Текст книги "Недолгие зимние каникулы"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ —
ОБ АЛЕШИНОМ ИЗОБРЕТЕНИИ, НАХАЛЬНОЙ МАРИНКИНОЙ КОСИЧКЕ И СНОВА – О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛЕ

Просто дышать воздухом мне показалось неинтересным. И во дворе делать было нечего. Ребят – никого. Наверное, по телевизору какой-нибудь фильм показывают или хоккейный матч.

Я вышел со двора. Наша улица Мечникова – не центральная улица, и движение здесь небольшое. Лишь за домом 48, где живет Алеша, поперек нашей улицы одна за другой бегут машины и автобусы – там основная магистраль города.

В ту сторону я и пошел. Я еще не был уверен, что иду туда не случайно. Просто у меня мелькнула мысль: хорошо бы увидеть Алешу и как-то предупредить его, чтобы он, в случае чего, сказал моей маме, будто я был у него и играл в шахматы. Разве мама не может повстречаться с Алешей на улице? Сколько угодно. И тогда… Ведь так и сказала, что непременно поговорит с ним.

Конечно, просить Алешу о таком обмане и как-то все объяснить ему – не легкое дело. Я даже не знал, решусь ли на это. Ну ладно, пускай не решусь. Главное, мне хотелось почему-то увидеть Алешу. Вот хотелось, и все.

Алеша был дома. По телевизору в самом деле показывали какой-то фильм. В комнате, освещенной сиреневым светом экрана, сидели два его младших брата, бабушка и отец. А сам Алеша «опять в мастерской над чем-то мудрит». Так, выразилась его мама, это она открыла мне дверь.

«Мастерской» у них называлась малюсенькая комнатка, которая в других квартирах, где я бывал (да и в нашей тоже), зовется обыкновенной кладовкой. В этих кладовках пылятся старые вещи, чемоданы, давно прочитанные журналы. Здесь же никаких журналов и старых вещей не хранили. Здесь стоял невысокий верстак с писками и обрезком трамвайного рельса. Над верстаком, вдоль стены, на двух полках лежало много всякого инструмента – отвертки, зубило, клещи, молоток, набор напильников и еще большой набор сверл, торчавших из гнездышек в длинном деревянном бруске. И против каждого гнездышка – размер: «1», «1,5», «2»…

Однажды, в прошлом году, я заходил в Алешину мастерскую и потому сейчас уже не так, как в тот первый раз, поразился этому царству красивого, блестящего металла. Но все равно дух захватывало.

– Садись, – Алеша показал на табуретку. – Видишь, какую машину изобретаю.

На аккуратно отпиленной дощечке, размером с тетрадку, в дырчатых стойках от конструктора была закреплена ось с железным колесом на конце. Большая часть колеса была заклеена голубой полоской изоляции. Алеша занимался тем, что пристраивал к колесу какие-то тонюсенькие упругие пластинки.

– Что это будет?. – с любопытством спросил я.

– Переключатель для елки. Чтобы красные загорались лампочки, потом – зеленые, синие… Принцип понимаешь?.. Очень просто: колесо поворачивается – включает щетки с цепью красных лампочек, отключает их, потом…

И правда, очень просто. Я сразу понял.

– А кто будет колесо крутить?

– Можно вручную. А лучше приспособить микромоторчик. Чтобы автоматически загорались. Боюсь только, потянет ли моторчик.

– А пусть щетки еле-еле касаются, – посоветовал я. – Чтобы трение было минимальным.

– В том все и дело. Тонкая работа. Думал, до кино успею, а вот до сих пор копаюсь.

– Иди смотри. Потом доделаешь.

– Да ну! – отмахнулся Алеша. – Скоро половина фильма. И не люблю бросать дело. Начал – должен закончить.

– А если бы шел очень-очень интересный фильм? – даже рот открыл, так мне хотелось услышать, что скажет Алеша.

– Ну и что с того! У меня тоже интересное дело. Вот как пристроить сверху третьи щетки?

Неопределенность Алешиного ответа меня не устраивала. Я продолжал допытываться:

– Скажи, а если бы ты занимался делом, которое тебе совсем не интересно?

– Да что ты пристал: «интересное, неинтересное»! Щетку вот не знаю, как закрепить…

Я взял с верстака штангенциркуль и придавил им свой римский нос.

– Все-таки сильная у тебя воля.

– Что? – Алеша повернулся в мою сторону. В его глазах четко горели крохотные желтоватые абажурчики настольной лампы. Казалось, он силился сообразить, о чем я говорю. Потом до него дошло. От глаз пробежали смешливые лучики, а черные ресницы затенили огоньки. – Какая там сильная! Обыкновенная воля. Вот Кибальчич был, изобретатель, это воля! Его к смерти приговорили, казнить должны, а он схему реактивного двигателя рисовал. Мы, наверное, охотно поговорили бы о жизни этого замечательного человека (я тоже читал о нем), но Алеша снова занялся переключателем. Он морщил лоб, постукивал пальцем по верстаку, словно это помогало ему думать, и все повторял:

– Щетки, щетки… На железном угольнике?.. Тогда изолировать надо… А если мостик?.. Обожди, зачем? Это же просто: прибить рядом стойку. Деревянную. А на нее – щетки! Гениально! – Алеша радостно улыбнулся и подмигнул мне. – А ты говоришь – кино!

Я воспользовался тем, что у него такое хорошее настройте, и спросил:

– Как ты думаешь, если у человека слабая сила воли, может он совершить героический поступок? Ну, пусть не героический, просто очень такой решительный поступок.

Алеша прищурил глаз, подумал.

– Вроде бы не должен… Нет, не должен. Не сумеет.

– Не сумеет… – глухо повторил я. – Да, ты, конечно, прав. – Эти последние слова я произнес уже самым равнодушным голосом – боялся, что Алеша может заподозрить, будто речь идет обо мне. А ведь я, когда спрашивал, про себя думал. И потому согласиться с Алешей мне было нелегко. Но как, в общем, не согласиться? Какого героизма можно ждать от труса? Правда, окончательным трусом я себя не считал. Но ведь сегодня с Грекой все-таки вел себя как трус. Неужели как трус?..

Если бы у Алеши голова не была занята всякими стойками и щетками, то вопросы мои, возможно, показались бы ему подозрительными. А сейчас Алеше было не до того. Поставил на верстак ящик с планками, тонкими реечками, обрезками фанеры и стал копаться в нем.

В передней позвонили. Алеша прислушался.

– Вроде Марина… – Мне показалось, что Алеша улыбнулся.

– А чего ей надо? – недовольно спросил я.

– Ей-то? – уже совсем открыто улыбнулся Алеша. – Ей всегда что-нибудь надо.

Я чуть приоткрыл дверь, совсем малюсенькую щелочку сделал. И правда: в колеблющемся свете экрана узнал Сапожкову. В эту секунду она чем-то напоминала марсианку. Очки голубым сиянием отливают, а косы как гофрированные трубки от шлемофона спускаются. И голос Маринки я узнал:

– Третий день телевизор барахлит. Как автомат – сам выключается, сам включается… Досмотрю картину у вас… А где Леня?..

Я придавил пальцем дверь. Картину пришла смотреть! А сама скорей: «Где Леня?»

Мои подозрения не были напрасными. Через минуту дверь в мастерскую открылась, и Маринка, увидев меня, сделала под очками большие глаза:

– И ты здесь?

– А ты тоже здесь? – не без ехидства спросил я и ворчливо добавил: – Конечно, только третьего человека здесь и не хватает! Ужасно просторный зал!

– Ничего, – миролюбиво проговорил Алеша. – В тесноте, да не в обиде. Верно ведь? – И посмотрел на меня.

– Какие могут быть обиды! – Я поднялся со стула. – Прошу, Сапожкова, садись.

– Спасибо, – сказала Маринка, – не хочу. Целый час сидела у телевизора. Надоело.

– Значит, опять барахлит ваш инвалид? – спросил Алеша.

– Папа говорит: лампа состарилась. Какая-то эмиссия нарушилась.

– Это точно, – подтвердил Алеша. – Надо было постучать по лампе.

– Стучал папа. Поработает пять минут – опять гаснет.

Меня так и подмывало опросить Маринку, отчего же она сейчас не смотрит кино, а сюда заявилась. Но не спросил, удержался.

Алеша между тем принялся шутливо рассказывать Маринке, над какой великой проблемой ломает тут голову.

Я заметил, что с появлением Маринки он как-то оживился, чаще улыбался, даже меня принялся расхваливать:

– Боря помогает мне. Идеи ценные подкидывает… А вообще, мы тут любопытные проблемы решаем. Философские, можно сказать, проблемы…

– Они у вас не очень секретные? – спросила Маринка.

Я подумал, что Маринку, пожалуй, лучше бы не посвящать в наш разговор: у нее ушки на макушке, сразу может скумекать, что к чему, но было уже поздно:

– Вопрос стоит так: способен ли безвольный человек на решительные, героические поступки?

– Ничего себе философия! – Маринка с усмешкой тряхнула головой, и конец ее косы, перевязанный ленточкой, затрепыхался перед самым моим носом, а какой-то загнутый, нахальный волосок даже в ноздрю заглянул. Я чихнул. – Будь здоров! – сказала Маринка и подозрительно, сверху взглянула на меня. – А почему, собственно, сей глубокомысленный вопрос стал предметом обсуждения ваших выдающихся личностей?

От удовольствия, что Маринка завернула такую мудреную фразу, Алеша крутанул колесо переключателя.

– А вот, – кивнул он на меня, – Борис интересуется.

– Интересуется? – Маринка с еще большим подозрением уставила на меня продолговатые стекла очков.

Чтобы выиграть дорогие секунды, я с раздражением сказал:

– Ты не могла бы свою косу вместе с бантиком оставить дома? Как ядовитый спрут, витает перед лицом.

– Боря, у тебя не в порядке нервы. – Она переплела косы и стянула их под своим остреньким подбородком. – Ну?..

Я догадывался, что значит это «ну». Но теперь оно не застало меня врасплох.

– Один богатый промышленник приходит однажды к знаменитому профессору Джойсу и говорит: «Я готов подписать чек на сто тысяч долларов, если вы сможете, профессор, заменить мою слабую силу воли на волю непреклонную, железную». Джойс посадил его в кресло, приставил к затылку электронную пушку и дал напряжение. «Хорошо, – сказал он, – подписывайте чек. Вашу волю я могу изменить».

Алеша, как держал квадратный чурбачок в руке, так и замер. И Маринка слушала с интересом.

– Фантастический роман? – спросила она. – Как называется?

Названия я придумать не успел, и потому, не задумываясь – сочинять так сочинять! – соврал:

– Названия не знаю. Обложки нет.

– На последней странице посмотрел бы.

– И последней страницы нет. Так зачитали, что половина книги осталась. Роман о силе человеческой воли. Не оторвешься!

– Ну и как, изменил его волю профессор Джойс? – Алеша не на шутку заинтересовался моей бредовой выдумкой.

– Спрашиваешь! Десять сеансов особого гипноза, и промышленник сделался человеком гигантской силы воли.

– Забавно, – Маринка наморщила носик с двумя рыжими родинками, – зачем было тратить сто тысяч? Пошел бы в аптеку, там за десяток копеек дадут такие таблетки – проглотишь, и ничего не страшно.

Алеша взглянул на Маринку и закивал:

– Да, есть такие таблетки. Спортсмены за границей иногда их принимают. Допинг называются. На Олимпийских играх врач даже специальный анализ делает – не принимал ли спортсмен допинг. Если принимал – снимают с соревнований.

– Знаю, – сказал я, – читал. Но это совсем другое. Это – изменить волю на всю жизнь.

– А я думаю, что волю можно изменить и без всякого гипноза. И бесплатно. Не надо тратить такую кучу денег.

– Вообще я тоже так считаю, – сразу согласился Алеша с Маринкой.

Тогда я пошел в наступление на них обоих:

– А вы свой рост можете изменить? А цвет глаз можете? Или цвет кожи? А-а, – победно протянул я, – то-то! Так же и волю невозможно изменить. Человек с ней родится.

– Глупости! – Косы Маринки развязались и снова угрожающе затрепыхались перед моим лицом. – Глупости! Если я, допустим, захочу, то изменю свою волю! Заставлю!

– А вот и попалась! – Я захлопал в ладоши. – Как ты можешь себя заставить, если у тебя пока нет воли?.. А-а, попалась!

Маринка и Алеша переглянулись. «Переглядывайтесь! – подумал я. – Крыть-то нечем!»

– Нет, все равно можно! – Маринка упрямо тряхнула головой, и я опять чихнул. – Извини, пожалуйста. – Она снова стянула косы в узел. – Надо понемножку тренировать волю. Как спортсмены тренируются. Многие годы.

– Правильно, – поддержал Алеша. – В один день сильным не станешь. А за год, если очень захочешь, можно ого какие мускулы накачать! Тренировка – это тебе посильнее любых таблеток и гипноза.

Пока мы спорили, фильм закончился, и в дверях мастерской появились коренастые Алешины братишки.

– Что вы тут делаете?

– Вот-вот, – строго сказал Алеша, – вас тут, действительно, только и не хватает!

– Ну, мальчики, – заторопилась Маринка, – проболтала с вами, побегу ужинать.

– И мне пора, – с беспокойством проговорил я. – Мама тоже, наверно, ждет…

В передней я надел пальто.

– Заходи, – сказал Алеша. – Обязательно заходи. Поболтаем. Теперь времени много свободного – каникулы. И если что понадобится, приходи. К нам весь подъезд ходит. У кого ручка от кастрюли отвалилась, у кого ключ потерялся… А чего ты утром вместе с нами не пошел?

– Да так… – Я не знал, что ответить.

– С Грекой, что ли, куда пошли?.. Я сегодня просто главам не поверил, когда он в школу заявился. А работал как! Больше всех парт выкрасил. Молодчага!

Алеша говорил, а я в это время надевал шапку, завязывал шарф и не смотрел на него. А то и не представляю, как бы смотрел Алеше в глаза.

– До свидания, – тихо сказал я.

– Заходи! – снова напомнил Алеша.

Только на улице я подумал, что так и не предупредил Алешу насчет моей мамы. Да и как было просить об этом?

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ГРЕКЕ, ЕГО ХИТРОЙ ЗАГАДКЕ И О ТОМ, КАК МНЕ СРЕДИ НОЧИ БЛЕСНУЛА СПАСИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ

Со мной уже бывало такое, что просыпался среди ночи. Последний раз – совсем недавно. Мама рассказывала, будто я вдруг начал искать ночью свои тапочки. Шарю рукой по полу и все повторяю: «Где тапочки? Где тапочки?..» Мама даже из своей комнаты услышала. Пришла, зажгла свет и говорит: «Вот они, под кроватью». Я нащупал наконец тапочки и тут же снова улегся на кровать. Но я ничего этого совершенно не помню. Мама рассказывает, а мне просто не верится и смех разбирает. Хотя мама и говорит, что глаза у меня были открыты, но все это я делал, наверное, во сне и не просыпался. Иначе бы должен помнить.

А сегодня по-настоящему проснулся. Потому что все помню. Проснулся – сколько времени было, не знаю – и лежу. И спать ничуточки не хочется. Смотрю в потолок, на бледные полосы света (под окном, на столбе, горит фонарь), и. о чем только не думаю, не вспоминаю! Ну, а больше всего, конечно, про вчерашний день.

И еще необыкновенно ярко, во всех подробностях – будто не в потолок глаза пялю, а сижу в темном зале и смотрю на экран, – припомнилось мне первое сентября, когда наши ребята, счастливые и взволнованные, впервые после каникул собрались на школьном дворе. В этой радостной суматохе я тогда и увидел Греку. Он так и представился: «Грека». Подошел к нам – куртка на все пуговицы расстегнута, ремень широкий, морской, пряжка сияет золотом.

– Други, – сказал смело и независимо, – это шестой, что ли? Бэшки?

– Мы самые. – Алеша с интересом оглядел незнакомого парнишку.

– Ну, порядок! Компания ничего, подходящая, будем вместе учиться. Давайте знакомиться: Грека.

Грека. Вот так имя! Мы глазели на новенького и не знали, верить ему или не верить.

Наш командир класса Алеша (хоть тогда, в новом году, еще не выбирали его, но все равно считали командиром) переспросил:

– Грека? Это как понять?

– А так и понимай. – Новенький с усмешкой прищурил «вой и без того узкие глаза. Потом одним пальцем ловко подвинул кепку на затылке вверх, и козырек его косовато осел почти на самые брови. – Ясно? Так и зовите: Грека. Между прочим, щелчком убиваю человека.

Все видели, что он просто хвастается, цену себе набивает, но верно было и то: парень здоровый, плечистый, и ростом ни с кем из наших ребят его не сравнить. Стоит Алеша перед Грекой – и как раз по бровь ему, по надвинутый козырек. А козырек – узенький, черным лаком отливает. Я сразу подумал: на шпану похож. И вот еще о чем подумал с тревогой: неужели командир смолчит? Не смолчал Алеша. Сказал спокойно, но с нажимом, будто предупредил:

– Ты насчет человека не спеши. Это тебе не муха.

Грека ноздри раздул и командира взглядом словно насквозь прокалывает.

Мы застыли. По всему виду этого новенького в кепочке – чувствовалось: он к такому отпору не привык и сейчас лишь выгадывает секунды, решая, как поступить дальше. И на ребят покосил взглядом, будто оценивая силы. Чем бы все эта кончилось, трудно сказать – Маринка вмешалась. Она подскочила к ним и даже зачем-то букет цветов подняла, словно собиралась этим букетом стукнуть Греку по макушке.

– Ты чего задираешься, длинный! Гляди, только явился и свои порядки устанавливает! Не смотри, что здоровый вырос, думаешь, силы на тебя не найдется? Да мы, девчонки, сами захотим – отколотим тебя! Девочки, – обернулась она к подружкам, – правильно я говорю?

Девочки промолчали, лишь захихикали между собой, а Маринка, тряхнув букетом, воинственно добавила:

– Вот видишь: пух-перья полетят!

Это точно: за Алешу она бы одна на кого хочешь кинулась.

Алеша улыбнулся и примирительно сказал:

– Так что давай лучше без щелчков. Мы этого не любим.

– А если по уговору? Если заслужил? – Грека снова сдвинул кепочку на затылок.

– Как по уговору? – не понял Алеша.

– А просто. Знаешь скороговорку: «Ехал Грека…»?

– Кто ж не знает!

– Ну, говори. Не ошибешься – мне в лоб закатаешь. Не так скажешь – тебе достанется.

Щелчки – это все же лучше драки. Алеша набрал в грудь воздуха и, точно пулемет, выпалил длинную очередь:

– Ехал Грека через реку. Видит Грека – в реке рак. Сунул Грека в реку руку – рак за реку Греку цап!

Ребята засмеялись. А Грека устрашающе заложил средний палец между большим и указательным:

– Вот и заработал. «За реку – цап!» Подставляй коробок… Да не бойся. Щелчок в пять процентов силы.

– Бей как хочешь, – Алеша не желал никакого снисхождения. – Ошибся – значит, ошибся.

– Тогда десять процентов. Не обижайся…

Широкий выпуклый лоб Алеши сразу покраснел. Но командир не поморщился, только губу прикусил. Зато Маринка-выручалка сердито закричала на Греку, будто он не Алешу, а ее треснул по лбу своим длинным пальцем:

– Чокнулся! Так лупить!

– И ты захотела? – невозмутимо спросил Грека.

– Поглядим, кто кого! – Портфель и букет Маринка подруге дала подержать – так ей не терпелось треснуть противного новенького по лбу. Только и она на последней строчке споткнулась.

– Так и быть, помилую тебя. – Грека усмехнулся. – Слабый пол… Кто следующий?

– Обожди! Девчонок за людей не считаешь? – Маринка откинула назад косу, сняла очки, а руки скрестила за спиной. Будто на казнь идти собралась. – Бей!

– Сама просишь. Пожалуйста. – Грека опять не спеша заложил длинный согнутый палец, и я почувствовал, как рука моя изо всей силы сжала ручку портфеля. – Два процента, – объявил Грека и без всякой жалости щелкнул Маринку чуть выше пушистых напрягшихся бровей.

После этого Грека зарумянил щелчками лбы у Мити Голубева, Котьки Зуева и даже у нашего отличника Саши Миронова. Причем Саша спорил, не соглашался и толково доказывал, что проговорил все точно и в темпе. И правда: мы тоже не заметили у Саши хоть какой-то ошибочки. Но Грека упрямо утверждал, что ошибка все же была. И если он врет, то пусть ему потом в десять раз больше набьют щелчков. Тогда опять вызвался Алеша. Он тоже протараторил без единой запинки, и все правильно. А Грека уже снова палец для удара закладывает. Маринка закричала:

– Не смей! Это по твоему дурацкому лбу Алеша должен бить!

– Он ошибся! – неумолимо отрезал Грека. – Я потом объясню, где он оказал не так. – И, не дожидаясь конца спора, больно щелкнул командира.

Я всю голову изломал: в чем же тут секрет? Есть же какой-то секрет… И, кажется, что-то блеснуло наконец. Кажется, понял…

А перед Грекой вновь стояла Маринка – ни в чем не хотела отступать от Алеши. Скороговорку как на машинке прострочила. Но я уже знал: ее и на этот раз ожидает кара. Грека вошел в раж. Не посмотрел, что девчонка, – такой влепил щелчок, что у Марины под коричневой оправой очков (она даже не успела снять очки) тотчас краснота разлилась. А быстрей красноты слезы под очками брызнули. От обиды и боли. Ну и девчонка к тому же.

И быть бы в следующую минуту верной драке – Алеша и руки уже поднял, собираясь покрепче ухватить Греку за куртку.

– Ты чего расщелкался! – вплотную подступил он к Греке. – Ты чего нам голову дуришь!..

Точно, если бы не я, быть бы драке. Я втиснулся между ними буквально в последнюю секунду. Врать не стану и героя делать из себя не хочу: мол, не побоялся в такой страшный момент встать между ними! Чепуха! Конечно, побоялся. Просто я был уверен, что разгадал хитрость Греки, и мне очень захотелось – ну, нестерпимо захотелось! – тут же перед всеми раскрыть его секрет.

– Стой! – замахал я рукой на Алешу. – Он правильно щелкал! Теперь моя очередь говорить.

Видно, я очень решительно действовал. Алеша отошел к ребятам.

– Внимательно слушай, – сказал я Греке. – Ехал Грека через реку. Видит Грека – в реке рак… – В слове «реке» я сделал сильное ударение на последний слог. А потом, как ни в чем не бывало, закончил всю скороговорку. Получилось хоть и не очень складно, зато ни к чему нельзя было придраться.

– Академик! – Грека пожал мою руку и снял с головы кепку. – Эх, ехал Грека, лупи на всю катушку!

Где там, на всю катушку! От моего щелчка, может, и муха цела бы осталась. Поспешил я, не прицелился как следует. А может, и настроение пропало – больно щелкнуть его. Чего скрывать: все-таки приятно было, когда Грека назвал меня «академиком» и пожал руку.

Да, никак не мог я знать наперед, что из всего этого получится. Лучше бы уж подрались сини тогда между собой. Не лезть бы мне со своими разгадками.

Я сделался– первым другом Греки. По коридору ходим вместе, обо всяких делах разговариваем. А утром увидит меня в школе – руку вытягивает: «А-а, Боря! Привет!» Фамилия моя – Блохин. Но теперь и в голову никому не приходило шутливо проехаться, как случалось прежде, насчет Блохи. Мне Грека не раз напоминал: «Ты не стесняйся, скажи, если кто обидит». Ябедничать я не собирался. Только однажды всего и пожаловался, что Славка Чикин из нашего двора проходу не дает. То ножку подставит, то из резинки стрельнет. Грека потребовал, чтобы я показал этого Чикина. Я испугался, начал отнекиваться, да было уже поздно, куда денешься – пришлось показать. Грека одним ударом сшиб Славку с ног, потом угостил новой зуботычиной и, показав на меня, пригрозил:

– Еще тронешь пальцем – не так достанется. И не вздумай жаловаться – хуже будет.

Так что не только в школе, но и во дворе, на улице я очень скоро стал неприкасаемой личностью.

Казалось бы, только радоваться. Ведь всего двое из нашего класса – я да Котька Зуев – пользовались таким высоким покровительством. Но странное дело: шли дни, и постепенно меня начало тяготить это покровительство. Я уже понимал, чем оно вызвано. Хоть Грека при первом знакомстве и удивил ребят своим тонким познанием русского языка, но потом выяснилось, что все это – чистейшая туфта. В обыкновенном диктанте Грека умудрялся делать по пять, семь, а то и больше ошибок. Оказывается, и ростом он вымахал потому, что был старше других на год: в пятом классе просидел два года. Сказал: из-за болезни, но я не верю. На больного он так же похож, как тигр на ягненка. А вот ошибки в диктанте, точно, лепит одну на другую. Моя парта – пятая, у Греки – чуть сзади, в соседнем ряду. Когда диктант пишем, я тетрадку специально на край кладу, чтобы Греке было легче подсматривать. Я и сочинения за него пишу. А что, разве мне трудно еще одно сочинение накатать! Тем более, если человек просит. Перепишет Грека его, я ошибки проверю, и все как по маслу идет. Четверка, а то – и пятерка ему обеспечены.

Сначала я даже гордился этим, а в последнее время иной раз так и чешется язык сказать: сам-то, мол, когда думать будешь? Зачешется! Теперь уж Грека не просит меня, а прямо говорит:

– На пять страниц жми! И о всякой там природе поменьше. Принесешь завтра к вечеру!

И насчет Котьки – ясней ясного. Отец у Котьки – главный инженер завода. Шишка! В комнатах – ковры, цветной телевизор. Уж рубль-то у Котьки в кармане всегда найдется. А бывает, что и целая трешка. Хоть и жаден Котька, но все равно кое-что и Греке перепадает.

Теперь мы с Котькой удостоены новой высочайшей милости – посвящены в члены «Клуба настоящих парней». И первое «настоящее» дело свершили. Я горько усмехнулся. Как последние подонки, испакостили своими подошвами выкрашенные парты.

В эту минуту наше вчерашнее «настоящее» дело показалось мне еще более мерзостным. Даже зубами заскрипел. От злости на себя заскрипел. И на Греку тоже. По его милости ботинки надо теперь менять. Снова выкручивайся, хитри. И поверит ли мама? Ведь и двух недель не проносил. Когда покупали в универмаге, мама заставила меня примерить, сама пальцами щупала и все спрашивала: «Не жмет? Нигде не жмет?» Я, наверное, раз десять повторил, что ботинки совершенно не жмут, как раз по ноге и очень мне нравятся. Ну, как сейчас сказать, что придумать?

И вдруг в бледных полосах света уличного фонаря, лежащих на потолке, я отыскал самый светлый уголок и впился в него глазами. Я глядел, не мигая. Простая и ясная мысль заполнила меня всего: перекрасить парты. Я должен перекрасить парты. Именно я. И никто об этом не будет знать. И Грека не будет знать… Вот как только взять у него ключ?.. Всего на один день… Нет, зачем на целый день? На один час. Алешу попрошу – мигом сделает. Тогда у меня будет свой ключ. Колоссально! Каникулы длинные. Достану краску, выберу день и все выкрашу заново. И ни один человек не узнает. Как здорово-то! Откроет Ирина Васильевна в первый день своим ключом класс и радостно улыбнется. Надо так сделать, чтобы она ничего не заметила.

А Грека-то, Грека рот разинет!

Я живо представил себе всю эту великолепную картину и невольно засмеялся. Вслух засмеялся. Громко. Это было так неожиданно. Я прислушался – не проснулась ли мама?.. Нет, тихо. И Лидушка как ни в чем не бывало спит на своей кровати, посапывает. Ничего-то она не знает. И мама не знает. И сам Грека не знает. Никто. Все спят. Один я не сплю. Как хорошо, что не сплю. Если бы опал, то не пришла бы мне сейчас в голову такая замечательная мысль. Может, и никогда бы не пришла. Я похолодел – до того стало вдруг жутко, что я мог бы все эти дни мучиться, ругать себя и ничего, ничего не сделать…

Счастливый и успокоенный, я еще что-то подумал о себе лестное и приятное, но что именно, не помню.