Текст книги "Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога"

Автор книги: Владимир Заяц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Прекратите! Что это за демагогические рассуждения?! – шикнула на него Ступицкая. – Сказано, что это строящееся инфекционное отделение, значит это и есть строящееся инфекционное отделение. Ну затянули немного строительство. Это случается у нас. Иногда. Так что лучше помалкивайте. Или вы думаете, что вы умнее Хаменки?

Тут она скептически ухмыльнулась прямо в лицо смутившемуся Претеру.

Для Ступицкой, как человека здравомыслящего, было самоочевидно, что товарищ Хаменко в силу своего административного положения на порядок умнее любого рядового врача.

Зардевшийся Претер отвечал, что он вовсе и не думает, что он умнее товарища Хаменко, что он просто думает… Его прервал Честноков:

– Мы тут не для того, чтобы думать, размышлять или, грубо говоря, мыслить, а чтобы предлагать что-то. Объясняю лично вам, товарищ Претер, чтобы не топтать дважды тот же снег. Товарищ Хаменко тоже не имеет власти над строителями, зато он имеет власть над нами. Никого сверху не интересует, что он может, а чего не может. Раз он начальник, то должен принимать меры. Иначе его не поймут сверху – и накажут. В свою очередь, он накажет нас, если мы, в свою очередь, не примем никаких мер даже, если мер принять не можем. Понятно? Это же элементарно просто!

Претер, совершенно сбитый с толку, пролепетал:

– Я же и говорю, что мы практически не можем принять никаких мер.

Честноков замер, будто одеревенел. Словно земля над корнями, вздулись его желваки.

Ступицкая застонала.

Бухгалтера одновременно воздели очи горе.

– Вы разрешите, я ему растолкую, – сузив рот в морщинистую точку, попросила Ступицкая.

Честноков безнадёжно махнул рукой.

– Не надо. Бесполезно это. Обойдётся цыганская свадьба без цимбал. И так, бог его знает, сколько мы времени потеряли за эти пятнадцать минут?! Давайте! Высказывайтесь!

Встала Ступицкая. Одёрнула юбку. Преданно взглянула на шефа. Улыбнулась милой улыбкой школьницы-невесты. И понесла, и понесла ту совершеннейшую чушь, которую всё ещё произносят у нас порой на некоторых собраниях и которая по странному недоразумению именуется речью:

– Данный вопрос надо поставить во главу угла, под которым мы и будем рассматривать ряд факторов, имеющих место быть, так сказать, в наличии…

– Людмила Андрофаговна, – одёрнул её главный врач, строго глядя на задранную к нему преданную мордашку. – Мы же не на собрании. В узком кругу. Покороче.

Ступицкая энергично мотнула головой.

– Понятно. Тогда я вношу предложение.

– Хорошо. Кто может дополнить?

Бухгалтера коротко посовещались и в один голос сказали:

– Мы предлагаем внести конкретное предложение.

– Это уже лучше. Теперь о времени исполнения.

– Я предлагаю, – сразу же отреагировала Ступицкая со старательностью ученицы младших классов – отличницы и ябеды. – Я предлагаю выполнить конкретное предложение в срок.

Снова вступили бухгалтера:

– Мы предлагаем выполнить конкретное предложение в определённый срок.

Главный довольно покивал.

– Хорошо. А теперь, чтобы подвести общее резюме, думаю, что надо внести в постановление, кто за это будет отвечать. Конкретно отвечать. Поэтому мне думается, что в графу «кто отвечает» надо вписать: «ответственное лицо».

Присутствующие замялись.

Ступицкая, запинаясь, обратилась к Честнокову:

– Ответственное… Это не очень осторожно… В случае чего, на вас могут подумать. На ваше лицо.

Древесно-мебельный отблеск в глазах главного сменился стальным сверканием.

– Ответственный человек в нашем случае это не тот, кто отвечает за то, чтобы дело было сделано, а тот, кто отвечает перед комиссией. А кому отвечать – я найду!

Все одновременно почему-то посмотрели на Претера.

9

Кифозово до недавнего времени было населённым пунктом так себе: ни село, ни город. По холмам недалеко от реки лепились хатки. В огородах, словно начищенные медные сковородки, полыхали подсолнухи, инвалидились пугала, зелень клубники с редкими красными искрами плотно устилала землю.

Клубника издавна была главным «экспортным» продуктом Кифозово. И как только начинался Сезон, количество больничных, полученных местными жителями, возрастало вдвое, а то и втрое. И с самого утра клубникоделы, ухитряясь в двух руках тащить три и более корзины, осаждали автобусы, идущие в областной центр. Ругань, давка, истерические крики…

Впрочем, поездки, как правило, кончались без мордобития. Однажды только было… Очкарик, интеллигентик худорёбрый, по недомыслию преступному вступил в корзину, полную отборнейшей клубники. Что с ним сделала слабая женщина, описанию не поддаётся. Стоит только сказать, что разбитые очки негодяя спустя несколько дней нашли в трёх километрах от места события.

А в одно не очень прекрасное время начали сновать в Кифозово самосвалы, зашлёпали гусеницами экскаваторы, направляющиеся на северную околицу. Началось строительство крупнейшего завода автопогрузчиков. А на южной окраине городка в то же время стали расти пяти– и девятиэтажные бетонные коробки весёленькой серенькой окраски.

Местные жители упорно не включали бетонные сорняки в состав родного города. Новостройку они называли посёлком, а не Кифозово.

Дмитрий подселился к Эбису в собственно Кифозово. Дом ему понравился – небольшой, аккуратный. Широкий двор. К груше прибит рукомойник.

Властвовал в доме суровый и немногословный дед Фёдор. Был он мал, худ и хромоног. Нижнюю часть его лица украшала клочковатая бородка.

Хром дед был ещё с войны – перебило голень осколком снаряда. Всю войну он прошёл в чине старшины. Командовать привык; командовать любил. От этой привычки он не мог избавиться и на «гражданке». И единственная подчинённая ему «боевая единица» – его жена – покорно сносила все строгости военной дисциплины. Дородная и плавно-медлительная, она настолько растворилась во властной натуре супруга, что даже имя её кифозовцы давно позабыли и потому называли по имени мужа – баба Федирка.

Комнатка, выделенная эскулапам, была небольшая. Стояли в ней две койки с панцирными сетками, старенький двустворчатый шкаф, непринуждённо накренившийся на одну сторону, и облупившаяся этажерка.

Стекло в шкафу шло туманными волнами. Фанерная этажерка на всех своих этажах прогибалась под весом пудовых анатомических атласов и справочников.

Побелка на потолке и стенах слоилась и опадала. Из щелей между половицами сочился сырой холод.

Единственное окно выходило во двор прямо на старый орех, наполовину закрывавший почерневший и покосившийся туалет двускатного типа.

Эбис суетился. Объяснял, куда вещички сложить, как пользоваться плитой с баллоном на пропитавшейся газом верандочке.

Когда все вещи были разложены, он наморщил нос и сказал едко-противным голосом:

– А девица рядом есть, что не можно глаз отвесть. За пять-шесть домов отсель. В самом, что ни на есть, наглом возрасте.

Что-то тревожно шевельнулось у Дмитрия в животе.

– Наглый возраст – это сколько?

– Это значит – не слишком много. И красивая, как болячка!

Он внимательно глянул на товарища.

– Чего это ты так смутился? Если понравится – вперёд! Тоже мне – крепость! Твердыня несокрушимая! И пусть тебя не смущает, что красивая. Почему-то бывает у некоторых: чем девица красивее, тем больше её стесняются. Должно быть наоборот. Все они одного пола ягодки! Даже те, от кого что-то там как-то там растёт…

Эбис говорил всё это как-то чересчур торопливо и легко, и Дмитрий что-то заподозрил:

– Речь твоя темна. Объяснись. Она тебе от ворот поворот дала, что ли?

Эбис вопроса почему-то не услыхал. Он с неестественным оживлением взглянул на часы, нервно дёрнул себя за ус и торопливо включил стоящий на подоконнике краснопластиковый телевизорчик «Юность-402».

– Наши со «Спартаком», – объяснил он, плюхаясь на койку.

Тут дверь тихонько скрипнула, пропустив могучую фигуру бабы Федирки. Она как-то особенно плавно и экономно ступила несколько шагов и обратилась к Эбису, утопившему взор в экране:

– Мытрович, а Мытрович…

Но Мытрович уже не принадлежал миру сему. Теленаркотик проник в его мозг и теперь властвовал над ним всецело.

Баба Федирка деликатно выждала минуту, а потом, дрожа голосом, воззвала снова:

– Мытрович, тут к тебе соседи.

Безрезультатно. Баба Федирка взывала к телу, а дух, между тем, находился за сотни километров на республиканском стадионе в городе Киеве.

Тут, привычно сутулясь, прихромал дед Фёдор. Он взглянул на Эбиса, хитро улыбнулся и поскрёб пальцем в свалявшейся бородёнке. Солдатская смекалка сразу же подсказала ему, что делать.

– «Динамо» партачи, – негромко и раздельно произнёс он.

Остекленевший взор Эбиса стал медленно наливаться осмысленностью.

– Кто это сказал? Кто партачи? – спросил он, ещё не вполне придя в себя, и голос его сорвался.

Дед Фёдор довольно хохотнул и шумно высморкался в мятый заскорузлый платок, добытый им из оттопыренного кармана полосатого пиджака.

– А, это вы, диду, – расслабившись, молвил эскулап и сделал движение в сторону телевизора.

– Погоди! – дед стал активно закрепляться на завоёванном плацдарме. – Тут ко мне кум Андрей Кривопляс пришёл. Жинку привёл. Заболела она. Говорит, сердце не дышит.

Из комнаты хозяев, тяжело скрипя половицами, явился кум. Белоснежный газончик на его голове, казалось, освещал комнату. Дед Андрей навис над всеми, как гора. Рядом с ним почти незаметной была крохотная согбенная старушечка в дешёвой ситцевой юбке, линялой кофточке и грубых полумужских туфлях.

– Вот, – сиплым басом выдохнул дед Андрей и подтолкнул жену вперёд тем жестом, каким в известном мультфильме медведь отдаёт Машеньку дедушке с бабушкой.

– Что «вот»? – сухо спросил Эбис, жадно косясь на экран.

– Болело сердце. Ой, как болело! – горячо выпалила супруга деда Андрея и, испугавшись собственной смелости, умолкла.

Эбис, которого снова стал затягивать телевизионный водоворот, ничего не сказал.

Баба Федирка, чтобы прервать молчание, пропела глубоким контральто:

– Кума, скажи, где тэе сердце? Может, оно и у меня болит?

Дмитрий, не удержавшись, смешливо хрюкнул.

Дед Андрей с неодобрением покосился на незнакомого молодого человека и пояснил:

– Ночью скорую вызывали.

Эбис молчал.

– Ты скажи, какую ей болезнь врач прописал, – подсказал дед Фёдор.

– Врач сказал, что у неё тихокардия. Сделали укол и сразу уехали. А она после этого ещё лучше стала болеть.

– Остаточные явления перенесённого вызова! – со смешком прокомментировал Эбис.

– Ага, – простодушно согласился дед Андрей. – Еле вызов перенесли. Боимся, если опять приедут, то совсем помрёт. Вас просим.

Польщённый Эбис перестал посматривать на экран. Он встал и степенно направился к этажерке, на нижней полке которой лежала аптечка. Он вынул из неё ампулы и шприц в стерилизаторе со спиртом.

– Посмотрим, – бормотал он при этом, – что у нас есть от смерти.

Дмитрия его слова немного покоробили. Эбис глянул на кислую физиономию приятеля, ухмыльнулся и, выдавливая из шприца воздух, заявил:

– Теперь в случае чего к нему за помощью будете обращаться. Он у нас на скорой работает.

И кивнул в сторону Дмитрия.

После внутривенной инъекции жена деда Андрея порозовела, повеселела и из глубины её души вырвалось нежное:

– Голубец ты наш!

Старики, многословно благодаря и извиняясь, вышли из комнаты.

Дмитрий улыбался. Наконец, он не удержался и выдал банальную, но абсолютно чистосердечную сентенцию:

– Делать людям добро – приятно!

– Ага, – согласился Эбис, заваливаясь на постель. – Теперь с нас за неделю не возьмут квартплаты.

10

Ребята гоняли на баскетбольной площадке. Пылающий белый диск солнца раскалял взлохмаченные головы игроков. Пыль и пот, смешавшись, словно цемент, стягивали лицо.

Только одно сейчас было самым важным! Только одно!

Лишь одна цель была сейчас у каждого! Лишь одна!

Главная цель жизни – поразить кольцо.

– Сюда!

– Пас, болван!

– Вот он, я!

– Стоп! Пробежка!!!

Частый стук сердца. Хриплое дыхание. Густую до клейкости слюну невозможно ни проглотить, ни сплюнуть.

Частый стук мяча. Воздух при дыхании обжигает лёгкие.

Кто это бросил? Кравец Витька! Крюком бросил. Блок поставить невозможно. Когда он научился так бросать?

Что-то неприятное расстраивает игру. Что? Что так грубо мешает?

Звонок на урок… Как не вовремя! Какой настойчивый, отвратительный звук!

Староста машет из окна; кричит. Лицо её властно, голос суров.

– Быстро! Уже Ашот идёт!

Ребята, толкаясь, пьют воду из-под колонки. Первые глотки не чувствуются. И только на третьем или четвёртом горло очищается от слизи, и от холода начинает нестерпимо болеть голова – вода из артезианской скважины.

– Можно войти?

Всё-таки опоздали!

– Снова звонок не слышали?

Старшеклассники смиренно кивают. Но в смирении их – тайный вызов. Ашот мрачнеет и обещает «прикрыть баскетбольную лавочку». Чтобы создать кающийся вид, ребята склоняют головы, но бросают исподлобья на класс лихие взгляды.

– Садитесь. Но чтобы это было в последний раз.

Ашот начнёт опрос с опоздавших. Это хуже. Гораздо хуже, чем стояние у двери.

– Сейчас Кравец приведёт нам несколько поговорок.

Какие поговорки? При чём тут поговорки? Ведь Ашот преподаёт историю!

Кравец, впрочем, не удивляется. Он встаёт и монотонно произносит:

– Горбатого могила исправит. Чёрного кобеля не отмоешь до бела. Собака лает, а караван идёт.

Вдруг как-то странно становится всё вокруг. Школьники сидят неподвижно, словно окаменевшие. А Кравец… Он же говорит, не открывая рта!

– Теперь ты!

Указка Ашота упирается прямо в грудь. Туда, где сердце. Острая боль заставляет сердце замереть. Кажется, указка пронзила его насквозь.

Дмитрий медленно встаёт. В голове ни единой мысли. Он незаметно косится на класс, ждёт подсказки. Но подсказки нет. У всех отсутствующие лица, немые рты.

– Горбатый кобель лает, а караван исполняет, – вдруг произносит чей-то голос.

Да это же он сам сказал!

Ашот, сидящий за столом, преображается. Нос его удлиняется, голова уходит в ссутулившиеся плечи. Стул превращается в кресло. Ножки его растут, и Ашот возносится на двухметровую высоту.

Но ведь это не Ашот! На Дмитрия ослепшим от ярости глазом смотрит Честноков.

И снова звенит школьный звонок.

Дмитрий открывает глаза. Рядом с ним на верхней полке этажерки трезвонит будильник. Он трясётся от трудолюбия и злорадства. «Хотели от меня работы? Завели до отказа? Сейчас я вам наработаю!».

На своей койке обречённо матерится и яростно звенит пружинами Эбис. По стене, противоположной окну, скользят пятна света, прорвавшегося сквозь листья ореха.

И тут началось нечто необычное. Эбис, поднявшись, стал пристёгивать к спине заводной ключ. Крепления состояли из сложной системы ремней с пряжками. Одни из них шли под мышками, другие– через плечо. Эбис управлялся с необычным туалетом с привычной сноровкой.

Закрепив ключ, он наклонился и вышуршал из-под кровати чемоданище. Выстрелили замки и распахнулась необъятная, затхлая утроба.

– Где-то здесь… Должно быть здесь… Помню – клал… – приговаривал Эбис, нашаривая что-то в глубине.

– Что клал?

– Да ключ же.

– Какой ключ?

– Как у меня на спине. Точно такой.

– Зачем?

– Для тебя.

– Для меня?

– Для кого же ещё, дурашек?! Видел, у нас на работе только Бабич-гинеколог, Резник-хирург да завтерапией без ключа ходят. Сантехники ещё, правда, без ключа. Но у них своя система – они на спирту работают.

Он, наконец, выудил из чемодана ключ и принялся приспосабливать его к спине товарища.

– Может, не надо? – слабо возражал Дмитрий.

– Надо, надо! – восклицал Эбис. – Если ты не такой, как все, то ты не с нами. А кто не с нами, тот против нас. Сразу хочешь противопоставить себя нашему небольшому, но дружному коллективу?

– В общем-то… Не хотелось бы…

– Правильно! – энергично одобрил Эбис. – Да ты не бойся. Многих главный не заводит. Они ходят с ключами только для видимости. Чтобы не очень выделяться. Кстати, желание не выделяться – один из основных признаков скромного человека. Ты ведь скромный человек?

– Ну-у… Как сказать… Вообще-то…

– Тогда молчи!

– Я молчу, только всё это очень странно.

– Ты молчать обещал?

– В общем-то, да.

– Тогда, в общем-то, и молчи. Тут у нас это главное правило. Не будешь молчать – не будешь у нас работать. Не будешь у нас работать – квартиру не получишь. Как сказал человек Петел: «Не говори много, а говори мало». Золотые слова. Хотя молчание тоже золото. Особенно у нас. Уразумел?

Дмитрий кивнул.

Они взяли «дипломаты» и отправились на работу.

Эбис был занят своими мыслями, и почти половину пути они прошли молча. В конце концов Дима не сдержался и умоляюще проговорил:

– Хоть какой-то смысл в этом экзотическом обычае есть?

– Тагимасад его знает, – Диме показалось, что за бравадой товарища скрывается растерянность. – Дело в том, что у нас подавляющее большинство медиков каждое утро должно заводиться главным. Иначе они существовать не могут, что ли. Нет, они люди, как люди. Спят. Едят. Женятся. И всякое такое. Но без заводки не могут. Я думаю, что, конечно, завод этот не просто накручивание какой-то пружинки внутри. Как у игрушки. Дело, скорее всего, в другом. Но я предпочитаю не углубляться. У меня такое чувство, что если полезешь в это дело, то назад вряд ли вылезешь нормальным. Чует мой нос, что здесь сильно жареным пахнет. Знаешь, почему мне всегда сопутствует удача – тьфу, тьфу, чтобы не сглазить? Я не высовываюсь и не лезу, куда не надо. У Честнокова наверху такая рука, что живо нос оторвёт любой любопытной Варваре. А как всё происходит на деле, сейчас увидишь сам.

Недалеко от больницы друзья распростились. Эбис свернул направо и стал подниматься по ступенькам к стационару. Дмитрий продолжил путь по дороге, извивающейся в виде латинской буквы «S».

Скорая помощь размещалась в торцовой части поликлиники. Несколько поликлинических кабинетов немного переоборудовали и отдали под диспетчерскую, врачебную, манипуляционную и фельдшерскую.

Дмитрий Маркович очень скоро понял, что соседство скорой помощи вполне удовлетворяет и поликлинику и стационар. Хотя в поликлинике были специальный доврачебный кабинет, где измеряли давление, а также манипуляционная, часть пациентов, обращающихся туда, «сплавляли» на скорую. Нередко скорую вызывали в приёмное отделение для оказания экстренной помощи поступающим больным. Случалось, что во внеурочное время врачам скорой помощи приходилось подниматься в отделения стационара для снятия электрокардиограммы.

Но, как это часто случается, услуги, оказываемые станцией скорой помощи, вызывали у их коллег из поликлиники и стационара не благодарность, а раздражение. Накопившись, раздражение это выливалось временами в отвратительнейшие склоки.

Дмитрий Маркович сидел во врачебной в ожидании вызова. Каждый раз забывая постучать, входила в кабинет диспетчер, имени которой он ещё не успел запомнить. Из-под её желтоватой шапочки выбивалась сальная прядь. Она долго и уныло смотрела на Дмитрия Марковича, затем произносила медленно, как бы превозмогая решительное нежелание рта говорить:

– Доктор. Снова вызов.

Он с облегчением вздыхал и, торопливо ухватив ящик, следовал к зелёному УАЗику. Фельдшерица едва успевала следом.

Сидеть под обстрелом любопытных глаз, будто случайно заглянувших во врачебную, было довольно неуютно.

Очень досаждали участковые терапевты и педиатры, машина которых как всегда шастала неизвестно где. Зайдя в диспетчерскую и едва успев поздороваться, они с негодованием сообщали, что у них сегодня особенно много вызовов. После чего многозначительно умолкали. Убедившись, что новичок намёков не понимает, участковые высказывались более определённо:

– Если вы не слишком заняты, может поможете нам с вызовами?

Дима был растерян. Он не знал, как поступать в таких случаях.

– Так поможете?!

Вопрос звучал как требование; и в основе его была глубочайшая уверенность, что работники скорой помощи – бездельники, не имеющие и капли коллегиальности.

– Вот вам списочек!

Дмитрий Маркович готов был уступить.

– Не знаю, право. Если у вас тут принято так делать…

И тут диспетчер вступала в бой. На лицо её выплывала улыбка, интенсивно окрашенная злорадством.

– У вас своя свадьба, у нас – своя, – говорила она голосом, жирным от сдерживаемого смеха. – У доктора и без того вызовов хватает. А ещё ночь впереди.

Коллеги раздражённо фыркали и уходили, не прощаясь.

11

Эбис, как всегда, валялся на койке и читал детектив. Дмитрий расхаживал по комнате, вспоминал события прошедшего рабочего дня и задавал вопросы. Эбис отвечал не сразу. Он поднимал затуманенные глаза и, уткнув палец в покинутую строку, говорил после некоторого раздумья:

– Нет! Водитель здесь ни при чём! Уж слишком много против него улик! – после этого он умолкал и снова уходил в книгу.

– Эбис, ты можешь выслушать меня внимательно?! – негодующе восклицал Дима.

– Угу, – соглашался Эбис и переворачивал страницу.

– Я хочу задать тебе ещё один вопрос.

– Ага, – мычал Эбис. – Одно мне только не ясно: зачем преступник убил свидетельницу? Я бы сделал её своей любовницей. Она бы мне помогать стала.

– Да отвлекись ты на минутку! В чём причина неприязни участковых врачей и работников скорой помощи?

– Вопросы какие-то несвоевременные, – фыркнул Эбис. – Тут инспектор под видом вора в законе проник в малину. Его же убить могут пока я с тобой разговариваю!

– Эбис!..

– Ну, хорошо, хорошо! На участковых обижаться не стоит. На них поликлиника стоит. Надо их понять. Тут интересная с психологической точки зрения штука получается. Все привыкли, что работники на своём рабочем месте должны работать. Это стереотип восприятия. А работники скорой помощи на своём «рабочем месте» отдыхают. Работают они только за пределами лечебного учреждения – на дому у больного, который скорую вызвал. Но этого-то никто не видит. И возникает мнение: сотрудники скорой помощи – бездельники. Ясно?

– Ясно.

– Тогда с вашего позволения, коллега, я снова с головой окунусь в омут кровавых преступлений. Как там без меня обходился инспектор?

Дверь в комнату стариков была полуоткрыта. Шёл оттуда тёплый спёртый воздух. Что-то напористой скороговоркой бубнил дед Фёдор. Баба Федирка изредка вставляла короткие реплики. Дед Фёдор был глуховат, и потому голос его доносился отчётливо. Смысл бабкиных речей становился ясен по реакции её грозного супруга. Разговор шёл о комбикорме, о сене, о косе, которую баба Федирка без разрешения мужа дала в пользование соседу.

Скрипнула входная дверь. Послышались лёгкие шаги.

Дмитрий насторожился. Эбис тоже услыхал шаги, поспешно отложил книгу и нахмурился. Разговор в хозяйской комнате смолк. Что-то произнёс высокий девичий голос. Дед Фёдор прокричал:

– Дай бог здоровья!

Снова лёгкие шаги – всё ближе, ближе. Вдруг – стук в дверь.

– Да, – мрачнея, буркнул Эбис и отшвырнул книгу.

В дверь заглянула девушка. Её улыбка коснулась лица доктора.

Высокая загорелая шея.

Золотистые пышные волосы.

Вспыхнуло и исчезло прелестное видение.

Тогда только до сознания Дмитрия дошло, что с ним поздоровались. Он вдогонку выдохнул: «Здрасьте!». Но уже хлопнула входная дверь.

– Кто это? Кто?!

Эбис медлил с ответом.

Дима выглянул в соседнюю комнату и спросил:

– Кто это была?

Дед Фёдор отложил ложку, уставился в нити пара, поднимающегося над тарелкой с борщом, и непонятно сообщил:

– Это… Одна…

Баба Федирка попыталась объяснить смутные слова супруга:

– Да. Это одна… Которая… От неё клубника хорошо растёт.

Дмитрий изумился и оглянулся на товарища в надежде получить более вразумительную информацию.

– Что тебе не понятно? – спросил Эбис, кривя рот в подобии улыбки. – Разволновался чего? Девица произвела впечатление?

Тон, которым Эбис говорил о девушке, покоробил Дмитрия.

– Девица… Как ты о девушке, о такой девушке! Уничижительно как-то говоришь!

– Чем меньше женщину мы любим… – с прежней непонятной интонацией обронил приятель, – тем меньше любим мы её. И тебе советую то же самое.

– Не понимаю. Объясни.

– Что тут понимать, – с досадой ответил Эбис. – Советую тебе не влезать туда, откуда вылезать трудно. Бросай жребий только в специально отведённое для этого место. А не туда, куда хочется. Ясно?

– Не очень. Твои объяснения туманны. Ты мне так и не ответил, кто это такая?

– Тебе уже сказали. Мне, в сущности, и добавить нечего. Это… одна, от которой клубника лучше растёт. Местные жители заметили, что там, где появляется она, урожай повышается вдвое, а то и втрое, а то и вчетверо. Так её и прозвали: Та, от которой клубника лучше растёт. Но есть у неё спутник. Кто он ей – непонятно. Друг не друг, враг не враг. Словом, чёрт его знает, кто. Так вот, где появляется он, всё вянет, гибнет прямо на корню.

Дмитрий стал медленно накаляться. Ещё в институте за свою безответность, за мягкий незлобивый характер он «получал пилюли» – служил постоянным объектом розыгрышей. Часто неумных и злых. Как правило, все шутки однокурсников Дима сносил, довольно терпеливо. Но сейчас… Сейчас шутка приятеля показалась ему совершенно неуместной, грубой, даже оскорбительной. Лицо Эбиса напоминало ему сейчас физиономию неандертальца. А улыбочка! Улыбочка-то какая препохабная. И Дмитрий не выдержал.

– Извини, Эбис. Но я… Но мне… Прости за грубость, но ты нетактичен. Крайне нетактичен.

Эбис с изумлением следил за напыжившимся приятелем.

– Чего ты надулся? Я и сам не верю в эти глупые россказни. У меня есть и совершенно иная информация. Но я не хотел тебе её сразу выкладывать. Травмировать тебя не хотел. Не слепой же я. Говорят, что она, ещё не закончив школу, повеялась куда-то в Феодосию или прочую Керчь. Там она не бесплатные нежности с иностранными моряками имела. Лечилась… Потом чего-то снова сюда определилась… Ну, ну! Ты чего?!

Лицо Дмитрия побагровело.

– Ты! – воскликнул он высоким плачущим голосом и сделал шаг к приятелю. – Ты нехороший человек!!! Вот ты кто!!! Если не хуже!

Эбис растерянно дёрнул себя за ус и предусмотрительно отступил.

– Спасибо. Заработал. Я-то при чём? Рассказывал тебе то, что слышал от других. Оба варианта выдал. Выбирай, какой тебе больше подойдёт.

– Не говори больше о ней так! Не надо!

Эбис перестал терзать ус и задумчиво молвил:

– По-твоему, человек не то, что он собой представляет, а то, что о нем говорят? Если я буду о ней говорить только хорошее, она и будет хорошей?

Дмитрий мотнул головой.

– Не так. Совсем не так. Давай обойдёмся без софистики. Всё очень просто – я чувствую, что о ней нельзя говорить плохо,

– Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Воинствующий идеалист!

Дмитрий обиделся окончательно и умолк.

12

Вечерело. Грубая коробка стационара угрюмо серела на фоне тёмно-синего неба, расчерченного багровыми полосами.

Всё тише крики из редеющей цепи молодых папаш, осаждающих родильное отделение.

Всё громче крики, доносящиеся из родзала.

Гасли окна палат. Светились только окна операционной, родзала и приёмного покоя. Неуёмная «скорая» ревела моторами и грохотала дверцами машин.

Возле кабинета главврача остановились две смутные фигуры. Одна – высокая, сутулая. Вторая – небольшая, но тоже сутулая.

– Стань на этом, – хрипло сказал высокий, – на шорохе.

– Ключ не забыл? – пискнул маленький.

– Не забыл. Ты иди, куда послали.

– Сам туда иди, – обиделся маленький. – Я тоже хочу принимать в этом деле активное участие.

Высокий чертыхнулся и коварно дохнул на маленького злым перегаром. Маленький закашлялся, но мужественно остался на месте.

Спорить было некогда. Высокий засопел, вынул из кармана ключ и долго звякал им о замок, пытаясь попасть в отверстие наощупь. Наконец, ключ провернулся, замок щёлкнул, и злоумышленники, воровато оглянувшись, скользнули в приёмную.

При свете дня кабинет казался обширным и свободным. Сейчас же, напротив, казалось, что весь он плотно заставлен мебелью, состоящей из одних острых углов. Слышался грохот падающих стульев и ругань преступной парочки.

– С ума сойти! – визгливо ругался маленький.

– Чтоб я сдох! – вторил ему высокий.

Получив несколько мелких травм, высокий – а это был Тагимасад – добрался к креслу главного врача.

– Пусти меня, – заныл маленький. – Ухватился уже. Идея-то моя! Я тоже хочу нести.

– Отвяжись, Петел! Тут вдвоём никак не пройти!

– Пройти, пройти, – приговаривал Петел, дёргая на себя кресло.

Несмотря на помощь Петела, кресло было вытащено в коридор. Мешая друг другу и поминутно оглядываясь, злоумышленники волокли кресло в кабинет психиатра. Кастаньетно постукивали ножки, и каждый стук заставлял трепетать сердце Петела. Ведь главным было, чтобы никто их не увидел и не услышал. Коридор надлежало пройти быстро и без потерь.

Петел нервничал. Очень нервничал! Какой неуклюжий этот Тагимасад! Совершенно не умеет носить кресла. Ножищами громыхает! Сейчас услышат, заметят – и всё! Ну зачем, зачем он ввязался в эту авантюру?! Это всё Тагимасад виноват и только он. Если что, он так и скажет с чистой совестью: «Я не виноват. Преступный замысел похищения кресла принадлежит Тагимасаду».

Тагимасад, пятясь, втащил кресло в кабинет. Занавесили окна, включили свет. Запятнанный мухами плафон осветил унылым жёлтым светом скудно обставленное помещение и потные лица воришек.

Петел с судорожной поспешностью закрыл дверь на ключ и только тогда вздохнул с облегчением. Все опасности, казалось, остались позади.

Тагимасад подошёл к Петелу, и некоторое время они обозревали кресло с расстояния в несколько метров, словно знатоки живописи – шедевр.

– Ты думаешь, что Рука напрямую связана с креслом? – с некоторым сомнением спросил Тагимасад.

– Конечно! Я тебе с самого начала об этом говорил! Что ты всё боишься да сомневаешься? Петел плохих идей не даёт. Кто в кресле, тому Рука и помогает. Будем в кресле мы – нам будет помогать. Это я тебе говорю!

Выпалив это, Петел бросил быстрый взгляд на коллегу и бочком двинулся к креслу. Когда он почти достиг цели, медлительный патанатом что-то заподозрил.

– Стой! – с угрозой выкрикнул он, и его тяжёлый гангстерский подбородок отвис: – Как это: «Нам»? Кресло не двухместное.

Ступив шаг, Тагимасад оказался возле коварного коллеги и широкой дланью преградил ему путь.

Петел упёрся в неодолимую преграду. Наклонившись, будто преодолевая быстрое течение, он давил на неё грудью, и ноги его скользили по линолеуму. Ладонь не сдвигалась и на сантиметр.

– Пусти! Пусти! Моё! – вполголоса выкрикивал психиатр.

– Эх ты! – пожурил его патанатом, не убирая руки. – Не знал я, что ты ко мне так. Скажи честное я тебе кто? Этот самый или это самое?

– Ну, этот самый. Предположим, – процедил Петел.

– Ладно, – в раздумьи прохрипел Тагимасад. – Тогда всё пусть по-честному будет. Давай отойдём от кресла и посчитаемся.

– Как это, посчитаемся? Что такое? – часто дыша вопросил Петел.

– Детские считалочки помнишь? Все прячутся, а…

– Я никогда ни от кого не прятался! – прохрипел Петел, с ненавистью глядя снизу вверх на тупоумного коллегу. – Я всегда был честным человеком!