Текст книги "Том 2. Трущобные люди. Рассказы, очерки, репортажи"
Автор книги: Владимир Гиляровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
Грамотеи
Передо мной интереснейший бытовой материал: четыре больших тетради под общим заглавием «Дневник земского начальника».
Дневник состоит из массы цитат, из прошений, докладных записок, жалоб, циркуляров, решений волостных судов, сельских сходов и пр.
Автор дневника – земский начальник одной из южных губерний – вел его за свою службу с 1902 по 1909 год, записывая ежедневно перлы и адаманты поступающих бумаг. Интересно при этом, что с конца 1905 года народная литература сразу изменилась: в ней появилась масса иностранных слов, часто поставленных совершенно не к месту.
Надо заметить, как в старых народных писаниях, так и в новых, знаков препинания почти не наблюдается, вследствие чего нередко искажается смысл.
Выбираю самое характерное.
Донесения урядников:
– …Труп умершего Мерошки находится в нагнутом корпусе на коленках лицом и правой щекой к земле сын ее оказался мертвым и уже без сознания…
– …Имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что во владении местного крестьянина Малявки под подкатом на веревке зацепясь за балку повесился труп крестьянина о чем на следах преступления мною произведено следствие после которого злоупотребление не обнаружено.
– …Бывает ли Захаров в пьянстве или других худых делах неизвестно, причем умственные способности имеет совсем тупые…
– …Сотский сказал: не шумите и отойдите; они отошли и продолжая рассказы с выделением скверно-ругательных слов ожидали старосты – ключа пьянства в замке которого сохранялась способность и деятельность по службе единственно к этому.
– …Существует на рогатом скоте болезнь отчего по сие время пало 4 штуки земской управы командировать немедленно скотского врача для осмотра оной и прекращению таковой…
Из практики волостных судов:
– …Отец мой пристрастился к Бахусу и под влиянием паров напитка забрался к адвокату и написал прошение в суд.
– …Крестьянка Бабкова заявила, что Василий Михайлов побил свиное рыло, которое теперь никуда не годится почему просит за рыло присудить 10 рублей.
Приговор сельского схода:
– …Слушали предложение господина земского начальника о наделении племянника Панфила Зиченка Тимофея, рожденного вне брака малоумной сестрой его Палагеей, земельным душевным наделом из общественной нашей земли по выслушании такового и принимая во внимание что в нашем многолюдном селении есть много таких малоумных девиц под видом Палагеи которые ежегодно будут родить сыновей вне брака и каждого общество будет наделять землей, то вся земля должна разойтись на таких рожденных да еще кроме того каждая молодая девушка нарочно будет стараться приобретать себе сыновей вне брака дабы до выхода замуж благоприобрести земельные наделы. А потому, посоветовавшись между собою постановили Панфилу отказать и вне брака рожденного земельным наделом отказать наделять навсегда.
Записка урядника к лавочнику.
– …Василий прошу через подателя сей записки передайте мне одиннадцать рублей взаимообразие которые к 1-му сентября будут вам предоставлены обратно потому как эти деньги нужны сегодня преставить по принадлежности в которых имеется перерасход 24 августа 1904 года и также нелишним попрошу пляшку животкового вина а то до сих пор от происшедшего живот неналичен. Урядник Ш-о. Из прошений и жалоб:
– …Сыновья по нравоучению своей матери стали душить меня…
– …присуждение с меня как виновного в нанесении оскорбления действием истице в ея пользу гражданского безчестия противно понятием науке уголовного права.
– …Прошу привлечь за нанесение как моему дому, так и семейству нарицательного оскорбления.
– …Крестьянка константиновской волости тоже удовы Марье Павленко по иску Николаем Исковым опиляционной кассационной моей жалобы прошения.
– …В 1901 году я держал экзамен в херсонской учительской семинарии и хотя выдержал а не поступил в виду наплыва и остался в недоумении и вздумал другим путем приобрести образование посредством должности писаря т. е. не самой должности, а посредством жалованяя которое назначается писарю о чем и прошу… и т. д.
– …Суд приговорил только оштрафовать одним рублем в пользу волостных сумм тогда когда у волости голова цела не разбита бутылкой а как у меня разбита и окровавлена кровью бутылочного стекла.
– …А виновного прошу наказать законом Николая Хрензеля потому что я сперепугу очень больна…
– …Я, Тит Остапенко всепокорнейше прошу волостной суд рассмотреть дело их закона-книги потому что я Тит совсем плох разсудком и все меня считают за дурака, а пьяный я вовсе хуже барана…
После 1905 года появляется страсть к иностранным словечкам и ходячим фразам.
– …Когда я таскал воду, М. Карчукова первая нанесла мне прямое, явное и тайное оскорбление называя бродягой и непойманным вором.
– …Сим объявил мне полную и окончательную забастовку – решу, говорит, тебя, а дом спалю!..
– …И ругал, будто я башибузук казак, жандар и последний что нинаесть студент – забастовщик.
– …Посему прошу избрать опекуном Степанца но не деда в руках которого личный принцип своих интересов.
– …Староста в данном случае вышел из предоставленной ему законом компетенции и играл роль произвольного мышления и под личностью превысил власть.
– …По моем недостатке средств не имею чем достигнуть моих энергичных чувствий в работе…
– …Староста постоянно пьянствует допуская этим в тоже время диаметральную медленность служебных обязанностей.
– …И все члены общества пользовались этим наделом в самой минимальной миниатюре, а потому я диаметрально лишен возможности построить себе дом с другими службами.
– …Что же касается показания то это явление явилось вследствие уклонения свидетеля в одну сторону не придерживаясь центра справедливости.
– …Что касательно нарушения тишины и спокойствия, то это относится к самому псаломщику который сам и в своей квартире сделал буйство и драку словом составил целый карательный отряд против меня одного.
– …Решение это я нахожу не заслуживающим правосудия по точному характеристичному произволу передавшему меня в руки правосудия.
– …Но благодаря присутствию по пути возвышенности против равнины площади заряды влепились в землю и они остались невредимы только перепугались и жертвой пало две собаки.
– …С этого времени жена начала навещать дом отца своего и со мной стала терять всякий супружеский авторитет.
– …Решение это несправедливо и имеет характер эпидемической заразы.
– …Чайковский напившись пьяным забрался в кухню земского начальника где позволил себе тайно поселиться в русской печи…
* * *
И таких образчиков четыре больших тетради!
Надо заметить, что все приведенные цитаты не изменены ни одним словом, а даже мной исправлены кое-где орфографические ошибки и иногда поставлены знаки препинания, которых нет почти нигде.
Невольно вспоминается одно ходившее по рукам в половине прошлого столетия письмо бурмистра к своему барину в Петербург, где также не было ни одного знака препинания. Письмо таково:
– …Батюшка барин сивый жеребец Михалла Петрович помер шкуру вашу барскую содрали продали на вырученные деньги куплен хомут для вашей милости на ярмарке свиней вашей породы было много прошли хорошо жаль только что небыло самих вашей милости самолично потому соседи просили хряка на племя староста Антип.
Далеко ли мы ушли от того времени?!
Сыщики
Раздался последний звонок к отходящему почтовому поезду, за ним свисток обер-кондуктора, два ответных свистка машиниста, и паровоз, пыхтя и шумно выбрасывая белые клубы дыма, потащил за собой длинный ряд вагонов…
– Ну?
– Ничего, ни одного подходящего рыла… За одним я в вагон вошел, уж очень подозрителен… сперва так и думал, что из тех, да оказался причетник со священником едет… А ты?
– Ничего. Не могу и представить, где они теперь… Ударимся в ночлежные, может, там что добудем… А работа громил, – такой верный удар насмерть, опять взломы чистые и коловорот цел…
Так разговаривали двое мужчин в пальто и чуйке, за несколько минут перед тем смотревшие пристально в лицо каждого пассажира, проходившего в вагоны.
– Так поехали?
– Да, только пойдем выпьем по рюмке, а то глотка пересохла.
У буфета, когда они подошли к нему, стоял пьяный немолодой мужчина и ел бутерброд.
– Разве поезд ушел? А? – обратился к лакеям стрелой влетевший молодой человек в коротеньком пальто и, не дождавшись ответа, пробежал к толстяку с бутербродом.
– Вася, ты куда? – спросил его тот.
– Сюда… надо съездить недалечко, да опоздал, скверно…
– А ты куда?
– Обедать собрался… в трактир куда-нибудь думаю… Домашнее все надоело.
– В трактир? Ну поедем вместе… Селяночку со свежей рыбкой…
– Ну, а как дела? – продолжал толстяк, расплачиваясь за бутерброд.
– Ничего… дельце наклюнулось… На Садовой… и хорошее, капитальное… коловорот, я тебе скажу… – продолжал на ходу вошедший.
Чуйка и пальто толкнули друг друга локтем, расплатились, перешепнулись и пошли.
До них долетели слова молодого: «одним ударом… череп вдребезги… крови лужа… и три тысячи кроме мелочи… три тысячи! А?».
– А? Каково? Нет, ты скажи, каково? А все рюмка водки сделала. Говорил ведь я, что не Сережка…
– Это что-то новое… Молодого-то я видал где… А кто толстяк… Ну счастье!.. Слушай же: ты поезжай в Татарский и жди, а я, чтоб не навлечь подозрения, отправлюсь за ними. Так?
– Так? Дурак? А если они разделятся, тогда как? Нет, уж ехать вместе, ежели что – один за одним, а другой за другим… Якши?
– Якши…
Они взяли извозчика и, не выпуская из виду толстяка и молодого, быстро мчавшихся на маленьких санях, поехали за ними.
– Позвольте узнать ваше имя и фамилию! – подойдя к толстяку, аппетитно уписывавшему в трактире селянку, спросил виденный нами на вокзале мужчина в пальто.
– Это зачем вам и кто вы?
– Не ваше дело: я у вас спрашиваю имя, фамилию и звание.
– Как, черт побери, не мое дело? Да ведь имя-то мое, так, значит, мое и дело… Вася!
– А? – не глядя на него, бросил спрашиваемый, продолжая что-то быстро писать на полулистке бумаги.
– Ну-с, отвечайте…
– Да на каком основании вы спрашиваете?
– Вот на каком. – «Пальто» вынул из кармана свою фотографическую карточку за стеклом, с надписью, и показал ее.
– Ну так что же?
– Если не ответите, я вас обоих приглашу куда следует…
– Что такое? – кончив писать и складывая бумагу, обратился Вася.
– Позвольте узнать, что вы написали?.. Дайте бумагу…
– Вася, что же это? Я ровно ничего не понимаю… Нас хотят пригласить «куда следует»… За какие такие радости?
«Вася» посмотрел на карточку, потом на «пальто» и расхохотался…
– Э-эх, горе! Нате, читайте!..
«Пальто» с жадностью начал читать… Лицо его изменялось все более и более, и, наконец, он, низко поклонившись, рассыпался в извинениях и вышел на улицу, где ждал его и чуйка:
– Ну, распорядился об?..
– Кукиш с маслом распорядился об… ты все, дурак, виноват!.. Убийцы, убийцы!.. Приезжие убийцы!.. Еще слава богу народ не скандальный, а то было бы…
– А кто же? Откуда они все знают до подробности? – Откуда? Были там и знают… Разнюхали!.. Читал
я их заметку… То есть так расписал, так расписал, будто собственноручно убивал и грабил, до последней мелочи… Положение трупа, величина раны и даже самый предсмертный стон изображен… все!
– Да кто же они? Кто?
– Кто? Кто? Репортеры газетные, вот кто!..
Новое слово
Иванов запер дверь, чтоб ему не мешали, сел за стол у окна, вынул из толстого портфеля лист бумаги и сел писать, склонив голову набок и оттопырив губы.
«Сегодня в семнадцать часов, пятнадцать минут пополудни при производстве штукатурных работ в ремонтируемом трехэтажном доме, арендуемом частным предприятием пищевиков Л. Ч. Д. на углу Трибунной улицы и Кислощейного переулка, обвалились леса, при чем произошло упадение 12 человек рабочих».
Иванов остановился и шмыгнул носом.
– Упадение?.. Упадение… – подумал он, подняв голову и отыскивая на потолке решение затруднившего его ум вопроса.
– Упадение… Как-то… неловко… Будто и некультурно… У-па-де-ни-е… Ах, надо упадание.
Иванов переправил «е» на «а».
– Ну-с, упадание… Н-да-с… И это что-то как будто не так… Это нельзя… В данном случае невозможно сказать: упадание. Это значит упадали, да не упали совсем… А тут телесное повреждение со смертным случаем… Как же быть? Гм…
Задумался.
– Сегодня произошло упадание… упадение… Постой!.. Постой!.. Произошел… падеж… Это лучше будет… Да, теперь верно: падеж… На-ко вот из-за
какого-то пустого слова приходится использовать ножичек.
Вынул ножичек, открыл, дохнул на него, полюбовался яркой сталью, выскоблил осторожно слово «упа-дание», вместо него написал «падеж» и стал читать вслух:
– …Произошел падеж двенадцати человек… И опять задумался.
– Падеж? Словно падеж скота… Нет, не годится. Надо что-нибудь другое измыслить. Падеж… Упадок… Упадутие… произошло падалище… Тьфу!
Иванов вскочил с места, прошелся из угла в угол, потер себе лоб и снова уселся.
– Из одного паршивого слова весь протокол изгадил… Упади они в воду, утони – ну и простое дело – написал – произошла утопия двенадцати человек… Ну, как же? Как же? Падание… упадание… произошла падаль… падаль… Фу, какая мерзость… Падалка?.. Нет… Упадие, что ли? Постой! Сего числа произошло… Сего числа… произошло… Нашел!
Произошло упадутие…
Он стал размахивать руками и в такт притопывать ногой:
– У-па-ду, у-па-ду У-паду-па-ду-па-ду…
Он взялся за ножичек, хотел скоблить, но сразу скис.
– Упадутие… Что-то уж очень глупо… Вроде надутия…
И опять радостно улыбнулся.
– Ах, я глупый, да ведь слово-то есть! – Подскоблил и написал: «упадок».
Вот это так. Читает:
– Произошло упадок… Не грамматично… Надо «произошел упадок», а не произошло… Потому упадок он. Упадок рода мужественного… Упадок… человека… Опять не так!.. Это можно сказать относительно упадка нравственности одного человека… Но в рассуждении физического естества двенадцати рабочих… упадение… падкость, падалица… Тьфу! Индо в пот бросило…
Вот как напишу – крушение… – И задумался.
– Крушение поезда… Крушение буржуазного строя… Крушение.
Он наобум стал перебирать все слова, которые ему приходили в голову: «кантон, район, фокстрот… пискология… упадутие… падалище… упадок…»
Он безумными глазами смотрел в окно на противоположный забор, где красовалась афиша Мейерхольда, выделяясь самыми крупными буквами из других.
В написанном заново протоколе значилось;
«Произошел пандат двенадцати рабочих…»
Корнет савин
Более 30 лет имя корнета Савина не сходило со столбцов русских, европейских и даже американских газет, помещавших самые невероятные его авантюры.
То корнет Савин открывает новый Клондайк на несуществующем острове и ухитряется реализовать фальшивые акции, то является претендентом на болгарский престол и принимается султаном на Селямлике, то совершает ряд смелых побегов из европейских тюрем или выскакивает под Тамбовом из окна вагона скорого поезда на полном ходу… Одно невероятнее другого – и без конца, без конца… Знаменитые авантюристы прошлых веков – Казанова, Калиостро и другие, чьими мемуарами зачитывается до сих пор весь свет, перед корнетом Савиным, выражаясь словами Расплюева:
– Мальчишки и щенки!
Более 25 лет Савин состоял бессменным обитателем тюрьмы, время от времени прерывая свое сидение за решетками смелыми побегами, появляясь снова то в России, то за границей, чтобы блеснуть на газетных столбцах то в телеграммах, то в уголовной хронике своим именем.
Последний раз в Москве он был летом 1911 года, прибыв сюда ни более, ни менее, как из нарымской тундры, совершив побег через бесконечную сибирскую тайгу, несмотря на свои 56 лет.
Явился в Москву прилично одетым, с ручным багажом и прямо, по старой привычке, отправился в одну из лучших гостиниц, Лоскутную, где занял хороший номер, спросил книгу для приезжающих и преважно расчеркнулся:
– Граф де Тулуз-Лотрек из Нового Орлеана. А паспорта, расписавшись, не дал.
Входит управляющий, почтенный старик, занимающий место десятки лет.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, паспорт. Ноне строго… Того и гляди за непрописку на 500 рублей оштрафуют.
– Во-первых, паспорт – это предрассудки, когда я сам налицо!
– Так-то оно так, а все-таки без паспорта никак не возможно.
– Да ты меня, Миша, не узнаешь, что ли? Управляющий вглядывается, старается припомнить.
– Лицо знакомое-с… Никак Николай Герасимович!..
– Ну, вот и узнал. А если надо уж непременно прописать паспорт, – вот тебе и паспорта! Выбирай любой и прописывай.
Савин вынул из саквояжа десяток подложных паспортов на всякие звания и выкинул на стол. Управляющий посмотрел и обезумел.
– Все фальшивые-с?
– Не беспокойся, пропишут… Вон их сколько прописанных…
В конце концов управляющий дал денег на расходы Савину и выпроводил его после дружеской беседы и воспоминаний доброго старого времени, когда Савин проживал в этой гостинице тысячи.
* * *
Я познакомился с Савиным в самом начале 80-х годов.
На Б. Дмитровке тогда существовал д. Муравьева, где прежде помещался лицей Каткова, «Салон де-Варьетэ», родоначальник «Омонов», «Максимов» и других «шато-кабаков», разросшихся в Москве с легкой руки Егора Кузнецова, много лет содержавшего «Салошку» и нажившего большой капитал.
Здесь шли разгульные ночи с хорами и оркестрами. Особенно переполнялись залы и кабинеты накануне праздников чуть не с 8 часов вечера, так как публике деваться было некуда – драматические спектакли тогда были под праздник запрещены, а «Салошка» торговала всю ночь напролет. Под праздник здесь было то, что называется «дым коромыслом». Были излюбленные гости из кутящего купечества, которые пропивали в вечер тысячи и дебоширили вплоть до устройства ванн из шампанского, в которых купали певиц в отдельных кабинетах.
Конечно, эти кутилы, расплатившись тысячами за такую ванну, выйдя из «Салошки», выторговывали у извозчика пятиалтынный и потом долгое время наверстывали расходы, расплачиваясь досрочными купонами и сериями, обрезанными за два года вперед.
Но в «Салошке» они не жалели бросать денег в пьяном угаре и щедро одаривали прислугу и распорядителей.
Некоторые дарили часы, перстни, деньги, а один, парчовый фабрикант с Никольской, так товаром отблагодарил ловкого распорядителя, которого звали, кажется, если не ошибаюсь за давностью времени, Алексей Васильевич. Это был небольшой, полненький человечек, чрезвычайно юркий, услужливый, знающий толк и в людях и в винах.
Вот через него-то я и познакомился с корнетом Савиным.
В один прекрасный вечер мы сидели в «Салошке» дружной компанией за веселым ужином. Некоторые из моих собеседников живы, а многих уже нет, в том числе и известного любимца Москвы актера Градова-Соколова.
Перед нами стоял Алексей Васильевич, метрдотель, которому мы заказывали ужин. На нем был надет под фраком необыкновенный жилет из золотой парчи, на который из нас никто не обратил внимания до тех пор, пока не остановился перед нашим столом красавец мужчина, одетый по последней моде, и не хлопнул распорядителя по животу.
– Это что надел, чудище? Что это за жилет?
– А, Николай Герасимович! Ты один? Если один, – садись с нами!.. Позволь познакомить.
И Градов-Соколов представил нам подошедшего:
– Мой приятель, помещик, Николай Герасимович Савин.
Сел – и снова к распорядителю:
– Что это за мода? Откуда такой жилет?
– В ту субботу подарил один наш постоянный гость, фабрикант. Целый год обещал все подарок сделать и в субботу приходит с дамами в кабинет, призывает меня, подает мне сверток и говорит:
– А вот тебе, Алеша, от меня самый дорогой подарок, лучше нет, – двести рублей стоит!
Развертываю, смотрю – парча.
– Как, для чего? – вскипятился.
– На покров, коли умрешь. Бери и кланяйся!
– Взял я парчу, принес домой, отрезал на жилет и заказал портному. Не правда ли, красиво?
– А знаешь, недурно! Вот я поеду в Париж и введу в моду парчовые жилеты! – сказал Савин.
Не знаю, удалось ли ему когда-нибудь ввести эту моду, но в этот вечер он положительно очаровал нашу компанию блестким остроумием и интересными рассказами о жизни. Иногда он поднимал руки кверху, обводил глазами стены и говорил:
– Alma mater! Это моя alma mater!!
– Это вы про что?
– Вот про эти самые стены! Это моя alma mater! Здесь я нашел свою судьбу!..
На все дальнейшие вопросы он не отвечал, переводил разговор на другое, и только спустя почти тридцать лет я узнал из рукописного дневника Савина, почему он называл стены «Салошки» alma mater. Здесь помещался Катковский лицей, где учился Савин!
Первая глава дневника его начинается с того, о чем он так упорно тогда молчал, не желая объяснить, почему он называл «Салон де-Варьетэ» своей alma mater: в ней описывается лицей Каткова, аристократическое учебное заведение с правом университета.
Наш ужин закончился к утру, но около полуночи Градов-Соколов ослабел настолько после шампанского, что Савин проводил его до дому, в его излюбленную Бучумовку, на углу Столешникова переулка, а затем вернулся к нам кончать продолжение ужина.
С тех пор я больше не видался с Савиным.
Прошло несколько лет.
Я работал в «Русских ведомостях» и через редакцию получил письмо, адресованное на мое имя. Это письмо хранится у меня до сего времени.
В этом письме Н. Г. Савин сообщает мне, что он закончил большой литературный труд «Исповедь корнета», в котором описал свою жизнь и приключения. Савин просил меня в письме просмотреть его работу, проредактировать и начать печатанием или в газете или отдельным изданием.
Самой рукописи не прислал.
Письмо заканчивается следующими строками:
«Я вас могу принять ежедневно от часа до трех дня у себя. Сам же не могу явиться к вам, к моему глубочайшему сожалению, потому, что содержусь в тюремном замке, в Каменщиках. Итак, жду вас у себя. Ваш покорный слуга Николай Савин».
Тут он приложил оглавление своей исповеди в трех частях: первая часть – Бурная молодость, вторая – Травля по Европе и третья – Инквизиция XIX века.
Это, мне помнится, было в 1888 году, во время моего отсутствия из Москвы, а когда я получил письмо, лежавшее месяца три в редакции, – Савина в Москве уже не было. Я очень жалел, что не воспользовался этим материалом, но счастливый случай через 25 лет привел этот материал опять ко мне в руки.
Почти через 30 лет после встречи в «Салоне де-Варьетэ» у меня началась переписка с Савиным.
Савин бежал из Нарымского края, преважно разгуливал в Москве, явился в свое бывшее калужское имение и, наконец, кажется, в г. Боровске был арестован и препровожден в Томск, где и судился окружным судом, а оттуда был переслан в Эстляндию этапным порядком, снова судился в Митаве по новому какому-то делу.
Он пересылался через Москву, и мне кто-то из знакомых сказал, что видел Савина на вокзале, откуда препровождали его в московскую пересыльную тюрьму, что он выглядит больным, плохо одет и, по-видимому, очень нуждается.
Я тогда послал ему немного денег и письмо, в котором напомнил о нашей встрече 30 лет назад.
Савин мне прислал милое письмо, благодарил меня за память. Я ответил, опять послал денег, и началась интересная переписка. Конечно, письма от него приходили ко мне с разрешения прокурорского надзора и тюремных властей, но письма были весьма любопытные и подробные. Савина пересылали судиться то в города Европейской России, то опять в Сибирь, и я получал от него письма из разных тюрем. А когда кончатся суды над ним за разные преступления по совокупности, это неизвестно было. Но он 25 лет сидел по всевозможным тюрьмам.
И бродяжная жизнь, и вечный арест, и тревоги отозвались на здоровье Савина. Он постарел, выдержал в тюрьме операцию, и, кажется, наступил конец его побегам и авантюрам.
Его последние письма все-таки были необыкновенно интересны, хотя отзывались повышенной нервностью, в чем нет ничего удивительного: такую жизнь не всякий организм выдержит!
Иногда он заговаривался и уже серьезно утверждал, что он граф де Тулуз, и доказывал это в огромном письме, которое я получил как-то осенью. Это кусочки его автобиографии.
Вот что он писал:
«Родился я в 1854 году в Канаде. Крещен в России, в Благовещенской, села Сердинского, церкви 11 января 1855 года. Родители мои – гвардии поручик из потомственных дворян Герасим Савин, а мать Фанни Савина, урожденная графиня де Тулуз-Лотрек. Я усыновлен дядей со стороны матери гр. де Тулуз-Лотрек актом, совершенным в декабре 1895 года в г. Сиятеле, в штате Вашингтон. Эмигрировал в Америку в декабре 1893 года, приехав на пароходе «Аладин» из Владивостока в порт Виктория.
Ввиду усыновления меня я законно ношу имя и титул, присоединив их к моей древней дворянской фамилии – Савина.
27 апреля 1898 года постановлением чикагского суда я натурализован гражданином Соединенных Штатов под этой двойной фамилией. Затем, 15 августа 1899 года я женился в Лондоне на англичанке, уроженке Канады, мисс Мэри Вэрвут, после чего и жил в Канаде, где 12 января 1901 года у нас родилась дочь, после чего я перешел в английское подданство в 1902 году».
В конце 1902 года Савин вновь явился в России и был арестован в Козлове, и тогда в газетах появилось известие, что «Савин умер». На самом же деле он был отправлен в Сибирь пешком по зимнему этапу, бежал на Амур, перебрался на знаменитую китайскую Желтугу и был главарем 7.000 бродяг всех народов, которые и основали Желтугинскую республику, впоследствии разогнанную войсками. Далее в этом письме, автобиографии последних лет, Савин рассказывал ряд приключений и приводил родословную графа де Тулуз-Лотрека и заканчивал последними днями своей жизни, когда его судили уже по обвинению в политических преступлениях.
Перечисляя свои сочинения, он заключал свое письмо ко мне просьбой печатать его рукописи.
Передо мной ряд собственноручных тетрадей Савина, рассказывающего свою удивительную жизнь с самого детства. Первые тетради писаны им в тюрьме еще в его молодости, в конце 80-х годов, когда все им чувствовалось горячо, рассказывалось страстно. И где он не был? Кого не видал? От высшего общества, где он был своим, и до каторжных тюрем и бродяжных шаек, где он был главарем.
Свои записки он ведет с самой юности, постепенно переходя от лицейских дортуаров через жизнь блестящего гвардейца, вращавшегося в высших кругах столиц, да каторжного арестанта…
И только прочитав подробно с самого начала эти записки, можно понять всю богатую одаренность этого человека, не применившего к жизни свою энергию и свои таланты.
Интересно в них описана среда, в которой вращался Савин. Здесь и высшее общество столиц, кутилы и прожигатели жизни Петербурга и Варшавы, гвардейцы, дамы полусвета, театр Берга и его завсегдатаи… Далее заграничные приключения, суды, тюрьмы.
Не раз в жизни улыбалось Савину счастье, и счастье необыкновенное, но никогда он, в силу стечения обстоятельств, не мог им воспользоваться.
Разве это неудивительно: Савин под именем графа Тулуз-Лотрека был вероятнейшим кандидатом на болгарский престол после изгнания Батенберга.
И это могло быть, почти что совершилось, но случайная встреча в ресторане в Константинополе уже после представления Савина султану на Селямлике разрушила все замыслы его.
Кандидатуре на болгарский престол Савин в своих записках посвящает несколько глав, в которых прекрасно описана Болгария стамбуловских времен.
Из этого ряда глав я позволю себе сделать небольшое извлечение, опять-таки характеризующее Савина.
Он явился в Болгарию под именем гр. Николая де Тулуз-Лотрека и предложил нуждавшемуся в деньгах Стамбулову сделать государственный заем у крупных парижских банкиров, представителем которых он назвался, предъявив, конечно, фальшивые доверенности и другие документы.
Предложение это, которому Стамбулов обрадовался, ввело Савина в круг министров, где он занял почетное положение, кончившееся тем, что в один прекрасный день между Стамбуловым и им вышел такой разговор:
– Нам необходимо выставить своего кандидата и, во всяком случае, провалить на выборах в Тырнове невыгодного для нас князя Мингрельского. У нас кандидат уже намечен и утвержден нами.
– Кто же он? – спрашиваю я.
– Вы, граф! И я приехал просить вашего благосклонного согласия.
Удар грома из безоблачного неба не ошеломил бы меня так, как слова регента. Я думал сначала, что это шутка, но по выражению лица Стамбулова я убедился, что предложение его обдумано.
– А вы, кажется, удивлены, граф? Но я говорю серьезно, строго обдумано и приехал к вам не как знакомый, а как первый министр Болгарии после обсуждения всего с моими коллегами. Поверьте, что ничего удивительного в моем предложении нет. Почему вы, граф де Тулуз-Лотрек, чей род состоит в родстве с Бурбонами, не можете быть кандидатом на болгарский престол?.. Скажите, чем какой-нибудь Батенберг или князь Мингрельский достойнее вас, потомка владетельных князей Франции? Мы все это обсудили и просим вас.
И Савин на другой день дал свое согласие. Все это постановлено хранить в тайне до тырновских выборов, где народное собрание сделало бы все, что предложит Стамбулов, а затем, когда выборы состоятся, ничего бы не было страшного.
Далее решено было поехать новому кандидату в Константинополь, представиться великому визирю Киамил-паше, а затем и султану.
И через неделю Савин уже ехал на пароходе из Варны в Константинополь.
В главе «На пароходе» Савин так обдумывает свое положение:
«Это неожиданное предложение ошеломило бы всякого. Каково же оно было мне, скрывающемуся под чужим именем, даже не французу, а русскому офицеру, врагу тех, которые предлагают мне быть их князем? Предложение это было серьезно обдумано болгарскими воротилами. По их понятиям, я был человеком вполне подходящим. Возвышая меня на болгарский трон, они надеются сохранить за собой власть и силу в стране. Должен ли я, по их мнению, я, их креатура, оставить их бесконтрольно заправлять всем в стране?
И пришел я к заключению, что кандидатуру принять надо. Как русский, как славянин, я, будучи болгарским князем, мог принести более пользы России, чем какой-нибудь немец, назначенный Бисмарком и Англией. Я призван спасти Болгарию от всякого порабощения неславянских стран, я призван принести пользу общеславянскому делу и, может быть, очистить путь к Царь-граду славянам. Я убежден, что рано или поздно Царь-град будет центром славянства в руках России».
С этими мыслями подплывал Савин к Царьграду.
Далее. Он принят во французском и болгарском посольствах, как высокая особа, принят великим визирем и, наконец, султаном Абдул-Гамидом. Остаются отъезд в Софию и уже подготовленные Стамбуловым выборы.
Но…
Появились сведения в газетах о новой кандидатуре. В издающейся на английском языке константинопольской газете «Стамбул» напечатаны были какие-то оскорбительные намеки. И Савин вызывает редактора «Стамбула», англичанина, на дуэль, а когда тот отказывается, бьет его хлыстом по лицу.
