Текст книги "Канал"

Автор книги: Владимир Дудченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Глава тринадцатая

По сообщению представителя египетского военного командования, израильские самолеты совершили вчера налет на позиции в районе Эль-Кантары и Балляха. Один из самолетов был сбит.

(Каир, 29 декабря, ТАСС)

…Батальон, несмотря на интенсивную ночную бомбежку израильской авиацией и понесенные потери, был жив. Но ни комбат, немолодой подполковник Мустафа Заглюль, ни его советник, майор Тарас Пономарев, не обрадовались появлению Полещука. Вид обоих был мрачен, им было все понятно без перевода.

– Не вовремя ты приехал, Саша, – сказал Пономарев, здороваясь с Полещуком. – Евреи радар украли, новенькую П-12… Рядом с нами, каких-то пару километров отсюда…

– Тарас… – замялся Полещук, – извините, товарищ майор, забыл ваше отчество. Как это случилось? – Он мгновенно сопоставил продолжительный ночной налет авиации, появление голубоглазого „александрийца“, гул каких-то мощных летательных аппаратов. Все стало на свои места…

– Григорьевич мое отчество, – сказал Пономарев и посмотрел на египетского комбата. Тот сидел на раскладном походном стульчике в полной прострации.

– А случилось… – он вновь повернулся к сидящему подполковнику и громко крикнул на арабском в сторону выхода из мальги:

– Майя! [Воды! – егип. ]

Появился солдат со стаканом воды. Пономарев показал ему на комбата.

– Хреново все случилось, хуже не бывает. Видишь, что с Заглюлем? Оба теперь „под фанфары“ пойдем: он – под трибунал, я – на родину с „волчьим билетом“!

Полещук достал сигареты и вопросительно посмотрел на майора. Тот махнул рукой:

– Дыми! Теперь уже все равно! Короче, наш батальон должен был обеспечивать прикрытие радиотехнической роты. Я говорил ему накануне, – Пономарев качнул головой в сторону комбата, – надо провести тренировку на предмет возможной высадки десанта. Ночью. Нет же – лень, господа поспать желают…Вот и случилось…

В мальгу влетел запыхавшийся старший лейтенант. Он посмотрел на комбата, затем на батальонного советника, как бы собираясь сказать что-то важное.

– Имши, Махмуд! [Иди, Махмуд! – араб. ] – сказал ему Пономарев. – Потом сообщишь, не до тебя.

Полещук не стал переводить. Египтянин все понял и, еще раз бросив взгляд на комбата, исчез.

– Как я разумею, – продолжал Пономарев, – они бомбили наши позиции – слава тебе Господи, мы успели вырыть укрытия! – чтобы под прикрытием авиации, парализовав действия батальона, утащить станцию. И утащили… Боже мой, что теперь будет!?

– Потери большие? – спросил Полещук, гася окурок сигареты сапогом.

– А ты не видел? Трети батальона нет, техника почти вся разбита, расчет станции, кроме убитых, евреи, кажется, захватили с собой… Не знаю, может, потом кто-то отыщется в пустыне…

Пономарев подошел к комбату. Он тронул его за рукав и сказал:

– Мистер Мустафа! Может еще майя?

Подполковник отрицательно дернул головой, и, глядя на зажигающего очередную сигарету Полещука, тихо произнес: „сигяра“. Полещук протянул пачку. Тот вытащил сигарету дрожащей рукой и сунул ее в рот. Полещук щелкнул зажигалкой и поднес пламя. Египтянин прикурил, пыхнул дымом, как это обычно делают некурящие, и сказал:

– Иадам! [смертная казнь – араб. ] По лицу Мустафы Заглюля потекли слезы.

– Ему бы водки налить, – произнес Полещук. – Вода тут не поможет…

– Какая водка, Саша? Здесь и воды-то кот наплакал… К тому же, я думаю, он в жизни алкоголя не пил…

Пономарев опустил голову, с минуту подумал, потом посмотрел на Полещука:

– Езжай-ка ты обратно. Я здесь сам разберусь. Если голодный, лепешку тебе найдут. И водителю – тоже. Просто я думаю, что не надо тебе, Саша, оказываться в тех разборках, которые нам с Заглюлем предстоят. Езжай! Так будет честнее.

– Тарас Григорьевич!

– Саша, не надо! Ты молодой, вся служба впереди. Зачем тебе это?

– Но, товарищ майор! Меня же послали в командировку к вам в батальон! – воскликнул Полещук. – Как я могу уехать?

– Ерунда. Я напишу бумагу твоему советнику. Нечего делать. Как его фамилия?

И майор Пономарев, советник командира разбитого пехотного батальона, нашел клочок бумаги и написал, что он не нуждается в переводчике, так как уже сносно владеет арабским языком.

Пожелав майору удач в наступающем Новом году и выслушав аналогичные пожелания, Полещук забрался в знакомую кабину и, сунув Юсефу пару сухих лепешек, поехал домой. Да, как это не покажется кому-то странным, побывав в такой командировке, даже занюханный Агруд, от которого можно легко добраться до Суэца, видится совсем в другом свете. Особенно, если тебя не убили. Хрустя засохшей лепешкой, Полещук прокручивал в памяти пережитые события. Перед его глазами, как наяву, стоял высокий голубоглазый „александриец“ в камуфляже с автоматом Калашникова: „Почему же он не стал в меня стрелять…?“

Доложив подполковнику Хоменко о причине досрочного возвращения из Рас-Гариба и протянув ему клочок бумаги батальонного советника, Полещук, не вдаваясь в подробности, рассказал Чапаю о массированном ночном налете израильской авиации на позиции батальона, больших потерях, а также о том, что евреи, по утверждению майора Пономарева, утащили радиолокационную станцию П-12.

– Ты ничего не перепутал, Полещук? – брови Чапая поползли вверх. – Это же ЧП на уровне вооруженных сил!

– Нет, Василь Иваныч, не перепутал, – ответил Полещук. – Сам, правда, не видел. Машина заглохла за пару километров от батальона, бомбежку наблюдал, до утра торчали, вернее лежали, с водителем в пустыне… Потом, когда доехали, оказалось, что радар евреи уволокли на вертолетах вместе с расчетом. А дизель-генератор взорвали…

– Так-так, – Хоменко постучал пальцем по столешнице. – Дело, конечно, не наше, но доложить по команде необходимо. Связывайся с дивизией! – Он пододвинул к Полещуку коричневую коробку полевого телефона. – Срочно! Знаю, что ты голодный, поешь потом…

Весть о чрезвычайном происшествии быстро, на уровне слухов, облетела едва ли не все соединения и части египетских вооруженных сил. В Генеральный штаб был вызван главный военный советник генерал-полковник Катушкин. Разговор с военным министром Египта генералом Фавзи был тяжелым, дошло чуть ли не до обвинений в адрес русских советников в бездействии и их пассивности в боевой обстановке.

– Господин военный министр, – сказал генерал Катушкин, – советник командира батальона будет сурово наказан. В любом случае. С него уже получены объяснения, но, по моим данным, майор Пономарев сделал все возможное, чтобы не допустить высадки израильского десанта. И он предлагал командиру батальона осуществить соответствующие мероприятия. Я считаю, что его рекомендации насчет заблаговременного выдвижения части сил батальона (даже в плане ночной тренировки) к позиции РЛС были абсолютно правильными. Однако подсоветный комбат устранился и не стал ничего делать. При том, что силами батальона можно было воспрепятствовать захвату станции. – Катушкин замолчал, вслушиваясь в арабский перевод своего референта Белоглазова. Волнение боевого генерала выдавали лишь непроизвольно двигавшиеся желваки на его побитом морщинами лице.

– А когда по батальону нанесли ракетно-бомбовые удары, – продолжил Катушкин, – было поздно изменить ситуацию…

– Подполковник Заглюль и командир радиотехнической роты уже арестованы, – сказал министр с мрачным выражением на лице. – И еще несколько офицеров. Всех будут судить. Я ходатайствовал перед господином президентом о снятии с должности командующего радиотехническими войсками и замене командующего Красноморским военным округом. – Генерал Фавзи встал со своего кресла и в задумчивости сделал несколько шагов по кабинету. Потом, как бы что-то решив, повернулся к приподнявшимся со стульев Катушкину и его переводчику.

– Садитесь, садитесь, – сказал он. – Я вот о чем думаю, мистер генерал. – Он вновь задумался, и было похоже, что следующая фраза будет для министра трудной, но очень важной. – Как вы думаете, может быть, есть смысл в том, чтобы в случае явного бездействия египетских командиров в боевой обстановке, решения принимались русскими советниками? И тем более, при гибели офицеров-египтян, от которых зависит управление войсками…

– Но, господин министр…?

– Я прекрасно понимаю ваши сомнения, – прервал своего советника генерал Фавзи. – Вы сейчас скажете, что русские советники не имеют права принимать участия в боевых действиях против Израиля. Да, это так. Но и война арабов с Израилем официально ни кем не объявлена… Так что подумайте, генерал.

– Есть, господин министр, – ответил Катушкин. – Но в таком случае ответственность за принимаемые решения, как вы понимаете, ложится на плечи советских офицеров. Я должен подумать и, с вашего позволения, доложить в Москву. Это уже политика, а я – человек военный…

– Конечно, докладывайте. Сегодня у меня состоится разговор с господином президентом Насером. Надеюсь, он поддержит мое предложение. Вы же, генерал, постарайтесь незамедлительно сообщить мне решение вашего руководства. Договорились? И допивайте кофе, господа, а то он уже давно остыл…

Кофе допивать не стали. Генерал-полковник Катушкин быстрыми шагами вышел из здания египетского генштаба и направился к своей машине, недовольно глядя на отстававшего Белоглазова.

– Гони в офис! – приказал он водителю. – А ты, подполковник, как только приедем, скажи оперативному, чтобы срочно вызвал ко мне Сизарева и Дольского. – Гони, мать твою! – не выдержал Катушкин, видя, как водитель, аккуратно объезжая припаркованные автомобили, медленно выруливает на трассу.

– Каир – не Москва, товарищ генерал-полковник! – смело огрызнулся водитель.

– Ты мне поговори еще! Мигом в Союз отправлю! Сказал – гони!

* * *

И советник командующего ПВО генерал-майор авиации Сизарев, и его коллега, генерал-майор Дольский, советник командующего ВВС Египта, и генерал-майор Ивановский, советник командующего третьей полевой армии, уже все знали, и причина срочного вызова к главному военному советнику Катушкину сомнений у них не вызывала.

– Вы это видели? – Катушкин швырнул на стол лондонскую „Санди Таймс“. Полюбуйтесь, товарищи генералы! И язЫков импортных знать не обязательно! Позорище на весь мир!

На первой полосе британской газеты был изображен израильский вертолет со звездой Давида, уносящий египетскую пирамиду. Генералы рассматривали карикатуру и молчали.

– Ну, – не выдержал Катушкин, – дошло? Вы понимаете, чем это чревато? Или нет? – На его лице яростно зашевелились желваки. – Это же наша новейшая станция… Израиль и, соответственно, американцы, получили „Кремний-1“ – систему государственного опознавания самолетов!

– Товарищ генерал-полковник, а мы здесь при чем? – спросил генерал Сизарев и посмотрел на Ивановского. – Не от нас же зависит охрана и оборона поставленной техники.

– Как это не от вас? – взвился главный военный советник. – Именно вы, генерал Сизарев, были обязаны предусмотреть все, подчеркиваю – все, чтобы обеспечить сохранность и работоспособность боевой техники. Ценность которой измеряется не только в рублях и египетских фунтах. – Катушкин достал носовой платок, промокнул им вспотевший лоб и посмотрел в упор на генерала Дольского. – А где ваша хваленая авиация, генерал? Опять евреи действуют, как у себя дома?!

– Это не наша авиация, товарищ генерал-полковник, а – египетская! – резко ответил Дольский. – Если вы, Иван Сергеевич, сейчас опять скажете, что мои люди ничего не делают, а только жрут авиационный спирт, я прямо сейчас напишу рапорт с просьбой откомандировать меня в Cоюз! Мои люди, между прочим, – боевые летчики, они умеют воевать! Но здесь – не наша война…, и самолеты поднимают в воздух египтяне, а не мы…

– Не горячись, генерал, успокойся!

– Не успокоюсь, товарищ генерал-полковник! – продолжал возмущаться Дольский. – У израильтян полное господство в воздухе, появились новейшие американские „Фантомы“, летчиками передан огромный вьетнамский опыт… Египтяне, по сравнению с ними, неумелые сосунки… Какой там Рас-Гариб, им бы Каир, как минимум, прикрыть…

– Так, все! – шлепнул ладонью по столу генерал Катушкин. – Давайте думать. – Проблема с пропажей „Кремния-1“, как вы понимаете, выходит за рамки Египта. Речь идет о замене системы опознавания „свой-чужой“ не только в СССР, но и в странах Варшавского Договора. Как бы там ни было, положение, мягко говоря, очень херовое. Очень. Но и замена этой системы, что будет сделано незамедлительно, не даст перевеса египтянам в войне с Израилем. Приоткрою вам, товарищи генералы, один секрет: на уровне Политбюро решается вопрос о вводе в Египет наших регулярных сил. Пока речь идет о вводе дивизии ПВО полного состава. С новейшими зенитно-ракетными комплексами „Печора“ и авиаполком МиГ-21…

– Но это же война! – сказал генерал Дольский. – С Америкой!

– А разве сейчас – не война? – Катушкин сощурил глаза. – Разве не американские евреи, как мне докладывают, бомбят Египет?

– У них израильское гражданство, Иван Сергеевич, – нервно сказал Дольский громким голосом. – Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И потом – не факт, что они – американцы!

– Ладно, генерал, не шуми! – поморщился Катушкин. – Речь не об этом. Американцы, евреи… Я говорю о возможном вводе нашего воинского контингента. Впрочем, не нам решать. Пусть в Москве думают. Мы – вояки и будем выполнять приказ! Да, вот еще что. Военный министр Фавзи высказал мне предложение о том, чтобы в критических ситуациях в ходе боевых действий на советских советников возложить управление войсками. Я сказал ему, что подумаю… Хотел бы услышать ваше мнение…

* * *

На Новый Год в Каир никого не отпустили. „Главный запретил, – сказал подполковник Хоменко, – наверное, из-за ЧП в Рас-Гарибе…“ Советники угрюмо посмотрели на Чапая, а потом, с укоризной, – на Полещука, как будто он, только что вернувшийся оттуда, был виновником случившегося.

– Саня, едрена вошь, дуй в госпиталь за спиртягой! – не выдержал подполковник Субботин. – Арабийю дадим, гроши…

– Отставить госпиталь! – приказным тоном произнес Чапай. – Никакого спирта, всем отдыхать! И чтоб ни-ни! Вдруг, не дай Бог, что случится…

– Так Новый Год, Василь Иваныч!

– Ну и что? Забыли, как „через день на ремень“ в Союзе? И в будни, и в праздники… Все, товарищи офицеры. Всех с Новым Годом! – И Василий Иванович Хоменко отправился в свою отдельную хибару.

Но Новый Год, как известно, святой и любимый праздник всех, без исключения, советских людей. Где бы они не находились. Встретить его в поломанной железной койке под рваным солдатским одеялом в Богом забытом египетском Агруде – было, в принципе, нежелательно. И, мягко говоря, никому из офицеров не хотелось.

Переводчики собрались в домике Полещука, так как в отсутствие продолжавшего болеть Кузакина, он был старшим. Захарченко, Хушвахтов и двое студентов-стажеров, Игорь и Денис, сгрудились вокруг Александра, решая вопрос добычи алкоголя.

– Так, мужики, обстановка хреновая, – сказал Полещук. – Новый Год встретить надо, но нечем. Какие предложения?

– Чапай сказал спать, значит нужно спать, – произнес, зевая, Сафар Хушвахтов.

– Ни, это не дело, – встрял Володя Захарченко. – Надо горилки выпить, а то – шо це за Новый рик? Я не согласен с Сафаром, тем более, что он мусульманин. У них, нехристей, другой новый рик… Короче, надо выпить!

Два пацана-стажера молчали. Да и что с них, студентов, взять? В Египте без года неделя, по-арабски почти ни бум-бум…

– Подвожу итог дискуссии, – решительно сказал Полещук. – Кто готов нарушить правила поведения советских граждан за рубежами нашей великой Родины, в смысле отмечания наступающего 1970-го года путем употребления алкогольных напитков, прошу сдавать мне деньги!

Деньги сдали все. Даже засыпающий Хушвахтов.

– Ребята, кто может договориться с водителем? – спросил Полещук. – Разбудите его, если уже спит. Только не шуметь. В Суэц поеду я.

Водитель еще не спал. Разговор с ним был коротким, а фунтовая купюра – достаточной платой за поездку. Никаких сомнений солдат не чувствовал – ведь едет русский хабир, значит – надо.

– Сашка, ты куда? – возник из темноты подполковник Субботин с сигаретой в уголке рта. – Догадываюсь, не ври. В госпиталь, наверное. Слушай, Санек, захвати и на нашу долю граммульку, а? Совсем тяжко встречать Новый Год на сухую, мужики совсем заскучали…

– Госпиталь перебазировали, товарищ подполковник, – ответил Полещук, думая, что становится, похоже, единственным поставщиком алкоголя для хабирского коллектива. – Поищу в другом месте. И на вашу долю…

Другим местом был только разбитый израильской авиацией Суэц, где еще теплилась какая-то жизнь, и где Полещук знал пару-тройку точек, вернее полуразрушенных домов, в которых можно найти то, без чего советский человек не мыслит встретить Новый Год.

Через двадцать минут въехали в Суэц. Газик остановила военная полиция.

– Хабир русий? – спросил для проформы полицейский и, не утруждая себя проверкой документов Полещука, махнул рукой: „Проезжай!“

В кромешной темноте, объезжая воронки и горы ломаных кирпичей, Полещук с трудом отыскал знакомое здание, где когда-то разживались спиртным. Но там было все заколочено, а на крики никто не отозвался. Поехали в другое место. И тоже безрезультатно: развалины, мрак и тишина… И лишь из третьего дома, почти целого, на зов Полещука вышел заспанный мужик в галабийе.

– Лязим кохоль? – переспросил он. – Пошли, поищем.

Искали при свете ручного фонарика долго. Наконец, мужик что-то отыскал. Это были две бутылки непонятно чего с полуистлевшими наклейками.

– Кохоль! – сказал египтянин и протянул Полещуку бутылки.

– Этого мало, ахи, – беря непонятные бутылки, произнес Полещук. – Ищи еще!

Мужик опять полез в темноту бывшего магазина. И надолго пропал… Завыли сирены воздушной тревоги (и откуда они взялись в полуживом Суэце?), темное небо осветилось прожекторами, звонко затрещали зенитные пулеметы, выплевывая в невидимые цели трассирующие пули, загремели взрывы…

Полещук с бутылками метнулся к машине. Движок газика уже работал.

– Ялла бина! – крикнул он водителю. – Давай, быстро домой!

На скорости выбрались из Суэца. Успели вовремя: сзади вовсю полыхал огонь, оглушительно взрывались бомбы и ракеты, громыхали пушки зенитной артиллерии, надрывно ревели двигатели уходивших на форсаже самолетов… Полещук посмотрел на часы: до Нового Года оставалось сорок минут. „Похоже, евреи не собираются отмечать новогодний праздник, – подумал он. – Или у них другой Новый год, иудейский?“ Полещук прижал к себе драгоценные бутылки с неизвестным содержимым и громко закричал:

– Бисура, я вахш! Куллю ам ва инта бихейр! [Быстрее, боец! С Новым Годом! – араб., егип. ]

В Агруде Полещука с нетерпением ждали. Немудреный стол, чем Бог послал, накрыли хабиры. Они же, советники, взяв Полещука под „белы рученьки“, потащили к себе. При свете разглядели бутылки: судя по этикетке на английском языке, это было бренди, остальное прочитать не удалось, так как бумажные наклейки пришли в негодность. Но это действительно было бренди, причем, настоящее и очень выдержанное (еще бы – даже бумага сгнила!), что подтвердил, решительно глотнув четверть стакана, бригадный „камикадзе“ Субботин. Пригласили и переводчиков. Хотя и досталось каждому по чуть-чуть, Новый Год удался.

Распив бутылки, перешли к музыкальной программе и проникновенно затянули „Темную ночь“. Тем более, что новогодняя египетская ночь была действительно темной, только „пули не свистели по степи“, а доносился приглушенный расстоянием шум бомбежки в Суэце.

– Мужики, может, споете про танкиста? – вспомнил Полещук песню, поразившую его в Роде хватающими за душу словами.

„Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас, – тихо, чтобы не разбудить Чапая, запели советские военные советники невесть откуда известную им песню, – и залпы ба-а-ашенных орудий в последний путь проводят нас…“

Полещук пел вместе со всеми, думая, что песня совсем непраздничная, а перед глазами стоял голубоглазый израильтянин в пустынном камуфляже, который совсем недавно должен был его, русского, непременно убить. Но, почему-то не убил…

Глава четырнадцатая

Ожесточенная трехчасовая перестрелка произошла сегодня ночью в южной части Суэцкого канала между переправившимся на восточный берег канала подразделением египетских войск и израильскими оккупантами.

Как сообщил в распространенном агентством МЕН заявлении представитель вооруженных сил ОАР, в ходе боя было убито много израильских солдат, уничтожены танк, автомашина на гусеничном ходу и джип.

(Каир, 6 января, ТАСС)

Подполковник Сафват пошевелил забинтованной рукой и застонал от резкой боли. Он откинулся на подушку и подождал, чтобы боль утихла. Белый потолок госпитальной палаты опускался все ниже и ниже, прямо на него, и прижимал, прижимал к койке… Сафват покрылся испариной и, еле сдержал стон, но уже не столько от боли, сколько от вновь каленым железом засверлившей голову тягостной мысли: его батальон почти полностью погиб…

„Какая сволочь предала? Ведь вся операция изначально была абсолютно секретной! – размышлял командир батальона. – Даже я до последнего момента не знал времени начала переправы через канал… Как все бездарно… Тренировки до седьмого пота, досконально изученный район высадки… Жаль парней, единицы спаслись… Отыщу предателя – застрелю собственноручно, будь он хоть из генштаба! Кус умму!“

Сафват вспомнил, как на воде их лодки осветили прожекторами и в упор начали прицельно расстреливать из танков. Спаслись немногие, евреи отлично подготовились, и знали практически все: время высадки, место, силы египтян… Утечка секретной информации, без сомнения, пошла из оперативного управления генштаба, только там знали все. „Аль-гидар ляху азан!“ [„И стены имеют уши!“ – араб. ] – пришла ему на ум пословица. Подполковник посмотрел на свою забинтованную левую руку и подумал, что ему еще раз повезло: касательное осколочное ранение, кость не задета, долго держать здесь не будут, крови, правда, много потерял, пока вытащили на берег. И контузило сильно – до сих пор голова как чужая… Он закрыл глаза. В памяти опять возникла ужасная картина ночной расправы с переправлявшимся на тот берег батальоном. Его батальоном…

В это самое время, когда раненый комбат Сафват страдал от раны и переживаний в палате военного госпиталя Маади, Полещук был в Каире. Наконец-то разрешили отпуска, и грязные, изъеденные клопами, несколько недель не мывшиеся советники и переводчики, вовсю наслаждались благами цивилизации. Приведя себя в порядок, Полещук решил на этот раз повременить с традиционной переводческой пьянкой, и рискнул позвонить с телефона-автомата в отель аэропорта.

– Рейсовый самолет из Афин? – переспросил на сносном английском мужской голос. – Да, мистер, прибыл. Вчера. Экипаж? Мисс Тэта Эстатопуло? Здесь, мистер. Соединяю с 203 номером.

– Hello! – раздался в трубке мелодичный голосок Тэты. И Полещук на мгновение растерялся. – Who is it? Speak, please! [Кто это? Говорите, пожалуйста! – англ. Здесь и далее все общение Полещука с Тэтой Эстатопуло происходило на английском языке]

– Это я, Тэта, Александр, – охрипшим от волнения голосом ответил Полещук. – Русский. Мы с вами познакомились в спортклубе Гелиополиса…

– Ох, Александер! – произнесла гречанка после нескольких секунд молчания. – Вы где, Александер?

– Здесь, в Каире. Совсем недалеко от вас, – обрадовался Полещук и подумал: „Вспомнила, узнала… Какое счастье!“ – Мы можем встретиться?

– Конечно, darling, и обязательно! Я улетаю завтра, а сегодня вечером полностью свободна. Где мы встретимся, Александер?

Произнесенное Тэтой слово „дорогой“ перечеркнуло все прежние сомнения Полещука, он по-детски обрадовался, забыв про особистов, мухабарат и прочие страшилки зарубежной действительности советских граждан. Договорились встретиться в семь вечера у кинотеатра „Рокси“, неподалеку от того самого спортивного клуба, где они познакомились.

Времени было не так много, и Полещук как на крыльях помчался к своему дому в Насер-сити, чтобы с кем-нибудь из коллег смотаться в офис СВС за деньгами и письмами из Союза. А потом надо было еще успеть подобающим образом переодеться: смешно идти на свидание с Тэтой в костюме, выданном в Москве на складе „десятки“, в таких ходит едва ли не половина хабиров и переводчиков. „Как цыплята из инкубатора! – усмехнулся про себя Полещук. – За сотню метров видно, что идет советский вояка! Наверное, чтобы кое-кому вычислять наших было легче…“

– Щука, где ты болтаешься? – на лице соседа по комнате сияла довольная улыбка, а в руках – пакет из плотной светло-коричневого цвета бумаги. – Ты из третьей армии? Дуй на четвертый этаж, там подарки выдают. Вот – получил! – Вадим пошлепал по пакету. Виски!

Незнакомый советник из штаба армии нашел в списке фамилию Полещука и под роспись вручил ему тяжелый пакет. В нем действительно была бутылка виски „White horse“ и две бутылки египетского сухого вина. На маленькой карточке красивой арабской вязью было написано: „С наилучшими пожеланиями – военный министр Мухаммад Фавзи“.

„Знает министр, что дарить русским, – подумал Полещук и пошел к лифту. – Как кстати были бы эти бутылки на Новый год в Агруде! Может, захватить бутылку вина на свидание с Тэтой? Нет, пожалуй, не стоит, гречанка не поймет…“

В офисе СВС Полещук получил 104 фунта (целое состояние!) и три письма: одно – от родителей и два – от одноклассницы, Любы Сотниковой, не устававшей регулярно ему писать; давнишний школьный роман, закончившийся ничем, когда он поступил в институт, зубрил арабский, стал мотаться по командировкам. Любаша же упорно ему писала, явно лелея надежду выйти за него замуж. Полещук спрятал конверты полевой почты 44 708 в карман пиджака – прочитаю потом – и, озираясь на встречавшихся на пути к выходу одинаково одетых хабиров аппарата главного военного советника (как бы не нарваться на генерала Вову Верясова!), выскочил на улицу.

– Полещук! Саша, постой! – услышал он за спиной голос референта главного – Белоглазова.

– Да, Вячеслав Васильевич! – обернулся Полещук и подумал: „Ну, вот, не успел. Сейчас чем-нибудь озадачит…“

– Саня, привет! – сунул ему всегда слегка влажную руку референт. – Как дела на фронте?

– Нормально. Как видите, еще жив…

– Слушай, старик, тебя Озеров из торгпредства ищет. Несколько раз интересовался.

– А на кой хрен я ему сдался? – удивился Полещук.

– Не знаю. Не говорил. Ты позвони ему в контору, уж больно он был настойчив. Позарез, говорит, Полещук нужен…

– Ладно, Вячеслав Василич, позвоню. – И Полещук поднял руку, останавливая такси.

По пути в Насер-сити Полещук бегло прочитал письма: батя, как обычно, дает советы бывалого фронтовика, матушка интересуется здоровьем и питанием, а Люба подробно описывает, чем занимаются одноклассники, кто женился, кто развелся, у кого родились дети… Концовка обычная: жду с нетерпением возвращения, люблю, целую… „Озеров… – вспомнил Полещук, – работник торгпредства. Он – такой же торгпред, как я – балерина Большого театра! Разведка! А торгпредство – крыша! И расспросы его, бывшего преподавателя, тогда, на вилле, были совсем не случайными. Информацию собирает. Интересно, однако, он комитетский или из ГРУ? Нет, звонить не буду…“

Полещук собирался на свидание. Натянул джинсы, надел белую тонкой шерсти водолазку и черный лайковый пиджак – предмет зависти друзей-переводчиков, купленный аж за двадцать египетских фунтов и впоследствии весело обмытый в заведении „майора“. Он посмотрел на себя в зеркало: смуглая усатая физиономия с глупой улыбкой и торчащими на голове вихрами. „Эх, не успел постричься! – подумал Полещук. – Прям-таки битл! И как это меня в офисе не отловили с такой шевелюрой?“ – Он пригладил непослушные кучерявые волосы, попрыскал на себя одеколоном – английская лаванда – это вам не „Шипр“ или „Тройной“! – и вспомнил про подарок. Полещук вытащил из-под кровати свой чемодан, порылся в вещах и нашел коробочку с духами „Красная Москва“.

Ну, теперь, кажется, готов, – вслух сказал он сам себе и призадумался. – А цветы? А куда Тэту вести? Это же не московская девица, для которой бар гостиницы „Россия“ с коктейлем „Шампань-Коблер“ – предел мечтаний! Вот задачка-то! Кино отпадает, на ночной клуб… – Полещук пересчитал свои финансы. – В общем-то хватает, но потом месяц придется сидеть на голодном пайке. – Он отложил пятифунтовую банкноту – доплата за офицерский доппаек к скудному армейскому питанию в батальоне, и столько же на сигареты… Ладно, проживу… Господи, надо еще Сафвату позвонить, пропал где-то подполковник…

Когда Полещук подъехал к „Рокси“, Тэта была уже там. Расплачиваясь с таксистом, он, краем глаза видел ее, стройную девушку в светлом плаще, такую знакомую и незнакомую.

– Тэта! – сказал Полещук, подходя к ней. – Здравствуй, моя любовь с первого взгляда! – пошутил он.

Гречанка немножко оторопела от такого смелого приветствия. Она улыбнулась и протянула Полещуку руку:

– Привет, Sсhuka!

– Тэта, ради Бога, не называй меня так.

– А как? – удивилась гречанка. – Я помню, что твои друзья так тебя и называли. Sсhuka! – И она засмеялась. – Барракуда, как ты мне объяснил… Ладно, буду звать тебя Алекс.

Полещука страшно тянуло к девушке, ему хотелось ее обнять, поцеловать. После канала ему казалось, что он оказался в сказке: мирный Каир, расцвеченный неоновой рекламой, шум толпы, а не грохот разрывов, и прекрасная желанная Тэта…

– Может, в кино? – спросил он, заглядывая в глаза девушки.

– Нет, Алекс, давай погуляем!

Гуляли долго. Тэта рассказывала о Греции, Афинах, родителях, брате и сестре, работе в „Олимпике“. Полещук больше молчал, мучительно размышляя, что ему делать дальше. Прошлись вдоль огромной территории зеленого Мэриленда, поблукали по узким полутемным улочкам, на одной из которых Полещук решился: нежно обхватив Тэту за талию, поцеловал ее. Тэта ответила. Но началось такое… Засигналили проезжавшие мимо автомобили, с криком „Харам!“ подскочил араб в галабийе, и влюбленные отстранились друг от друга…

„Еще не хватает полиции нравов! – подумал Полещук и достал сигареты. – Как это вообще можно понять? В мусульманской стране масса продажных женщин, подпольные публичные дома, а обнять на улице любимую девушку – харам?!“

– Алекс, не надо! Не расстраивайся! – сказала Тэта. – Поехали ко мне.

– К тебе? В отель? А меня пустят?

– А почему такие сомнения? Ты же мой друг, darling! Кто же мне запретит?

– О кей! Поехали!

По дороге в аэропорт Полещук попросил таксиста тормознуть у магазина и вернулся с бутылкой шампанского. Не французского, а самого настоящего „Советского Шампанского“ – он знал места, а эта темно-зеленая бутылка, на его счастье, оказалась последней и, видимо, единственной. Три фунта – не деньги, гулять – так гулять!