомненно, будет иметь огромное значение в смысле влияния на судьбы всего человечества.
Эбис оборвал свою речь и втупился в экран.
– Дальше что? Дальше!
Эбис не слышал.
– Чтоб ты сгорел! – в сердцах бросил Дмитрий, обращаясь к красному ящичку.
Телевизор, видимо, услыхал просьбу лекаря. Экран полыхнул и погас: несколько секунд ещё горела звёздочка по центру экрана. Но и она угасла. Экран покрылся трупной зеленью.
– А чтоб тебя! – заорал Эбис и, приблизившись к телевизору леопардовым скоком, принялся стучать по нему сверху и по бокам. Безрезультатно.
Тут Эбис озверел окончательно и, обращаясь к невинному ящичку, сказал буквально следующее:
– ……. …………………! Вот ты кто! – и добавил: – ………. гробик проклятый!
Реанимационные мероприятия доктора не принесли никакого результата. Коченеющий телевизор не отзывался.
Эбис поспешно натянул пальто, влез в осклизлые туфли и рванулся к двери…
– Побегу… э… к одной знакомой, – объявил он на бегу. – Такой матч пропустить нельзя!
Дмитрий, оставшись один, снова придвинул стул к окошку.
Смеркалось. Серый цвет завладевал землёй. В комнате быстро темнело.
Дима почему-то вспомнил о Наташе Кроль. Завтра, во вторник, как всегда, состоится пятиминутка. Значит, рассматривать «дело» Наташи будут завтра. По слухам, она несколько раз говорила с родственниками, живущими в Одесской области, по телефону скорой помощи. Чтобы не платить за переговоры, она, вызывая междугородку, называла фамилии Игрище-вой и Вислогуз.
Дима не верил, что тихая и безответная Наташа Кроль способна на такую подлость. Не вяжутся тут концы с концами. Если будут голосовать за какое-нибудь строгое наказание для неё, он, разумеется, будет против. Надо непременно защитить милую девушку. В крайнем случае, он воздержится. Хотя идти против администрации… Гм… Затруднительное положение! Администрация почему-то давно клюёт Кроль. Не в чести Кроль у администрации. Если я буду за Кроль, то… Гм… Ладно, раньше времени об этом лучше не думать.
Неожиданно Дима услыхал за спиной какой-то шорох.
Дима замер, прислушался.
Послышался сдавленный смешок.
Всё внутри у доктора сжалось. Что это? Вернее, кто это? Ведь никто не входил. Дима был в этом абсолютно уверен. Снова чертовщина какая-то начинается. Поворачиваться было страшно. Невыносимо страшно. Но сидеть вот так, зная, что некто находится за твоей спиной, было ещё страшнее.
Дима медленно, будто больной радикулитом, повернулся.
Тело его как бы отмерло. Остались лишь глаза, лихорадочно просеивающие тьму комнаты. Вдруг с. улицы донёсся дикий визг, бряцанье цепью и хрип чёрного кобеля Полпота, Тьма разом ворвалась в мозг лекаря сквозь расширившиеся зрачки, смешала мысли, вздыбила волосы. Это длилось несколько секунд. Потом заструилась мысль: «Что это я? Ну, почудилось. С кем не бывает?!». Но не подвластные уму чувства были в полной узловатости. Глаза его вновь стали сканировать пространство.
Фу! Ничего… И никого… В самом деле – почудилось.
Тьма в углу, возле грубы, колыхнулась. Так колышется струйка дыма от лёгкого движения ветерка. Дима пристально вглядывался в шевеление. Право же, ничего особенного. Нечего себя пугать! Хотя… Тьма здесь чуть более плотновата. Это от того, наверное, что грубка полностью заслоняет угол от света.
И вдруг оттуда, из центра этой сгустившейся темноты, донёсся совершенно отчётливый издевательский смешок.
Этого Дмитрий уже не мог выдержать. Он вскочил и, не отрывая взгляд от угла, закричал шёпотом:
– Кто здесь?
– Кто? – пророкотала темнота. – Тот, кого ты увидеть хотел. Тот, в чьей помощи ты нуждаешься.
Ноги Дмитрия подкосились, и он плюхнулся на стул в полуобморочном состоянии.
Доктор увидел, как тьма вдруг вздыбилась волной под самый потолок, как она подёргалась и стала оседать. Потом в ней стало выкристаллизовываться какое-то лицо. В темноте разобрать черты его было невозможно, но Дмитрию показалось, что где-то, совсем недавно, он видел это лицо и довольно близко. Что с владельцем этого лица он сталкивался в обстановке совершенно неофициальной.
Чувство реальности закачалось и рухнуло в тартарары. Вместе с ним покинул онемевший мозг и страх.
– Кто же ты? – шепнули уста Дмитрия.
И в ответ донеслось глухо:
– Я – тьма, которая когда-то породила свет.
Дмитрий молчал. Неясное воспоминание мучило его всё больше. Где же, где он видел лицо, похожее на это? И только что произнесённые таким знакомым незнакомцем слова казались когда-то слышанными. Когда? Где? Ведь раньше, вроде бы, с нечистой силой и Мефистофелями всякими не встречался. Но почему не встречался? Есть опера или балет «Мефистофель». Или «Фауст»? Неважно… Важно то, что это Мефистофель. Безумие! Но что остаётся предположить ещё?
Мысли, оказавшиеся в цейтноте, теснились, дёргались, топтали друг друга.
Бог ты мой, неужели такое возможно в действительности? Раз происходит, значит возможно. Зачем глупые вопросы?
– Ты хотел видеть меня. Говори же, – с неудовольствием произнёс глухой голос.
– Я не звал тебя. Не звал! – запротестовал Дмитрий и замотал головой. – Прочь, порождение тьмы!
Снова раздался издевательский смешок.
– Звал. Ты боишься сам себе признаться в этом. Я услышал тайное моление души твоей. И вот я здесь.
Самообладание понемногу возвращалось к Дмитрию, и он въедливо заметил:
– Так ты всеведущ?
Чёрный человек не обиделся и ответил даже с какой-то ноткой печали:
– Нет. Я не всеведущ. Просто я слишком хорошо знаю людей. Итак? Я жду.
Дмитрий судорожно сжал спинку стула.
– Повторяю! Не звал я тебя! Не звал! Я даже не знал о твоём существовании и ничего от тебя не хочу!
Тьма вздохнула.
– Хорошо. Я сам скажу. Ты хотел, чтобы тебя убедили совершить то, что противоречит принципам порядочности. Чтобы ты явился как бы пассивной, пострадавшей стороной. Ты жаждешь выглядеть невинным агнцем, уступившим грубому нажиму нахальной мысли.
– Нет!
– Да. Тебе хочется переложить ответственность на чужие плечи. Валяй. Я готов.
– Нет!
– Да! И ещё раз – да! Завтра в вашей больнице будет пятиминутка. Если ты заступишься за несчастную Кроль, проголосуешь за неё, то следующей жертвой станешь сам. Я тебя не пугаю. Твоё будущее для меня открыто. Попробуй поступить по так называемой совести, не видать тебе тогда ни дачи, ни квартиры. Да и работу придётся менять, из Кифозово уезжать придётся. А жаль… Городок хорош. Прелестный городок. Да не бойся ты моральной ответственности! Я ведь тебе сказал уже, что вся ответственность будет ложиться на меня – искусителя невинных душ.
Дмитрий молчал, размышляя.
– Чего ты потребуешь от меня?
Прозвучал уже привычный смешок.
– Я вполне бескорыстен.
– Я должен подумать, – с сомнением выговорил Дмитрий.
– Зачем? – вкрадчиво заметил незнакомец. – Ты уже решил. Я убедил тебя сделать то, что ты хотел сделать. Только стеснялся очень. В таких случаях мои логические доводы приобретают неопровержимую силу. Со времён Адама и Евы я только тем и занимаюсь, что помогаю сбросить ответственность с плеч человеческих. И беру её на свои. И тогда человек из недр сознания своего выдаёт то, что считает нечеловеческим, привнесённым извне. Человек может совершить только то, что он может совершить в силу присущих ему черт. Эти черты могут проявиться, а могут и не проявиться. Поэтому меня не надо именовать врагом рода человеческого, соблазнителем. Скорее – проявителем в человеке того, что он считает нечеловеческим. Смешно называть нечеловеческим то, что таится в человеке со дня его сотворения…
– Нет. Я не согласен, – тихо сказал Дима.
– Не согласен, – повторил он ещё тише.
– Не… согласен, – прошептал он, обращаясь в угол; и промежуток между словами «не» и «согласен» был так велик, что фраза прозвучала весьма двусмысленно.
И тут Дмитрий понял, что говорит пустому месту. Не было больше в углу никакой физиономии. Тьма снова стала равномерно густой.
Снова взвыл Полпот, и тишина поглотила дом.
И чувствовал себя Дмитрий, как после первой… натощак. Какая-то тёплая разливчатость наполнила голову; всё кружилось, подменяло друг друга, расплывалось.
Нельзя сказать, чтобы ощущения эти были вовсе уж неприятны. Дима прислушался к себе; осмелел. Да! Он снова покривил душой. Но на этот раз это вызвано абсолютно объективными предпосылками. Этот чёрный ясно же пояснил. А если то, что он сказал, не вполне правда, то разве он, Дмитрий, несёт за это ответственность? Это останется на совести таинственного обманщика.
После беседы с чёрным человеком у Дмитрия возникли такие чувства, что он с удивлением прислушивался к себе: «Я ли это?».
Дозволенность совершить то, чему душа противилась, производила некую приятность. И то, что приятность эта оказалась замешана на чём-то гаденьком, не уменьшало её. Более того, предвкушение нарушения морального табу придавало приятности особый волнующий вкус.
Казалось бы, чего ещё там думать? Решил – и баста! Но душа Дмитрия, мало упражнявшаяся в подлости, всё возвращалась и возвращалась к мысли о предстоящей экзекуции. Решимость покривить душой ослабевала, а сомнения усиливались. Будто открыли кран в каком-то сосуде, и потихоньку выливался один раствор и заменялся другим. Процесс завершился тем, что кто-то жестокий шепнул: «Всё это называется подлостью».
Дмитрий даже встрепенулся, уязвлённый несправедливостью обвинения. Почему же так сразу: подлость? Конечно, то, что он решил совершить, не геройский подвиг, но и не подлость! А если даже и подлость? Что из этого вытекает? Что он, Дмитрий, подлец? Ни в коем случае! Просто он – человек, который в силу жёстких жизненных условий совершает не очень благовидный поступок. И это ни в коем случае не характеризует его как личность. И вообще, разве существуют подлецы-профессионалы? Есть обычные люди, совершающие поступок, расцениваемый как подлый.
Ох, не то думаю. Не то… Если так толковать, то не осуждать надо подлецов, а памятники им ставить…
24
Вторник… Пятиминутки, проходящие в этот день, назначались строго на 8 часов. Поэтому медики, как всегда, собрались на 8 часов 20 минут.
Первые три ряда оставались традиционно свободными. Все остальные ряды были заняты сверхплотно. Сидели даже на стульях, принесённых из регистратуры.
Место за столом на возвышении заняли главный врач Иван Иванович Честноков и заместитель главного врача по сети Людмила Андрофаговна Ступицкая.
Гипсовые медики на барельефе за спиной начальства держали скальпели наперевес с особым остервенением. Лица их скрывали маски, глаза смотрели бдительно и сурово.
Назревало начало пятиминутки. Понемногу умолкло поскрипывание, отшептались, откашлялись. Внезапно дверь распахнулась и, сутулясь, вошёл Тагимасад. Взгляд его был расплывчат, веки красные. Он потоптался у входа, затем сориентировался и направил себя к заднему ряду. Сильный дух перегара навалился на ряды. Медики зажужжали возмущённо; захихикали; заскрипели, подвигаясь.
Вскочила Людмила Андрофаговна, укротила резвящихся ледяным взором.
– Что это за галёрка снова образовалась?
«Галёрка» замолчала, невинно посматривая по сторонам.
– Я повторяю: почему не занимаются первые ряды?
Молчание было ей ответом. Будто и не услыхали коллеги стеклозвонный голос её. Людмила Андрофаговна постояла ещё немного, тщетно пытаясь защемить чей-нибудь взгляд. Взгляды ускользали. Она осела и принялась без нужды перебирать бумаги.
Иван Иванович Честноков выбрался из-за стола и, подволакивая ноги, направился к трибуне.
– Что же мы имеем в нашей больнице за неделю? – он клюнул носом бумаги. – Мы имеем новые жалобы от населения на отсутствие инфекционного отделения. Товарищ Хаменко, заведующий облздрав-отделом, как всегда тактично напомнил нам за этот вопрос.
Главный помолчал, вспоминая сочный звон в трубке.
– Мы вышли на соответствующие организации. Главный архитектор, товарищ Имхотепчик, обещал задействовать связи. Дальше, надо за хирургию сказать. Мне доложили, что вчера в хирургическом отделении имел место смертный случай. Товарищ Резник, что вы можете доложить по этому поводу?
Небритый Резник ответил глухо, глядя в пол:
– Умер больной. Умер…
Честноков захлопал глазами, в недоумении посмотрел на Ступицкую. Заместитель развела руками, давая понять, что и сама ничего не понимает.
– Нечего вилять, – брякнул Честноков. – Говорить прямо: имел место смертный случай или нет?
Резник медленно поднял свинцовую от усталости голову и сказал тоскливо:
– Я же по-человечески говорю: умер больной.
Ответ Честнокова был по-птичьи быстр:
– Нам надо не по-человечески, а как полагается. Никогда от хирургов сразу толку не добьёшься! Теперь, вот что я хочу сказать… Те-перь я хо-чу ска-а-а-а-а-зать… Тепрь… Трь…
Что-то неладное происходило с руководителем больницы. Он умолк. Голова его закачалась из стороны в сторону, затем взад-вперёд. И, наконец, склонилась на трибуну.
Медики молчали, с интересом наблюдая за разыгрывающимся представлением. Подобное уже дважды случалось с главным во время пятиминутки.
Их ожидание оправдалось. Как и в прошлый раз, из потолка выдвинулась огромная Рука с золотыми, запонками на белоснежных манжетах. Она потянулась к спине Честнокова и принялась размеренно поворачивать ключ.
– Раз! Два! Три! – хором считали медики, как гости на свадьбе после крика «горько!».
И вдруг… случилось то, чего никто и предположить не мог. Сама Рука – надежда и оплот Честнокова – вдруг обмякла и бессильно повисла, покачиваясь, словно гигантский хобот.
Изумлённые медики ахнули, как зрители в цирке при исполнении смертельного номера под куполом. Наступила такая тишина, что слышен стал недовольный говор больных, поджидающих за дверью врачей, да чмоканье и подхрапывание уснувшего Тагимасада.
Все напряжённо ждали. Что будет дальше?
Долго ждать не пришлось. Неведомо откуда раздался оглушающий скрип невиданно огромного заводного ключа.
– Раз… Два… Три… – снова принялись считать врачи.
На счёте «десять» Рука вздрогнула, слепо задвигалась, несколько раз ударилась о край стола и бортик трибуны и принялась заводить Честнокова.
Закончив процедуру оживления, она медленно ушла в родную высь. Главный поднял голову, выпрямился и тупо оглядел подчинённых. Потом он кинул беспомощный взгляд на Ступицкую. Он явно не мог вспомнить, что предшествовало его отключению.
Заместительница поспешно встала и пригвоздила коллег к месту предупредительным взглядом тяжёлого калибра.
– Теперь, согласно распоряжения товарища Честнокова и заявления трудящихся, мы будем разбирать поведение фельдшера скорой помощи Натальи Кроль. Несколько дней назад поступило заявление от её сотрудников, что она разговаривала по служебному телефону с другим городом по личным делам… Чтобы не платить за переговоры, она записала их на чужую фамилию.
Собрание зажужжало, заволновалось.
Честноков потряс головой и, покинув трибуну, прошёл на своё место.
То, что происходило дальше, своей чёткостью и слаженностью наводило на мысль о предварительном сговоре.
На возвышение выскочила Людмила Игрищева. Она очень натурально волновалась и возвышенно говорила о попранной вере в людей. В конце речи она приложила к глазам кружевной платочек и заключила:
– Я – человек честный. Поэтому верила в честность других. А она, воровка эта, веру мою повергла!
Она сошла с возвышения и проследовала к своему месту. Проходя мимо Дмитрия Марковича, она метнула в него влажный взгляд. Но Диме было не до неё. Он видел, что грядёт час испытаний и сидел, напряжённо вцепившись в стул потными руками. Людмила скорчила милую рожицу и, хмыкнув, демонстративно отвернулась.
Надя Вислогуз тоже выступила. Она говорила почти то же, что и Людмила Игрищева; говорила вяло, косноязычно. Будто подняли её с постели, забыв разбудить. И только в конце выступления прорвались у неё эмоции:
– У неё хоть муж, как муж! И не пьёт! А она ещё такие вещи делает!
Наташа Кроль не удержалась и закричала с места тоненьким голосом:
– Неправда всё это! Ну, честное слово, неправда! – при этом она с силой прижимала к груди худые просвечивающиеся руки.
– Вам, товарищ Кроль, никто слова не давал, – холодно и враждебно осадила её Ступицкая.
– Пусть говорит! – раздались единичные возгласы. – Вдруг, действительно, не она!
Людмила Андрофаговна повела по рядам гневным взглядом.
– Замолчите! Коллектив уже высказал своё единодушное мнение!
Глаза Кроль налились слезами.
Игрищева привстала и крикнула:
– Как Кроль пришла, так и вещи стали пропадать!
Петел потряс рыжей бородёнкой и крикнул мерзким блеющим голосом:
– Позор!
Тут он сообразил, что его возглас руководство может истолковать неправильно, и торопливо добавил:
– Позор ей! Кроль, то есть!
А потом ещё долго тряс головой, чтобы администрация случайно не ошиблась и догадалась, что общее возмущение выразил именно он.
И хохолок на его голове, похожий на петушиный гребень, жалко подрагивал.
Надя Вислогуз долго крепилась, всё же не выдержала, взвыла басом и запричитала:
– Мой сегодня снова дома не ночевал! Все вы, тихони, только и делаете, что чужих мужей от дома отваживаете!
Собрание оторвалось от чтения, вязания, анекдотов, полушёпотом и заинтересованно прислушалось,
И среди наступившей тишины раздался дрожащий голосок Наташи:
– Но я вчера на дежурстве была.
Вислогуз поднялась с места – потная, с деформированным от ненависти ртом. Бюстгальтер у неё был перекошен. Всё плыло у неё перед глазами. Вместо лиц качались какие-то бледные пятна. Эта! Эта!.. Смеет возражать! И муж её, подлую, любит!. Сколько раз она подарками мужниными хвасталась! За что он её, таранку такую, любит? У неё же только рёбра да кости!
– Замолчи! – заорала она и подняла сжатые кулаки. – Нечего нам своими дежурствами в морду тыкать! Не ты одна дежуришь! Вон из нашего коллектива!
Наташа, убитая дикими обвинениями; безутешно рыдала, уткнувшись лицом н ладошки.
Людмила Андрофаговна решила ввести собрание в нужное русла Для начала она призвала к порядку Кроль.
– Нечего нам тут заниматься плаканьем! – строго молвила она. – Если хотите что-нибудь сказать в ответ на справедливые упрёки своих товарищей, скажите. Только без слёз и оправданий!
Наташа подняла, голову, но рыданья не давали ей ничего сказать. Жалко вздрагивали её кудряшки.
– Не может, – с удовлетворением констатировала Людмила Андрофаговна. – Против правды, против коллектива ничего нельзя сделать! Кто и что будет предлагать в отношении Кроль?
– Я! – торопливо сказал Петел. – Я имею предложение против Кроль.
Он полуобернулся к присутствующим и произнёс, вздёрнув бородёнку:
– Я имею на этот счёт личное, принципиальное мнение. Моё мнение э… следующее, – он скосил глаза на бумажку, которую держал в руке. – Да… Моё личное мнение, что сорную траву надо удалить с поля. Говоря проще, изгнать Наталью Кроль из нашего дружного коллектива!
Петел оторвался от текста и добавил от себя:
– Да. Именно так! Из нашего дружного коллектива, возглавляемого товарищем Честноковым; прекрасным человеком, замечательным руководителем и отличным семьянином. Похлопаем, товарищи!..
Людмила Андрофаговна, заметив, что верный Петел несколько перестарался, быстро встала и предложила:
– Давайте голосовать, товарищи! Было предложено: сорную траву с поля вон. Кто за предложение товарища Петела, выразившего мнение всего нашего коллектива? Кто за то, чтобы Наталью Кроль, фельдшера центральной станции скорой помощи, убрать из нашего коллектива? Прошу поднять руки!
Медики, беседуя о делах, к собранию не имеющих никакого отношения, автоматически подняли руки.
В последнее мгновение Дмитрий твёрдо решил не голосовать за увольнение Кроль. Но поведение его собственной руки поразило Дмитрия. От звуков голоса Ступицкой рука сама собой поднялась, словно змея, очарованная звуками дудочки факира.
– Прошу опустить руки.
Рука Дмитрия Марковича, удивляя хозяина разумностью поведения, тут же опустилась.
– А теперь, кто против? – с явной угрозой произнесла Людмила Андрофаговна.
Дмитрий Маркович невольно взглянул на безутешно рыдающую Наташу и стал поднимать руку. Рука отчаянно сопротивлялась. Кроме Диминой, поднялось ещё рук пять.
– Дмитрий Маркович, – ласково обратилась к нему Ступицкая и зло сощурилась. – Вы, как мне показалось, уже голосовали за то, чтобы сорную траву – вон?
– Не выкаблучивайся, – шепнул Эбис.
И прежде, чем Дмитрий успел что-то решить, мудрая рука упала.
– Вот и хорошо. Теперь позвольте мне сообщить о результатах нашей работы за месяц. Согласно отчётных данных, мы теперь работаем намного лучше, чем раньше…
Эбис не удержался и закончил за Ступицкую:
– Чтобы добиться ещё более низких результатов.
Ступицкая сделала вид, что ничего не произошло.
– Но мы не остановимся на достигнутом…
И снова перебил её неугомонный Эбис:
– Так крикнул падающий с шестнадцатого этажа человек, пролетая мимо первого.
Ступицкая прервала выступление и, покрывшись красными пятнами, сказала с большим значением:
– Есть среди нас очень любящие мешать люди. Сами для дела палец о палец не пошевелят, а туда же… Я бы на их месте сменила пластинку на тон ниже!
Рядом с Петелом сидел новый травматолог. Был он высок ростом, широкоплеч, с тяжёлыми надбровными дугами. О нем сотрудники шутили, что он травматолог в том смысле, что может травмы наносить. Так вот, травматолог этот во время собрания был беспокоен, всё порывался сказать хоть что-нибудь, показывающее его преданность администрации. И вот случай, как ему показалось, представился. Он с неуклюжей поспешностью встал и с высоты своего огромного роста басовито загудел:
– Полностью разделяю… Поддерживаю и разделяю мнение администрации… И, конечно, саму администрацию. Хоть я тут недавно работаю, могу засвидетельствовать, что в работе больницы произошёл значительный перелом. Вот… – и, сев на скорбно скрипнувший стул, добавил ни к селу ни к городу: – И мы должны быть в первых рядах!
Людмила Андрофаговна неуклюжую речь его не прерывала и смотрела на маломудрого гиганта, теплея улыбкой. С такой улыбкой смотрит мать на первые, ещё неуверенные шаги своего дитятка.
– Да! – звонко подхватила она. – Мы все должны быть в первых рядах! А это значит…
В проясняющееся сознание Тагимасада ввинтился противно звенящий голос. Патанатом покачался, как лодка на зыби, нервно зевнул и, пробормотав: «Когда же меня, наконец, оставят в покое?», направился в первый ряд.
Тагимасад заёрзал, поудобнее устраиваясь на новом месте, и заметив остервенелый взгляд Ступицкой, ворчливо заметил:
– Ну что ещё? Я уже сижу в самом первом ряду. Дальше некуда! Можно начинать собрание.
Комнату потряс хохот такой силы, что в дверь стали заглядывать перепуганные больные.
Не смеялась только Наташа Кроль.
25
Закончилась пятиминутка… Полтора часа ждали её окончания многострадальные больные.
Высыпали оживлённые, переговаривающиеся медики группками по два-три человека. Группки быстро развалились, рассыпались горошинами по стручкам коридоров. Последней вышла Наталья Кроль. Она отворачивалась, прикрывала рукой заплаканное лицо. Впрочем, напрасно она старалась. Никому до неё не было дела – ни больным, ни коллегам. Только Дима несколько раз обернулся. Хотелось как-то её успокоить, прикоснуться к поникшему плечу. Прикоснуться? Той самой рукой, которой он только что голосовал за то, чтобы уничтожить её, изгнать, наказать за чужие грехи!? Никто не требовал, чтобы он во всеуслышание смело заявил о собственном мнении. Но хотя бы не голосовал против неё, хотя бы воздержался! Гнусно! Противно! А ведь, казалось бы, что может быть проще: не напрячь одну группу мышц, когда прозвучало «кто за?».
– Пошли, пошли! – заторопил его Эбис. – Запоздалое раскаяние случилось? Не надо самокопаний и самобичеваний! Ты был, как все, и не более.
– Куда ты меня тянешь?
– Зайдём перед работой к Мруту – новому заведующему терапевтическим отделением. На пятиминутке его не было, потому что в отделении тяжёлый больной. Говорят, что Мрут где-то нашего возраста и довольно приличный человек. Ключа не носит, в отличие от нас, грешных. А что касаемо меня, то и многогрешных.
– Не надо, – вяло запротестовал Дима и повёл плечом. – Я пойду на скорую. Неудобно вот так вваливаться к человеку. Может быть у него дела какие-нибудь…
Эбис выпучил глаза и совершенно искренне сказал:
– Мы что, хуже каких-нибудь паршивых дел? Пойдём! Расскажем ему о пятиминутке. Пусть человек посмеётся.
Они прошли по ступенькам перехода, соединяющего поликлинику и стационар, повернули вправо, гулко затопали по коридору.
Физкабинет обдал их оранжерейной влажностью с запахами эвкалипта – ингаляторий уже обслуживал первых больных. Возле кабинета функциональной диагностики воздух был свеж; подле него стояли в рассохшихся кадках пальмы с растопыренными подсохшими листьями, похожими и формой, и цветом на прокуренные пальцы.
Эбис шёл, чуть подпрыгивая от избытка энергии. Он был крайне доволен собой. Всех встречных он задевал, подшучивал, сыпал прибаутками и то и дело приговаривал, обращаясь к Дмитрию:
– Ты заметил? Нет, скажи мне, ты заметил?! Здорово я Ступу Андрофаговну подсёк! Её прямо перекосило! И морда, как буряк стала! А Честноков?! У того так челюсть отвисла, что чуть о стол не ударилась! Вот я им дал, так дал! Долго ещё они будут Эбиса помнить! Будут знать, как против меня переть! Ну, чего ты молчишь? Скажи, здорово я им дал?
По лицу Дмитрия скользнула призрачная тень улыбки.
– Дал, дал. Конечно, дал. Как в том анекдоте: «Я ему так дал, что его под руки увели! А меня, как господина, унесли на носилках!».
– Из полей уносится печаль… – запел Эбис странным дребезжащим голосом. Умолк. Посмотрел на Дмитрия диковато выкаченными глазами. Продолжил: – Унесу тебя я в тундру, унесу к седым снегам… – снова помолчал и со вздохом закончил; – Всё было, только речка унесла…
Что-то неладное творилось с Эбисом. Дмитрий Маркович сказал коротко:
– Успокойся, дружище. Успокойся.
– Но я спокоен, друг! Больницей, своей судьбой доволен я! – Эбис гоготнул. – Я и вся моя семья.
Какая-то искра мелькнула в его глазах. Он совершенно осмысленно посмотрел на Дмитрия и тревожно спросил:
– Чего я тут нёс?
– Ничего. Ничего особенного. Попурри исполнил. Единственное замечание – к качеству звучания…
Эбис прислонился лбом к холодной стене коридора.
– Что-то со мной иногда случается, когда перепсихую. Да и не только у меня одного. Кто в эту больницу попадает, у того рано или поздно… Ладно, замнём для ясности. Сейчас со мной всё нормально. Пошли…
И они двинулись по направлению к центральному входу. Там находился пассажирский лифт.
Теперь что-то неладное стало происходить с Дмитрием Марковичем. Он был абсолютно уверен, что коридор давно уже должен закончиться. Но не кончался. Казалось бы, давным-давно прошли кабинет главной медсестры. Ан нет – вон впереди маячит табличка на двери: «Главная медсестра». А ещё дальше – бухгалтерия, мимо которой они прошли минут пять назад. Дмитрий запомнил, что под табличкой «Бухгалтерия» появилась приколотая кнопками бумажка с каким-то объявлением. Вчера этой бумажки не было. Они приблизились к бухгалтерии. Так и есть: под табличкой висела бумажка с объявлением, аккуратно написанным от руки совершенно неразборчивым почерком.
Дмитрий резко остановился. Ухватив Эбиса за руку, остановил и его.
– Эбис! А, Эбис! Тебе не кажется, что коридор слишком долго не кончается?
Эбис покосился на коллегу. Распустил усы и зашипел, выражая непонятно какие чувства:
– Кончается… Не кончается… Мало ли что мне кажется. Я же тебе говорил уже, инструктировал, что в этой больнице всё нужно воспринимать без лишних эмоций. Не думай, дружище, что ты свихнулся. Для того, чтобы сойти с ума, милый ты мой, надо его иметь в достаточном количестве. Поэтому, если кто-то думает, что он сошёл с ума, то он, по меньшей мере, нескромный человек. Потому я всегда твержу себе: «Эбис! Золотце моё! Ты абсолютно нормальный человек!». Таким образом я вырабатываю в себе скромность. Понятно? Тогда пошли.
Эбис бодро шагал впереди. Дмитрий тащился сзади. Он уже не смотрел по сторонам, всецело доверившись товарищу. И теперь, отвлёкшись от окружающего, он яснее стал ощущать тревожные сигналы, которые подавал ему организм. В том месте, где заводной ключик прикасался к его спине, возникало попеременно то ощущение онемелости, то непереносимого зуда. Порой казалось, что ключик присосался к спине, словно пиявка, и тянет, тянет кровь с металлическим безразличием и с механической ненасытностью.
– Вот мы и пришедшие, – возвестил бодренький голос Эбиса.
Дмитрий Маркович поднял глаза – перед ним был лифт. Эбис долго и суетливо жал на кнопку. – Палец выгибался. Под ногтем высвечивалась чёрная кайма.
Наконец, щёлкая и жужжа, лифт приполз на первый этаж. Створки разошлись. Внутренне сжавшись, приятели вошли в кроваво-красное нутро его. Эбис нажал на кнопку третьего этажа.
– Пожалте на третий круг! – воскликнул Эбис голосом Арлекино в исполнении Аллы Пугачёвой.
И снова охватило Дмитрия ощущение бесконечности движения. Время шло, а лифт всё возносил их выше и выше.
Дмитрий посмотрел на совершенно спокойное лицо Эбиса и, решив покориться судьбе, закрыл глаза.
Прошла одна вечность, затем другая. Лифт, наконец, остановился.
– Выходим!
Эбис подтолкнул Дмитрия к выходу. Тот неуверенно ступил вперёд. Печь огненная заурчала и захлопнула своё нутро.
Они повернули вправо, прошли мимо раздаточной. Следующая дверь – кабинет заведующего. Эбис энергично постучал.
– Да! – донёсся изнутри приятный баритон.
Эбис раскрыл дверь, втолкнул Дмитрия Марковича, затем вошёл сам.
За двутумбовым столом у окна сидел молодой ещё человек. Приятность его наружности не уступала приятности голоса. Его белые, словно начищенные наждаком, зубы блестели в приветливой улыбке. Причёска была безукоризненна. Казалось, ожидая желанных гостей, он только что причесался. И одет он был со вкусом неимоверным. Строго, но не чопорно. Современно, но без всяких там молодёжных излишеств.
Он привстал и любезно предложил садиться. Скептик Эбис и тот был покорён.
– Вы с пятиминутки, уважаемые коллеги? – поинтересовался он после того, как ритуал знакомства был окончен. – Мои ординаторы только что пришли. Толком они мне не успели ничего рассказать. Но я уразумел, что произошло нечто интересное.
– Хо-хо! – воскликнул Эбис, ёрничая. – Там такие заводные дела творились! Высокий класс!
Он с едким сарказмом принялся описывать происшедшее на пятиминутке. Рассказывал он очень забавно, смешно подражал выступавшим коллегам.
Мрут смеялся как-то очень уместно – именно в тех местах, где Эбис ожидал от него смеха.
