Текст книги "Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога"

Автор книги: Владимир Заяц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Честные кресла не крадут, – равнодушно парировал Тагимасад. – Ты слушай. Я сейчас дело предлагаю. Не драться же нам. Хотя… – он обвёл медленным взглядом неатлетическую фигуру психиатра.

Тот отреагировал мгновенно.

– Конечно же! Какой ты умница! В самом деле: не драться же! Я согласен на считалочку!

Тагимасад за руку отвёл его к двери, и Петел, несмотря на согласие, слегка упирался и с вожделением оглядывался на желанную мебель.

И вот они стали у двери, и Тагимасад, вытянув кривой волосатый палец, принялся тыкать им то себе в живот, то в грудь коллеги, приговаривая:

– Шёл трамвай девятый номер, а в трамвае кто-то помер…

Тут за дверью послышался топот множества ног. Будто порыв урагана распахнул дверь. В комнату, застревая в дверном проёме, ворвалось более двух десятков человек.

Движения отдельных людей были хаотичны, их вращало, словно щепки в водовороте. Однако, сам поток двигался вполне целенаправленно – к руководящему креслу.

Приятелей оттеснили в сторону. Злоумышленники с изумлением и ужасом наблюдали за движением человеческой массы. Они смотрели на знакомые лица коллег и не узнавали их. Лица незваных гостей были искажены, глаза прикованы к креслу. Толпа производила неистовый водопадный гул. Он складывался из однообразных криков:

– Моё!

– Нет, моё!

– Мне принадлежит!

– Я заслужил!

– Я раньше!

– Нет, я!!!

Словно пчелиный рой, окружили медики кресло. Цепко ухватившись за него, каждый что было сил тянул к себе. Послышался треск. Возгласы усилились. Гул перерос в рёв.

Вдруг толпа распалась. Каждый отскочил к стене, безумно поводя глазами и прижимая к груди части уже не существующего кресла – кто ножку, кто подлокотник, а кто и просто кусок обивки.

Грянула тугая тишина. Безумцы с жадностью ощупывали захваченные сокровища. На полу валялись оторванные пуговицы, лоскуты материи. Лица медиков украшали ссадины и кровоточащие царапины. Тагимасад и Петел тупо смотрели на место, где только что находилось их сокровище.

– Ну, гады! Ну, грабители! – вдруг забормотал Тагимасад и, как сомнамбула, двинулся к ближайшему коллеге.

Петел увидел, как первобытно сощурились глаза многоуважаемых коллег, как сжались их руки на добыче, и понял, что сейчас куски мебели превратятся в смертоубийственные орудия.

Он тоненько пискнул и стал отступать к двери. Пришла дикая и несвоевременная мысль: «А кто должен вскрывать погибшего судмедэксперта?»

В следующее мгновение произошло нечто, предотвратившее кровавое побоище. Куски кресла затрепыхались, словно живые. Они выскользнули из рук медиков и, коротко мелькнув в воздухе, с глухим стуком соединились. Изумлённым взорам явилось абсолютно целое кресло.

Неугомонные медики вознамерились повторить акт вандализма и разом качнулись в сторону кресла.

Но произошло ещё одно событие, сразу умерившее их пыл.

Помещение вдруг наполнил тяжёлый голос невидимого существа:

– Пошли прочь! – в голосе слышалась явная угроза. – И не вздумайте повторять подобное! Ваши тайные пружины для меня явные. Вон!!!

Кресло, влекомое невидимой рукой, исчезло в потолке. Жёлтые от скудного освещения, а ещё более от неприятных предчувствий, эскулапы побрели прочь. Последними, не глядя друг на друга, вышли Тагимасад и Петел.

13

На пятиминутку Эбис и Дмитрий чуть не опоздали. Пришлось сесть впереди.

Рядом с ними сидели только двое коллег. Ближе– Тагимасад. Он был мрачен и то и дело потирал небритый подбородок. Петел, сидящий с краю, горбился и от этого казался ещё меньше. Огромный заводной ключ как-то странно и дико торчал над его головой; масляно поблёскивали погнутые лопасти.

Сидящие сзади коллеги шушукались и бросали на патанатома и психиатра странные взгляды.

Эбис почувствовал, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Что случилось? Что такое? – расспрашивал он, выворачивая шею.

– Эти двое… Вчера вечером… – принялись объяснять соседи.

Честноков повернул в сторону говоривших свой клювонос и грозно призвал к тишине. Собеседники подавились словами и торопливо повернулись к руководителю, глядя на него прилежно и преданно.

– Случился пренеприятнейший случай! – возвестил он, обильно хмурясь. – Я его единодушно осуждаю. Надеюсь, конечно, что вы присоединитесь ко мне. Как говорится, кто не с нами, тот не у нас.

Эбис, не зная, что же произошло, страдал. Как случилось, что на сей раз он узнаёт обо всем в последнюю очередь?!

Собрание походило на дурной сон. Большинство из выступающих – грязные и исцарапанные, будто побитые дровами, – несли с трибуны малопонятный вздор. Нет, в отдельности каждое слово имело смысл. Но вот фразы, из них составленные… Как ни напрягался Дмитрий, не мог он уразуметь, что же конкретно хотят сказать выступающие.

Из выступлений с неизбежностью явствовало лишь одно: судмедэксперт, он же патологоанатом, Тагимасад и психиатр Петел виновны, а потому должны быть осуждены общественностью и наказаны административно.

И тут Честноков сухим деревянным голосом вы-стучал неожиданную для друзей фразу:

– Сейчас от имени терапевтов выступит товарищ Эбис.

Главный склонил голову, прицелился носом в Дмитрия Марковича и, сверля его острым птичьим взором, произнёс:

– Приготовиться терапевту выездной бригады станции скорой помощи Дмитрию Марковичу.

Как же так? Как выступать? О чём говорить, если до прихода на пятиминутку они не знали ничего да и сейчас имели весьма неопределённое представление о случившемся? Отказаться бы надо от выступления! Сказать, что так, мол, и так…

Дмитрий взглянул на товарища, и ему почудилось, что лицо его расплывается в клубах какого-то тумана.

– И не вздумай отказываться, – процедил тот, не открывая рта. – Всё погубишь! Не видать тебе квартиры, как светлого будущего. Слушай внимательно, как я буду говорить. Попробуешь пересказать мою речугу своими словами.

Он встал и повёл плечами, поправляя сбрую, удерживающую заводной ключ. Уверенным шагом, чуть пружиня, с лёгкой заговорщической улыбкой Эбис взошёл на трибуну.

Дмитрий старательно вслушивался в звуки эбисового голоса. Сердце билось с такой силой, что порой выступающего он не слышал.

А выступал Эбис лихо. Начал он в мажорных тонах. Сообщил о больших достижениях коллектива, возглавляемого тов. Честноковым. Указал на работоспособность указанного коллектива и здоровый в нём моральный климат, который в значительной степени является заслугой руководства. «Однако, есть ещё между нас…» Тут голос Эбиса стал печален, задрожал. Обвиняющий перст его был направлен на усердно кающихся злоумышленников. В конце, когда Эбис призвал сплотить ряды, а равно усилить борьбу, голос его вновь обрёл силу.

Закончив речь, Эбис сошёл с трибуны с видом человека, хорошо поработавшего и ясно о-сознающего значимость своей работы.

Он плюхнулся на место и, повернувшись к Дмитрию, скорчил отвратительную рожу и подмигнул.

Зал аплодировал долго. Похлопали даже осуждаемые.

– Слово имеет Дмитрий Маркович…

Эбис подтолкнул Дмитрия. Тот с усилием встал и побрёл к помосту сквозь сгущающийся туман. Перед ним в такт его шагам раскачивалась трибуна, над которой висела картина местного художника. С картины с угрозой смотрели на Дмитрия трое зверского вида богатырей в белых халатах и белых же намордниках. Из неестественно вывернутой руки одного из них торчал устрашающей величины скальпель.

Дмитрий долго топтался у возвышенности в поисках ступеней. Зал тихо веселился.

Вот и трибуна. Дмитрий, чтобы помочь ослабевшим ногам, ухватился за края её.

– Товарищи, – прошептал он и умолк.

Что говорить дальше, он не представлял. Плавающий взгляд его остановился на Эбисе. Тот делал руками движения, изображая квадрат. «Квартира», – понял Дмитрий.

– Товарищи, – начал он снова. – Если коллектив небольшой и дружный – это хорошо. Если наоборот – это плохо. Хотелось бы заострить ваше внимание… Надо подчеркнуть положительные моменты и осудить отрицательные. За истёкший период… Да… Словом, недостатки надо осудить. Мы все, как один… Спасибо за внимание…

Раздались жиденькие хлопки. Дмитрий понял: всё-таки пронесло.

Умные ноги сами принесли его на место. Он, мокрый от пота, плюхнулся на стул и вдруг почувствовал, что невыносимо зудит кожа спины в том месте, куда упирается заводной ключ. Эбис дал ему дружеского тумака в бок.

– С боевым тебя, как говорится, – хохотнул он. – Первый блин… Ну ничего. Коллеги проглотили. Они ещё не такое привыкли глотать. А главное – руководство проглотило.

Дмитрий поднял голову. Глядя на него, высокое начальство одобрительно покачивало носом.

Слово попросил маленький седой старичок с затравленным выражением на лице. К удивлению Дмитрия, заводного ключа у него не было. Главный поджал губы и помедлил, прежде чем дать старичку слово.

– Заведующий терапией, – шепнул Эбис.

Терапевт прямо с места стал горячо говорить о вещах, которые по мнению Честнокова не имели ни малейшего отношения к собранию. Назойливый чудак твердил о каких-то лекарствах, которых не хватает; почему-то о пищеблоке, который готовит отвратительно; зачем-то о прачечной, которая возвращает халаты и больничное бельё ещё более грязным, чем до сдачи в стирку.

– Вы по существу вопроса имеете что сказать? – строго прервал его Честноков.

Заведующий терапевтическим отделением осёкся.

– Но я ведь по существу… Я о лечебном процессе…

Честноков нахмурился. Ступицкая дёргалась, словно нервный больной на приёме у стоматолога.

– Достаточно! Сейчас мы разбираем вещи поважнее! – молвил главный и встал.

Заведующий терапевтическим отделением, сутулясь, сел.

– Всё это мы, как всегда, решим в рабочем порядке. Теперь пусть выскажутся товарищи Петел и Тагимасад.

Обвиняемые поднялись одновременно.

Одновременно оказались у ступенек.

Тагимасад протянул руку, чтобы преградить путь коллеге. Но тот ловко увернулся и бросился к трибуне.

– Я осознал!

Подоспевший Тагимасад легко отстранил психиатра и прогудел, постукивая себя по груди:

– Я!.. Я осознал ещё раньше. Ещё до того!

Главный встал и торжественно вынес определение:

– Я объявляю вам выговор. Строгий. Так я желаю, – и пояснил: – Мои желания всегда совпадают с желаниями народа. Значит, желания народа всегда совпадают с моими. И если я поступаю, как мне хочется, я иду навстречу пожеланиям трудящихся.

14

Кончилось собрание. Все медикусы порядно прошли мимо Честнокова, и тот несколько раз проворачивал ключ, торчащий из согбенной спины подчинённого.

Заметно оживившиеся после подзаводки медработники разошлись по рабочим местам.

Дмитрий Маркович пошёл на скорую. Ещё месяц он должен был работать ежедневно – стажироваться.

Он вяло шелестел газетой, долго рассматривал обширную рваную дыру в линолеуме – как раз возле облезшего сейфа. И неослабевающими волнами накатывалась на него неудовлетворённость собранием, своим поведением на нём.

Что и говорить, гаденьким было его выступление. А может быть и нет… Ничего такого, крамолы какой-то речь не содержала. Впрочем, к чему самооправдания? Надо быть честным с самим собой. Ясно же, что Честноков предоставил ему слово, чтобы дать понять оппозиции: новый врач его человек.

Как сообщил всезнающий Эбис, первым в числе оппозиционеров был заведующий терапевтическим отделением. Всегда говорит то, что думает. Очень скверная привычка. Недолго ему в завах ходить. Ключ не носит и молчать не умеет.

Дмитрий размышлял о заведующем терапией… Вот он выступает, нарывается на неприятности. И не размышляет: «А стоит ли?».

Цепь размышлений Дмитрия была прервана приходом довольно странного субъекта.

Хрипло крякнула отворившаяся дверь. В образовавшуюся щель бочком протиснулся дон-кихотского телосложения гражданин. Он задрал голову к табличке на двери, и его клиновидная бородка упёрлась в запятнанную желтизну. Чётким движением он вбросил в орбиту глаза монокль на потёртом шнурке, нахмурившись, зажал его и сразу же стал похож на престарелого часовщика.

– Вра-чеб-ный ка-би-нет, – прочёл он.

Незнакомец на лету подхватил выскользнувший монокль и со старомодной, несколько неуклюжей учтивостью обратился к Дмитрию Марковичу:

– Простите великодушно старика. Не будете ли вы столь любезны сообщить нечто, что в данный момент представляет для меня значительный интерес?

Несколько ошарашенный Дмитрий привстал.

– К вашим услугам… э, – тут само собой выплыло слово «сударь», – сударь. Садитесь. Чем могу быть полезен?

– Прежде всего, не сочтите это за дерзость, я позволю себе представиться, – он выпятил глаза со склеротическими завитушками и назвал себя, сделав лёгкий полупоклон. – Могу ли я узнать ваше имя-отчество, а также положение на служебной лестнице?

Дмитрий назвался. При этом из рефлекторного обезьяньего подражания тоже отвесил поклон. Он почувствовал себя как нельзя более глупо. Ситуация начинала тяготить и раздражать его.

– Да-с, сударь вы мой, Дмитрий Маркович. Сегодня, милостью божьей, исполняется ровно шестьдесят шесть лет с того времени, как я обратился к доктору Раухфуссу. Тогда мне было пятьдесят лет. Расцвет, так сказать. Весны моей сирень, как говорится. Но!!! Господин Раухфусс после десятого визита намекнул, что страдание моё трудноизлечимо. Это было в двадцать втором году. Да, да… Я не ошибаюсь. Угар нэпа, так сказать. Рысаки в яблоках. Коньяк шустовский. И женщины… О, женщины! Ах, Иммортель – могильный цветок! Но я отвлекаюсь, простите и ещё раз простите. «Чувства без названья сжимают сердце мне пленительной тоской». Доктор Раухфусс назвал это весьма прозаически: невроз сердца. Рецепт выписал. А вверху, как водится, вывел для надёжности «cum Deo»^[1]. Я в аптеку. А нет! Возвернули меня назад в медучреждение. Там же сказали: «Придёте ровно через неделю. Сейчас нам некогда. Не до больных нам сейчас. Наклёвывается мировая революция. Вот-вот свершится! Мы сейчас митинги проводить будем!». Я – человек чести. Для меня нет ничего дороже. Смерть – пустяки, по сравнению с потерей чести. Я пообещал прийти через неделю, и я пришёл ровно через неделю. Сдержал своё слово. Никто не знает, чего мне это стоило. И вот я прихожу с этим рецептом каждую неделю уже шестьдесят шесть лет. Вот и сегодня мне надлежало прийти ровно в одиннадцать часов, – он вынул из нагрудного кармана жилета серебряную луковицу, жёлтым слоящимся ногтем отщёлкнул крышку и поднёс часы к самым глазам. – Как видите, я точен.

– Позвольте полюбопытствовать.

Дмитрий чуть ли не силой вытащил пожелтевший рецепт из скрюченных пальцев старика.

– Тин-кту-ра, – с трудом прочёл он расплывшиеся рыжеватые буквы. И тут его осенило. Он даже рассмеялся. – Бог ты мой! И вы столько лет ходите из-за такого пустяка?! Сейчас есть намного более эффективное средство. Я сейчас вам его выпишу. Правда оно относится к остродефицитной группе, что в быту называется просто дефицитом. Круглую печать поставите в регистратуре.

Дмитрий ощущал великое довольство собой. Подумать только, шестьдесят шесть лет старика мучили. А он – раз, два и готово! Ай да я!

Он улыбался довольной мальчишеской улыбкой, как ни пытался придать лицу бесстрастное выражение всезнающего специалиста.

Пациент натужно улыбнулся в ответ, растянув блестящие сиреневые губы. Но не только радость была в глазах его. Может и вовсе не было там радости, а светился непонятный испуг. В общем, ни черта нельзя было разобрать на этом древнем лике, состоящем не из морщин даже, а из рытвин и складок.

– Спасибо, сударь вы мой. Коль славен лекарь… – он в растерянности теребил цепочку, косо пересекающую грудь. – Значит, Время Великих Проволочек закончилось? Я волен от обязательств приходить сюда еженедельно?

– Не надо на следующей неделе приходить, – великодушно разрешил Дмитрий Маркович. – Вот закончите курс лечения, тогда и придёте на контрольный осмотр.

– Нет, нет! – страстно воскликнул пациент и вытянул руку ладонью вперёд. – Не продолжайте! Я, наконец, получил желаемое. Но как-то горестно мне. Нет радости. Хотя есть облегчение. Я избавляюсь от неимоверных усилий остаться в живых, дабы слово своё не нарушить. Чего долго ожидаешь, то даёт мало радости. Это всеобщий закон. И то, о чём мечтаешь, оказывается порой худшим, чем то, что имеешь. Однако, позвольте откланяться.

Старик умолк. Остановилось непрерывное движение складок его лица. Оно будто окаменело.

Диковинный посетитель попятился и исчез за дверью. Словно ушёл в мир, из которого случайно выпал – мир замшелых изваяний, пропитанных пылью рукописей и старых мерцающих кинолент с кукольно суетящимися человечками.

Исчез старик. Дмитрий вздохнул, снова вспомнив собрание, и почувствовал себя ещё хуже, чем накануне. Словно ненароком вместе с хорошими семечками прожевал цвёлое. Теперь его обязательно вздрючат за самовольную выписку дефицитного лекарства.

Что же это такое? Плохой поступок совершишь – плохо, потому что совесть мучает. Хороший – тоже плохо, потому что даром это никогда не проходит. Обязательно этот твой поступок у кого-то поперёк горла станет! Вот и сейчас: не исключено, что остродефицитного препарата не окажется или он окажется в очень ограниченном количестве. И пойдёт писать губерния… Рецептарь доложит заместителю заведующего аптекой. Тот – заведующему. Заведующий – главному врачу. Главный врач произведёт по отношению к чересчур гуманному коллеге ряд немедицинских манипуляций, которыми всякий руководитель владеет в совершенстве: сделает клизму, а также вливание, а то и, чего доброго, перекроет кислород.

Дмитрий Маркович с ненавистью посмотрел на рваную дыру в линолеуме. Она показалась ему сейчас похожей на злорадно ухмыляющуюся голову сказочного карлы. Дмитрий не удержался и скудно плюнул на оголившийся бетон. Тут же спохватился и поспешно затёр плевок, чтобы никто не увидел.

Нервы напряглись до предела. С минуты на минуту могут вызвать пред грозные очи вышесидящего руководства. И не оправдаешься. Известное дело: ты – начальник, я – дурак.

Во врачебную вошла фельдшер Людочка Игрищева. Она улыбалась. Улыбка была ей очень к лицу.

И вообще, и в частностях, Людочка была девушкой эффектной. Носик она имела маленький, глаза – большие, бёдра – широкие, ноги – стройные. Сидя за телефонами, она никогда не придвигалась вплотную к столу. Игрищева сидела от него на некотором расстоянии, чуть боком. При этом она, как бы невзначай, подбирала юбку, чтобы благодарный зритель мог увидеть часть, обычно не просматриваемую,

Ей было далеко за двадцать. «Чуть больше двадцати», – как говорила она сама. Ещё совсем недавно замуж она не торопилась, так как была абсолютно уверена, что это от неё никуда не уйдёт. Дело в том, что осчастливить она хотела только «принца». И на такую партию рассчитывала она не ради очарования алых парусов. Должен был состояться, по её мнению, взаимовыгодный обмен: она ему – себя, он ей – королевство. Расчёт был неплох. Однако не учитывала бедная красавица: «принцев» нынче крайне мало, И женятся они, как правило, на «принцессах».

Следует, однако, кое в чём согласиться с Игрищевой: внешние данные тоже капитал. Но современные «принцы» твёрдо усвоили, что капитал красоты неизбежно уменьшается, вплоть до полного «банкротства», в то время, как капитал финансовый может и должен возрастать в руках рачительного «принца».

Время шло, а «принц» всё не появлялся. Людочка с болью в сердце решила выйти замуж за простолюдина. Но и тут её постигла неудача. Мужчины оказались возмутительно слепы. И фельдшер пришла к выводу, что нужно самой ковать своё счастье.

Итак, Людочка Игрищева ослепила Дмитрия Марковича киноулыбкой и сказала:

– Поступил вызов. Даже два. Первый – к главврачу. Он просил вас зайти. А второй – на Ленина семь. Там женщине плохо с сердцем.

– Немедленно выезжаем! – Дмитрий Маркович рывком поднялся на ноги. – Фельдшера предупредили?

– Я бы вам посоветовала сначала к Ивану Ивановичу пойти, – обронила Людмила, продолжая улыбаться и глядя прямо в глаза доктору взглядом, полным какого-то особого значения.

– Человеку плохо, а вы… – с укоризной заметил доктор.

– Если вы сейчас не пойдёте к главному, то будет плохо и вам. Зачем чтобы сразу двоим было плохо? Пусть уж лучше одному.

Дима, немного подумав, признал, что в рассуждениях Игрищевой есть смысл. И он решил сначала заскочить к главному. Он ведь будет там совсем недолго. Ну, минуту, другую. Не больше.

Лишь только эти мысли возникли у него, как снова заныло-зазудело то место, куда упирался заводной ключик. Неудержимо захотелось почесаться. Но как? Рукой не достать. О косяк двери почесаться в присутствии девушки? Уж лучше сразу помереть!

Тихо постанывая, он торопливо направился в кабинет главного в надежде, что может быть в переходе не окажется людей, и ему удастся почесаться об угол. Однако, коридор, как всегда, был забит медиками и пациентами.

Вот и приёмная. Сахара Каракумовна не удостоила провинившегося даже взглядом и продолжала печатать. Казалось, что по паркету, стуча коготками, бежит собачонка.

Дмитрий неприкаянно стоял у двери.

Минут через десять Сахара Каракумовна изволила заметить Дмитрия Марковича и подняла на него взор, полный тропической ночи.

– Что же вы? Входите, – и добавила, скривившись: – Гуманист.

Слово «гуманист» прозвучало как нецензурное ругательство.

Дмитрий Маркович вошёл, отчаянно труся.

Главный встретил его дуэльным взглядом. Не поздоровавшись и не предложив сесть, он возвестил с высоты своего трона:

– Однако, вы позволяете себе… Мне позвонил заведующий аптекой товарищ Перистальтюк. Сообщил мне…

Сердце у Дмитрия Марковича онемело. Захотелось сесть. Сквозь гул в ушах он услышал, как взметнулся вдруг в приёмной главного немузыкальный дуэт.

Дверь в кабинет отворилась и вошёл давешний странный старик.

– Я… Простите великодушно… – по торопливости его речи Дмитрий понял, что посетитель взволнован. – Я позволил себе… Но время…

– Вот, – он протянул коробочку с лекарством. – Наконец… Теперь я могу уйти.

И вдруг черты его лица стали расплываться, приобрели полупрозрачность промасленной бумаги. Сквозь кожу рук проступили разветвления вен и артерий, затем кости. Старик мягко рухнул на полосатый линолеум прямо у стола главного. Ещё несколько секунд, и перед изумлённым Дмитрием лежали только костюм-тройка да пара тупоносых изношенных ботинок. Удивительный старик исчез.

Дмитрий безуспешно пытался что-то прошептать побелевшими губами. Честноков, невозмутимо наблюдавший за происходящим, нажал на кнопку селектора и скучным голосом сказал:

– Сахара Каракумовна. Заберите у меня тут тряпьё. Ходят всякие, мусорят всяким.

Черноокая красавица явилась на зов незамедлительно. Она брезгливо, двумя пальчиками подняла одежду и понесла прочь из кабинета. Чёрная штанина волочилась за ней.

Честноков молча, не мигая, смотрел на Дмитрия Марковича со своего возвышения. В специфической кабинетной атмосфере накапливалось грозовое административное электричество.

Честноков забарабанил пальцами по столу. Раздался звук, какой издаёт музыкант, играющий в народном оркестре на ложках. Дмитрий вздрогнул и без приглашения сел.

Главный раздвинул ротовую щель и проскрипел:

– Молодец!

Дмитрий перестал что-либо понимать.

– Очень умно.

И снова, негодяй, сделал долгую паузу, чтобы повергнуть подчинённого в полное смятение.

– Я знал, что вы порядочный человек. Эбис за вас поручился. В смысле, что он слишком вас уважает. Сегодня вы меня выручили, – он наклонился и доверительным тоном произнёс: – Вы не представляете, как надоел нам этот человек. Или кто он там был. Очень он нас утомлял, наглец этот. Хам какой-то! Каждую неделю приходил за лекарством.

Он широко растянул рот. Дмитрий не сразу понял, что это улыбка.

– А вы хитрец! Хитрец-мудрец! – главный шутливо погрозил терапевту пальцем. – Знали, как от него избавиться навсегда.

– Я… Но откуда я?.. – попробовал отнекаться

Дмитрий Маркович, но Честноков, не дал ему говорить.

– Знаю! Это вы сделали ради меня. Не забуду! Спасибо, – и без всякого перерыва выпалил: – Свободны!

Ошеломлённый Дмитрий продолжал сидеть.

– Ну, ну! Идите же! – в голосе главного зазвучало нетерпение, и он несколько раз махнул рукой в сторону двери.

Доктор не помнил, как добрался до скорой.

Так и не разобравшись в сумбуре мыслей, он вскочил в зелёный УАЗик, и проклятый заводной ключик больно врезался в спину.

После работы за Дмитрием зашёл Эбис.

– Неужели непонятно? – искренне удивился он, выслушав рассказ о посещении главного. – В твоём возрасте эти раскладки пора уже хавать. Честноков, сукин сын, сделал тут сразу две раскрутки. Первая: он с тобой поговорил доверительно. Можно сказать, душу открыл. Теперь, в случае чего, тебе труднее будет выступить против него. «Как же так? – будешь ты думать. – Человек со мной как с другом, а я против него бочку собираюсь катить?». Этот шустрячок – стихийный психолог, он сразу определил, что ты человек порядочный. Кстати, от этого недостатка давно пора избавиться. Порядочным можно быть только с порядочными людьми. Да и то не со всеми. Второе: он всё преподнёс так, будто ты оказал ему огромную услугу, избавив от надоедливого господина. В этом случае он использовал закон психологии: человек, как правило, хорошо относится к тому, кому он сделал добро или хотя бы какую-нибудь услугу. Честноков хочет привязать тебя к себе, сделать своим человеком. Усёк?

– Да вроде бы, – хмуро ответствовал Дмитрий. – Выходит, ваш главный вроде как мастер психологического каратэ.

– Вроде да. Только не «ваш», а «наш». Теперь в отношении аптеки… У нас действует «безотказный метод» обслуживания населения. Но это не значит, что больному могут выдать в аптеке любое лекарство. Только то, что есть в ассортименте. Врача обязуют не выписывать то, чего в ассортименте нет. Это как с чёрной икрой. Многие бы хотели купить её в магазине. Но все знают, что там её нет. Вот и не спрашивают. А раз не спрашивают, то им и не отказывают. А раз не отказывают, то это есть безотказный метод снабжения населения чёрной икрой.

Вечером произошёл с Дмитрием неприятный случай. Когда он пытался снять заводной ключик, то это у него получилось не сразу. Кожа тянулась за ключом, и было очень больно.

Дмитрий стиснул зубы – и рванул. Боль усилилась так резко, что доктор вскрикнул.

15

Солнце стало припекать с самого утра. В машине слева от врача полыхал жаром и вонял бензином колпак, прикрывающий мотор.

К середине рабочего дня то ли от жары, то ли от запаха бензина Дмитрия стало подташнивать. Он с ненавистью смотрел на дорогу, которая казалась ему похожей на гигантского удава, с огромной скоростью глотающего дёргающуюся от ужаса машину.

Дмитрий щурился от лучей заходящего солнца и неспешно размышлял. Выяснилось, что работа на скорой вовсе не мёд и далеко не сахар. Прежде всего, его удивило и возмутило незнание или, скорее, нежелание больных знать, когда и зачем вызывать скорую помощь? Очень часто вызывали на температуру 37–38°. И существовала весьма значительная вероятность, что пока врач давал простуженному рекомендации в отношении чая с малиной, где-то напрасно ждали скорую больные с болями в сердце или с приступом бронхиальной астмы.

Вначале Дмитрий Маркович считал подобные вызова недоразумением, весело изумлялся и всё пытался втолковать пациентам, что нельзя вызывать скорую по таким пустякам. Для этого есть участковые терапевты и участковые педиатры. Его слушали с абсолютным непониманием, а однажды даже пообещали пожаловаться.

И пришёл Дмитрий Маркович к неутешительному выводу, что для большинства людей личный прыщ гораздо опаснее и важнее, чем инфаркт у какого-нибудь другого человека. Коллеги рассказывали о вызове в час ночи, когда вызывали скорую для того, чтобы банки поставили, а то «кашель замучил». Замордованный вызовами врач не удержался и сделал замечание. Что тут было!!! Больная вскочила, яростно запахнула халат и в благородном негодовании заорала так, что в соседних квартирах зажёгся свет:

– Вы обязаны! Вы наши слуги! А кто клятву Гиппократа давал?! А? Кто?!

В Кифозово не было вытрезвителя. И по звонку дежурного милиции, а то и просто добросердечных граждан приходилось раньше выезжать к валяющемуся под забором подобию человеческому. Подобию давали понюхать нашатыря и грузили его в салон, дабы с комфортом доставить домой. Окружающие, в том числе и те сердобольные, которые звонили на скорую, стояли в безопасном отдалении и наблюдали за погрузкой, переглядываясь и юмористически хмыкая.

На крыльцо, щуря маленькие глазки и шаркая тапочками, вышла диспетчер Надя Вислогуз. Мимика этой тридцатилетней женщины была скудна и невыразительна, а досрочно оплывшая фигура столь нестандартна, что наилучшее платье на ней казалось шедевром отъявленного бракодела.

Она некоторое время стояла молча; медленно, в упор разглядывала Дмитрия Марковича. Затем сказала тусклым, словно паутиной переплетённым голосом:

– Снова от хирурга пришли после перевязки. Требуют, чтобы мы их домой доставили.

– Вы сказали, что у нас осталась одна машина и что мы можем забрать их только по пути, когда вызов будет?

Вислогуз с минуту молчала.

– Сказала. А они из коридора в диспетчерскую влезли. Сидят и каждые пять минут машину требует. Никаких силов моих больше нет.

Она помолчала ещё и, безо всякой связи со сказанным ранее, начала вдруг разговор на одну из любимых своих тем:

– А мужики сейчас… Да… Только водку пьянствуют. Им семьи не надо. Известное дело: вначале цветы и комплименты, потом развод и алименты Есть, правда, такие, которые не пьют. И не курят,

В её унылом взоре, обращённом на доктора, как огонёк под слоем пепла, теплилась надежда.

Вислогуз на работе всем прожужжала уши, к месту, а чаще не к месту, рассказывая, что мужа не любит.

Она пошла за первого, кто предложил ей выйти замуж, справедливо полагая, что другого случая может и не быть. Стецько Вислогуз, в свою очередь, нежных чувств к жене не питал и старательно подыскивал «отдых» на стороне. «Отдых» подворачивался редко по причине рахитического телосложения Стецька, а также его туповатости. И тогда он являлся домой очень раздражённым и начинал изводить постылую жену попрёками. Надежда с ненавистью смотрела на мужа, злобно зевала и в своё оправдание говорила, что уже поздно. Она долго не спала, надеясь на мужнину ласку, но Стецько засыпал удивительно быстро. В комнате слышался агональный мужнин храп и громкое урчание его нездорового кишечника. Комнату плотно наполнял запах немытых ног.

На крыльцо торопливо вышел старый фельдшер Саливон и сразу же полез в карман за сигаретами. Когда он прикуривал, руки его дрожали.

– Вот, заразы, – сказал он яростно и, несколько раз глубоко затянувшись, звучно харкнул за перила. – Из крупнокалиберной по мозгам бьют. Совсем забодали. Довезите – и всё тут! Хоть на плечи их себе сади. Давят на психику. Вы, мол, клятву Гиппократа давали. Обязаны быть гуманными!