Текст книги "Философия права. Учебник для вузов"
Автор книги: Владик Нерсесянц
Жанры:
Философия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 60 страниц)
В-третьих, различие между нравственностью и правом состоит в следующем. Нравственный закон предполагает свободное и добровольное исполнение нравственных требований, и всякое принуждение (физическое и психологическое) здесь нежелательно и невозможно. Напротив, внешнее осуществление требований юридического закона допускает прямое или косвенное принуждение, так что принудительный характер такого закона является необходимостью.
Общий вывод Соловьев формулирует так: "Соединяя вместе указанные три признака, мы получаем следующее определение права в его отношении к нравственности: право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла”[952]952
Там же. С. 329.
[Закрыть].
Таким образом, право, согласно Соловьеву, – это не просто выражение справедливости, а выражение принудительной справедливости. Требование принудительной справедливости, "составляющее окончательный существенный признак права, коренится всецело в идее общего блага или общественного интереса – реализации добра или требования, чтобы справедливость непременно становилась действительным фактом, а не оставалась только субъективным понятием, ибо только фактическое ее бытие соответствует принципу альтруизма или удовлетворяет основное нравственное чувство жалости"[953]953
Соловьев B.C. Нравственность и право. С. 112.
[Закрыть].
Степень и способы реализации добра с помощью права зависят от состояния нравственного сознания общества и от других исторических условий. "Таким образом, – писал Соловьев, – право естественное становится правом положительным и формулируется с этой точки зрения так: право есть исторически подвижное определение необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов – личной свободы и общего блага"[954]954
Соловьев B.C. Оправдание добра. С. 331.
[Закрыть].
В этой связи Соловьев отмечает как "консерватизм в праве", так и "прогресс в праве, или неуклонное тяготение правовых положений к правовым нормам, сообразным, хотя и нетождественным с нравственными требованиями"[955]955
Там же. С. 36.
[Закрыть].
Взаимосвязь нравственности и права, одинаково необходимая для них обоих, в целом выглядит в трактовке Соловьева следующим образом: между идеальным добром и злой действительностью есть "промежуточная область права и закона, служащая воплощению добра, ограничению и исправлению зла. Правом и его воплощением – государством – обусловлена действительная организация нравственной жизни в целом человечестве"[956]956
Там же. С. 326.
[Закрыть]. Без права нравственная проповедь, лишенная объективной опоры в реальном мире, осталась бы только невинным пустословием, а само право, при полном отделении его формальных понятий и учреждений от их нравственных принципов и целей, потеряло бы свое безусловное нравственное основание и в сущности уже ничем более не отличалось бы от произвола.
Для того, чтобы человек был нравственно свободным и свободно стремился к нравственным вершинам, ему, замечает Соловьев, должна быть предоставлена и "некоторая свобода быть безнравственным. Право в известных пределах обеспечивает за ним эту свободу, нисколько, впрочем, не склоняя пользоваться ею"[957]957
Там же. С. 331.
[Закрыть].
Право в интересах личной свободы дозволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом, но в интересах общего блага право препятствует злому человеку стать злодеем, опасным для самого существования общества. "Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он – до времени не превратился в ад"[958]958
Там же. С. 332.
[Закрыть]. Такой ад грозит человечеству с двух сторон: нарушение правильного равновесия между личным и общим интересом в пользу личного произвола, разрушающего общественную солидарность, грозит «жгучим адом анархий», – а нарушение в пользу общественной опеки, подавляющей личность, грозит «ледяным адом деспотизма»[959]959
Там же.
[Закрыть].
С этим связана и высокая оценка Соловьевым роли и значения юридического закона как общепризнанного и безличного определения права и должного равновесия между частной свободой и благом целого. При этом предполагается, что требования нравственности вполне совпадают с сущностью права и между нравственностью и правом, при всем их различии, нет противоречий. "Поэтому, – замечает Соловьев, – если какой-нибудь положительный закон идет вразрез с нравственным содержанием добра, то мы можем быть заранее уверены, что он не отвечает и существенным требованиям права, и правовой интерес относительно таких законов может состоять никак не в их сохранении, а только в их правомерной отмене"[960]960
Там же. С. 335.
[Закрыть].
В русле такого правопонимания Соловьев выделяет три непременных отличительных признака закона (положительного права): 1) его публичность, 2) конкретность и 3) реальную применимость. Определяя конкретность закона как выражение в нем норм об особых, определенных отношениях в данном обществе, а не каких-то отвлеченных истин и идеалов, Соловьев критикует законы, предписывающие воздерживаться вообще от пьянства, быть благочестивым, почитать родителей и т. и., и отмечает, что "такие мнимые законы представляют собою лишь неубранный остаток от древнего состояния слитности или смешанности нравственных и юридических понятий[961]961
Там же. С. 337.
[Закрыть].
Из сущности права как равновесия двух нравственных интересов (личной свободы и общего блага), согласно Соловьеву, вытекает, что общее благо может лишь ограничить личную свободу, но не упразднить ее. Отсюда он приходит к выводу, что законы, допускающие смертную казнь, бессрочную каторгу и бессрочное одиночное заключение, противоречат самому существу права.
Как "воплощенное право"[962]962
Там же. С. 338.
[Закрыть] и правовую организацию общественного целого, заключающую в себе полноту положительного права и единую верховную власть, трактует Соловьев государство. Речь у него идет о «правовом государстве»[963]963
Соловьев B.C. Нравственность и право. С. 95.
[Закрыть] с тремя различными властями – законодательной, судебной и исполнительной.
Соловьев при этом отмечает, что эти три власти – при всей необходимости их раздельности (дифференциации) – не должны быть разобщены и находиться в противоборстве, так как имеют одну и ту же цель: правомерное служение общему благу. Это их единство имеет свое реальное выражение в их одинаковом подчинении единой верховной власти, в которой сосредоточивается все положительное право общественного целого. "Это единое начало полновластия непосредственно проявляется в первой власти – законодательной, вторая – судебная – уже обусловлена первою, так как суд не самозаконен, а действует согласно обязательному для него закону, а двумя первыми обусловлена третья, которая заведует принудительным исполнением законов и судебных решений"[964]964
Соловьев B.C. Оправдание добра. С. 337.
[Закрыть].
В плане межгосударственных отношений Соловьев (в духе гегелевской трактовки этой темы) отмечает, что "над отдельными государствами нет общей власти, и потому столкновения между ними решаются окончательно только насильственным способом – войною"[965]965
Там же. С. 338.
[Закрыть]. С общенравственной точки зрения, пишет Соловьев, «война есть зло»[966]966
Там же. С. 340.
[Закрыть]. Но это зло не безусловное, а относительное, т. е. такое зло, которое может быть меньше другого зла и сравнительно с ним должно считаться добром. «Смысл войны, – пишет Соловьев, – не исчерпывается ее отрицательным определением как зла и бедствия; в ней есть и нечто положительное – не в том смысле, чтобы она была сама по себе нормальна, а лишь в том, что она бывает реально необходимою при данных условиях»[967]967
Там же.
[Закрыть].
Для приближения к прочному и доброму миру, по Соловьеву, необходимо внутреннее освоение идей христианства о единстве человечества и преодоление самого корня войны – вражды и ненависти между отдельными частями человечества. "В истории, – пишет Соловьев, – война была прямым средством для внешнего и косвенным средством для внутреннего объединения человечества; разум запрещает бросать это орудие, пока оно нужно, а совесть обязывает стараться, чтобы оно перестало быть нужным и чтобы естественная организация разделенного на враждующие части человечества действительно переходила в единство его нравственной и духовной организации"[968]968
Там же. С. 38.
[Закрыть].
В контексте такой нравственной и духовной организации человечества в целом, выражающей христианские идеалы нравственной солидарности человечества, Соловьев подчеркивает "нравственную необходимость государства" и определяет его "как собирательно-организованную жалость"[969]969
Там же. С. 40.
[Закрыть].
В практическом выражении этот нравственный смысл государства как общей и беспристрастной власти состоит в том, что оно в своих пределах подчиняет насилие праву, произвол – законности, заменяя хаотическое и истребительное столкновение людей правильным порядком их существования, причем принуждение (заранее определенное, закономерное и оправданное) допускается лишь как средство крайней необходимости. Эту охрану основ общежития, без которых человечество не могло бы существовать, Соловьев называет консервативной задачей государства.
Но связь права с нравственностью, замечает Соловьев, дает возможность говорить и о "христианском государстве"и в этой связи также и о прогрессивной задаче государства, состоящей в том, чтобы "улучшать условия этого существования, содействуя свободному развитию всех человеческих сил, которые должны стать носительницами будущего совершенного состояния и без которых, следовательно, Царство Божие не могло бы осуществиться в человечестве"[970]970
Там же. С. 391, 392.
[Закрыть]. Согласно «христианскому правилу общественного прогресса» необходимо, чтобы государство «как можно вернее и шире обеспечивало внешние условия для достойного существования и совершенствования людей»[971]971
Там же. С. 40—41.
[Закрыть].
Защищая сам принцип частной собственности, коренящейся в самом существе человеческой личности, Соловьев подчеркивает, что принцип права требует ограничения частного произвола в пользу общего блага. С этих позиций он критикует реалии капитализма (плутократию) и идеи социализма. "Экономическая задача государства, действующего по мотиву жалости, – писал Соловьев, – состоит в том, чтобы принудительно обеспечить каждому известную минимальную степень материального благосостояния как необходимое условие для достойного человеческого существования"[972]972
Там же. С. 395.
[Закрыть].
Таким образом, у Соловьева речь по существу идет не только о правовом, но и о социальном государстве (в его христианско-нравственной трактовке).
Государство трактуется Соловьевым как "средняя общественная сфера между Церковью, с одной стороны, и материальным обществом – с другой"[973]973
Там же. С. 394.
[Закрыть]. Нормальное отношение между церковью и государством, согласно Соловьеву, выглядит так: государство признает за вселенской Церковью принадлежащий ей высший духовный авторитет, обозначающий общее направление доброй воли человечества и окончательную цель ее исторического действия, а церковь предоставляет государству всю полноту власти для согласования законных мирских интересов и политических дел с этой высшей волей и требованиями окончательной цели, так чтобы у церкви не было никакой принудительной власти, а принудительная власть государства не имела никакого соприкосновения с областью религии. «Христианская церковь, – подчеркивает Соловьев, – требует христианского государства»[974]974
Там же. С. 338.
[Закрыть].
По сути дела в такой концепции соотношения церкви и государства речь идет именно о подчинении государства и государственной жизни идеологии и целям христианской церкви.
Эта же самая идея (религиозно-христианские идеалы и представления как определяющая основа и конечная цель) лежит в основании всего учения Соловьева о нравственности и нравственной трактовке права. Творчество B.C. Соловьева оказало большое воздействие на развитие русской философии права в таких ее направлениях, как религиозно-нравственная трактовка права и государства, разработка проблем возрожденного естественного права, обоснование идей свободы личности и правового государства.
5. Н. А. БердяевВ центре творчества И.А. Бердяева (1874—1948), одного из крупных русских религиозных философов XX в., стояла проблема свободы. Он называл себя «сыном свободы» и подчеркивал: «Я основал свое дело на свободе»[975]975
Бердяев И.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого // О назначении человека. М., 1993. С. 254.
[Закрыть].
Данная тема, а вместе с ней и вся социальная проблематика, включая вопросы права и государства, освещается Бердяевым с позиций разработанной им оригинальной философской концепции христианского персонализма. Отмечая экзистенциалистский и эсхатологический характер своей философии, Бердяев писал: "Я верю лишь в метод экзистенционально– антропоцентрический и духовно-религиозный"[976]976
Там же.
[Закрыть].
К этим взглядам Бердяев пришел не сразу. В молодые годы он находился под влиянием марксизма и за пропаганду социализма был сослан в Вологодскую губернию. Затем он переходит на религиозные позиции и становится одним из активных участников (вместе с Д.С. Мережковским, В.В. Розановым и др.) русского общественно-религиозного движения начала XX в. Но и после отхода от марксизма (ортодоксальным марксистом, материалистом и сторонником "марксизма тоталитарного" он никогда не был) Бердяев продолжал признавать "правду социализма" в своей христианско-персоналистской трактовке. Этих позиций он придерживался и в эмиграции после высылки его из страны в 1922 г. вместе с большой группой деятелей русской культуры.
Оценивая свой подход к социальным проблемам, Бердяев писал: "Основное противоречие моего мнения о социальной жизни связано с совмещением во мне двух элементов – аристократического понимания личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого человека, самого последнего из людей и обеспечения его права на жизнь.
Это есть также столкновения влюбленности в высший мир, в высоту и жалости к низинному миру, к миру страдающему. Это противоречие вечное. Мне одинаково близки Ницше и Лев Толстой. Я очень ценю К. Маркса, но также Ж. де Местра и К. Леонтьева, мне близок и мною любим Я. Беме, но также близок Кант. Когда уравнительная тирания оскорбляет мое понимание достоинства личности, мою любовь к свободе и творчеству, я восстаю против нее и готов в крайней форме выразить свое восстание. Но когда защитники социального неравенства бесстыдно защищают свои привилегии, когда капитализм угнетает трудящиеся массы, превращая человека в вещь, я также восстаю. В обоих случаях я отрицаю основы современного мира"[977]977
Бердяев НА. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии // Царство Духа и царство Кесаря. М., 1995. С. 5.
[Закрыть].
В своем персоналистическом учении о свободе человека Бердяев отличает личность от индивида. Индивид есть категория натуралистическая, биологическая, социологическая, а личность – категория духовная. Именно в качестве личности человек есть микрокосм, универсум, а не часть или атом какого-то внешнего целого (космоса, общества, государства и т. д.).
"Личность, – подчеркивает Бердяев, – есть свобода и независимость человека в отношении к природе, к обществу, к государству, но она не только не есть эгоистическое самоутверждение, а как раз наоборот. Персонализм не означает, подобно индивидуализму, эгоцентрической изоляции. Личность в человеке есть его независимость по отношению к материальному миру, который есть материал для работы духа. И вместе с тем личность есть универсум, она наполняется универсальным содержанием"[978]978
Там же. С. 21. С позиций философии права уместно отметить, хотя сам Бердяев об этом нигде не говорит, что понимание и определение свободного и независимого человека как персоны, лица, личности, лежащее в основе бердяевского (и иных версий) персонализма, восходит к римским юристам и относится к началам юриспруденции. Правда, Бердяев трактует эту свободу личности универсально, а не юридически, хотя в определенном аспекте – и в ее связи с юридической проблемой прав и свобод человека.
[Закрыть].
Личность, согласно Бердяеву, представляет собой универсум: в индивидуально неповторимой форме. Она есть соединение универсально-бесконечного и индивидуально-особого. Личность – не: готовая данность, а задание, идеал человека. Личность самосоздается. Ни один человек, замечает Бердяев, не может про себя сказать, что он вполне личность. "Личность есть категория аксиологическая, оценочная"[979]979
Там же. С. 13.
[Закрыть]. Личность должна совершать самобытные, оригинальные, творческие акты, и только это делает ее личностью и составляет ее единственную ценность. Если индивид более детерминирован и поэтому в своем поведении «больше подчинен общеобязательному закону», то «личность иррациональна», она «должна быть исключением, никакой закон не применим к ней»[980]980
Там же. С. 14, 22.
[Закрыть]. «Поэтому, – замечает Бердяев, – личность есть элемент революционный в глубоком смысле слова»[981]981
Там же. С. 22.
[Закрыть].
С позиций своей экзистенциальной философии и персоналистической этики Бердяев подчеркивает, что личность есть субъект, а не объект среди объектов и не вещь среди вещей: "она вкоренена во внутреннем плане существования, т. е. в мире духовном, в мире свободы"[982]982
Там же. С. 15.
[Закрыть]. Личность – это «субъект среди субъектов, и превращение ее в объект и вещь означает смерть. Объект всегда злой, добрым может быть лишь субъект»[983]983
Там же.
[Закрыть].
Этим злом, рабством и несвободой, согласно Бердяеву, отмечен и пронизан весь посюсторонний, объективный мир (включая всю социально-политическую действительность, общество, государственность, законодательство и т. д.) – в его принципиальной противоположности трансцендентному духовному (и божественному) миру свободы.
Есть два пути выхода человека из своей замкнутой субъективности. Путь объективации, т. е. выход в общество с его общеобязательными формами, институтами, нормами и т. д., – это потеря личности, отчуждение человеческой природы, выброс человека в объективный мир зла, несвободы, несправедливости и рабства – рабства человека у бытия, у бога, у природы, у цивилизации, у общества, у государства, у собственности и денег, у коллективизма, национализма и войны.
Второй, духовный путь, т. е. реализация личности в человеке, это путь самопреодоления, постоянного трансцендирования, переход к транссубъективному (а не объективному) миру – к экзистенциальной встрече с Богом, с другим человеком, с внутренним существованием мира, к экзистенциальному общению и коммюнотарной общности (противоположной объективному обществу). "Отношение личности к сверхличным ценностям, – поясняет Бердяев, – может совершиться или в царстве объективации – и тогда легко порождается рабство, – или в царстве экзистенциальном, в транс-цендировании – и тогда порождается жизнь в свободе... В объективации человек находится во власти детерминации, в царстве безличности, в трансцендировании человек находится в царстве свободы, и встреча человека с тем, что его превосходит, носит личный характер, сверхличное не подавляет личности. Это – основоположное различение"[984]984
Там же. С. 17.
[Закрыть].
Такое равенство личностей между собой имеет место и в принципе возможно лишь в праве, в правовых отношениях различных личностей. Откуда (если не из правовой сферы) берется равенство субъектов в бердяевском персонализме, остается без адекватного ответа.
Всякая личность, согласно персоналистической этике Бердяева, – это самоценность и самоцель.
И отношение личности к личности, хотя бы к высочайшей личности Бога, не может быть отношением средства к цели: все, что унижает человека (например, превращение человека в средство для какой-либо сверхличной ценности, в орудие божественной силы и т. д.), унижает и Бога.
"Экзистенциальный центр" мира находится в субъективности, и даже "солнце экзистенциально находится не в центре космоса, а в центре человеческой личности, и оно экстериоризировано лишь в падшем состоянии человека"[985]985
Там же. С. 25.
[Закрыть]. И Бог не находится в плане объективации, не есть находящаяся вне и над личностью объективная реальность и объективация универсальной идеи, а существует лишь как личность в экзистенциальной встрече с ним, в трансцендировании. Объективация же (и объективный мир) всегда враждебна личности и антиперсоналистична.
Разного рода сверхличные, коллективные личности (общество, государство и т. д.) – это, по Бердяеву, иллюзии, порождения объективации и отчуждения человеческой природы. "Объективных личностей, – подчеркивает он, – нет, есть лишь субъективные личности. И в каком-то смысле собака и кошка более личности, более наследуют вечную жизнь, чем нация, общество, государство, мировое целое"[986]986
Там же.
[Закрыть].
Обосновывая свою концепцию антииерархического персонализма, Бердяев отвергает различные формы иерархического персонализма, согласно которому иерархически организованное целое состоит из личностей разных иерархических ступеней, причем каждая личность подчинена высшей ступени, входит в нее в качестве подчиненного органа или части. Антиперсоналистический характер, по его оценке, носят также дионисизм, теософия, антропософия, коммунизм, фашизм, связанный с капиталистическим строем либерализм, да и все другие концепции (монархические, демократические и т. д.) общественно-государственной жизни в этом объективном, обезличенном мире.
Объективный, исторически данный мир рабства и несвободы (общество, государство, закон и т. д.) – это царство Кесаря, которому принципиально противостоит сверхисторическое царство Духа и свободы человека. Мучительный разрыв и раздвоение человека (в качестве индивида и в качестве личности) между этими двумя мирами "найдут себе разрешение в новой мистике, которая глубже религии и должна объединить религии. Это вместе с тем будет победа над ложными формами социальной мистики, победа царства Духа над царством Кесаря"[987]987
Там же. С. 356.
[Закрыть]. Подобный мистический выход к свободе (благодаря обосновываемой Бердяевым сверхисторической пророческой, мессианской, эсхатологической мистике) должен быть обращен к миру и людям и стать методом и средством очищения мира для его продвижения к новой духовности.
Такой исход из современного кризиса является, по словам Бердяева, единственно желанным, поскольку он обращен к свободе человека и означает "внутреннее преодоление хаоса, победу духа над техникой, духовное восстановление иерархии ценностей, соединенное с осуществлением социальной правды"[988]988
Там же. С. 323.
[Закрыть]. Два других исхода Бердяев (в конце 40-х годов) характеризовал следующим образом: «1) Исход фатальный. Продолжающееся распадение космоса, космоса природного и космоса социального, продолжающийся разлагаться капиталистический режим, торжество атомной бомбы, хаотический мир.., хаос не изначальный, не начала, а хаос конца, война всех против всех. Это гибель мира, и мы не можем его допустить. 2) Насильственный, механический порядок коллектива, организованность, не оставляющая места свободе, деспотизация мира. Это также трудно допустить»[989]989
Там же.
[Закрыть]. Но до сих пор, писал Бердяев, преобладает смешение этих двух исходов.
Резко критикуя царство Кесаря (государственность прошлого и современности) за подавление свободы, за насильственный способ управления людьми, авторитаризм и тоталитаризм, Бердяев распространяет эту критику и на теократии прошлого, которые тоже относятся им к царству Кесаря. С этих позиций он отвергает и идею "христианского государства", поскольку и оно неизбежно будет не царством Духа, а миром безличной объективации, выродится в папоцезаризм или в цезарепапизм. В противовес всякой государственности он призывает перейти к общине и общинной жизни, к федерации таких общин.
Подобную общинность он именует коммюнотарностью, которая – в отличие от современного обезличенного и авторитарного общественно-государственного типа отношений и соответствующего коллективизма – "означает непосредственное отношение человека к человеку через Бога как внутреннее начало жизни"[990]990
Там же. С. 332.
[Закрыть]. Характеризуя религиозную коммюнотарность как соборность, Бердяев утверждает: «Соборность-коммюнотарность не может означать никакого авторитета, она всегда предлагает свободу»[991]991
Там же. С. 333.
[Закрыть].
Такая соборность-коммюнотарность призвана, согласно бердя-евской концепции "христианского социализма", содействовать реализации "религиозной правды социализма" – "необходимости победить эксплуатацию труда", возвышению "достоинства труда"[992]992
Там же. С. 352.
[Закрыть] и трудящихся, становлению духовно нового человека. Вместе с тем эта соборность-коммюнотативность выступает как «борьба за большую социальную справедливость»[993]993
Там же. С. 355.
[Закрыть] в самом этом царстве Кесаря. «Окончательная победа царства Духа, которая ни в чем не может быть отрицанием справедливости, – замечает Бердяев, – предполагает изменение структуры человеческого сознания, т. е. преодоление мира объективации, т. е. может мыслиться лишь эсхатологически. Но борьба против власти объективации, т. е. власти Кесаря, происходит в пределах царства объективации, от которого человек не может просто отвернуться и уйти»[994]994
Там же.
[Закрыть].
Итак, хотя в этом царстве Кесаря и не может быть подлинной свободы и справедливости, однако несмотря ни на что каждый человек по духовной природе своей призван стать личностью и бороться за расширение и утверждение возможно большей свободы и справедливости в этом мире, приближая тем самым царство Духа.
Такое понимание смысла и судеб свободы в объективном мире лежит в основе и бердяевской трактовки проблем соотношения права и закона, права и государства.
Центральное место в бердяевской концепции правопонимания занимает положение об абсолютных и неотчуждаемых правах человека, имеющих божественное (и духовное) происхождение и идущих от Бога, а не от природы, общества, государства. Корни этого права в том, что "от Бога происходит лишь свобода, а не власть"[995]995
Там же. С. 313-314. В данной связи Бердяев весьма вольно (в интересах своей концепции христианского персонализма и эсхатологического анархизма) трактовал известные слова апостола Павла «Нет власти не от Бога» в том смысле, что они «никакого религиозного значения не имеют, – их характер чисто исторический и относительный, вызванный положением христиан в Римской империи». – Там же. С. 311.
[Закрыть].
Государство же, по этой версии христианского персонализма, было создано в грешном мире актом насилия, и оно лишь терпимо Богом. В силу своего нехристианского происхождения и нехристианской сущности, несвященного и неблагодатного характера государство (царство Кесаря) находится в трагическом конфликте и борьбе с личностью, свободой, царством Духа.
Трагизм этот состоит, по Бердяеву, в том, что, с одной стороны, личность не может в этом грешном и злом мире объективации жить без государства и поэтому признает его некоторую ценность и готова действовать в нем, неся жертвы. С другой стороны, личность неизбежно восстает против государства, этого "холодного чудовища"[996]996
Бердяев И.А. О назначении человека. С. 174. Такую характеристику государства Бердяев использовал вслед за Ф. Ницше.
[Закрыть], которое давит всякое личное существование.
В иерархии ценностей ценность личности выше ценности государства: личность принадлежит вечности, несет в себе образ и подобие Бога, идет к Царству Божьему и может войти в него, а государство лишено всего божественного и принадлежит времени и никогда не войдет в Царство Божье. И хотя личность и государство пребывают в различных кругах бытия, но эти круги "соприкасаются в небольшом отрезке"[997]997
Там же.
[Закрыть]. Речь идет о столкновении свободы и власти: поскольку свобода – это прежде всего свобода личности, личность выступает как отрицание (и, следовательно, как рубеж, граница) всякой несвободы, всякой внешней, объективной власти, как «граница власти природы, власти государства, власти общества»[998]998
Бердяев И.А Царство Духа и царство Кесаря. С. 327.
[Закрыть].
В таком столкновении, по Бердяеву, друг другу противостоят абсолютные неотчуждаемые права человека и суверенитет государства или любой другой власти. Данную коллизию он решает в пользу верховенства личности и ее неотчуждаемых прав с позиций всеобщего и последовательного отрицания суверенитета любой власти в этом мире. "Никакой суверенитет земной власти, – подчеркивает Бердяев, – не может быть примирим с христианством: ни суверенитет монарха, ни суверенитет народа, ни суверенитет класса. Единственный примиримый с христианством принцип есть утверждение неотъемлемых прав человека. Но с этим неохотно примиряется государство. И сам принцип прав человека был искажен, он не означал прав духа против произвола кесаря и означал не столько права человека как духовного существа, сколько права гражданина, т. е. существа частичного"[999]999
Там же. С. 312.
[Закрыть].
Неотчуждаемые права человека выступают в трактовке Бердяева как форма выражения и существования в земном мире (царстве Кесаря) личной свободы, т. е. трансцендентного (и божественного) феномена из царства Духа. Именно христианство, по оценке Бердяева, открыло в человеке духовное начало, которое не зависит от мира, от природы и общества, а зависит от Бога. Тем самым оно совершило величайшую духовную революцию, духовно освободило человека от неограниченной власти общества и государства. В этом, по его оценке, и состоит истина христианского персонализма.
Любое государство, если оно не имеет тоталитарных претензий, должно лишь признать свободу человеческой личности, которая изначально принадлежит человеку как духовному существу, а не дана ему какой-то внешней властью. "Эта основная истина о свободе, – отмечает Бердяев, – находила свое отражение в учении о естественном праве, о правах человека, не зависящих от государства, о свободе не только как свободе в обществе, но и свободе от общества, безграничного в своих притязаниях. Бенжамен Констан видел в этом отличие понимания свободы в христианский период истории от понимания ее в античном греко-римском мире"[1000]1000
Там же. С. 307. Показательно, что в угоду своей концепции христианского персонализма Бердяев обходит молчанием тот общеизвестный факт, что как начало учений о естественном праве, так и естественноправовая идея о свободе всех людей восходят к дохристианским временам, к античным (греческим и римским) авторам.
[Закрыть]. В этой связи Бердяев ссылается и на средневековое христианское сознание, которое, опираясь на абсолютное, божественное по своему происхождению, значение естественного права, не признавало безусловного подчинения подданных власти, допускало сопротивление тиранической власти и даже тираноубийство. «Средневековье, – отмечает он, – признавало в ряде христианских теологов, философов и юристов врожденные и неотъемлемые права индивидуума (Гирке). В этом средневековое сознание стояло выше современного. Но сознание это было противоречивым. Признавалась смертная казнь еретиков. Рабство считалось последствием греха вместо того, чтобы считать его грехом»[1001]1001
Там же. С. 314.
[Закрыть].
Также и французская Декларация прав человека и гражданина, отмечает Бердяев, есть "изъявление воли Бога": "Декларация прав Бога и декларация прав человека есть одна и та же декларация"[1002]1002
Бердяев И.А. Государство // Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990. С. 288.
[Закрыть].
Положительно оценивая и акцептируя сами идеи о неотчуждаемых правах человека, развитые в религиозных учениях о естественном праве, Бердяев вместе с тем в философско-концептуальном плане (в полном соответствии с принципами своей философии духа и пониманием свободы как духовного явления) трактует эти неотчуждаемые права человека как именно духовные, а не естественные права. "Учение о естественном праве, которое признавало права человека независимо от политических прав, установленных государством, – отмечает он, – делало теоретическую ошибку, которая свойственна незрелой метафизике того времени. В действительности неотъемлемые права человека, устанавливающие границы власти общества над человеком, определяются не природой, а духом. Это духовные права, а не естественные права, природа никаких прав не устанавливает. Такую же ошибку делали, когда совершали революцию во имя природы; ее можно делать только во имя духа, природа же, т. е. присущий человеку инстинкт, создавала лишь новые формы рабства"[1003]1003
Бердяев И.А. Царство Духа и царство Кесаря. С. 307.
[Закрыть].
Под правом в философии Бердяева имеются в виду лишь духовные неотчуждаемые права человека – "субъективные права человеческой личности"[1004]1004
Бердяев И.А. О назначении человека. С. 175.
[Закрыть], свобода духа, свобода совести, свобода мысли и слова. Эти неотчуждаемые субъективные права и свободы он называет также «идеальным правом»[1005]1005
Там же. С. 172.
[Закрыть].
Соотношение права и закона в трактовке Бердяева в целом соответствует логике соотношения свободы (свободной личности) и государства и предстает как соотношение "идеального права" (т. е. духовных неотчуждаемых субъективных прав человека) и принудительного закона. "Государство, – пишет Бердяев, – стоит под знаком закона, а не благодати"[1006]1006
Там же.
[Закрыть]. При этом на закон он распространяет все негативные свойства и характеристики государства. Закон так же греховен, как и власть. В конфликте реальной силы и идеального права государство всегда решает: реальная сила. Выражением этого силового начала и является, по Бердяеву, «принуждающий закон» – «противоположение свободе»[1007]1007
Бердяев И.А. Царство Духа и царство Кесаря. С. 323.
[Закрыть].
