Текст книги "Замыкание (СИ)"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17

В бронзовой чаше тлели угли, алыми искорками постреливая в сторону. Между темно-красных брусков прогоревшего дерева вскипала кислотно-желтая масса, порождая сладковатый запах – терпкий, навязчивый, пропитывающий дорогую мебель и ковры, портьеры и бархатную обивку стен. Не спасали высокие потолки и распахнутые настежь окна – сладость, от которой набиралась слюна, сушило горло и начинала болеть голова, цеплялась за все вокруг.

Цесаревич Сергей Дмитриевич полагал, что придется заменить даже паркет вместе с оконными рамами, чтобы вытравить воспоминания об этой гибельной сладости. Но он сжег бы и весь Измайловский остров, если это стало бы ценой выздоровления сына.

Центральный зал Измайловского поместья не так давно встречал лучших медиков и знатоков ядов, способных оказать помощь отравленному наследнику. Однако те бессильно ходили вокруг постели с усыхающим Рюриковичем, поставленной посредине зала, и со скорбью разводили руками. Все, что они могли сделать – уже делали две тени «виртуозов», неотлучно стоящие подле изголовья ребенка.

Центральный зал видел и лучших книжников – сосредоточий великой мудрости и сомнений, чуть не разругавшихся между собой, но так и не пришедших к единому мнению даже под требовательным взглядом его высочества.

Дошел черед даже до церковников и явных авантюристов, пущенных на порог под давлением отчаявшейся супруги. От них не было толку, кроме успокоения и крошечной искорки надежды – на это не стоило жалеть золота в скорбный час. Вреда все равно не будет – предки не дозволят.

Сегодня в этом зале собралось одиннадцать отборных убийц с мировым именем.

Металлические щипцы в узловатых старческих руках зачерпнули из чаши и застучали по мутному стеклу, размазывая угольно-желтую массу тонким слоем. Под тихий и злой шепот Салота, вытеснивший шум ветра в окнах, масса стала усыхать, трескаясь крупными шестигранными кристаллами и обращаясь в красный цвет.

– У вас ничего не получится, болезнь не духовная, – меланхолично прокомментировал господин Ялин с мягкого дивана, который занимал в одиночестве.

Преимущества большого зала – все смогли занять отдельную мебель, щедро расставленную по периметру. Были даже мягкие подушки для Раджи Миттал – но тот предпочел место за столом, где играл сам с собой в шахматы, изредка поглядывая на неудачи остальных.

Потому что успехов не было. Даже у самого раджи – болезнь не играла в шахматы, а в медицине тот был не силен.

Между тем, салот не сбился ни на секунду, продолжая свой речитатив, обращая цвет в пепельно-красный, дышащий жаром сильнее, чем угли – воздух над кристаллами поплыл маревом, а запахи из сладковатых обратились душными, тягостными, словно в шахте на большой глубине – смесь ржавчины и земли.

– Он крадет мою идею. – Всмотрелся в кристаллы господин Паундмейкер. – Я первый предложил переселить душу в другое тело.

– И кого бы мы получили? – Заносчиво фыркнул Ялин. – Вашу марионетку? И кого получим сейчас? Марионетку Салота?

– Баланс между доверием и благоразумием, вот что должно заботить нашего радушного хозяина. – Сделал ход в шахматы раджа. – Это будет потруднее, чем преодолеть болезнь Ивана.

И цесаревич был полностью с ним согласен. Неподконтрольные никому, хитрые, скользкие, великодушные и подлые, честные и безжалостные – принимать помощь от таких сродни получению целебного яда от змеи.

По счастью, они были в праве только предлагать варианты, а цесаревич мог их отвергать, не объясняя причин. Ведь это они залезли к нему в долги, когда прилетели в Империю, а не наоборот.

– Ваши притирки и порошки не вызовут доверия ни у одного здравомыслящего человека, – живым голосом с изрядным французским акцентом прокомментировал алхимические экзерсисы герцог Бюсси. – Я предпочитаю лобовую атаку!

Герцог не разменивался на пустые слова – уже который час он колол себе палец об злосчастный артефакт, выставленный перед ним на столешнице, и ловким движением кинжала срезал его себе, стоило яду проявиться. На изучение отсеченной части тела он тратил десяток-другой минут – ровно столько, чтобы вырос новый палец. Старые он безразлично сжигал.

В общем-то, стандартный метод борьбы с ядами – отсечь больную конечность, остановить кровь, добраться до медика. Опыт, которого быть не могло у мальчишки. И время, чтобы помочь, которого не было у его отца – Сергей Дмитриевич прибежал слишком поздно.

Руки сжались в кулаки, а все внимание вновь обратилось на малыша в кровати, посреди комнаты. Серый, увядающий – даже тени виртуозов не всесильны, и их энергии перестанет хватать, чтобы накормить ядовитую утробу болезни.

Скоро, совсем скоро здравомыслие изменит цесаревичу, и он согласится даже на авантюру. Но пока – есть шанс. Молчат еще шестеро.

– Это тело отжило свое! – Гаркнул Салот, ссыпав черно-красные кристаллы себе в руку. – Нет нужды цепляться за плоть! Смотри, цесаревич. – Тряхнул он ладонью. – Отсюда можно вырастить десяток тел!

– Жаль, что големы живут пять-шесть лет. – Поднял взгляд раджа. – Но у вас есть имя надежного поставщика кристаллов, – кивнул он Сергею Дмитриевичу на Салота.

– Неприемлемо. – коротко ответил цесаревич.

Ладонь Салота сжалась, обращая кристаллы в пыль. А сам он, посмурнев, вернулся на свой диван.

Молча поднялся с кресла господин Намаджира. Удостоив Салота насмешливой улыбкой, он направился сразу к постели принца. Под пристальным взглядом Теней, обошел кровать по кругу.

– Его плоть прекрасна, – наполнил зал низкий и вкрадчивый голос. – Какой материал, какая кожа… Изводить в огне такой материал – преступление. Если уважаемый Рюрикович не будет против, я изображу на лице ребенка Янт с мантрой «Метта майнихом». – Вопросительно посмотрел он на цесаревича.

– Русские не примут правителя с татуировкой на лице. – Поставил шах сам себе раджа и с удовольствием перевернул доску.

– Это даст ему силу! А сильному плевать на решения толпы! – Рявкнул Намаджира и продолжил, обращаясь к Сергею Дмитриевичу просительно. – Я запечатаю болезнь, я дам ему могущество!

– Повреждения лица разрушат Янт. Ему до конца жизни ходить в маске? – Отразил собственную атаку на шахматной доске Миттал и озадаченно склонился над позицией ферзя.

– Сат Янт на стабилизацию плоти охранят его!

– Царь, который не сможет улыбаться. Или царь-шут, с вечной улыбкой?

– Благодарю, уважаемый, – взял слово Сергей Дмитриевич. – Я подумаю.

Намаджира благосклонно кивнул и отошел от постели с принцем.

– Ваше высочество, возможно ли пригласить служанку? – Озадаченно поинтересовался Бюсси, глядя на окровавленную столешницу перед ним.

Цесаревич щелкнул пальцем, и из дверей выбежала барышня с чистыми полотенцами.

– Ну наконец-то нормальная подопытная! – Обрадовался ей герцог.

Барышня побледнела и загнанным зверем посмотрела на своего господина.

– Отставьте эти шутки. – Поморщился Сергей Дмитриевич.

Затем лично забрал полотенца из рук остолбеневшей служанки и жестом отпустил ее обратно. Полотенца, впрочем, оставил на спинке ближайшего кресла.

Невольно оглянулся на остальных гостей, кто еще не успел высказаться.

С непроницаемым выражением лица сидел господин Ли, абсолютно равнодушный и к кровати с принцем, и к артефакту. Впрочем, несправедливо говорить, что он не предложил решения – Ли посоветовал родить нового.

А если господину Ли принести голову некой Го Киу, гуляющей где-то по Москве, он подскажет верное время и место для зачатия. Впрочем, Сергей Дмитриевич уже успел предложить господину Ли самому прогуляться в место для зачатия в любое удобное ему время.

– Мбака предлагает отдать принца Матери Крокодилов. – На кривом английском отозвался господин обсидиановой кожи, сверкающий белоснежными бельмами и красными зрачками. – Мбака болел в детстве. Мбака скормили Матери Крокодилов. Мбака переродился и взрезал Матери крокодилов живот. У Мбаки теперь новая Мать крокодилов.

– Народная медицина, – цокнул раджа.

Цесаревич перевел взгляд на господина Куомо – но тот равнодушно развел руками. Тот всю дорогу нудел о каком-то проекте на Ближнем востоке, о котором якобы цесаревич должен знать. Деталей не знал и сам Куомо, но имел дерзость портить цесаревичу настроение. Впрочем, Куомо обещал начать поиски противоядия, если Сергей Дмитриевич поделится информацией. Цесаревич же сказал, что нужные координаты уже получил господин Ли.

Господин Мгобе, десятый из одиннадцати, выразил свое мнение емко – подошел к артефакту, схватился ладонью за иголки, тут же проколовшие кожу. Покидал артефакт из руки в руку и вернул его обратно на столешницу.

– Мне не страшно, – ответил он на вопросительный взгляд цесаревича.

За спиной Мбаки проявилась еще одна Тень предков.

– Но Мбака подумает, – покосившись за спину, кивнул он.

Неужели все они – великие и ужасные, способные убивать, калечить, бессильны в деле восстановления жизни? Не суррогатной и не компромиссов со смертью всех мастей? Ведь даже запечатать болезнь в татуировку – не означает исцеления.

– Что скажет князь Виид?

Сергей Дмитриевич осознано обратился к нему в последнюю очередь. Было в том не небрежение, а истовая надежда на последний шанс – в том случае, если остальные окажутся бессильны.

Хотя некий практический интерес тоже присутствовал – исцеление принца все-равно вгоняло бы цесаревича в серьезный долг. А быть должным Вечному – хотелось в самой меньшей мере. Проблема долга князю Вииду была в том, что остальные точно знали, чего бы захотели за помощь. Их фантазия ограничивалась семью грехами, а от остальных людей они отличались количеством желаемого – только и всего. Виид же не знал, чего захочет через столетие, когда придет за долгом… Потому что сейчас ему не нужно ничего.

Влиятельные люди обернулись к бесспорному знатоку редкостей и древних вещей.

Длинные белые пальцы Вечного князя огладили закрытый блокнот из бледноватой кожи.

– По словесному описанию, – взглянул румынский князь на артефакт перед герцогом Бюсси. – Это «Ненависть Харада».

Цесаревич подобрался.

– Первое упоминание в середине пятнадцатого века, когда «Ненависть Харада» забирают из разрушенного Константинополя люди Мехмеда второго. Этой же вещью его отравили. «Ненависть» появляется в сокровищнице Узун-Хасана после брака его сына и дочери Мехмеда. Через тридцать лет, в числе иных трофеев, она достался Сефевидам и уходит от них вместе с городом Тебриз в войне с Османами. След теряется на два века, пока его не указывают в репарационной ведомости к мирному договору османов с русскими. Артефакт отходит князьям Борецким. После падения Борецких и разграбления их сокровищ широким кругом лиц, владелец неизвестен.

Сергей Дмитриевич поморщился.

– Противоядие есть?

– «Милосердие Харада». – Согласно кивнул Виид. – Выглядит широкой сероватой лентой, которой обвязывают иглы «Ненависти» для переноски. Способ лечения – перевязать лентой горло.

– И затянуть, – разумно предположил господин Ялин. – Это милосердно.

– Достаточно перевязать. – Бесстрастно уточнил Вечный князь. – Но хроники описывают и такое милосердие. Создатель был интересным человеком. Есть день после смерти для исцеления. Отравленный кажется мертвым, но если повязать ему «Милосердие» перед погребением, то оживет он уже в могиле.

– Я дам три города за комплект, – оживился раджа Миттал.

– Я дам три города за вторую его часть. – Выдохнул Сергей Дмитриевич.

– Это деловой разговор, – хмыкнул господин Куомо, отвлекшийся на сообщение по телефону. – Только, ваше высочество, мои люди сообщают, что совсем скоро у вас не будет трех городов.

– Объяснитесь.

– Идет штурм стен Кремля. – Озадаченно листнул он сообщение. – Вашими подданными, в числе многом.

Люди в помещении обернулись к раскрытым окнам и прислушались.

Действительно – что-то грохотало в отдалении. Но в предновогоднем городе за любым шумом виделись праздничные фейерверки…

Однако те так не гремят – с надрывом, заполошно, желая жить и не желая умирать…

– Это национальная забава, – равнодушно ответил цесаревич, сохраняя спокойствие. – «Царь горы». Бывает раз в сотню лет.

– М-да? Мне предлагают присоединиться, – задумчиво смотрел в телефон Куомо. – Обещают немного земли за Уралом, но готовы к торгу.

Звучно тренькнули сообщения на телефонах остальных десятерых.

И те, переглянувшись, принялись смотреть, что направили им порученцы, адъютанты и приближенные рабы. Разговаривать по сотовому в присутствии цесаревича было бы наглостью. Но вот молча читать сообщения о том, что им предлагают за штурм Кремля – вполне в рамках приличий.

Первым, прочитав сообщение, с места встал князь Виид и широкими шагами направился к выходу из зала.

Сердце Сергея Дмитриевича невольно ухнуло вниз.

Убрав телефоны, медленно стали подниматься остальные. Раджа Миттал продолжал доигрывать партию. Бюсси с чертыханием резал себе пальцы и отращивал новые. Намаджира влюбленными глазами смотрел на серую кожу цесаревича.

Ну, не все так плохо. Всего восемь «виртуозов» из одиннадцати.

Князь Виид широко распахнул дверь, но отчего-то встал в сторону и гостеприимным движением указал остальным семерым двигаться дальше.

Господа замедлили шаг и недоуменно воззрились на Вечного. И даже Сергей Дмитриевич смотрел на него с недоумением.

– Вы мне никогда не нравились, – повторил жест Виид, поторапливая остальных на выход. – Идите.

– Герцог, от вас я никак не ожидал, – поджал губы Куомо, глядя на беспечного Бюсси. – Вам разонравилась война или перестали быть нужны деньги?

Сам же владетельный лихорадочно разыскивал причины чужого бездействия. Равно как и остальные шестеро – живые сейчас только потому, что разум и осторожность не вымерли под дыханием чудовищной силы.

– У меня палец поранен, – категорично покачал тот головой. – Идите без меня.

– Я дам вам миллион золотом.

– В таком случае, спешу напомнить, что в тюрьме под Кремлем сидит князь Давыдов.

– Он в тюрьме, – расслабился Куомо.

– Именно так. Мой миллион извольте перечислить немедленно, до битвы.

А господин Мбака молча развернулся и занял согретое им место на диване, равнодушно взглянув в распахнутое окно.

– Вас тоже напугал человек в камере? – Насмешливо обратился к нему Куомо.

– Давыдов учить Мбака русский язык. Мбака уважать учителя.

«Шестеро» – пронеслась чуть приободрившаяся, но почти столь же тоскливая мысль у Цесаревича.

– Но вы, вы же никогда не боялись Центавра. – Пытливо смотрел Куомо на раджу.

– Подарите мне город, и я скажу свои причины. – Смеялись глаза напротив. – Миллиона мне будет маловато.

Куомо сплюнул в сердцах и вышагнул за дверь.

– Значит, тот мальчишка тоже в тюрьме, – кивнул своим мыслям Кри Паундмейкер, покинув помещение вторым.

Остальные пятеро оглядывались на цесаревича, на две тени возле кровати, на раджу, на герцога, и в конце концов остановились взглядом на князе.

– Ты мог бы пропустить нас вперед. Но ты указываешь, что этого не стоит делать. – Вслух сделал вывод Ялин, озвучив общие мысли. – В чем твой интерес?

Но тут же посторонился, пропуская господина Салота обратно к диванам. Словно услышав что-то, вернулся обратно Мгобе. И даже Виид, не удостоив ответом, прошагал мимо.

– Великий Намаджира, в городе много красивой кожи! Тебе никто не даст рисовать на лице принца! – Обратился Ялин к Хозяину Пустоты.

Богатый город манил Ялина, а предчувствие добычи и многих смертей будоражили кровь. Но он все еще оставался в числе неопределившихся, пытаясь искать ответы.

– Ты не слышишь. – Обернулись к нему пустые глазницы, в которых мельтешили белесые тени.

– Что не услышали эти двое? – Указал Ялин на дверь, раздражаясь от загадок.

– Если не слышишь, надо идти ближе, – смеялся над ним водоворот белых клякс в чужих глазах.

– Я готов не идти с ним, если мне будет обещана голова Го Киу. – Равнодушный к словам остальных, обратился к цесаревичу господин Ли.

– Мой дом закрыт для вас, вестник неба на земле. – Без сожаления указал цесаревич ему на дверь.

– Вы пожалеете об этом. – Уведомили его.

– Что не слышит господин Ли? – Настаивал Ялин, последним стоя возле выхода. – Я хочу знать!

– Я тоже не слышу, – мельком глянул на него цесаревич.

Подошел к кровати с сыном и поправил ему одеяло.

– Господа, – обернулся он к гостям. – Я желаю отлучится на некоторое время, вам будут выделены гостевые комнаты.

– На правах старшего по возрасту, не рекомендую идти в город. – Произнес князь Виид.

– Хочу убить господина Ли, пока есть приятная возможность. – Оправил цесаревич рукава рубашки. – Вы видите к этому препятствия?

– Моральных – никаких. – Пожал тот плечами. – Но по городу идет кровь Ахеминид. А у вас сын.

Цесаревич выглянул в окно, присматриваясь небу над горизонтом.

– Вы не увидите. Надо слышать, – порекомендовали ему.

Сергей Дмитриевич закрыл глаза и прислушался, стараясь вычленить из шума ветра и хлесткого дождя, завывания грозы и падения камней что-то необычное. Что-то другое, чего не слышал на границе, когда шел за людьми господина Ли вглубь территории, и мечтал, что расквитается за сожженные поселения. Что-то инаковое, способное прицепиться к древней фамилии.

– Песок? – всплыло из памяти за мгновение до того, как он слабый шелест – будто снял наушники после оглушительной музыки, и весь мир состоит только из него.

– Вы боитесь песка, – фыркнул Ялин.

«Все-таки, четверо» – слабым сожалением отозвалось в цесаревиче.

Впрочем, он еще может успеть уменьшить их до троих. Убил бы раньше – повода не было. Без повода как-то не принято, посчитают невежей…

Слегка лихорадило, дергало адреналином, но упрямство перекрывало эмоции. Отец запретил ему появляться в Кремле – и слово его свято. Найдутся цели поближе.

– Мы не боимся, – поправил Ялина раджа Миттал. – И мы тоже не слышим. Нет отзвука Силы в стихии. Значит, это не песок. – забрал он сам у себя черную ладью.

– Сила Крови Ахеминид – это Время. – Подхватил Виид, поднимаясь с места и присаживаясь за стол к радже. – По городу идет молодая кровь, ваше высочество. Ломает всякое… Пока только и умеет, что ломать.

– Желаете новую партию? – Оживился Миттал.

– Хочу доиграть вашу. За белых.

– Но они побеждают! – Возмутился Миттал.

– Какое очевидное решение, не правда ли? – Вечный князь двинул пешку вперед.

Хлопнула дверь, закрывая ушедших в одном мире с ожившим древним кошмаром.

Позади молча сел на свое место Проводник Черной Тропы Ялин.

– Придумал! – Гаркнул Мбака, что аж раджа подпрыгнул, укоризненно посмотрев в сторону диванов.

– Что же вы придумали, уважаемый? – Недовольно смотрел на три отсеченных пальца вместо одного герцог Бюсси.

– Мбака сильный! Мбака плевать на шар с иголками! Мбака могуч! – Солидно докладывал он.

– Давайте попробуем на русском, – устав от кривого английского, попросил Сергей Дмитриевич.

– Господа! Раз я не по силам этой заразе, я предлагаю переливание своей крови! – Бархатным голосом, текучей и приятной речью отозвался темнокожий.

– Ничего себе… – чуть не перекрестился от удивления цесаревич.

– Что он говорит? – Поинтересовался герцог.

– Мбака могуч. – Откашлялся цесаревич, прицениваясь к идее, а затем повернулся к сыну, чувствуя, как новой волной накатывает надежда.

Глава 18

В воздухе гремел отзвук торжествующего рева, звенящим эхом оставаясь в ушах.

«Мы выступаем!» – голосом Артема за моей спиной, переполненным азартом и адреналином, от которого хотелось встать и куда-то бежать, штурмовать крепостные стены и брать на абордаж корабли.

И сила воли была помощником, удерживая на месте – на топчане тюремной камеры в шесть квадратных метров, под блеклым светом из коридора, с мышонком на руках.

Детали реального, спокойного мира постепенно усмиряли вскипевшие эмоции – взгляд задерживался на нехитрых деталях окружающего быта, примечая трещины и темноту от времени на плитке; плесень от сырости в углах потолка. Слух различал постукивание ложкой в соседней камере, гул воздуховода… И мерное хождение Василия Владимировича Давыдова по коридору, который опять рассорился с благоверной. Ко мне он не заходил, полагая спящим – а я не давал повода в этом сомневаться. Потому как вдруг помирятся без моего участия.

Я шаркнул ногой, будто бы только сейчас проснувшись.

В дверной проем тут же заинтересованно заглянули.

– О чем думаете, ротмистр? – Явно обрадовался моему бодрствованию князь.

– Мне почти двадцать лет, а я никогда не брал корабль на абордаж.

– Ну уж, какие ваши годы. – Присаживаясь рядом, с сочувствием похлопали меня по спине. – Спешу заметить, что корабль – это крайне ненадежная конструкция! И если бы не нужда в перевозке лошадей, ноги бы моей на них не было! Одним словом, проще сразу затопить!

– Так я топил. – Пожал в ответ плечами. – В тринадцать, два корабля.

– Вражеских? – Уточнил господин полковник.

– Вражеских.

Ну, на тот момент – уж точно.

– Тогда вы меня переплюнули, ротмистр! – Хлопнул Давыдов себя по бедру. – Мой первый трехпалубник был в семнадцать, – мечтательно посмотрел он на потолок. – Гавана, тысяча восемьсот сорок девятый! Кто мог подумать, что просьба прикурить так лихо обернется…

– А свой отчего же топили? – С интересом глянул я на него.

– А, это… Возвращались как-то с батюшкой нашего государя по Волге. Мне тринадцать, ему семнадцать. Каждый город встречал нас праздником – и если мне, по малолетству, не наливали, то его высочеству положено было хотя бы три тоста поднять – за здоровье батюшки, за процветание империи и за дорогого гостя. Река длинная, городов много… На третий день его высочеству стало так плохо, что он немедленно затребовал от меня воды. Не вина, которого у нас было, хоть залейся, а воды!

– Та-ак… – невольно скопировал я тон своего школьного учителя.

– У меня был приказ и штопор, ротмистр!

– И вы продырявили борт? – сопроводил я вопрос тяжким вздохом.

– Да, но потом я в первый раз спас жизнь императора! – С гордостью приосанился князь.

– От жажды?

– Почему? Он плавать не умел.

– Понятно… – протянул я. – А на Гаване какими судьбами?

– Кому-то в Кремле не понравилось, что я спас его высочество! – Возмущенно развел Василий Владимировчи руками. – Сослали, куда подальше. Потом, в пятьдесят третьем, когда началась Крымская война, призвали обратно. Вся Гавана меня провожала, с песнями, с танцами! – Увлажнились глаза князя. – Такие хорошие люди!

– А как так вышло, что в тринадцать вы уже были в подчинении его высочества? – Проявил я любопытство.

– Государь и его сыновья – шефы полка, – пожал князь плечами. – А в гусары записывают с рождения. В тринадцать я уже был поручиком и нес службу.

– Господин полковник, разрешите вопрос, – сделал я деланно обеспокоенный вид. – Моя супруга сообщила, что наш будущий ребенок записан вами в полк.

– Так точно, ротмистр! – Уверенно подтвердил Давыдов, лихо закрутив ус.

– Но это получается, что ежели мой ребенок родится раньше вашего, то и по чину он будет его превосходить? – Осторожно спросил я.

Князь замер, удерживая кончик уса. Затем нервно покрутил пальцами.

– Безусловно, этот вопрос преждевременный… Тем более, наверняка иные ваши дети состоят в полку и возглавят его, когда придет время.

Давыдов резко встал, шагнул к углу комнаты и отточенным движением выудил из стоящего там ящика две бутылки шампанского.

Затем решительно двинулся из камеры на выход. Громко прошествовал по коридору. И со словами «Дорогая, вы правы, я болван! Но я люблю вас!» – ушел мириться.

– Вот и отлично, – лег я обратно на топчан, придержав ворохнувшегося мышонка.

Тишина камеры слегка нервировала, заставляла искать признаки бушующей наверху схватки. Чудились вибрации земли и отзвуки грохота в воздуховоде – но мы были слишком глубоко под землей, чтобы в самом деле что-то ощущать.

А я был слишком неопытен, чтобы представить, как может выглядеть масштабное столкновение. Все, что досталось от прошлой мировой войны – черно-белые пленки бесцветного неба, уставшего от войны, под которым брела пехота. Фото лунного ландшафта до горизонта, который и сейчас не зарастал травой. Старые и новые карты, указывающие, как изменились русла рек, и где появились новые горы.

Сходились сотни и сотни сил, желаний, страстей. Отчаяние и ненависть, любовь и самопожертвование – все там было, вместе с долгими ночами в поле под дождем. Мировая оставила после себя князя Юсупова и ДеЛара, князя Черниговского и Давыдова – разных, но одинаково жестких людей, которых знала вся империя – равно как не знала почти никого из их детей и внуков. Смею предположить, что они тоже предпочли бы мир боевой славе – как берегут спокойствие границ и городов для собственных детей. И не пощадят никого, кто пожелает принести войну в столицу их страны.

– Ротмистр, мое почтение, – ввалился слегка растрепанный Давыдов в полузастегнутом мундире. – Дама против детей! Веду переговоры! – Подхватил еще две бутылки шампанского из ящика, кивнул мне и исчез в прежнем направлении.

– Ротмистр, что такое безопасные дни? – Через десяток минут деликатно поскребся он в дверь и осторожно заглянул внутрь.

– Когда каска на голове, господин полковник!

– Ха! Наивная! – Закрылась было дверь.

Но тут же распахнулась, чтобы Давыдов мог забрать еще две бутылки.

– Мало ли что, – доложил он с таинственным видом и отбыл.

Это еще он не знает, что бывает рождаются дочери. У меня-то все надежно, а там пятьдесят на пятьдесят.

Словом, я продолжил изучать потолок, стараясь не слышать окружающее пространство.

Давыдов вернулся через час, и, тяжело дыша, сел на ближний к выходу край топчана. Мундир был просто наброшен на плечи, обувь отсутствовала, а концентрированным дыханием можно было обеззараживать.

С гулом выдохнув, Василий Владимирович встал на ноги, чуть качнувшись, с неким сомнением посмотрел на дверь. А затем на оставшиеся бутылки. И сделал выбор.

– А как же новый год? – Уточнил я, глядя на оставшиеся три емкости.

– Еще принесут, – отмахнулся господин полковник. – Я человек опытный! – заскреб он свободной от шампанского рукой по мундиру, пытаясь попасть ладонью во внутренний карман. – Вот! – С гордостью продемонстрировал он мне Малую Императорскую Печать.

Которая, если и была меньше Большой, то ненамного.

– Сохранили от возможного захвата врагом? – Попытался я придумать вменяемое объяснение поведению начальства.

– Почему? На два ящика шампанского поменяю… Хотя, выходит, спас, – решительно кивнул князь.

Стряхнул с печати пыль и подул на поверхность с отпечатком, заботливо глянув поверхность на просвет.

– Я, знаете ли, много всего когда-то спас, милостивые господа! Иное и сейчас найти не могут!

А затем принялся оборачиваться по сторонам с некоторым азартом.

– Куда бы ее поставить… О, ротмистр! Давайте поставим печать на вашу мышь! Будет императорской! – Приценился он к спине Лучинки.

– Проволока помешает, ваше сиятельство, – уклонился я.

– Тогда вот, – поставил он оттиск на туалетной бумаге.

– Теперь ей нельзя пользоваться. Имперское преступление.

– Да ну, скучный вы, ротмистр. – погрустнел Давыдов, пряча печать обратно. – Помню дед ваш, князь ДеЛара, поставил себе печать на живот, а через лет десять, когда его повели казнить, нацарапал себе помилование. С тех пор сидит себе в Биене. Все думают, в тюрьме. Прямо как про нас! – Оживился Давыдов. – Точно, мы же в засаде! Ротмистр, когда уже будет потеха?! – Грозно тряхнул он подбородком, и неуклюже перехватил сползающий с плеч мундир.

– Мы кое-кого ждем, ваше сиятельство.

– Вы как-то поторопите их там. – проворчал князь, скинув мундир на топчан и скручивая проволочку с пробки. – Еще немного, и вы потеряете союзника!

– Никак нельзя поторопить, господин полковник.

– Что за важные люди?

– Наши палачи, господин полковник.

– Экие мерзавцы. – Не сразу понял князь.

А потом замер, прислушиваясь к окружающим звукам. Скрежет открываемых камер, отзвуки голосов, шорох спускающихся по лестнице людей.

Князь аккуратно переложил бутылку другим хватом, чтобы удобнее бить по голове, взял другой рукой мундир и на цыпочках, неслышно занял место в углу комнаты, рядом с дверью.

Я же встал по центру камеры, прикрывая Лучинку руками и терпеливо дожидаясь убийц.

– Спрячьтесь, – одними губами с возмущением потребовал Василий Владимирович.

Но я предпочел этого не заметить, глядя только на дверь – приоткрытую, приглашающую. Не нужно даже ключа – просто зайди и убей.

Мелькнул чужой взгляд из коридора. Дверь шевельнулась буквально на пару сантиметров – чтобы впустить ствол дробовика, оглушительно рявкнувшего в замкнутом пространстве. Дробь посекла стены, разнесла в дребезги шампанское в руках Давыдова, обратила в осколки последние три бутылки шампанского. И бессильно застряла в мареве вспыхнувшей вокруг Лучинки артефактной защиты, призванной сохранить живое от мертвого железа.

– Они лишили меня праздника! – Возмущенно проорал Давыдов, пнув дверь и сшибив всех, кто за ней стоял.

В руках его была уже не бутылка, а оружие куда более страшное – острая розочка толстого зеленоватого стекла. Коридор тут же наполнился воплями боли, мольбами о пощаде и гневным рыком князя Давыдова, полуобнаженного и страшного, объявившегося внезапно, словно демон нижнего мира, ради плоти и крови смертных. Я невольно прикрыл глаза Лучинке, чтобы не смотрела, а затем и вовсе убрал ее во внутренний карман мундира.

– Смотрите, ротмистр! – Продемонстрировал мне Василий Владимирович ружье, поднятое с пола. – Эти наглецы пришли меня убивать и не спилили мушку! Зря-я… – Зло протянул он, подхватывая стонущего стрелка за штанину.

– Господин полковник, наши друзья объявили наступление! Нас ждут.

– И вечно такая суета, – недовольно отпустил он чужую ногу. – Ничего не успеваю! Так, а где моя обувь? – принялся он оборачиваться с ружьем в руках.

– Вы оставили у супруги, – деликатно подсказал я.

– Точно! Один момент! – Заспешил Давыдов с ружьем по коридору в дальнюю камеру.

И даже как-то тревожно стало…

– Ротмистр, еще десять минут! – Невозмутимо выглянул Василий Владимирович через секунду, но потом кто-то схватил его за ружье и затащил обратно.

– Господа! – суматошно застучали изнутри из камеры напротив. – Если наверху переворот, готов встать в ваши ряды!

– Там решают, кто будет вас судить. – я склонился к телам и принялся неспешно их обыскивать.

Документы офицеров имперского флота, пропуск, деньги, ключи. Следующий. Документы, патроны, деньги. Последний. Документы, два флакона алого цвета. Подсумок. Запал, шнур, динамит…

– И кто сохранит эту кладку на месте. – Поднялся я и посмотрел на ближайшую замурованную камеру.

Изнутри донесся глухой звук – бессильной и ненавидящей злости.

– Ротмистр! – Объявился возмущенный Давыдов, уже в обуви и отмытый от чужой крови. – Объясните ей, что там действительно переворот! Говорит, что она мне наскучила, и я якобы пытаюсь от нее сбежать! – Всплеснул он руками.