Текст книги "Путешествия во время пандемии"

Автор книги: Владимир Дараган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Это рассказ об Америке, но проблемы выбора общие для всех времен и народов.

– Это не важно. Рассказ о доме очень правдивый. Решаешь, например, купить машину, изучаешь каталоги, советуешься с друзьями, приезжаешь к дилеру и покупаешь совсем другую машину. Почему? А у нее такой бесшумный двигатель!

– У шахматистов тоже такое бывает. Перебираешь ходы, считаешь варианты… а потом делаешь непросчитанный ход. Почему? А просто он понравился.

– А ведь проблема глубже. Дом, машину и жену мы выбираем сами. А вот что мы читаем, что смотрим…

– Ну да, за нас многие решают. Есть у меня небольшое эссе на эту тему.

Нам выбирают

Да, нам выбирают, что смотреть, читать, слушать.

Прошли времена, когда этим занимались Отделы идеологии и Главлит. Пиши, выдумывай, пробуй что угодно. Вот только читать тебя не будут. Не найдут. Сейчас оригинального контента в сети только 5 %. Остальное копии – белый шум. К тому же 75 % пользователей сети ходит на определенные страницы. Мало кто ищет истину или что-то необычное. Да и как ее найти в таком мусоре?

Поисковики услужливо предлагают, что тебя интересует. А что тебя интересует, они выбирают сами. Искусственный интеллект работает на полную мощность. Вроде из добрых побуждений, но ты вынужден читать одних и тех же авторов. Пусть любимых, но тебе уже сложно выйти из колеи, в которую сам себя загнал. Тут почти нет манипулирования или пропаганды – ты когда-то сделал выбор и с этим выбором живешь.

Музеи решают, какие картины нам смотреть, кинотеатры и телевидение тоже ограничивают наш выбор. А как иначе? Мы же сами когда-то создали рейтинги, вот и радуемся из последних сил.

Критикам и рекламе не веришь – все проплачено. К рекомендациям в соцсетях относишься насторожено, мы все такие разные – кто любит шашлык, а кто Марселя Пруста.

Есть сайты с рейтингом книг. Изучил. Если выкинуть, что мне неинтересно (эротические романы, фэнтези и нефилософскую фантастику), то в лидерах останутся «Мастер и Маргарита» и «1984». Рейтинги фильмов примерно такие же.

После описанных трудностей заметку хорошо бы закончить счастливый голливудским концом. Например, есть волшебный сайт, где рейтинги книг и фильмов учитывают ваш уровень и желания. Или поисковик, который бы отсекал фейки и заказные тексты, а давал бы суровую правдивую информацию и комментарии непроплаченных аналитиков. А на страницах новостных сайтов показывали бы оригинальные тексты, а не перепечатки журналистов, не выходящих из своего офиса.

Нет ни того, ни другого. Но сделать это можно.

– Стоп, стоп! Почему так оборван текст? Заинтриговал и бросил.

– Ответ в следующих эссе. Это о литературе. Первое, о Васе Пупкине – продолжение предыдущего. Там ответов нет. Потом будет эссе о возможном решении проблемы выбора.

Кто поможет Васе Пупкину?

Добровольцам дали попробовать вино из двух бутылок. Одно стоило 10 евро, другое – 70. Второе вино понравилось больше. При этом мозг добровольцев сканировался с помощью МРТ. Активность центра удовольствия была больше для вина из более дорогой бутылки.

Но… Вино в бутылках было из одной бочки.

Думаю, что если добровольцам дать прочитать стихотворение, но одним сказать, что это Мандельштам, а вторым, что это написал Вася Пупкин, то первые увидят глубину и много смыслов, а вторые скажут, что это бред.

Жалко Васю. Как ему помочь?

Закон

Не знаю, чем занимается Госдума, но точно знаю, какой закон нужно принять в ближайшее время. Я о книгах и писателях. Все-таки книги – это важно. Книги надо читать, они заставляют думать, берегут нас от раннего маразма. Это не сериалы и клипы, где готовые картинки ложатся в уютные мозговые извилины, не заставляя напрягаться соседние.

Меня радует, что писателями стали почти все, кто способен включить компьютер и пошевелить мышкой. Писателями, но не читателями. Можно ли заставить их читать, как бы тяжело это не было?

Можно. С помощью закона. Хочешь опубликовать свою книгу? Будь добр – прочти пять недавно изданных и напиши развернутые рецензии на каждую. И поставь оценки за стиль, сюжет, мысли… Рецензии опубликуй на специальном сайте и получи лицензию на издание своей книги. Книги для рецензий будет подбирать компьютер – никто не уйдет обиженным. Рецензии будут не анонимными, дабы дурь каждого видна была.

Что будет после принятия этого закона?

Повысится качество публикуемых текстов. Кому захочется получать плохие оценки? Повезет и тем редким читателям, которые не стали писателями. Им будет легче ориентироваться в миллионах книг, стоящих на полках в магазинах. И частично вернется замечательное прошлое, когда люди говорили о книгах, а не о сериалах, марках автомобилей и сортах сыра.

– Будешь критиковать? Мне уже сказали, что ленивые писатели наймут рецензентов.

– Пусть нанимают, какие-никакие, а рецензии будут. И не каждый писатель будет рисковать подписываться под чужими текстами. Сам же написал, что «дурь всякого видна будет». Но… ты знаешь, что писатели не любят своих коллег-современников. Рецензии, в основном, будут ругательными.

– Не уверен. Всегда можно посмотреть все рецензии, написанные таким критиканом, и если там сплошная ругань, то на его мнение можно не обращать внимание.

– Ты представляешь, как можно контролировать маленькие частные издательства? Вот захочет кто-то издать воспоминания тиражом в три экземпляра для родственников. И для этого нужна лицензия?

– Нет, конечно. Можно будет требовать лицензию только для продажи книги магазинами. Хоть бумажной, хоть электронной. Есть лицензия – магазин поставит на продажу. Нет – иди и пиши рецензии.

– Хорошо, согласен, что если Вася Пупкин напишет хороший роман, то ему помогут найти читателей. А если Вася не писатель, а художник? Не будет же он получать лицензию, написав отзывы на пять картин других мастеров, чтобы начать писать что-то свое. И вообще, не все художники способны изложить что-то складное и разумное.

– Согласен. Такой закон будет работать с писателями, поэтами, сценаристами, режиссерами. С художниками, скульпторами, дизайнерами и фотографами надо что-то другое.

 Фотографы и критики

 

Москва, Институт атомной энергии. Теоретический отдел. Сопливый студент с дрожащими коленками входит в святую святых – комнату с доской, исписанную формулами, столами с разбросанными листами бумаги, стульями с лоснящимися тканевыми сиденьями… Пыльные окна завершают картину храма науки. Это было время, когда я начинал фотографировать. Там, в храме науки я получил первый урок по фотографии.

Урок первый – эмоции аспиранта

Однажды я получил летнюю стипендию, купил фотоаппарат, отщелкал две пленки, напечатал карточки и принес в лабораторию, чтобы показать нашему аспиранту. Аспирант слыл специалистом по эстетике. Он разбирался в женской красоте, ресторанах, живописи и, конечно, в фотографии.

– Всё фигня, – сказал аспирант. – Всё, кроме вот этой, но эта тоже фигня.

– Но почему?

– Фотографии должны вызвать эмоции, чувства. Твои вызывают скуку и тошноту. Вот ты снимаешь закат. На фото небо. Такое небо видел каждый. А где твоя находка? Где что-то человеческое? Силуэт рваного башмака и то бы украсил снимок. Он бы заставил думать, переживать за человека, который потерял этот башмак.

– Без башмака нельзя?

– Без головы нельзя. Это тебе не формулы писать, тут думать надо.

После этого урока я забросил фотографию на несколько лет.

Второй урок был от кинооператора на острове Кижи.

Урок второй – кинооператор

Однажды я был на острове Кижи и разговорился с кинооператором из группы, которая снимала документальный фильм о северном русском зодчестве.

– Я хотел стать фотографом, – говорил он, – но потом отчаялся и пошел в кинооператоры.

– Почему? – удивился я.

Он сорвал лист и пустил его в свободный полет.

– Видишь, как красиво падает лист, – сказал он. – Я потратил недели, чтобы передать красоту движения этого листа на фотографии, но у меня не получилось. Тот, кто сумеет на фото передать красоту падающего листа, будет гением фотографии. Я таким стать не смог.

Я даже не стал пытаться выйти в ряды гениев фотографии. Но слова кинооператора запомнил.

Третий урок я получил в подмосковном Пушкине от соседа по гаражу.

Урок третий – забор

Сосед по гаражу был профессиональным фотографом. В гаражах он занимался ремонтом машин и выпивал. Выпивал он мало, но часто. И еще любил поговорить.

– Фотография – это полная фигня. В карман копейки. А тут масляный насос заменил и можно три дня с чистой совестью на диване валяться. Жена довольна, я счастлив.

– А почему фотография фигня, – спросил я. – Это же интересно, но, правда, сложно.

Я рассказал ему историю про аспиранта.

– Хочешь принесу свои снимки?

– Чем снимал?

– «Зенитом».

– Тогда даже время терять не буду. Хотя… хочешь задание дам? Выполнишь, тогда буду с тобой о фотографии разговаривать. Возьми простую вещь, или найди забор, дом… что угодно. И в один день и час сделай две фотографии этого объекта. Одна должна быть грустная, а вторая – радостная. Вот когда сделаешь, тогда я буду с тобой разговаривать о фотографии.

Я до сих пор не имею права разговаривать с ним о фотографии.

Теперь Миннеаполис. Урок от мастера на все руки. Специалиста широкого профиля. В том числе и в фотографии.

Урок четвертый – мастер-мыслитель

Однажды к нам в дом пришел мастер на все руки и начал ремонт ванной комнаты. Грязь разнеслась по всему дому, и мы с женой решили сбежать от нее в Аризону. Через две недели вернулись с пятьюстами фотографий кактусов и красных гор. Включив компьютер, я начал показывать их мастеру. На десятой он попросил прекратить.

– Что ты хотел сказать этой фотографией? – спросил он, разглядывая фото кактуса.

– Красивый кактус. С цветочком.

– А где мысль? Хорошая фотография должна быть с мыслью. Цветочек сам по себе не есть мысль.

– Щас, – сказал я и начал искать фотографии с мыслью. Нашел одну, где кроме кактуса была еще пустыня. Кактус выглядел одиноким и жалким. Он явно страдал, что его кактусиха была далеко.

– Вот, смотри, – позвал я мастера. – Тут мысль есть.

Мастер удовлетворительно кивнул:

– Да, есть тут простая мыслишка. Сколько по пустыне не ходи, а всегда есть шанс, что, присев отдохнуть, ты можешь опустить свой зад на колючий кактус.

Опять Миннеаполис, фотоклуб. Туда я пришел для общения и разговоров не о физике. О физике я уже наговорился.

Урок пятый – фотоклуб

Однажды я решил, что научился фотографировать и записался в фотоклуб, чтобы хвастаться своими шедеврами и выучить английские слова, которыми пользуются фотографы. На одном из заседаний к нам пришел профессионал и стал разбирать наши работы. Я показал снимок, где толпа фотографов с камерами на штативах снимали отражение красивой скалы в какой-то луже.

– Далеко от совершенства, – резюмировал профессионал. – Если ты фотографируешь людей, то нужно показать историю, понятную каждому. Я вижу людей, но не вижу истории.

– Как нет истории? – удивился я. – Стандартно мыслящие люди пришли делать стандартно-красивые снимки.

– Какие снимки? – просил профессионал.

– Отражение скалы.

– Не вижу ни скалы, ни отражения. Вижу только спины. Я не хочу догадываться, что именно они снимают.

Я получил очередной удар под дых. Рассыпалась уверенность, что научился фотографировать. Но зато научился критиковать чужие фотографии. Посмотрю на фото, где все правильно: горизонт ровный, ничего не затемнено и не засвечено, вроде бы и критиковать не за что, но можно сделать суровое лицо и сказать, что на фотографии нет ни эмоций, ни мысли, ни истории.

– Истории занимательные, но что ты скажешь о фото, которыми заполнены соцсети? Это же ужас! Как серверы выдерживают такое количество никчемности?

– Ничего не скажу. Люди снимают на память. Мой друг-физик сказал так: «Пусть снимают. Это же лучше, чем водку пить и женам изменять».

– А у тебя есть непоучительные истории, связанные с фотографией?

– Есть, конечно.

На вершине

Однажды я был в альплагере, и мы с группой поднялись на вершину. Девушка, которая была с нами, придя в себя после кошмара ползания по узкому гребню, попросила её сфотографировать. Мы, пять героев, вытащили фотокамеры и приготовились. Девушка посмотрела на нас и сказала, чтобы снимал ее я.

– Почему? – обиделись отвергнутые фотографы.

– У него камера самая большая, – объяснила девушка.

Фото на паспорт

В Америке фото на паспорт можно сделать в аптеке. Мне улыбается юная блондинка.

– У нас ничего не работает. Сломался экран для белого фона.

Я беру экран, разворачиваю, сворачиваю – все в порядке!

– У нас сломался крючок, на который мы вешаем экран.

Как снимать детей

Мой друг подрабатывал в России детским фотографом. И был необычайно успешен. Секрет его был прост. Он никогда не сажал детей перед камерой с игрушкой. Он с ними играл, и дети забывали о камере. Десятки снимков за сеанс. И никто ему специально не позировал. Потом родители смотрели на эти десятки фотографий и могли решить, какую им купить. Все они были такие разные! И приходилось покупать все.

– Таких историй у меня множество. Первая любовь у меня тоже связана с фотографией.

 Первая любовь

 

– Обязательно надо поговорить о первой любви. Чистое в душе надо хранить – это поможет в трудную минуту, «когда весь мир с тобой в раздоре».

– И как это поможет?

– Как помогают маяки в ненастную погоду. Как яркие ориентиры, когда вокруг грязь и обман.

– Воспоминания помогают?

– От некоторых надо оттолкнуться, приобрести импульс, желание жить дальше по-другому. Чище, что ли. Правильнее.

– Слишком романтично сказал. И непонятно. Расскажи лучше, какая у тебя была первая любовь?

– Почти виртуальная. Я любил принцессу на картинке из книжки сказок. Она шла под руку с принцем. Улыбалась, счастливая, красивая. Я ее долго любил. Даже рассказ написал об этом. «Собеседница» называется. В книге «Однажды» опубликован. Потом я его немного переработал и включил в книгу детских рассказов. Но это так, вспоминать смешно. Серьезно я полюбил в первом классе Валю Гусеву.

Валя

Жили мы тогда в военном городке на Урале. Вокруг тайга, глушь. Но для первоклассника какая разница, где жить? Учились, бесились после уроков. Я тогда отличником был. И она тоже. Нас сфотографировали вместе на доску почета. Она в темной школьной форме, белый воротничок, косички, бантики… Я эту фотографию до сих пор храню. А тогда засыпал с ней. Пока не посмотрю на Валю – заснуть не могу. Я подолгу с фотографией разговаривал перед сном. А однажды мы куда-то шли парами, взявшись за руки. Я с Валей шел – отличники шли первыми. Рука у нее была теплая, мягкая. Я чуть не умер от счастья, пока мы шли. С тех пор женские руки для меня очень много значат. Лицо, грудь, ноги, попа – это прекрасно, но руки для меня важнее. Взял за руку – считай, предложение сделал, в любви объяснился. Вот так первая любовь на всю жизнь повлияла.

– Пушкин как-то сказал, что «кто раз любил, уж не полюбит вновь».

– Это не так. Люблю стихи и прозу Пушкина, очень его уважаю, но почему мы должны верить всем высказываниям классиков? Тем более, вырванными из контекста. Пушкинская строчка появилась в стихотворении:

Не спрашивай, зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на все подъемлю взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой жизни сон;

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой –

Кто раз любил, уж не полюбит вновь;

Кто счастье знал, уж не узнает счастья.

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно…

Тут можно спорить с каждой строкой. Бывает, конечно, такое настроение, напишешь грустное, а завтра встретишь ЕЁ и родятся совсем другие строчки.

 Как рождаются строчки

 

И так могло быть

Есть писатели, которые прекрасно пишут дневники. Они типа акынов. Что увидели, то и написали. Иногда гениально.

А есть писатели с полетом мысли, с фантазией неуемной. Читаешь и думаешь, я бы так не смог.

А потом еще подумаешь и поймешь, что смог бы. Ведь все написанные правдивые истории не совсем правдивы. Это не фотографии, а картины. Где-то можно веснушки убрать, где-то солнцем брызнуть, в углу зелененького добавить. А еще можно пару ангелочков подрисовать. А потом…

Бедная реальность. Она бы себя не узнала.

– А чо? – сказал художник. – Я так вижу!

– Вот именно! – сказал писатель. – Ведь и так могло быть.

– И когда ты решил писать?

– Представь подмосковную дачу около Голицына. Сидел с дочкой, говорить о великом не с кем, к огородным проблемам остыл, формулы не писались. И как-то вечером подумал о возможном конце света. Вернее, о репетиции Армагеддона, который может устроить Всемирный разум. Решил написать об этом повесть. Стоял август и первые строчки были о погоде. Небо, дескать, было не синим и прозрачным, как это обычно бывает в августе, а белесым и душным. Ну а дальше в стиле акына. Действие повести в Москве, в домах, которые я знал. Герои повести – мои знакомые. Само собой, где-то солнцем брызнул, зелененького в углы добавил, у девушек веснушки убрал… Получился ужас, который был убран на полку и забыт.

– Мечта стать писателем не осуществилась?

– Страшно быть профессиональным писателем. Лучше остаться графоманом. Рано или поздно наступает отупение и отчаяние перед чистым листом бумаги, белым экраном компьютера. Для графомана-любителя – это повод заняться более важными делами, а для писателя – это почти трагедия. И самое страшное, когда разонравилось все написанное раньше.

– Писатели сейчас герои. Книги не покупаются, а они пишут всем чертям назло. Иначе они не могут. Хорошо, если их поддерживают близкие и любимые. Если нет, то они как одинокие путники в снежной пустыне, идущие к цели, которую видят только они.

– Лишь бы родные и близкие не мешали – этого уже достаточно. Графомания – это болезнь. В защиту графоманов можно упомянуть переделанную шутку:

– Почему ты пишешь?

– Во-первых, мне это нравится. Во-вторых…

– Понятно. Достаточно «во-первых».

– Ну да. «Лишь бы он в подъезде не мочился», как поет Шаов. А что было «во-вторых»?

– Читаешь книги по-другому. Способен оценить мастерство, получить большее удовольствие от чтения. Иногда и от процесса тыканья в клавиши. Но, если честно, процесс написания книги обычно выглядит, как в этой миниатюре.

Дождь

Он положил полено в горящую печку, зажег на столе третью свечу, поправил лист бумаги, достал авторучку и приготовился писать.

За окном шумел дождь, стекло царапала еловая ветка. Он посидел, выкурил сигарету, встал и подбросил в печку еще одно полено. Сел за стол, приготовился писать, но рука потянулась за новой сигаретой.

– Или еще так.

Вычеркивай!

Прилетела злая муза, все раскритиковала и собралась улетать.

– Эй, а кто мне подскажет фабулу, сюжет, первую фразу?

– Весна, март, – вздохнула муза. – У меня тоже недостаток витаминов и человеческого тепла. А тебе пока есть чем заняться – ты вычеркивай, вычеркивай…

– Правильно муза сказала. Мы уже привыкли к соцсетям, хотим, чтобы не было много букв.

– Писать кратко и сочно – это или огромный талант, или огромная работа над текстом.

– Но ведь бывает, что строчки летят.

– Хорошо, если летят на эмоциях. А если вот так?

Трава на газоне

Можно счастливо жить в маленьком городке, где ничего не происходит. Счастье в спокойствии, в уверенности, что завтра взойдет солнце и начнется день, похожий на вчерашний. Время течет медленно, измеряется выросшей травой и опустевшей сахарницей. Большой мир лишь на экранах телевизоров и компьютеров. Новости кажутся далекими, чужими, влияющими только на ценники бензоколонки. В церкви рассказывают о древней книге – это сближает тысячелетия, проблемы похожие. Полиция скучает, пропавшая собака – уже событие. Девушки по вечерам сидят на скамейке около придорожного ресторанчика – сюда заглядывают люди из большого мира. На девушек они не смотрят, хлопают дверями машин и исчезают.

Большой мир пугает. Счастье там шумное, непонятное, требующее больших денег или знакомств. Знакомых нет. Уехавшие не пишут, перестают считаться знакомыми. Приезжают на праздники, пошумят среди родных и уезжают рано утром.

– К черту такое счастье, когда знаешь, где тебя будут отпевать и закапывать. Но чтобы тут не свихнуться, нужны деньги, – сказал Билл своему отражению в зеркале.

Отражение посмотрело на него красными от бессонной ночи глазами и сказало, что хорошие деньги только в банке. Ехать до него всего двадцать миль. А его помповое ружье лежит в ящике под кроватью.

Писатель нажал на кнопку «сохранить файл», встал, включил чайник, наполнил сахарницу и посмотрел в окно – не выросла ли трава на газоне?

– А еще у писателя постоянная война с внутренним голосом. Вот так, примерно.

Нет тумблера

Писательство – это постоянная война с внутренним голосом. Война становится суровой, если внутренний голос образованный и начитанный. Еще хуже, если он впитал уроки литмастерства и комментарии читателей.

– Так… – заутробно вещает внутренний голос. – Твой герой бестелесен. Какой у него рост и цвет волос?

– Неважно. Вспомни рассказ Пушкина «Метель». Там Марья Гавриловна только стройная, бледная и семнадцатилетняя.

– Сравнил себя с гением! Пушкин такой психологический портрет Марьи Гавриловны нарисовал, что ее внешность каждый представит. Учти, что гены внешности, интеллекта и характера часто связаны. Имея даже небольшой опыт общения с людьми и прочитав про ее метания, можно без проблем нарисовать ее портрет.

– У моего героя тоже поступки…

– Ага. Ёжится под дождем и молчит за ужином. Он точно упитанный лысый блондин и ботинки у него грязные.

– Ну…

– Напиши-ка пару формул для разминки. Это у тебя лучше получается.

Я ищу тумблер, чтобы выключить собеседника. Тумблера нет, я продолжаю огрызаться.

– Давай не о грустном и закончим этот разговор защитой графоманов. Есть что-нибудь на эту тему?

– Пожалуй вот это.

Гимн модерну и защита дилетантов

Начало двадцатого века. Война модерна с классикой окончилась победой модерна. Упрощены формы, контуры, исчезли тонкие красочные переходы, детали.

– Примитив, – морщились поклонники классики.

– Какой полет мысли, какая свобода! – восхищались другие.

– Каждому времени – своё искусство, каждому искусству – своя свобода, – говорили венские сецессионисты.

Искусство стало массовым. Кажущаяся простота подкупала.

– Да я таких черных квадратов за час сотню намалюю, – говорил каждый, кто видел квадрат Малевича.

– Ха, да ведь на этом можно легко сделать деньги, – задумывались бизнесмены.

Прочитав рассказ Чехова «Толстый и тонкий», графоманы решали, что они пишут не хуже.

– А что такого в рассказе «Дама с собачкой»? – вопрошали дилетанты. – Таких сюжетов у каждого мужчины с десяток.

Миниатюры Хармса вызывали шок.

– Да я вчера анекдот за столом рассказал не хуже.

А ведь в такой критике ничего плохого нет. Появляется вера в себя, возникает желание что-то сделать самому. Пусть плохо, пусть мазня, пусть графомания. Но все равно это творчество, развитие способности видеть мир по-другому.

Однажды меня умилила фраза из отзыва на книгу «Идеальная Катя»: «…Еще одна важная и редчайшая вещь, которая со мной произошла после этой книги – дичайше захотелось самой взяться за перо». Только ради этой фразы стоило тратить время на книгу.

На сайте проза. ру семь миллионов рассказов. И это прекрасно! 800 тысяч поэтов и 300 тысяч прозаиков. Даже дух захватывает от таких цифр! Представьте, что в каждой утренней электричке одних поэтов десять штук.

Пусть тексты наивны и вызывают ухмылку профессионалов. Люди писали потому, что им нравился процесс. Они не истребляют леса на бумагу, ни на что не претендуют и искренне удивляются, когда их читают и иногда даже хвалят.

 Хвалить нельзя ругать

 

– Запятую надо ставить перед «нельзя», как учат нас коучеры?

– Именно так! Иногда можно по методу американского сэндвича: похвалить, немного поругать, снова похвалить.

– Это же каким добрым должен быть учитель!

– Он должен быть умным. Есть старая история о том, как одна женщина писала плохие картины и выбирала между тремя женихами. Однажды она попросила их объективно оценить её творчество. «Кто скажет правду, за того и пойду», – решила женщина. Двое сказали правду, третий похвалил её картины, и она вышла за него замуж.

– Считаешь, что третий был хорошим учителем живописи?

– Считаю. Уверен, что женщина с ним стала лучше рисовать. Добрые музы лучше злых.

– Так и плодятся графоманы.

– Пусть плодятся, мы уже это обсуждали. Сайты для графоманов пока не переполнены, есть места для новых. И среди них обязательно найдется один, который от добрых слов уверует в себя и создаст шедевр.

– Ну, не знаю… Кстати, а где мы путешествуем в этой главе и какая будет история? Давай что-нибудь про Париж.

– Про Париж, так про Париж.

В гостях у Гертруды

Они шли по Люксембургскому саду. Октябрьские листья покрыли аллеи, вечернее солнце нагрело скамейки, на скамейках девушки читали книги. Они не ловили так мужчин, они просто читали.

– Скажи, я толстая?

– Ты женственная.

– Значит, толстая.

Она дернула его за рукав.

– Смотри, какие стройные девчонки.

– Школьницы. Это у них от непосильной учебы.

– У меня непосильная работа, но это не помогает.

– Помогает быть красивой, а не ходячим скелетом.

– А куда мы идем?

– На Цветочную улицу. В гости к Гертруде Стайн. А сейчас мы идем по аллее, где она гуляла с Хемингуэем.

– Здесь она сказала ему, что он из потерянного поколения?

– Да, повторила слова владельца автомастерской о криворуком механике. Потом она всех американцев той поры так называла.

– А Хемингуэй это проглотил?

– Куда ему было деваться? Он ей о своих путешествиях рассказывал. Она просила опускать всякие ужасы и рассказывать только смешные случаи.

– Так и ты не хочешь мне говорить, что я толстая.

Они вышли из калитки сада и пошли вдоль старых домов песочного цвета. Остановились у дома 27. Арка, закрытая железной решеткой, над ней барельеф сурового бородатого мужчины. Мемориальная доска повествовала, что тут жила американская писательница Гертруда Стайн.

– Музея нет?

– Музея нет.

– Мы пришли, чтобы посмотреть на эту табличку?

– И на нее тоже.

– И что это нам даст? Мы поумнеем, как Гертруда, или станем талантливыми, как Хемингуэй?

– Помолчи, я хочу тут просто помолчать.

Торжественности момента мешали пешеходы, норовившие оттеснить их с узкого тротуара.

– А о любви Гертруда писала?

– Она писала, что правильно брошенный мужчина возвращается как бумеранг.

– Гениально! Я готова тебе простить этот поход к табличке.

– Тебе остается только догадаться, как правильно бросать мужчин.

– Уж с этим я разберусь без Гертруды.

– Напиши об этом рассказ. Гертруда не такая уж великая писательница, у тебя получится лучше. Начни так: «Они шли по Люксембургскому саду. Октябрьские листья покрыли аллеи, вечернее солнце нагрело скамейки, на скамейках девушки читали книги».

– Хорошо, а потом я напишу, что ты обозвал меня толстой.

– Я не обзывал тебя толстой.

– Ты об этом подумал, я так и напишу.

– Вот так и рождаются графоманы!

– Кто знает, кто знает. Ее спутник поработал доброй музой, и может на Цветочной улице 6-го округа Парижа родился новый Хемингуэй. Или Франсуаза Саган.

 Немного солнца

 

– Теперь о Франсуазе Саган?

– Сначала, да. Франсуаза Саган написала роман с гениальным названием: «Немного солнца в холодной воде». Книга о депрессии, которую не может вылечить любовь. Есть свет, но он не может согреть холодную воду.

– Это не её фраза. Она взяла слова из стихотворения Поля Элюара:

И я вижу её, и теряю её, и скорблю,

И скорбь моя подобна солнцу в холодной воде.

– Добавленное Франсуазой слово «немного» усиливает эмоциональность фразы.

– Депрессию любовью можно «вылечить» ненадолго. Тут Франсуаза права. Если человек потерял смысл жизни, то без лекарств помочь ему трудно. Фрейд говорил, что «в тот момент, когда человек начинает задумываться о смысле и ценности жизни, можно начинать считать его больным». И он прав – думать об этом не стоит, смысла в жизни не так много. Рано или поздно для нас все исчезнет. Нам с рождения вручают билет в одну сторону с конечной остановкой, которую не проедешь мимо. Тебе, как физику, должно быть это понятно.

– Мне, как физику, как раз понятно, в чем смыл жизни. У меня есть старое эссе на эту тему. Я приведу его с сокращениями.

– А где мы будем при этом путешествовать?

– В самолете над Атлантикой. Эти мысли, кажется, там родились. Сядь поудобнее, это эссе длинное.

Оберегаемая ветвь эволюции

Мне непонятно, как образовались первые биоорганические полимеры на Земле. Я могу представить, что молекулы аминокислот появились случайно, но кто их связал в полимерную цепь белка? Если две аминокислоты связываются, то освобождается молекула воды и ее нужно срочно выводить из зоны реакции. Иначе цепь разорвется – так ей энергетически более выгодно.

Мне непонятно, почему образовались оптически активные биомолекулы одного типа. Без внешнего воздействия образуется смесь оптических изомеров: 50 % вращают поляризованный свет в одну сторону, 50 % – в другую.

Мне непонятно, как образовались первые клетки. Я много читал про это, но ничто меня не убедило.

Я не понимаю, как 550 миллионов лет назад, в Кембрийском периоде, так резко возникло умопомрачительное разнообразие жизни.

И еще я не понимаю, почему наша жизнь не погибла. Причин для этого за прошедшие миллионы лет было предостаточно. Так, в конце Пермского периода (240 млн лет назад) погибло 90 % представителей животного мира.

И что я совсем не понимаю, как среди бушующих катаклизмов какая-то невидимая всемогущая рука хранила хрупкую ветвь эволюции, которая привела к появлению человека.

А ведь это чудо! Со временем уменьшилась солнечная радиация, атмосфера насытилась кислородом, исчезли огромные чудовища, перед которыми человек был бессилен. Появилось много пищи, добыча которой не представляла большого труда. Во многих уголках земли установилась очень комфортная и стабильная температура воздуха. Если посмотреть на землю из далекого космоса, то можно смело утверждать, что Земля превратилась в райский уголок вселенной, идеально подходящий для жизни человека. Если взять калькулятор и начать подсчитывать вероятность образования такого райского уголка за 17 миллиардов лет существования вселенной, то вскоре получится десять в минус такой чудовищной степени, что закрадывается сомнение, что мы действительно существуем, а не пребываем в каком-то виртуальном пространстве, где окружающая нас реальность, данная нам в ощущениях, всего лишь дивный сон вместе с этими ощущениями.

Тем не менее, земля еще вертится, человечество существует и существует относительно неплохо. По крайней мере, у некоторой части человечества на протяжении последних нескольких тысяч лет было время, свободное от добычи пищи и выращивания потомства. Возникло искусство, стала развиваться наука. С появлением книг резко упростилась передача знаний от поколения к поколению, произошел еще один качественный скачок – научно-техническая революция. С появлением Интернета жизнь завертелась так, что захотелось остановиться и задуматься – а не слишком ли быстро мы стали жить? Кто и зачем нас так подгоняет?