Текст книги "Недолгие зимние каникулы"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Недолгие зимние каникулы

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О СТРАННОМ ПОВЕДЕНИИ ГРЕКИ

Третью парту красил Грека. Вцепился в кисть – ни отнять, ни выпросить. Насчет «отнять» – это я так, к слову. Смешно: отнять у Греки! Попробуй! В лоб закатает – на ногах не устоишь.

Кисть отнимать никто у него и не собирался, а просить просили. И Котька, и я – хоть минуточку дать покрасить.

– Обожди, – отмахивался Грека и все водил, водил тугой кистью по крышке парты.

– Ты бы, Гриша, передохнул, – сказала Ирина Васильевна. Сказала, а сама еще подлила ему краски.

Я видел: учительница радуется за Греку. Да и как не радоваться! Мы уж давно привыкли, что Греке на все наплевать. В те дни, когда он вместе с соседом по парте Котькой Зуевым дежурит, то в классе черт те что делается. Мела нет, доска грязная, тряпка не намочена. Один раз даже на люстре тряпка оказалась. Пока доставали, минут пять прошло, И потом еще долго не могли успокоиться – юсе вспоминали, как смешно висела у потолка тряпка. В общем, сорвали урок. Из-за Греки. Тряпку-то он забросил. А чтобы Грека остался после занятий помочь убрать класс – ка-ха! Пулеметом не удержишь.

И вот, пожалуйста, красит парты. Да как еще красит! На что Алеша Климов, командир класса, – мастер на все руки, я тот рот разинул. Подошел к парте, осмотрел придирчиво ровный слой краски и уставился на Греку, как на чудо заморское:

– Ты, оказывается, на работу шустряк.

Гришка вытер о край банки кисть и самодовольно усмехнулся:

– Так-то, ехал Грека! Я, командир, все могу! – И со значением добавил: – Все!

Что с Грекой стало? Совсем другой человек. Правда, он еще вчера как-то странно себя >повел. После уроков Ирина Васильевна объявила, что желающие красить парты должны прийти утром к десяти часам. Тут-то Грека и загадал загадку. Когда вышли из школы, он взял меня за локоть и отвел в сторону.

– Не опоздай, – чуть таинственно оказал он. – Приходи к десяти…

Я даже не понял, о чем он.

– Или не слышал? Парты красить.

– А сам-то придешь? – недоверчиво спросил я.

Грека подмигнул узким глазом и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, ударил кулаком себя в грудь.

– Как штык буду!

И вот – пришел. Еще и Котьку с собой привел. Сам Котька, я уверен, ни за что бы не додумался пожаловать в школу. Тем более в такой день. Во-первых, воскресенье. Во-вторых, Новый год на носу. В-третьих – это самое главное, – каникулы же начались. И правда выдалась будто специально для каникул: солнце, морозец. Хоть лыжи надевай, хоть коньки. Или бери санки – с горы катайся. А разве плохо – погонять клюшкой шайбу!

Чего-чего, а погулять Котька любит больше всего на свете. Уроки не сделает, книжку не раскроет, зато нагуляться вволю не забудет. Потому, наверно, и щеки у него словно красными чернилами покрашены.

Только ни лыж Котька не успел взять, ни коньков: Грека за ним явился, чтобы в школу вместе идти.

Представляете, ребята глазам своим не поверили, когда увидели их! Даже кое-кто из активистов не захотел пожертвовать таким днем, а эти двое, самые, можно сказать, нарушители, пришли работать.

Я тоже удивился. Хоть Грека и трахнул себя кулаком в грудь, но я вчера не очень-то поверил ему.

А как наша молоденькая учительница Ирина Васильевна обрадовалась! Просто готова была, кажется, расцеловать Греку. Ох, и намучилась она с ним! Про себя-то, наверно, уж не раз думала, что ничего с Грекой поделать не сможет– неисправимый…

А Грека возьми да и выкинь такую штуку! Глядите, мол удивляйтесь!

Глядели ребята, удивлялись. И я заодно с ними, а все равно какое-то сомнение, будто червь, точило меня. Ой, неспроста это. Вдруг что-то задумал?..

Грека тем временем закончил красить парту у среднего окна.

– Командир! – позвал он. – Принимай работу. Твоя парта. Эх, на совесть для тебя постарался!

Все, кто в ожидании – кисти слонялся без дела, собрались возле Греки.

– Хоть на экспорт! – оглядев свою парту, сказал Алеша.

– Обожди… – Грека прищурил узкий глаз. – Вот здесь, в уголке, малость подмажу.

Он опустил кисть в стеклянную банку, и я увидел, что краски там осталось чуть ли не на донышке.

– Поменьше макай, – сказал я. – Другим не хватит!

Учительница наклонила широкую железную банку, заглянула внутрь.

– В самом деле, ребята, поэкономней…

И только она это сказала, как Марину Сапожкову, которая стояла: на подоконнике и вытирала тряпкой стекло, вдруг словно ветром сдуло. Лишь косы метнулись да очки блеснули. Кинулась в конец класса, где висела одежда.

– Я мигом слетаю, Ирина Васильевна! У нас дома, в кладовке, полная банка краски. Такая же, голубая.

Ну и Маринка! Электрон, а не девчонка. Я бы, наверно, и пальто с гвоздя не успел снять, а ее руки уже нырнули в рукава. Промедли учительница еще секунду – Маринка все пуговицы застегнула бы.

– Да куда ты, обожди! – засмеялась Ирина Васильевна. – Спасибо, конечно. Только краски должно хватить-Пять парт осталось.

Всего пять парт! А мастеров с кистями – трое. И оглянуться не успеешь, как все будет закончено.

– Ну, Грека, – взмолился я, – ну, хоть немножко дай!

Все-таки он пожалел меня – протянул кисть с измазанной липкой деревянной ручкой.

– Но смотри, плохо получится – нос тебе выкрашу!

Грека зря словами бросаться не будет: возьмет и правда выкрасит нос. Я слегка обмакнул кисть и осторожно провел ею по крышке парты со старой, облупившейся краской. Я очень старался. И не потому, конечно, что опасался за свой благородный нос, который, как уверяет папа, чем-то похож на римский. Просто приятно было красить. Точно новую вещь делаешь. Поведешь кистью – и сияет в том месте парта, будто из магазина.

Лишь одну парту успел я выкрасить. А Котьке и вовсе ничего не досталось. Но Котька не очень расстраивался. Он давно нашел себе занятие. Другие мыли окна, оттирали керосином капля краски на толу, собирали и складывали в углу заляпанные газеты, а Котька – нет, не на того напали! Он достал из кармана шарик для пинг-понга, вытащил из-под цветочного горшка блюдечко и давай им шарик об стенку щелкать. Он бы и целый час так щелкал, да Грека раздавил шарик. Не нарочно раздавил. Хотел ногой его пнуть, как футбольный мяч, а шарик под каблук угодил. Ясное дело, треснул.

Шарик треснул, а Котька захныкал. Не то чтоб захныкал, а так – скривил толстые губы, посопел и забубнил с обидой:

– Размахался! Новый совсем шарик. Вчера купил. Семь копеек…

Конечно, любой бы на его месте обиделся. Только лучше бы Котьке промолчать. Будто Греку не знает.

Я увидел, как Грека взял его левую руку, ловко завел ее за спину и чуть повернул. Тут же Котька захныкал по-настоящему:

– Ой, ой, больно!

– Отпусти его! – заступилась за Котьку Маринка Сапожкова. Однако на всякий случай поспешила предупредить учительницу. – Ирина Васильевна, а Грека мучает Зуева.

– Ай, Гриша! Ну, дорогой мой! – Ирина Васильевна проговорила это с таким укором, словно не Котьке Зуеву было больно, а ей самой. – Ведь такой ты у нас молодец сегодня! И вот опять…

– А я – ничего, Ирина Васильевна. Это мы так играем, – соврал Грека. Но руку Котькину все же отпустил.

Через пять минут работа была закончена, и – все засобирались домой, будто лишь в эту минуту разом вспомнили и про каникулы, и про хорошую погоду, я про Новый год.

Ирина Васильевна надела свою коричневую шубку и в дверях еще раз оглянулась на ровные ряды голубеньких парт.

И такая на ее лице была радость, что я тотчас вспомнил, как вошла она первого сентября в наш 6 «Б». Вошла и смотрит на нас во все глаза, улыбается. А мы и знать не знали, что это учительница. Подумали: какая-то девчонка, десятиклассница.

На улыбку Ирина Васильевна не скупится. Может, оттого, что сама недавно сидела в школьном классе. Или просто характер у нее такой – веселый, открытый. Вот и сейчас смотрит на парты так, будто не масляная краска на них блестит, а настоящее золото, из которого всякие драгоценные вещи делают. И еще коронки на зубы делают. У Ирины Васильевны есть один такой зуб. Когда она улыбается, зуб этот, словно маленькая желтая лампочка, светится в уголке рта. Хорошо, что Ирина Васильевна так часто улыбается.

– Ну, мальчишки-девчонки, – сказала Ирина Васильевна, – сознавайтесь: ведь правда – славно поработали! Даже светлей стало. Сейчас я закрою класс на ключ, и целых две недели парты наши будут тихо и спокойненько сохнуть. Вернемся после каникул – как приятно будет заниматься в таком чистом и светлом классе!

Когда ребята вышли в коридор, Ирина Васильевна повернула в замке ключ и положила его себе в сумочку.

На улице она снова сверкнула. золотой искоркой и пожелала нам весело встретить Новый год, хорошо отдохнуть на каникулах.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
ПОВЕСТВУЮЩАЯ О СТРАШНОМ ЗЛОДЕЙСТВЕ И О ТОМ, КАК Я СТАНОВЛЮСЬ «НАСТОЯЩИМ ПАРНЕМ»

Я живу в доме 42 по улице Мечникова. А дом Алеши Климова – 48. Совсем рядом от меня, в трех минутах ходьбы. И Маринка живет в том же, Алешином доме. Про Маринку я так сказал, между прочим. Просто когда стали расходиться от ворот школы, то Алеша, Марина и еще двое ребят из нашего класса пошли направо. Мне было с ними по пути, и я бы тоже пошел направо (тем более, дома ждали дела), да только не удалось мне в ту минуту уйти: Грека вдруг потянул меня за рукав и сказал негромко:

– Куда торопишься? Обожди малость.

А Котьку он обнял рукой за плечи. Картина! Будто лучшего друга, чем Котька, у него в жизни никогда не бывало.

– Парни, замрите. – Грека не сводил зеленоватых прищуренных глаз с кучки ребят, уходивших в другую сторону. Вот они у перекрестка. Вот свернули за угол. И тогда Грека улыбнулся. Даже помахал вслед рукой. А кому было махать, когда вое скрылись за домами? Если же посмеяться захотел, то я ничего смешного здесь не видел.

В другую минуту я, пожалуй, не упустил бы случая как-то подколоть Греку. Сказал бы, например: «Ах, какие хамы! Не ответили «а твой горячий прощальный привет». Я заметил: если говорю ему что-нибудь этакое насмешливое, то он словно теряется, не знает, что ответить.

Но я не стал подкалывать. Мне вдруг захотелось узнать: что он затеял? Почему не пошли вместе со всеми? Ведь неспроста это. Я вопросительно уставился на Греку. Ждал. А Котька с тоской оглянулся кругом – на снежную улицу, на длинные ледяные дорожки, до зеркального блеска раскатанные учениками, нетерпеливо похлопал друг о дружку кожаными рукавицами, а потом загнул рукав куртки, посмотрел на свои часы.

– Ну, чего стоим, как придурки? Семь минут первого. Айда коньки возьмем. В Комсомольском парке лед залила. Раздевалка работает. Вещи сдать – десять копеек…

– Успеешь. – Грека полез в карман штанов. Выставив руку, сжатую в кулак, он хитровато спросил: – Лучше угадай, что держу?

Котька потер рукавицей щеку, уже успевшую покраснеть на улице, осмотрел Гришкин кулак, даже понюхал его.

– Конфета.

– Только конфета и снится тебе!

– Тогда рубль.

Грека перевел взгляд на меня.

– Ножик. Гайка, – стал я придумывать. – Транзисторный диод. Гильза. Корень женьшень. Образец лунного грунта, который ты спер у американцев. Золотой ключик…

– Во! – Грека от радости так шарахнул меня но спине, что я чудом удержался на ногах. – Во, академик! Угадал!

Он разжал пальцы. На широкой ладони его лежал ключ. Вернее, два ключа на кольце – французский, а другой обычный, с зубчатой бородкой.

– Золотой! – сморщился Котька. – Ух, как сверкает! Тыщу рублей стоит!

– К твоему сведению, – заметил я, – золото– мягкий металл. Для ключа не годится.

– А сам сказал: золотой.

– Не я сказал. Читал сказку Толстого «Золотой ключик»?

– По телеку видел…

– Кончай научную дискуссию! – перебил Грека. – Эх, мальчики! Цирк сейчас покажу! Двинули…

– Куда это? – спросил я, видя, что Грека направился к входной школьной двери, обитой снизу железом, – многие ученики почему-то предпочитают открывать дверь ногой.

– Смелей. Сто лет будете жить – такого не увидите.

Ничего не понимая, мы с Котькой переглянулись и пошли следом за ним.

Толкать дверь ногой Грека в этот раз по какой-то причине не стал. Наоборот, открыл ее с опаской, еще и рукой придержал, пропуская нас с Котькой. И голос как-то странно понизил, почти до шепота:

– Быстрей. Без шума. На второй этаж.

Его волнение передалось и нам. А чего, казалось бы, волноваться? Шестой год я каждый день вхожу в эту дверь, и все знакомо здесь, до самой последней мелочи.

Так нет, иду крадучись, по сторонам озираюсь, сердце стучит, руки сразу вспотели – ну, будто настоящий жулик.

Никто нам не встретился, никто не окликнул. Поднялись на второй этаж. Коридор – прямо, коридор – налево. Если в наш класс, то налево. Четвертая дверь. Туда и повернул Грека, Остановился у двери. Зачем? Класс же заперт.

«Ключ!» – неожиданно вспомнил я. Неужели тот самый? Но как же он оказался у Греки? Ведь Ирина Васильевна положила ключ в сумочку. Я сам видел… Значит, у Греки не тот ключ. Другой. А вдруг тоже подходит к этому замку?.. Только для чего ему открывать класс?.. А ведь точно: собирается открывать. Вот прислушался, бросил взгляд в конец коридора, достал из кармана ключ, вставил его в замочную – скважину.

Щелчок ключа прозвучал в тишине как выстрел. Или мне так показалось? Во всяком случае, я вздрогнул. Грека раскрыл дверь и нетерпеливо махнул нам рукой, чтобы скорей заходили. Это была не просьба. Нет, Грека требовал. Иначе я бы еще подумал, входить ли. Что-то не нравилась мне эта история. Но когда было думать? Грека будто сверлил нас глазами. И я подчинился.

Грека закрыл дверь, и в замке снова громко щелкнул ключ.

В классе резко пахло краской. Странно, когда красили парты, запах почти не чувствовался. А может, тогда просто принюхались?.. Про запах я подумал мимоходом. Главное, что меня сейчас интересовало, – зачем Грека привел нас сюда? И откуда взялся у него ключ?

– Что-о, дрожите? – шепотом произнес Грека и усмехнулся. Но как усмехнулся! Дюма или Вальтер Скотт непременно добавили бы: «дьявольски». – Э-эх, котята! – так же шепотом продолжал Грека. – Хлюпики… Вот, смотрите! – Он коротко разбежался и вспрыгнул на парту.

Я перестал дышать. Онемел. Грека стоял, на парте. На только что выкрашенной, голубой, блестящей парте. Такой блестящей, что даже ботинки его, черные, со сбитыми каблуками и лохматыми концами шнурков, отражались, в ней славно в зеркале. Но ведь краска еще не высохла… А может, это особая краска, которая моментально сохнет? Есть такие… Я подошел к парте, где стоял Грека, и осторожно тронул краску пальцем. На коже кругло отпечаталось голубое пятнышко.

– А ну, покажь. Свеженькая? – Грека наклонился, будто хотел посмотреть на пальце краску, но вдруг ухватил меня под мышки и что было силы рванул кверху. А силы у него – ой-ёй! И сто бы килограммов поднял. Запросто. А во мне и сорока не наберется. Если только с одеждой… Я и охнуть не успел, как стою рядом с ним на парте.

Стою и боюсь шевельнуться. И говорить боюсь. И Греку ударить боюсь. А как хотелось его садануть! Только мне ли драться с ним! Таких, как я, он пятерых положит. И на пол соскочить не могу: Грека держит крепко. Обнял и держит. Вот друг какой!

– Ну, двинулись, – тихо так, почти ласково сказал он.

Тут я не выдержал:

– Совсем чокнулся! Сумасшедший! Пусти!

– Погромче кричи, чтоб в коридоре услышали.

Грека с чавканьем оторвал ботинки от парты. И меня потянул за собой. Я услышал противное чавканье и своих ботинок.

– Глянь, какие красивые печатки. А у тебя еще и гармошка… Ну, шагаем на другую…

Мне хотелось плакать. И вторая парта была обезображена нашими следами.

– А ты чего ждешь? – Грека обернулся к застывшему в изумлении Котьке. – Залезай. Работай!

Котька растерянно заморгал, не решаясь тронуться с места.

– И тебя под ручки взять? – зловеще прошипел Грека.

– А зачем… – Котька жалобно показал глазами на парты, – зачем нужно ходить по ним?

– Темнота! Затем, что плохо покрасили. Надо переделывать. Помогай.

На Котькином месте я бы ни за что не полез топтать парты. А он пошмыгал носом, рукой махнул и пошел ко второй парте. За этой партой Маринка Сапожкова садит.

– Ладно, Маринкину перекрашу, – усмехнулся Котька. – С удовольствием. – Он взобрался на парту, хорошенько проутюжил ее своими крепкими желтыми ботинкам и поглядел на парту у среднего окна. – А еще до Алешкиной сейчас доберусь.

– Не надо, – остановился Грека. – Алешкину я сам.

Грека наконец отпустил меня и, с треском перешагивая с парты на парту, дошел до Алешкиной.

– Эх, – вздохнул он, – я ведь сам ее красил. Как старался! А теперь, Лешенька, получай! Вот так тебе, командир? Вот так… И так еще… – Грека и топтался на парте, и проворачивался на каблуке, и даже пинал краску.

Я догадывался отчего Грека так старается. Не может забыть, как срезались они тогда, в начале учебного года, с Алешей. Крепко срезались. Алеша и в четвертом и в пятом был командиром класса. Ребята его уважали. Не за силу, а за то, что в обиду никого не давал. И вот появился этот новенький – Грека. Рослый, сильный, а главное, нахальный. В первый же день захотел показать себя, чтобы все поняли, с кем имеют дело. Тогда-то и схлестнулись они. Алеша ни в чем не собирался уступать. И не уступил. До драки, правда, дело не дошло. Я тогда помешал. Но они и потом не раз схлестывались в школе. Грека все обещал закончить разговоры наедине, на улице. Да, видно, так и не решился. Алеша и других, и себя в обиду не даст. Не силой, так смелостью возьмет. Ничего не боится…

Пока Грека «перекрашивал» Алешину парту, во мне словно какой-то бесенок зашевелился. Эх, раз пошла такая пляска, тогда и я потанцую! Перепрыгнул я на другой ряд, по своей парте прошелся, а тут и предпоследняя – Грекина. Своими подметками-гармошками я истоптал ее всю, живого места не оставил.

– Эй, эй! – окрысился Котька. – Потише. Это наша с Грекой парта.

– Потому и стараюсь! – ехидно ответил я.

– Чего-чего?! – Котька выкатил круглые серые глаза.

– Темнота! – с удовольствием повторил я Грекино словцо. – Понимать надо. Если вашу парту не тронуть, то сразу догадаются, чья это работа.

– Во, академик! – одобрил Грека. – Давай, давай, пляши!..

Спустя несколько минут в классе не осталось ни одной парты, на которой не было бы наших следов.

Потом, сидя на полу, мы долго очищали от краски подметки ботинок. Особенно мне досталось. Краска забилась между острыми ребрышками подметок. Даже ботинки пришлось снять. Хорошо, что у Греки нашлись спички и перочинный нож. Ножом Грека счищал краску ловко и быстро, словно не впервые занимался подобным делом. Он и мне помог. Глянул, что я спичкой наковырял, и поморщился:

– Эх, руки-крюки! С такой работой и влипнуть недолго. Дай-ка.

Грека чистил ботинки, а я сидел и смотрел на него. Теперь у меня было время подумать, что мы натворили. Да, шум в школе будет немалый. Ботинки эти теперь мне носить никак нельзя. Маме вот что сказать? Скажу: малы стали, нога выросла. А надену другие – тогда уж не придерутся. Никто же не знал, с рубчиками у меня были подметки или без рубчиков. Только Грека сегодня и увидел по отпечаткам. Но Грека не скажет. И Котьке незачем болтать. Теперь мы все одной ниточкой связаны. Одной ниточкой… Я тяжело вздохнул.

– Получай, – Грека протянул ботинки. – Как новенькие!

Действительно, на подметках почти не было заметно следов краски. Мне бы так не вычистить.

Когда я обулся, Грека на цыпочках прошел к двери и Прислушался к тишине.

– Кажется, никого… – сдерживая дыхание, сказал он.

Я увидел торчавший в замке ключ «подумал: «Как Грека мог узнать, что его ключ подходит к этой двери? И вообще, его ли это ключ?» Но опрашивать не было времени. Грека повернул ключ и осторожно высунул голову. И снова, не вглядываясь, махнул нам рукой.

Как стучало сердце! Бывает: бежишь быстро, долго, устаешь, едва с ног не валишься, а все же сердце так не стучит. А тут сложно вырваться хочет из груди. Ведь теперь мы были все равно как преступники. В любую секунду могла появиться техничка или какая-нибудь учительница (сверху, на третьем этаже, слышались голоса – в зале наряжали елку), и она бы наверняка обратила на нас внимание. А может, и заподозрила бы что-нибудь. Лицо у меня горело, а краснощекий Котька был сейчас морковного цвета. И сам Грека волнуется, хотя и старается не показать вида.

Но, кажется, все обошлось. И коридор миновали, и по лестнице спустились без приключений. А вон и парадная дверь. На улицу. На свободу!

С огромным облегчением вдохнул я морозный воздух. В глаза ударил яркий солнечный свет. Солнце висело будто на том же месте, над крышей пятиэтажного дома.

Котька приподнял рукав желтой синтетической куртки.

– Работнули в темпе! – Он засмеялся каким-то нервным, радостным смехом. – Операция длилась сорок пять минут. Еще и на каток успеем. Шайбу погоняем…

– Прикрой рупор! – оборвал Грека и положил свои руки нам на плечи. – Эх, друга мои, люблю вот такие дела. Настоящим парнем себя чувствуешь… Сорок пять минут, говоришь? Точно, как раз школьный урок. А кто был учителем на этом уроке? Ну?.. – Грека сдавил мне плечо, будто требуя ответа.

– Ты, что ли? – не очень уверенно сказал я.

– Правильно, я. И не то что ваша Ириночка: «Сегодня, ребятки, мы познакомимся с обитательницей болот – лягушкой». Болтовня для маленьких! А я вас учил смелости, риску. Настоящего парня без этого не бывает…

Бели признаться честно, то в эту минуту Грека мне нравился. Настоящий парень! Этого мне никогда не хватало. Это самое больное мое место. Неужели я все-таки становлюсь настоящим парнем?.. Мы шагали по солнечной улице не спеша, вразвалочку. И мне приятно было чувствовать на плече тяжелую Грекину руку. Что там ни говори, а рука ело была верная, надежная. Теперь я уже спокойно хожу по улице, во дворе. Я не боюсь, что кто-то меня тронет или, как прежде, обзовет обидной кличкой Блоха. Кто посмеет? Да никто. Всем уже известно: Грека за меня любому пацану голову открутит.

– Побалуемся? – сказал Грека и достал пачку сигарет.

Раньше он не однажды предлагал нам закурить. Котька курил. Я же все отнекивался. А сейчас совсем неожиданно для себя самого кашлянул и небрежным голосом сказал:

– Побалуемся!