Текст книги "До победного дня"
Автор книги: Vladarg Delsat
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Вы поняли, да? – тихо спросил Гриша, пока переглянувшаяся с Машей старшая намазывала масло на хлеб.
– Хотела бы я знать, откуда вы… – вздохнула пожилая женщина.
– Мы жили здесь… – мальчик прижал к себе всхлипнувшую Машу. – Мы Самойловы, точнее, были ими.
– Подожди-ка, – остановила его Марья Федоровна. – Блокада? – она, казалось, не удивилась сказанному.
– Да, – кивнула Надя. – Младшие тогда постарше были. Мы работали на снарядном…
– Стоит ли еще наш снарядный, – с тоской в голосе проговорила Маша.
– Первой умерла мама… – продолжил рассказ Гриша. – А потом…
– Потом Наденька, – прильнула к старшей сестре на мгновенье девочка. – А нас снарядом всех…
– И вы пришли в этот мир вновь, – кивнула женщина.
Происходившей из волховского рода Марье Федоровне уже приходилось слышать истории, подобные этой, поэтому сюрпризом они не были, да и искру колдовского дара она в детях разглядела.
– Трудно вам? – тихо спросила Марья Федоровна.
– Поначалу было очень, а теперь тепло, – ответил ей Гриша. – особенно трудно было принять тот факт, что мы… немцы…
В этот момент входная дверь открылась, впуская в прихожую молодого человека. Был он черноволос, синеглаз, и очень, по мнению Нади, сразу прикипевшей к нему взглядом, красив. Но не это было главным – в нем чувствовалось что-то такое, настоящее, как в те далекие года, поэтому Надя смутилась.
– Вот и Витенька пришел, – улыбнулась Марья Федоровна. – Внучок мой, старшенький, значит. Он у нас колдун, да и вы тоже.
– Надя, Маша, Гриша, – представил всех троих мальчик, наблюдая выражение лица старшей. В точности такое же, как и в том сне, о Победе.
Они сидели и долго разговаривали, в основном, конечно, Маша и Гриша вспоминали, как оно было, потому что Надя только переглядывалась с Виктором, отчего оба краснели, вызывая добрую улыбку его бабушки. Маша тоже что-то поняла, поглядывая на Надю.
– Ой, родители же нас потеряют! – всполошилась девочка, взглянув на часы.
Действительно, прошло довольно много времени, поэтому обменявшись адресами и телефонами, Самойловы откланялись. Обещая еще не раз встретиться, конечно. Завтра их ждал мемориал, и кто знает, как будет там… Гриша помнил его, конечно, из прошлой жизни, но мальчик осознавал, что «тогда» и «теперь» – это, как говорил начальник цеха: «две большие разницы».
Заявившись обратно в гостиницу, Надя уже хотела просить прощения, но оказалось, что родители и не ждали троих своих детей скоро, все отлично понимая. Ведь и старшей дочери и младшим детям было что вспомнить… Как-то так улыбчивая мама объяснила Наде, почему все хорошо.
– Мама, а у Надьки хахаль! – в точности повторив свои интонации из сна, доложила Маша. Пожалуй, это стало последней каплей для Нади, обнявшей своих младших и тихо заплакавшей. Девушка сегодня сама обрела глубинное душевное тепло. Неизвестно было, получится ли что из этого, или нет, но еще один шажок в мир был сегодня сделан.
Глава 18
Мемориал… Он вместил бы в себя десятки, сотни тысяч имен, но вдоль аллеи лежали лишь молчаливые плиты. За каждой этой плитой были люди, такие же, как и Самойловы… Гарри ощущал себя так, как будто вернулся в тот год. Неожиданно стало холодно, взгляд мазнул по низким тучам в поисках стервятников, но тут мальчик вдруг услышал его. Метроном стучал спокойно, говоря ленинградцам: «все спокойно, мы живы».
На серых плитах не было имен, только даты. Почему так, Самойловы не знали, но просто шли, озирая огромное пространство. Статуя женщины, разорванное кольцо… Почему-то сейчас мемориал воспринимался совсем не так, как в том далеком Гришкином детстве. Может быть, потому что тогда это были лишь слова, а сейчас… Они прожили это, прожили и хоть не увидели победного дня, но…
«Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
они защищали тебя, Ленинград,
колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
никто не забыт и ничто не забыто»[1].
Эта надпись, выбитая на стене, все сказала Самойловым. Они не были забыты, не была забыта Лидка из второго цеха, Степка, работавший совсем рядом, не была забыта мама Зина и даже они трое. Прервавший на мгновение свой шаг метроном сменился песней. И только лишь услышав ее, Самойловы заплакали.
Молча глотал слезы Гриша, рыдала, повиснув на нем Маша и плакала в объятиях Виктора Надя. Узнав, куда они едут поутру, юноша напросился с ними. И вот сейчас, бережно обнимая девушку, он видел – они из Блокады. Эти трое действительно пережили все, о чем говорят записи и людская память. А песня… Каким-то уставшим голосом пожилой мужчина даже не пел – он рассказывал и рассказывал правду о том, как оно было.
«…Мы знали отчаяние и смелость
В блокадных ночах без огня
А главное страшно хотелось
Дожить до победного дня…»[2]
Чуть поодаль, невидимая никому, стояла та, кого Самойловы знали, как Ягу. Рядом с ней обнаружилась вытиравшая слезы мама Зина. Женщина стояли и смотрели на детей, испытания которых еще не закончились. Иляна приготовила для них одно свое последнее испытание.
– За что им это… – вздохнула Зинаида, решившая дождаться своих детей. – Разве они мало страдали?
– Они уже смогли пройти многое, – грустно улыбнулась Яга. – Они нашли любовь среди ужаса, холода и голода. Они приняли немцев, обретя семью. И…
– Проверка на человечность, – кивнула многое знавшая женщина, которую двое из троих называли мамой Зиной. – Но это несправедливо… Дети же совсем.
– Нет у творцов нашего понимания справедливости, – вздохнула легендарная нечисть. – Но и их души, смотри, как сияют. Да и старшая твоя обрела любовь.
– Пусть будут счастливы… – утерла слезу Зинаида.
Совершенно не представлявшие грядущих испытаний, Самойловы плакали у плиты с цифрами того года, когда закончилась их жизнь. Вернувшийся на смену песне метроном успокаивал. А их ждали музеи, в которых показывали историю города, все то, чего Самойловы не увидели.
Герр и фрау Кох, увидев поведение старшей дочери прикидывали, что делать дальше, а Надя просто ни о чем не думала. В объятиях Виктора девушке было тепло и спокойно. Теперь она понимала Машу, буквально не отлипавшую от Гришки. Но ведь так было и в Ленинграде… Это означало, что младшие полюбили друг друга еще там?
– Есть еще одно место, которое вы должны увидеть, – произнес Виктор. – Поехали?
– Поехали, – кивнула Маша, видя, что их старшая явно находится не здесь. Она читала взгляды, которыми обменивались Виктор и Надя, улыбаясь их счастью.
Микроавтобус уносил семью куда-то в город, при этом водитель все понял по одному только сказанному юношей слову. Он считал, что немцы приехали, чтобы посетить могилы погибших родственников, порадовавшись правильному воспитанию младшего поколения.
Ехали сравнительно недолго. Микроавтобус остановился у чего-то, на первый взгляд напоминающего парк. Виднелись каменные статуи, стояли деревья, ходили люди. Самойловы вышли из машины, идя туда, куда их целеустремленно вел Виктор. И тут деревья будто расступились, перед Надей, Машей и Гришей оказался памятник – цветок из камня с надписями на лепестках: «Пусть всегда будет солнце». Девочка и мальчик непонимающе переглянулись, а Виктор показал на каменную плиту: «…юным героям Ленинграда…»
– Героям? – удивилась Маша.
– Вы были героями, даже не сомневайся, – твердо произнес Виктор. – На крышах, у станков, даже на фронте. Все вы, кто жил и боролся, стоя в очереди за хлебом и кипятком… Так бабушка говорит, а она знает.
– Разве же это геройство… – вздохнул Гриша.
– А ты вспомни смену, – погладила его Надя по голове. – Ленку вспомни, Лидку, Степку.
– Я… – перед глазами мальчика встали все они. Он понял, что ему хотели сказать.
Потом микроавтобус отвез семью в центр. Даже Надя время от времени морщилась. Город был… Он был, это главное, но город казался всем троим каким-то чужим, незнакомым. И вроде бы Невский тот же, и Смольный… Только вот их дома не было, да и завод… Машка шла по улицам, полным людей, занятых своими делами, а перед глазами стоял совсем другой город. И вдруг так захотелось пройтись по послевоенному Ленинграду, просто до слез захотелось, но это было невозможно.
* * *
Гуляя по городу, Самойловы все больше понимали, что жить здесь не смогут. Больнее всего было Наде – и город совсем не казался ей родным, и люди были куда как озлобленней, а еще Витя… Девушке до слез не хотелось с ним расставаться. Увидевший и понявший это Гриша попросил Виктора отойти, пока Маша отвлекала Надю.
– Ты как к нашей Наде относишься? – поинтересовался мальчик, сверля юношу тяжелым взглядом.
– А как ты относишься к своей девочке, сможешь рассказать? – в ответ спросил его юноша, заставив Машу покраснеть, а Гришу задуматься. – Ну вот примерно также.
– Тогда хватит молчать, пока она плакать не начала, – строго произнес мальчик. – Ты поедешь к ней?
– А вот и поеду! – ответил Виктор.
– Гриша! – возмущенно воскликнула Надежда, но, поймав взгляд юноши, смутилась.
Не видя ничего плохого в том, что сделал, мальчик обнял свою Машу, двинувшись дальше по улице. Казалось, все хорошо, за спиной Витя и Надя строили планы на будущее, да герр и фрау Кох улыбались. Проблема вывозы Виктора таковой не являлась, да и связи позволяли. Учитывая, что он был колдуном, то можно было просто связаться со школой и они помогли бы. Против истинной любви колдуны не шли ни в одной стране мира, насколько это было известно Надежде.
Они прогуливались, никуда не спеша. Гриша смотрел по сторонам, сравнивая. Почему-то эмоциональную холодность, какие-то лицемерные ухмылки, где-то алчные взгляды, прощать совершенно не хотелось. Швейцарцам, гораздо лучше владевшим собой, мальчик готов был прощать это, потому что были они почти немцы, а к немцам Гриша сложно относился, но вот тем, кто претендовал быть «своим»…
Маша отлично понимала мысли своего мальчика, она и сама… Понимая при этом, что будет там, где Гриша. Все равно, где это будет, хоть на Марсе. Жизни без него девочка уже не представляла. Крутя головой во все стороны, Маша увидела ее.
По тротуару шла девочка лет пяти, наверное, на вид. Светлые волосы ее были явно давно не мыты и не расчесаны, голова низко опущена, а сам ребенок медленно шел, очень знакомо покачиваясь. Создавалось странное ощущение… Маша, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, рванулась к девочке, старательно не замечаемой прохожими. Люди брезгливо отворачивались от явно нуждавшегося в помощи ребенка, но Маша так не могла. Не мог и Гриша, тоже рванувшийся вперед. Он едва успел подхватить на руки падающую на мостовую незнакомую девочку.
Оказавшаяся в его руках малышка открыла глаза, заставляя замереть. Вскрикнула Маша, бросились к детям старшие, а из глаз совсем маленького ребенка на них двоих смотрела Блокада. Ничего не выражавшее лицо истощенной девочки, будто шагнувшей на эту улицу из далекого уже «смертного времени», было очень бледным, а в глазах был голод.
Даже не понимая, что делает, рефлекторным жестом Гриша потянулся к карману, чтобы потом просто вложить в рот девочке кусочек хлеба. Пораженно распахнувшиеся глаза ребенка все сказали мальчику, вспомнившему детдом. Подбежавшая Надя легко подняла незнакомую девочку на руки, растерянно оглянувшись на посуровевшего Виктора.
– Но… Как же так? – спросила Маша. – Откуда? Ведь Блокады нет! Мы же видели!
– Из детдома сбежала может, – глухо произнес Гриша. – Помнишь надзирательницу?
– И куда ее сейчас, в больницу? – поинтересовалась Надя, прижимая к себе дрожащее тело.
– Подожди минутку, – попросил ее Виктор, доставая из кармана какую-то коробочку.
В небольшой коробке обнаружилось блюдце, по которому немедленно побежало очень маленькое яблоко. Спустя несколько мгновений, в блюдце появилось бородатое лицо. Виктор быстро и очень сжато доложил, что именно произошло, а вот Надя осматривала ребенка, приходя во все большее недоумение. Маша, вспомнив больницу, тоже внимательно посмотрела на малышку и тут ее будто ударило – платье! Платье на незнакомой девочке было не совсем характерного для девяностых покроя. Создавалось действительно ощущение, что ребенок шагнул сюда прямо оттуда, но разве же могло такое быть?
– Витя… – позвала Надя своего ставшего несколько даже напряженным возлюбленного.
– Через полчаса сюда подъедет специалист, – сообщил Виктор. – Тогда и посмотрим. А пока нас попросили оставаться тут.
– Ее покормить надо, – заметил Гриша, потянувшись за еще одним кусочком хлеба.
– Постой, милый, – остановила его Маша. – Я помню, в больнице говорили, что нужно часто, но понемногу.
– Хорошо, – кивнул мальчик.
Он совершенно не понимал, что именно происходит, откуда взялась эта девочка в современном городе и почему от нее так старательно отворачивались. Все-таки, даже для девяностых это было несколько чересчур. Герр и Фрау Кох подошли поближе к детям, заглядывая через плечо Нади.
– Почему она так выглядит? – удивилась фрау Кох, подобного не видевшая даже на фотографиях.
– Это «ленинградская болезнь»[3], мамочка, – грустно произнесла Надя, по-прежнему прижимавшая ребенка к своей груди. – Только…
– На ней платье и вещи… – почти шепотом проговорила Маша. – Только непонятно, где теплое. Она же как-то выжила, значит должно было быть теплое?
– Бобма… – нечетко произнесла малышка, добавив. – Бух и все.
– А, бомба! – понял Гриша, подумав над тем, что могло случиться. – Могло завалить, вот она и вылезла в чем была… Ну, помнишь, когда по детсаду попали?
– Так это же не бомба была! – возразила ему Маша.
– Как будто маленький ребенок знает разницу, – вздохнул мальчик, попытавшись затем у девочки выяснить, как давно идет война.
В то, что она попала сюда прямиком из осажденного города, он уже поверил. Заметно было, что и Маша поверила, хоть и полностью не приняла, а Виктор, судя по всему, предполагал изначально. Девочку на их руках, кстати, прохожие по-прежнему старательно игнорировали, отворачиваясь, когда проходили мимо. Вот это, по мнению Нади уже было очень необычно.
– Здравствуй Виктор, здравствуйте, – откуда появился этот невысокий старичок, никто и не понял.
– Здравствуйте, Кирилл Мефодьевич, – с нескрываемым уважением поклонился юноша.
– Ах, оставьте политесы разводить, – отмахнулся пожилой мужчина, выглядевший очень старым. И голос был подстать виду – надтреснутый, какой-то скрипучий. – Показывайте вашу потеряшку.
– Надя… – позвал Виктор, но девушка не только не показала девочку, она будто бы защищала ту собой. – Это Кирилл Мефодьевич, наш директор, он не причинит зла малышке.
– Вот оно как… – протянул Кирилл Мефодьевич, внимательно взглянув в глаза девушке и младшим. – Притянулись, значит…
Быстро и внимательно осмотрев ребенка, почти не прикасаясь к малышке руками, старик нахмурился. Увиденное им просто не могло быть, но оно было, что вызывало очень серьезные вопросы. Поэтому Кирилл Мефодьевич пригласил семью в гости, именно так свою просьбу и сформулировав. Самойловы переглянулись, затем Надя кивнула, смело шагнув за директором. Правда, директор чего этот самый Кирилл Мефодьевич, девушка даже не подозревала.
–
[1] Ольга Берггольц «Здесь лежат ленинградцы…»
[2] Герман Орлов «Ленинградцы»
[3] Алиментарная дистрофия
Глава 19
– Леночка… – тихо ответила девочка, рассказавшая, что ей шесть лет.
– Леночка, а как ты оказалась на улице? – мягко спросила Надя. Малышка вцепилась в нее намертво, совершенно не желая покидать рук, Маша кормила девочку, а Гриша посматривал за тем, чтобы никто близко не подходил.
Директор привел их в небольшой внешне, но просторный внутри дом, где жили, как оказалось, русские целители, сразу же осмотревшие ребенка. Кирилл Мефодьевич куда-то ушел, а Самойловы принялись кормить Леночку прозрачным бульоном. Малышка доверчиво смотрела на старших, послушно, хоть и характерно-нечетко рассказывая о том, что ее спрашивали.
– Я была дома, а мама на заводе, – произнесла девочка, послушно открывая рот. Сначала она не очень кушала, но потом стала послушной. – А потом еще завыло, забухало и мама не пришла, а я ждала долго-придолго и хлебушек не трогала.
– Маленькая моя… – прижала к себе ребенка Надя, отлично понимавшая, о чем та говорит. Только вот получалось, что Леночка просто перенеслась из того далекого года. Но почему? Как?
– А потом бухнуло сильно-сильно и стало горячо, – продолжила малышка свой рассказ. – Стало темно, и я уснула, а когда проснулась, оказалось, что я на улице уснула. Поэтому я пошла домой.
– Наверное, бомбой или снарядом дом накрыло, – заметил Гриша, на что Маша молча кивнула. Старшие Кохи были заняты делом – взяв Витю, оформляли ему визу, подозревая, что детей в семье станет больше.
– Потом была тетя такая… – Леночка повела рукой, показывая тетю. – Она сказала, что я попаду к новой маме и опять была улица, но другая.
– А какая тетя была? – продолжила расспросы девушка, уже, в общем-то подозревая, какая именно была тетя.
– Все… – расстроенно заметила Маша, откладывая ложку. – Пока больше нельзя. Леночке надо отдохнуть.
– Покормили? – поинтересовался приблизившийся целитель, протягивая чашку с чем-то пахнущим остро, но не неприятно. – Надо девочку напоить этой микстурой.
– Хорошо, – согласно кивнула Надежда, уговаривая ребенка.
По описанию девочки получалась мама Зина, но вот почему из десятков тысяч именно этот ребенок, Самойловы не понимали. Было что-то не очень ясное в том, как девочка появилась на петербуржской улице, но именно вмешательство как мамы, так и, скорее всего, нечисти, объясняло факт того, что ребенка старательно, изо всех сил не замечали. Все-таки, настолько плохо думать о петербуржцах Наде не хотелось. А вот Гриша верил сразу, вспоминая свое не слишком радостное детство.
– Ты моя новая мама? – поинтересовалась у Нади Леночка, на что девушка прижала ребенка к груди, представляя, что ей скажут родители. А Витя…
– Витя поймет, – твердо произнес Гришка, будто прочтя мысли старшей. – Он тебя любит, значит поймет. А если не поймет, значит, не любит.
– Гришенька… – прижалась к нему Машка.
В этот самый момент и вернулся директор. Он внимательно осмотрел Самойловых и вздохнул. Кирилл Мефодьевич жил на свете долго, многое повидал, потому понял все сам. Семья выглядела органично – было что-то такое в глазах что младших, что старшей, роднившее их с найденной девочкой, но это оказалось и немудрено – они все были из Блокады, еще полностью никого из них не отпустившей.
– Итак, молодые люди, – проскрипел старик. – Если я правильно понял, малышка к вам пришла прямо оттуда?
– Да, – кивнул Гриша, пока Маша с Надей укладывали Леночку. – Зовут Леной, фамилию она не помнит, но будет Витькина, ну или Кох.
– Тогда подождем ваших родителей, – улыбнулся Кирилл Мефодьевич.
– Простите, а вы директор чего? – поинтересовался Гришка, пытавшийся представить варианты – от школы до питомника.
– Ох… – старик невесело рассмеялся. – У нас так называется главный колдун, потому что директор Института Чародеев.
– Чародеев? – сильно удивился мальчик.
– Так повелось, – объяснил Кирилл Мефодьевич. – Сначала был Чародейский Приказ, потом министерство, а при Советах, сам понимаешь. Считалось, что колдуны без управления не могут, вот так и повелось…
– Понятно, – кивнул Гриша. – Все, как всегда…
Надя уложила Лену отдыхать, но девочке было очень страшно и расставаться со своей новой мамой она не хотела. Понятным такое поведение было, поэтому Надя не удивлялась. Закутав малышку в одеяло, девушка укачивала ту также, как когда-то очень давно это делала мама. Покачивая, Надя тихо пела колыбельную песню, родом из своего детства.
– А они не налетят? – тихо спросила засыпающая Леночка.
– Их больше нет, – улыбнулась ей новая мама. – Мы их всех убили.
– Значит теперь будет хлебушек… – прошептала малышка, как-то очень быстро уснув.
А Надя кусала губы, чтобы не заплакать. Она вспоминала тот новогодний утренник. Усталые голодные глаза детей. Шепоток, моливший Деда Мороза вернуть маму или забрать к ней. Будто вдруг вернулась то самое время, принеся с собой стужу и голод. Так девушку и нашли вернувшиеся Виктор и родители. Она сидела, держа на руках спящего ребенка, и была в этот миг так прекрасна, что юноша просто задохнулся от восхищения.
– Ну, значит будет внучка, – пожала плечами фрау Кох.
Потрясений за последнее время было столько, что удивляться сил просто не осталось. Женщина смотрела на старшую свою дочь, бережно державшую в руках ребенка, и улыбалась. А вот ее мужу было не до улыбок – у малышки не было совсем никаких документов. Как ее при этом вывозить из страны, было мужчине совершенно непонятно. С этим вопросом он двинулся к старику, названному «директором», что бы это ни значило.
Но тут внезапно оказалось, что русские маги о многом уже подумали и сами. Связавшись с Грасвангталем, колдуны двух стран быстро договорились, совершенно не вмешивая в это дело Кохов. Затем Кирилл Мефодьевич взял Виктора за руку, отведя в сторонку и некоторое время с ним о чем-то разговаривал. В течение разговора юноша краснел, бледнел, возмущался, но, в конце концов, кивнул.
Отправившись в детскую, где по-прежнему сидела боявшаяся оставлять малышку одну Надя, Виктор подошел к своей любимой. Некоторое время он, по-видимому, искал слова, не зная, как заговорить с девушкой. Одно дело – в любви признаваться, совсем другое – то, что предложил директор. В современной России многое решали деньги, а отнюдь не совесть, потому то, что было бы в принципе слабопредставимо раньше, сейчас уже вполне осуществимо.
– Как доченька? – тихо спросил Виктор, заставив Надю пораженно вскинуть на него глаза.
– Спит… Витя… ты… – наступила ее очередь не находить слова.
– Выходи за меня замуж, – предложил юноша. – Я тебя люблю, да и Леночке нужен папа.
– Я… я… – Надя так надеялась услышать эти слова, что сейчас просто не могла сформулировать свой ответ. Так много хотелось сказать… Наконец, девушка сглотнула вставший в горле комок, почти шепотом проговорив: – Я согласна…
– Вот и молодцы, – проскрипел Кирилл Мефодьевич, как-то неожиданно обнаружившийся неподалеку. – Документы Канцелярия оформит, и поедете в свой новый дом, раз уж решили жить на чужбине.
– Младшие… Гриша и Маша не смогут здесь жить, – объяснила Надя. – Да и бардак нынче в стране, как в восемнадцатом, мама рассказывала…
– Бардак – то да, – кивнул директор. – Но и жить в бардаке вас никто не заставляет. Есть у нас место тайное, где ничего не меняется.
– Это как? – удивился Виктор, о таком и не слышавший.
– А вот как станет вам там невмоготу, весточку мне пошлешь, – вздохнул Кирилл Мефодьевич. – Ибо в место наше тайное только войти можно.
Что имел в виду его директор, юноша так и не понял, Гриша же оставил себе заметку – поинтересоваться позже, что это за место, из которого нет выхода, ибо ассоциации у мальчика были так себе.
* * *
Надя очень надеялась и даже желала сна с мамой. И он, конечно же, не замедлил присниться. Обнаружив себя маленькой в их старой квартире, среди книг и небольшого числа игрушек, Надя уже было расстроилась, подумав, что просто вспоминает былое, но в комнату вошла мама такой, какой она приходила в более ранние сны и девушка кинулась к ней.
– Мама! Мама! Я спросить хотела! – воскликнула Надя, обняв женщину.
– Почему Леночка? – просила ее мама, отчего ставшая во сне ребенком, Надежда поняла – ответы будут.
– Почему Леночка и почему именно сейчас? – спросила она.
– Потому, родная моя… – вздохнула женщина, обняв свою дочь. – Вы проходите свои испытание, точнее, уже прошли. Вы выжили в Ленинграде, приняли немцев, подобрали ребенка, нуждавшегося в помощи. Теперь ваши испытания закончились, а вот чем вас наградят, я и не знаю.
– Да разве ж в награде дело… – вздохнула Надя. – Спасти бы всех малышей…
– Леночка – дочка Варвары Самойловой, – произнесла мама. – Мы тогда и не ведали, что они в городе остались, вроде бы ж эвакуировались. Оттого, что родная кровь, она и притянулась, как ты к нашим младшим.
Вот это сделало понятнее, почему из всех погибших деток, к ним вышла именно Лена. Но среди хороших новостей оказалась одна плохая… мама не сможет приходить в сны, когда они окажутся в Германии, что-то не даст ей это сделать. Поэтому остаток сна Самойловы обнимались на прощание.
– Ничего, доченька, будете приезжать сюда… – произнесла на прощанье мама и осеклась, будто сказала что-то лишнее.
Проснувшись, Надя сразу же проверила Леночку, но не нашла ее. Вскинувшись, она увидела ребенка, сидевшего на руках… папы. Лена кушала кашу, делая это молча и сосредоточенно, потому что для нее, как объяснил новый папа, это было очень важным делом. Кушать, спать, пить немного терпковатые микстуры, приготовленные для нее целителями.
– Мамочка проснулась, – спокойно заметила девочка, заставляя Виктора обернуться. – А мы с папочкой кормим меня.
– Витя… – прошептала Надя, поднимаясь из кровати. Ее даже не смущал тот факт, что спала она в ночной рубашке – просто хотелось обнять его.
И завертелся день, полный встреч, знакомства с Витиными родителями, общения с Леночкой, принявшей родителями Витю и Надю. Моментально принявшей, как будто они всегда таковыми были, несмотря на то что это было сложно по техническим причинам. Восемнадцатилетние юноша и девушка и их шестилетняя дочь, с которой хотели поиграть и Гриша с Машей, и неожиданно для себя ставшие дедушкой и бабушкой Кохи.
Только вечером, когда порядком уставшие младшие дети сладко уснули, фрау Кох разговаривала со слегка ошалевшим от произошедшего мужем. Женщина не очень понимала, что делать дальше, но ее успокаивало спокойствие мужа.
– Колдуны местные, – объяснил он. – Сделали уже и свидетельство о рождении Леночке. Поэтому проблемы с вывозом не будет.
– А о чем говорил директор, ты понял? – поинтересовалась женщина.
– Я обещал пока никому об этом не говорить, – ее муж улыбнулся. – Поэтому пока не скажу. Бумаги будут дооформлены, отпразднуем свадьбу старшеньких…
– Как-то все очень быстро, – пожаловалась фрау Кох. – Слишком быстро… И свадьба эта буквально за пару дней…
– Ну… Будет рекорд, – герр Кох был спокоен. Считая, что все происходит именно так, как должно, мужчина совершенно не задавал себе вопросов о том, как все это вообще стало возможно.
Гриша и Маша, себе этот вопрос, кстати, тоже не задавали. Им было достаточно семьи. Ну а то, что их стало больше, Самойловых только радовало. Взрослые же удивлялись. И тому, как быстро были оформлены все документы, и тому, что родители Виктора ничуть не возражали, и тому, как русские люди приняли случившееся. Это было не совсем обычно для слегка онемечившихся Кохов.
Легче всего было Леночке. Обретя маму, папу, сестренку, братика и бабушку с дедушкой, девочка была совершенно счастлива. На улице больше не гудела грозная сирена, не стучал быстро-быстро метроном, у нее было много хлеба и молока, что еще нужно было маленькой, по сути, девочке? Она просто улыбалась окружающим, легко отпуская Блокаду и та отпускала ее, совсем не цепляясь за душу малышки. Хотя Леночка все равно каждый раз спрашивала, едва не доводя до слез дедушку и бабушку.
– А можно мне кусочек хлебушка? – эти жалобные глазки светились искренностью, несмотря на отсутствие голода. Он все еще жил в ее голове, как и в головах Маши и Гриши, да и Нади…
Именно поэтому у Вити, как и у Гриши всегда был с собой хлеб. Ставший драгоценным когда-то давно и остававшийся сокровищем и сейчас. Один его маленький кусочек работал и успокоительным, снимал непрошенную грусть, дарил уверенность в себе, в своих силах. Обычный черный хлеб.
Глава 20
По трезвому размышлению, в Крым решили не ехать, потому что было совершенно неизвестно, как будут реагировать младшие. Именно поэтому герр Кох принял «судьбоносное», как он выразился, решение – на море детей вывезти, но куда-нибудь в Испанию, где абсолютно точно никаких ассоциаций не будет.
Прощались, конечно, долго. На счастье Виктора, в семье он не был единственным, да и речь шла о том, чтобы забрать родителей со временем, но вот пока, конечно, было пролито море слез и сказаны тысячи слов, поэтому, когда уселись-таки в самолет, все вздохнули с облегчением. Как-то так само получилось, что сильно утомленные женскополые члены семьи практически сразу закрыли глаза, засыпая, Виктор был явно где-то не здесь от скорости решения вопросов, а вот Гриша глубоко задумался.
Мальчика что-то беспокоило. Научившийся думать, он не мог игнорировать странных совпадений. Надя, конечно, рассказала о своем сне, но Гриша не мог считать Леночку именно испытанием. Проигнорировать нуждающегося в помощи ребенка для него было просто невозможно. Это, с его точки зрения, означало, что испытания еще впереди, чего совсем не хотелось.
Кроме того, немцы… Точнее, швейцарцы, но все равно немцы… Относиться к ним не как к врагам было очень сложно. А каково будет маленькой сестричке? Вот то-то и оно. Ну и скорость, с которой все произошло. Хорошо знавший, что на все нужно время, Гриша не очень хорошо понимал, что происходит. Вот Надя полюбила, а вот она уже замужем. Можно ли это было считать нормой? Создавалось ощущение, что кто-то нажал клавишу ускоренной перемотки, пропуская моменты и облегчая им всем жизнь, но кто? И, главное, зачем?
Опять же, родители Виктора – тетя Вера и дядя Сергей. Как-то очень быстро приняв реальность, они на все были согласны, воспринимая их Самойловых и Кохов так, как будто были знакомы целый век. Можно ли это считать нормальным? Не могло ли так быть, что их к чему-то готовят?
Леночка быстро пришла в себя, что тоже, на самом деле, было не совсем обычным, но тут могли сработать колдовские методы, в которых Гришка не разбирался. Но все же мальчика что-то беспокоило, что-то, чему он не знал названия. Поэтому и раздумывал Гришка по дороге в Испанию, пытаясь как-то себе логически объяснить происходящее.
Заплакала во сне Машенька, что-то повторяя. Отвлекшийся от своих размышлений Гриша легко разбудил загнанно дышавшую девочку. Получив кусочек хлеба, она некоторое время молчала, потом всхлипнула и крепко-крепко обняла мальчика.
– Приснилось, что ты умер, – всхлипнула Маша. – Как мама Зина – просто не проснулся.
– Ну что ты, милая, – погладил ее Гриша. – Я у тебя буду всегда.
– Не умирай, пожалуйста, – совсем по-детски попросила его девочка. – Я без тебя не смогу.
– Мы всегда будем друг у друга, – очень нежно поцеловал ее Гриша, отчего Маша замерла, осознавая произошедшее. Она некоторое время посидела так, прикрыв глаза, а потом спросила его:
– Скажи, тебе не кажется, что все как-то слишком быстро произошло? – тихо поинтересовалась девочка.
