Текст книги "Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога"

Автор книги: Владимир Заяц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Тут дверь без стука отворилась и… Дмитрий с огромным удивлением увидел, что заглядывает в неё та самая пышная блондинка, с которой он ехал в столь тесной близости, направляясь на совещание в областную санстанцию. Лицо блондинки, вероятно из-за ламп дневного света, было белее мела.

Поразила Дмитрия реакция на посетительницу заведующего хирургическим отделением. Он вскочил, глаза его взблеснули, лицо исказила гримаса ненависти.

– Прочь отсюда, дрянь! Никто тебя сюда не приглашал. Пошла вон, негодяйка!

Симпатичная блондинка к величайшему удивлению Дмитрия по-собачьи заурчала, блеснула ненавидящим взглядом и захлопнула дверь.

Мороз прошёл у Дмитрия меж лопаток; кожа на голове онемела. Ему стало так жутко, как когда-то в детстве, когда он, прочитав гоголевский «Вий», остался один в тёмной комнате.

– Зачем эта блондинка сюда приходила? Почему вы её так?

– Блондинка? – хрипло отозвался Резник, останавливая на коллеге блуждающий взгляд. – Какая блондинка? Ах, эта, что заглядывала! Она не блондинка. У неё всякий раз бывает иной вид. Каждый видит её по-своему. Смерть это приходила! Смерть!!! Надо срочно реаниматору сказать, чтобы готовил аппаратуру. Эта тварь наверняка в реанимационный блок двинула. По-всякому я с ней пытался бороться. И скальпелем, и медикаментами… Смешно, но однажды на двери реанимационного блока я вывесил объявление: «Потусторонним вход строго воспрещён». Всё равно она туда рвётся. Может быть она неграмотна?

– Неужели смерть?! – хотел воскликнуть Дмитрий Маркович, но язык ему не повиновался.

– Идём, идём.

Резник полуобнял Дмитрия за плечи и подтолкнул к двери.

– Сейчас у нас будет тяжёлая работа.

Дмитрий Маркович шёл по коридору. Ноги стали непослушными, словно протезы.

Проходя мимо операционной, он услыхал испуганный, обречённо звучащий голос больной:

– Доктор, не надо мне ничего давать.

А это голос смертельно уставшего анестезиолога:

– Хорошо. Вера, дайте ей ничего. Но только побыстрее.

Крики стали приглушёнными, затем прекратились. «Больной наложили маску», – сообразил Дмитрий Маркович.

Он, забыв нажать на кнопку вызова, долго стоял у лифта. Так и не дождавшись его, он начал спускаться по лестнице, внимательно глядя под трудно шагающие ноги.

Когда он вошёл на скорую, Игрищева изумлённо ойкнула:

– Вы как с креста снятый!

– Пойду отдохну, – выдавил из себя Дмитрий и направился во врачебную.

Он открыл дверь, сделал шаг и вдруг ощутил, что между лопатками у него похолодело. Дима вспомнил слова Резника, что Она имеет разный вид. Доктор осторожно, очень медленно обернулся и прикипел взглядом к лицу фельдшера.

– Да, да. Пойду отдохну, – бормотал он, снова и снова обшаривая взглядом лицо сотрудницы и пятясь задом.

Дмитрий захлопнул дверь перед самым носом Игрищевой и продолжал пятиться, пока не рухнул в кресло.

Привычно затрапезный вид ординаторской привёл его в чувство. «Что это я, в самом деле? Совсем нервы ни к чёрту».

В этот момент в диспетчерской взорвался пронзительным звоном телефон. Сразу же в ординаторскую заглянула Людмила Игрищева. Выщипанные бровки, образующие правильную дугу, придавали ей хронически удивлённый вид.

– Дмитрий Маркович, – воззвала она. – Детское отделение просит перевезти тяжёлого ребёнка в областную больницу.

– Еду, – облегчённо выдохнул Дмитрий и поспешно вышел в ночную свежесть.

21

Бригада возвращалась в Кифозово. Ёлочными украшениями мерцали хрустальные звёзды. Влажный асфальт посверкивал чёрным лаком. Трафаретом лежали на нём жёлтые листья.

В свете фар на повороте заструились рельсы трамвая.

Похожий на жука зелёный УАЗик торопливо катил по чёрному стеблю асфальта. Лучи фар, словно усы, нащупывали дорогу. Внутри было тепло, привычно пахло бензином, убаюкивающе гудел мотор. Дмитрия стало клонить в сон. Он засыпал и думал, что с некоторых пор, что бы он ни делал, что бы ни говорил, а всё внутри ощущается какая-то боль. Словно игла в груди засела. Временами вроде бы и ничего, терпимо. И вдруг боль становится невыносимо острой. Встаёт перед мысленным взором светлый образ прекрасной незнакомки.

Где она? Что с ней? Боже мой, почему так тих колоколец счастья и так мучительно громок колокол страданья?

Сам во всём виноват. Сам! Но так ли велика его вина? Всё-таки надобно разобраться! Хронос сказал, что бороться против судьбы бесполезно. Уговаривал его, чтобы не рыпался!.. Уговаривал…

Сон совсем пропал. Слово «уговаривал» вызвало у него какое-то смутное, тревожное чувство. Уговаривал… Выплыла мысль: «Раз уговаривал, значит боялся, что могу поступить по-своему, не так, как хочется ему. Зачем ему убеждать меня сделать так, а не иначе, если все мои поступки предопределены изначально и от моей свободной воли не зависят? Какая необходимость во всех его рассуждениях, попытках разубедить меня? Есть в этом фальшь, какое-то несоответствие».

– Дмитрий Маркович, – вдруг донеслось из салона.

«Именно так, – лихорадочно соображал Дмитрий. – Он боялся, что я проявлю свободу воли. И запудрил мне мозги, закрутил макитру дурную…»

– Дмитрий Маркович, – в голосе Людмилы Игрищевой появились перламутровые переливы.

«…Я могу одолеть его! Пусть он трижды Хронос или Хренос, или кто там ещё!».

– Дмитрий Маркович! – по интонации можно было понять, что не привыкшая к невниманию Игрищева надула губки, как капризный ребёнок.

«А я, глупец этакий, поддался на провокацию! Упустил такую девушку! Предал её! Отдал грязному чудовищу!».

Дмитрий царапнул одеяло, которым был прикрыт кожух и застонал.

– Что такое? – тревожно спросил водитель.

– А? Что? – очнулся Дмитрий. – А… Судорога ногу прихватила.

– Ну, это ничего. Это пройдёт, – с облегчением заметил шофёр. – Носок на себя потяните – и всё пройдёт.

И всё пройдёт… Дмитрий печально улыбнулся в темноту. Если бы, действительно, от подобной манипуляции могло пройти всё.

Он послушно нагнулся и потянул за носок.

– Больше не болит? – с чрезмерной заботливостью осведомилась Игрищева.

– Может быть… Благодарю вас.

– Хорошо, – подытожила Людмила.

Она сверкнула белками глаз. Затем влажно блеснули зубы в едва угадываемой улыбке. В салоне будто посветлело. Людмила просунула голову в окошечко и спросила интимным полушёпотом:

– Что вы, доктор, завтра делаете? После дежурства?

– Я? – вздрогнув, переспросил Дмитрий Маркович.

– Ну, да! Вы!

Водитель, которому скрытый смысл всех игрищевских манёвров был хрустально ясен, не удержался.

– Что, что… Спать будет… С этой… – он сделал многозначительную паузу.

Игрищева в крайнем возмущении вдвинулась в глубину салона. Дмитрию показалось, что уши его начинают светиться. А циник и охальник Фёдор Степанович как ни в чём не бывало закончил:

– …С открытой форточкой.

Игрищева фыркнула.

– Стыдно! В вашем-то возрасте, Фёдор Степанович, стыдно такое говорить!

– Ох, красавица ты моя южная, в моём возрасте только поговорить и осталось.

Дмитрий сделал вид, что забыл о вопросе фельдшерицы. Но Людмила оказалась довольно настырной.

– Так что же, доктор?

– Знаете ли, – Дмитрий сделал паузу, надеясь, что в голову придёт какая-нибудь спасительная мысль. Мысль не приходила. Пауза затягивалась, и Дмитрий ляпнул первое, что пришло в голову: – Знаете ли, завтра я уезжаю в город. Мне сказали, что в Кивамени в медкниге что-то новенькое появилось.

И тут же сообразил, что хочешь – не хочешь, а в город теперь придётся уехать. Очень вероятно, что настырная Игрищева придёт самолично проверять, дома он или нет.

Машина вышла на «финишную кривую». Дмитрия бросило на дверцу, затем на кожух. Машина завизжала тормозами. Пронзительный звук этот был похож на вопль поросёнка, посаженного в мешок. Водитель и медики по инерции разом поклонились зданию скорой помощи и засовались на сиденьях, выбираясь наружу.

Игрищева, проходя мимо Дмитрия Марковича, задела его, будто невзначай, бедром и многозначительно промурлыкала:

– Завтра в город едете. А послезавтра – свободны?

Дмитрий, всё ещё ощущая прикосновение, дрогнул и ответил:

– Завтра? Завтра… Ну что же, может быть. Посмотрим.

Вызовов больше не было. Дмитрию не спалось. Он ворочался на свирепо скрипящем кресле, вздыхал, «считал слонов», снова вздыхал. Наконец, не выдержал – встал, надел халат и на цыпочках направился к выходу.

Бдительная Вислогуз заметила его из диспетчерской и сонно, больше обычного растягивая слова, поинтересовалась:

– Куда это вы, доктор, в такую рань? Ещё и кот не женился.

– Да так. Воздухом подышать.

Уже светало. Бессонные чёрные птицы трудно пробирались в сплошном осеннем небе. Деревья на холме возле скорой за ночь оголились ещё больше. Стволы их жёлтым конусом окружали опавшие за ночь листья.

А ещё дальше – за деревьями – пробиралась к приёмному отделению нелепая фигура в затрапезном пиджачке и картузе блинчиком. Хронос? Кажется, он… Хронос! Кто-то говорил, что Хронос всегда следует за Той, от которой клубника лучше растёт. Значит, надо идти за ним. Если идти за ним, можно найти её!

– Э-эй! – крикнул Дмитрий и, испугавшись собственного голоса, обернулся.

Кажется, Вислогуз ничего не услышала. Дима торопливо сбежал по ступенькам и бросился наперерез Хроносу. Ещё немного – и он настигнет его. Но Хронос каким-то образом ухитрился завернуть за угол раньше, чем подоспел Дмитрий Маркович.

Запыхавшись, Дима подбежал к углу стационара, осмотрелся. Хронос был уже на вершине холма возле инфекционного отделения.

– Стой! – страшным голосом заорал Дмитрий, забыв о всякой осторожности.

И, о удивление, Хронос остановился и оглянулся.

– Я ведь предупреждал, – донёсся его голос, совершенно не ослабленный расстоянием.

– Подождите… Я сейчас… Я уже… – сквозь частое дыхание приговаривал Дмитрий и, наклонившись, что было сил бежал вверх по склону.

Вот и вершина холма. Перед ним была стена инфекционного отделения, поросшая тёмно-зелёным мхом. До верхнего края её можно было дотянуться рукой. Дима глянул вправо, влево, затем обошел вокруг «инфекционное отделение». Хроноса нигде не было.

Что же это? Куда он делся? Ноги Дмитрия дрожали от усталости. Он опёрся ладонью о стену и почувствовал, что сырой холод проникает через руку в самое сердце.

– Где ты, Хронос? – прохрипел он в отчаянии.

Ему казалось, что серый сумрак давит его тело, словно смирительная рубашка.

– Где ты?! – снова прокричал он и в отчаянии прислушался к тишине.

Пульс в ушах грохотал, мешая слушать.

Куда мог деться Хронос? Где он?

Не мог же он в воздухе раствориться. Или сквозь землю провалиться.

Взгляд Дмитрия Марковича остановился на «инфекционном отделении». «Будем мыслить методом исключения. Если его нет нигде, значит он должен быть здесь!».

– Врёшь. Не уйдёшь! – пробормотал он и, ухватившись за край стены, стал карабкаться вверх. Сил, чтобы подтянуться, не хватало. Ноги скользили по мху. Наконец, после множества неудачных попыток он взобрался наверх и неуклюже плюхнулся внутрь.

Приземлился он неудачно – на пятки, потерял равновесие и упал, ударившись спиной и затылком о стену. Дмитрий тут же вскочил, готовый к схватке с Хроносом. Но то, что он увидел, лишило его способности не только двигаться, но и на какое-то время соображать.

Ещё несколько секунд назад Дмитрий Маркович твёрдо знал, что находится в Кифозово. Совсем рядом, в трёхстах метрах отсюда, расположена станция скорой помощи, в ста пятидесяти – стационар. Теперь он чувствовал, – и это не было обычным обманом чувств – что непостижимым образом очутился в ином пространственном измерении. Мир, в котором он находился теперь, был ему абсолютно чужд. Огромные пирамиды, радужные спирали и гигантские плоскости в долю секунды меняли цвет, взаимопревращались, двигаясь в полнейшей тишине.

Зрелище было настолько величественным и непривычным уму человеческому, что душу Дмитрия заполнил слепой животный ужас.

Здесь не было времени, которое он знал; здесь не было пространства, к которому он привык.

Распахнувшаяся перед ним бездна чужого пространства грозила поглотить его. Огромные плоскости с неодолимой силой надвигались, чтобы раздавить его.

Сознание Дмитрия угасало. Он не знал уже, кто он и откуда?

Куда идти? Как спастись? Где Земля?

Откуда-то появилась уверенность, что там, меж колоссальных глыб движущейся материи, затерялась невообразимо маленькая пылинка – вся наша Вселенная.

Дмитрий застонал и, отшатнувшись, почувствовал холод стены. Это было что-то материальное, знакомое. Это был путь к спасению.

Он поднял руки и ухватился за край стены. Ведомый одним инстинктом самосохранения, извиваясь, как червяк, Дмитрий подтянулся и… выбрался в промозглое утро реальности.

Он долго сидел на краю стены – неподвижный, с окаменевшим лицом. Наконец, способность воспринимать окружающее снова вернулась к нему. И первое, что он увидел, это обращённое к нему лицо человека в потрёпанном пиджачке, стоящего у стены. Лицо выражало холодное безразличие.

– Хронос… – слабым голосом сказал Дмитрий. – Хронос, вы где были? Почему не отзывались?

– Здесь и стоял.

– А я… Знаете ли… Там, внутри… – тут судорога исказила лицо Дмитрия. – Наверное, слишком много углекислого газа накопилось там, внутри. Я вдохнул – и такое… такое почудилось!

– Может, и не почудилось, – гнусный голос снова делал своё гнусное дело. Опять, как когда-то, безмерная тоска стала овладевать Дмитрием.

Все желания угасли. Не было сил даже поднять руку. Работа, больница, заводные коллеги, Хронос… Как это всё мелко, ненужно… После имени «Хронос» само собой всплыло имя «Та, от которой клубника лучше растёт».

«Ну, нет! На этот раз ты меня так просто не возьмёшь!» – подумал Дмитрий, и волна ярости смыла тоску и усталость.

Он легко спрыгнул со стены и упругим шагом подошёл к Хроносу.

– Где девушка? – спросил Дмитрий глухо, приблизив своё лицо к лицу Хроноса.

Тот молчал и улыбался темно и загадочно.

Дмитрий скрипнул зубами и ухватил странного, так ненавидимого им человека за лацканы. Гнилая материя затрещала. Хронос не сопротивлялся. Выражение его лица не изменилось.

– Кто ты такой?! Говори правду! Говори! Говори немедленно! А не то…

Он попытался встряхнуть его, но Хронос стоял, как изваяние. Казалось, он не слышит обращённых к нему слов.

– Говори!

Хронос легко разжал руки доктора и сказал, скучая:

– Отпусти меня, ибо уже восходит заря.

Дмитрий невольно глянул в сторону востока и увидел разгорающееся зарево. Он перевёл взгляд на Хроноса и увидел в глубине его глаз красные отсветы. Снова тоска и страх вскипели в душе Дмитрия. Захотелось оставить всё и бежать, бежать, бежать… Бежать, куда глаза глядят. Лишь бы оказаться подальше от этого чудовища! Но он уже знал, как справиться с минутной слабостью.

– Говори! – закричал он и бросился на странное существо.

Неведомая сила отбросила его назад. Дмитрий едва устоял на ногах.

– Иди. Иди назад на скорую, – с непоколебимым спокойствием сказал Хронос. – Разве ты не слышишь, как звонит телефон? Срочно вызывают тебя. Плохо человеку. Помнишь, что ты давал клятву Гиппократа?

Дмитрий невольно прислушался. И впрямь, до его слуха донёсся звонок телефона, по которому в диспетчерской принимали вызова. Он повернул голову в сторону скорой, недоумевая, как на таком расстоянии он смог услышать столь слабый звук. Когда снова он обратил свой взор к Хроносу, того уже не было рядом. Пуст был холм.

Понурив голову, прихрамывая, Дмитрий направился к скорой.

На полпути он встретил сутулого старичка с удлинённой, словно тыква, головой и миндалевидными глазами. Старичок направлялся к инфекционному отделению.

«Этот тоже… Тоже из этой компании, – задёргались в голове доктора бессвязные мысли. – Как же его дед Саливон назвал? Шеф Бумбараш?».

Дмитрий Маркович преградил путь старичку и без всякого предисловия спросил:

– Скажите, кто этот Хронос? Чего он хочет? И что там, в инфекционном отделении?

Старичок без удивления оглядел Дмитрия Марковича, поморгал морщинистыми веками и, пробормотав что-то недружелюбное, продолжил путь.

– Я, кажется, у вас спрашиваю!

Дмитрий сам несказанно удивился своей настойчивости.

Старичок напыжился и, зло посверкивая глазами, забормотал:

– Никакой он не Хронос! Хронос, это же надо придумать! Это у него от старости мания величия. Маразм начинается. Сенильный психоз. Ахриманом звать его, бездельника этого. Пэнуэл же – вы его называете инфекционным отделением – это всё, что осталось от множества времён и вселенных, существовавших до вас. Они исчезли, но здесь существует как бы реликт… Вот я…

Больше не слушая старичка, Дмитрий Маркович поплёлся к скорой.

А старичок продолжил свой трудный путь наверх, бормоча сам для себя что-то несусветное:

– Вы – мой вымысел. Ваши сны сродни моим мечтам. И лишь там, где соприкасаются эфемерные поля вымысла и сна, вы можете если не понять, то ощутить Меня!

Вот и скорая… Снова скорая…

Надя Вислогуз, услышав шаркающие незнакомые шаги, выглянула из диспетчерской. Она увидела блуждающие глаза доктора, его грязный изорванный халат и с необычной для себя резвостью спряталась в диспетчерскую.

22

Честноков уже минут десять вертел в руках бумажку с телефонограммой, тщетно пытаясь проникнуть в тайный смысл непонятных слов. При этом он усиленно морщил лоб, который был настолько узок, что на нём умещалась только одна морщина. Морщина, впрочем, была глубока и казалась следом от только что снятой с бугристой головы фуражки.

– Ну, Сахара! Вспомни! Может ещё что говорили?! – в сотый раз обращался он к своей секретарше, стоящей перед шефом навытяжку, грудь – вперёд.

– Нет. Не говорили, – в сотый же раз отвечала божественная секретарша; и было видно, что терпение начинает покидать её. – Я помню совершенно точно. Впрочем, разобраться было очень трудно. Так трещало в трубке и даже хрюкало, как будто говорили с другой планеты.

– И подпись… Подпись тоже неразборчива… – никак не мог успокоиться главный врач.

– Я же объясняю, почему… Слышимость!

Честноков повёл носом по строчке.

– Мене. Текел. Упарсин. И неразборчивая подпись. Мене – это явно «мне». Текел… Текел… Что же это такое – «текел»? От слова «тека», которое входит, например, в состав слова «библиотека»? Тогда «тека» означает «хранилище» Или же это перевранное слово «только»? Упарсин… Этое слово мне никак непонятное. Упарсин… Калимин… Магазин…

– Ванюша, – пропела Сахара Каракумовна, умело скрывая раздражение.

Честноков вздрогнул. Он узнал интонацию, с которой южная красавица говорила с ним во вполне определённые интимные моменты.

– Зомбичек, – голос прозвучал ещё музыкальнее, ещё призывнее.

Честноков вскинул глаза.

– Лапушка ты моя, – это уже не женский голос произносил. Это звучал неземной нежности инструмент.

Воля главного и его небогатые способности к мышлению побарахтались в омуте чёрных глаз да и утонули.

– Хватит читать, – чётким голосом гипнотизёра молвила Сахара Каракумовна. – Надо им будет – пришлют повторный запрос. Я тебя сейчас хочу попросить об одном одолжении.

– Каком? – невнимательно спросил Иван Иванович, блуждая взором по фигуре секретарши.

– Вызови сейчас же к себе всех работников скорой помощи.

– Зачем?

– Погоди! Не перебивай! И слушай внимательно! У меня есть сведения, что около недели тому назад они прибыли на вызов по поводу высокой температуры с опозданием на полтора часа. Есть на этот случай жалоба от населения.

Сахара уселась на край стула, забросила ногу на ногу и выжидающе посмотрела на Честнокова.

Главный привычно наморщил чело.

– Не понимаю, чего ты хочешь. Я знаю об этом случае. Мне о нем в тот же день доложила Вислогуз. Тогда на скорой была всего одна машина. Они в то время выехали на сердечный приступ и не могли оставить больного, не купировав аритмию.

Сахара Каракумовна вздохнула и принялась терпеливо втолковывать главному:

– Я хочу, чтобы ты помотал им нервы. Обвинил в отсутствии ответственности, оперативности и тому подобное.

Иван Иванович выпучил глаза.

– Прости, но я никак не могу взять в толк: зачем это?

Сахара Каракумовна загадочно улыбнулась.

– Мне надо ткнуть палкой в их осиное гнездо. И ещё одна просьба. Через пять минут после того, как все сотрудники скорой помощи придут к тебе, позвони в диспетчерскую и несколько минут поговори о чём-нибудь с диспетчером.

– А это зачем?

– Я должна быть уверена, что диспетчер будет сидеть возле телефона, а не шляться где попало.

Оставив попытки хоть что-нибудь понять, главный устало махнул рукой.

– Будь по-твоему!

Он нажал на кнопку селектора.

– Скорая? Честноков говорит. Немедленно всех сотрудников, которые на смене, ко мне. Немедленно! Водители? – Иван Иванович вопросительно посмотрел на Сахару Каракумовну. Та энергично закивала.

– Да! И водители тоже пусть придут. Они ведь полноправные члены нашего коллектива. Их это тоже касается. Что именно касается? Придёте – узнаете!

Сахара Каракумовна одарила главного обворожительной улыбкой и выплыла из кабинета.

Сотрудники скорой помощи шумной толпой ввалились в приёмную главного врача.

Сахара Каракумовна встретила их недоумённым вопросом:

– Вы по какому вопросу такой делегацией?

– Нас Иван Иванович вызывал, – ответило сразу несколько голосов.

Сахара Каракумовна приоткрыла дверь в кабинет и громко проговорила:

– Иван Иванович. Тут сотрудники со скорой пришли. Говорят, будто вы их вызывали.

– Вызывал, – донеслось из кабинета. – Пускай заходят.

Секретарша с надменным видом распахнула дверь.

– Ладно уж. Заходите, раз вызывали.

Сотрудники скорой, откашливаясь и держа руки по швам, вошли в кабинет.

Сахара Каракумовна тут же поспешно встала и вышла из приёмной. Через пару минут она уже была в помещении станции скорой помощи. Она остановилась возле фельдшерской и замерла, прислушиваясь. В диспетчерской зазвонил телефон.

– Да, Иван Иванович. Это я – Наташа Кроль, – зазвучал тоненький голосок.

– Всё идёт по плану, – прошептала секретарша.

Она тихонько отворила дверь фельдшерской и проскользнула внутрь. В комнате Сахара Каракумовна пробыла недолго, не более минуты, и вышла, держа в руках какой-то продолговатый предмет, завёрнутый в газету.

Кроль всё ещё говорила с главным врачом:

– Нет, Иван Иванович. Я же совершенно точно помню. Тогда была не моя смена…

Не дожидаясь окончания разговора, Сахара Каракумовна поспешно покинула скорую помощь.

Зажав свёрток под мышкой, Сахара Каракумовна стремительно шла по коридору и, улыбаясь каким-то своим мыслям, бормотала:

– «Симпатичная такая». Тоже мне, симпатичная. Спереди, как доска, а сзади, как спереди. Наплачешься ты у меня!

Медработники, встреченные Сахарой Каракумовной в коридоре, при виде её улыбки холодели и прижимались к стене.

Войдя в приёмную, она бросила свёрток в ящик стола и направилась к зеркалу. Сахара Каракумовна внимательно всмотрелась в своё изображение и поулыбалась ему непривычно доброй и приветливой улыбкой. Она подумала немного и пустила локон от виска на щёку. Пусть он как бы невзначай напоминает Ванюше о тех сладких минутах, когда…

Затем она придала лицу холодное официальное выражение и ступила к столу.

Когда злые и красные сотрудники скорой помощи выходили из кабинета главного врача, секретарша уже сидела на своём рабочем месте. Она косилась в какую-то лежащую перед ней бумагу и увлечённо стучала на машинке. Сахара Каракумовна была настолько занята работой, что даже не заметила посетителей.

Лишь только закрылась дверь за последним из них, Сахара Каракумовна вскочила, вынула из стола тот самый продолговатый загадочный свёрток, взятый в фельдшерской, и ещё какой-то небольшой предмет и вошла в кабинет Честнокова.

– Ну и дал я им! – воскликнул Честноков и в азарте ударил по подлокотникам кресла обеими руками сразу.

Ноздри его раздувались.

– Ну, зачем, зачем ты такие слова говоришь, милый мой? «Я им дал!». Не надо так, – с материнской укоризной промолвила Сахара Каракумовна. – Ты же, можно сказать, культурный человек. Ты просто выполнил свой гражданский и административный долг.

Но Честноков никак не мог успокоиться.

– Ты представляешь, каковы наглецы?1 Никак не хотели сразу признать свою вину. Я им за это… Но как я был зол! Сильно они меня разозлили!!! Они осмелились в своё оправдание сказать, что с одной машиной остались по моей вине. Видите ли, я приказал отвезти на машине скорой помощи рамы для моей дачи. Какая наглая ложь! Никакие не рамы это были, а просто бруски!

– Они все были неправы, а ты – прав. Все они идиоты, завистники и подлецы. А ты – добрый, умный и хороший. Только никто этого не ценит и даже не подозревает этого.

Честноков посмотрел на Сахару с умилением.

– Никто не понимает меня так, как ты. Ты хороший психолог. Видишь меня насквозь!

– А теперь смотри!

Сахара Каракумовна развернула газетный свёрток и положила на стол зелёный складной зонтик. Зонтик был стар. Одной спицы не хватало. Рядом со складным зонтом лёг чёрный потёртый кошелёк.

Честноков в недоумении переводил взгляд с одного предмета на другой.

– Что это? Зачем это?

– Это я взяла в фельдшерской на скорой помощи, пока ты говорил с Кроль по телефону.

– Взяла? Взяла без разрешения? В смысле – украла?

– Фу! Зачем так говорить? – надула губки Сахара. – Ты снова употребляешь слишком резкие слова. Я просто эти предметы взяла. Можно сказать, на время одолжила.

– Но ведь у тебя уже есть три складных зонтика. Два, которые я подарил. И один… Один… – тут старое подозрение зашевелилось в душе главного врача.

Сахара Каракумовна, которая читала в душе шефа, как в раскрытой книге, поспешила отвести подозрение:

– И третий, который я купила себе сама. Ты совершенно прав. Да и в кошельке-то – посмотри… – двумя пальчиками она вынула мятую трёшку. – Не нужны мне эти вещи. А если не нужны, то какое же это воровство? Мне нужно, чтобы работники скорой помощи стали подозревать друг друга в воровстве, чтобы возникла атмосфера вражды и всеобщей подозрительности. Почему молния сверкает, знаешь?

Честноков набычился и молвил с видом знатока:

– От того, что гром гремит.

Сахара Каракумовна поспешно опустила ресницы, чтобы погасить смешливый взгляд.

– Ты, как всегда, абсолютно прав. Чтобы молния сверкнула, надо в воздухе иметь много электричества. Чтобы воздух им был буквально пропитан. Очень скоро на скорой, – она умолкла, склонив головку, и с удовольствием прислушалась к невольно сказанному каламбуру, – сверкнёт молния. Атмосферу я им наэлектризую до отказа.

Она помолчала и печально проговорила:

– Бедная Наташа Кроль. Мне её так жалко.

– У тебя очень нежная душа, – Честноков с умилением смотрел на очаровательную подругу. – Только никто этого не ценит. И даже не подозревает.

– Спасибо, зомбичек, – шепнула Сахара Каракумовна. – Ты очень хороший психолог.

Честноков от удовольствия заёрзал на кресле.

– Думаю, через пару дней преступное поведение Натальи Кроль выплывет наружу. От коллектива ничего нельзя скрыть, – по-деловому закончила разговор Сахара Каракумовна.

Честноков зашёлся в беззвучном смехе.

– Мы тут же проведём собрание. Бюрократических проволочек не будет.

23

Домик глядел в слякотный огород крошечным заплаканным окошком.

Дмитрий глядел в окошко.

Деревья почти полностью потеряли свой яркий праздничный наряд. Они уже не были похожи на диковинные цветы, но превращались в подобие мерзких морских тварей, подставляющих осклизлые щупальца под струйки родной стихии.

Погода тоскливая… На сердце тоскливо… Такое чувство в душе, будто потерял что-то жизненно важное, без чего дальнейшее существование невозможно. Рано или поздно все теряют то, чем обладают. Какая же разница между тем, кто никогда не имел, и тем, кто потерял? Тот, кто потерял, страдает. Кто не имел – нет. Но он-то, Дмитрий, и не имел. Откуда же боль? Значит, страдания может причинять и несбывшаяся надежда, как бы эфемерна она ни была.

Забыть бы всё… Забыться… К чему человеку память, которая превращается в орудие пытки?

В комнату ввалился мокрый Эбис.

– Уже работает, – хмуро бросил он, стягивая пальто.

– Кто работает? – не понял Дмитрий.

– Кто, кто! Ты, как ребёнок. Я 6 новом заведующем терапевтическим отделением говорю. Неужели не ясно?

Он швырнул пальто на спинку кровати и принялся стаскивать набухшие грязные туфли.

Дмитрий помедлил, подыскивая слова.

– Но ведь ты сам… Не нужно было на Сахару Каракумовну говорить, что она Сахара Каракуртовна. Женщины, знаешь ли, очень обидчивы. Они не прощают оскорблений.

Эбис противно засмеялся. Он держал в руках туфлю и, не замечая грязных капель, падающих ему на брюки, смотрел на коллегу.

– Помолчал бы! – рявкнул Эбис в крайнем раздражении. – Тоже мне, знаток женщин! Основная причина не в том, что я Сахару обидел. Причина в другом. Сахара только заключительную точку поставила. Главное, что у меня нет Руки. Это худшая форма инвалидности, когда у человека нет Руки. Правда, можно было в определённый момент и это препятствие обойти. Мне Честноков как-то предложил роль осведомителя. Чтоб за Резником наблюдал, за Бабичем. И о тайных помыслах их докладывал выше-засидевшемуся начальству.

– И ты отказался… конечно?

Эбис искусственно засмеялся и сказал, темнея лицом:

– Я знаю, какого обо мне мнения… многие. Конечно, отказался. Сделал вид, что не понял предложения. Дурачком прикинулся. Ваньку свалял. Ладно! Они не захотели меня в качестве союзника. Они, заразы, узнают, какой я противник. Зашибу!

Он подошёл к телевизору, щёлкнул включателем.

– Будем считать лирическую часть законченной. Сейчас футбол начнётся.

Дима заскрипел доисторическим стулом, поворачиваясь вслед за товарищем.

– Скажи мне всё-таки, Эбис, что ты думаешь о том случае со мной?

Эбис осклабился.

– Это когда иные миры привиделись?

– Да.

– Моё мнение простое. Поскользнулся – упал – потерял сознание; очнулся – миры.

Эбис при этом жевал краюху хлеба, говорил невнятно.

– Я тебя серьёзно спрашиваю!

– Хочешь серьёзно? Слушай тогда. Тут серьёзность на грани шиза. Инфекционное отделение, я тебе скажу, это такая штука… Три года назад один археолог из областной группы всё лазил вокруг инфекционного отделения. Сначала в земле копался, никого не трогал. Потом к главному зачастил, в горсовете всем остосоловел. Всех за грудки брал и говорил такое, что от него даже Петел шарахался. Говорил, что в этом инфекционном отделении кладка, мягко говоря, довольно странная. Кирпичи, которые образуют верхний слой кладки, можно отнести к пятидесятым годам. Затем, чуть ниже, идёт кладка дореволюционного времени: кирпичи имеют клеймо с «ятями». Потом идёт так называемая плинфа времён Киевской Руси. Он и фундамент раскопал. Когда о фундаменте рассказывал, его и вправду можно было принять за умалишённого: глаза выпучивал, слюной брызгал. Клялся, что глыбы в основании строения ровесники древнейших мегалитических построек. А дальше, ещё глубже… нечто, что абсолютно чуждо нам, что не может быть делом рук человеческих. Такие дела…