Текст книги "Неизвестные страницы истории российского флота"

Автор книги: Влад Виленов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Противостояние

Тем временем на аскольдовцев в городе шла настоящая охота. Представители различных партий яростно конкурировали за влияние на матросов крейсера. Разумеется, при таком напоре «извне» команда корабля начала быстро революционизироваться. Видя происходящее и понимая, к каким плачевным результатам все может привести, командир крейсера капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый искоренял крамолу как только мог. Был случай, когда команда отказалась есть несвежее мясо и командир вынужден был уступить. Уже в начале августа двадцать восемь самых неблагонадежных матросов были списаны с корабля в штрафные части. Однако общей ситуации на корабле это не изменило.

Разумеется, встречи матросов с политэмигрантами и рост революционных настроений на «Аскольде» были вскоре замечены французской полицией и находившимися во Франции агентами русской тайной полиции. Французы не имели точных данных о наличии революционной организации па крейсере, по у них имелись сведения о революционных настроениях команды, а потому они не исключали существования подпольной организации.

О.Ф. Найда в своем исследовательском труде «Революционное движение в царском флоте» писал: «Уже в июле 1916 г. из Парижа и Петербурга командование крейсера получило телеграммы с требованием пресечь на крейсере революционную деятельность „пораженцев“, изолировать от команды матросов, зараженных революционной пропагандой, и примерно наказать виновных».

Матросы, как видно из документов и воспоминаний участников событий, действительно в массе своей были настроены достаточно революционно. Они читали соответствующую литературу, собирали сходки на берегу, но ни о каком восстании, однако, не помышляли. Впрочем, высказывания о том, что хорошо бы поубивать всех офицеров и взорвать крейсер, все же начали звучать у наиболее радикально настроенных членов команды.

В июле матрос 2-й статьи Ряполов доложил командиру крейсера, что «на крейсере неспокойно, так как некоторые нижние чины кочегарной команды получают и имеют нелегальную литературу. Купили на берегу в Тулоне оружие, которое держат на корабле, устраивают сходки на берегу, готовятся произвести на крейсере возмущение, убить офицеров и по получении сведений из Архангельска приведут свое намерение в исполнение».

Получив такие сведения, командир корабля капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый решил произвести обыск. Проведенный обыск ничего существенного не дал, хотя и озлобил команду. Возможно, на этом бы все дело и закончилось, если бы не последующие события.

В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер „Аскольд“» пишут: «В начале июня кочегар Ряполов сообщил командиру крейсера, что некоторые кочегары собираются на берегу на сходки, получают нелегальную литературу, купили оружие и готовятся устроить на корабле восстание и убить офицеров. Ряполов, недавно судимый за кражу из офицерского погреба, отбывал наказание. Он пояснил, что наказан справедливо, но что другие совершают преступления безнаказанно. Иванов приказал провести обыск в кочегарках, некоторых помещениях и вещах матросов, названных Ряполовым. При этом у нескольких кочегаров и артиллеристов нашли нелегальную литературу и две квитанционные книжки, говорящие, что среди команды производится сбор денег на какие-то цели. Оружие найти не удалось. Иванов поручил инженеру-механику Петерсену провести по делу предварительное следствие».

Через два дня после обыска командир «Аскольда» капитан 1-го ранга Иванов получил письмо, содержавшее послание от некоего русского подданного Льва Виндинга-Гарина, служившего рядовым во французской армии.

На встречах с матросами он выдавал себя за революционера и вызывал на откровенные разговоры. Виндинг-Гарин подтверждал наличие на крейсере революционной организации, никаких конкретных фамилий не называл. Однако давал понять, что при личной встрече мог бы сообщить еще некоторые подробности.

Капитан 1 – го ранга Иванов, не желая лично вести беседы с Виндингом-Гариным, поручил встретиться с ним инженер-механику, старшему лейтенанту Петерсену. При состоявшейся встрече с Петерсеном Виндинг-Гарин заявил, что он якобы командирован во Францию московским охранным отделением для слежки за некоторыми русскими эмигрантами. Случайно в ходе бесед с матросами он узнал, что на корабле ведется революционная работа и в связи с этим по личной инициативе занялся проверкой полученных сведений. Виндинг утверждал, что главными зачинщиками революционной деятельности на корабле являются матросы машинной и кочегарной команд. Матросы этих команд купили на собранные средства револьверы для уничтожения офицеров во время намечаемого восстания. По словам Виндинга, матросы покупали и нелегальные издания. В подтверждение своих слов Виндинг-Гарин передал Петерсену в качестве улики револьвер, который ему передали матросы на временное хранение.

В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов далее пишут: «Спустя некоторое время командир получил письмо от некого Л.Д. Виндинг-Гарина. Виндинг был русским подданным, служившим волонтером во французской армии. Он просил о свидании по срочному делу. Виндинг до этого не раз бывал на крейсере с разрешения командира и был знаком с офицерами и некоторыми матросами. На этот раз Виндинг сообщил Иванову о готовящемся на „Аскольде“ восстании и объяснил, что он командирован Московским охранным отделением во Францию для наблюдения за некоторыми людьми. Он якобы выяснил, что команда приобрела револьверы, собирала деньги на запрещенную литературу и вела переписку с русскими политическими эмигрантами. Виндинг передал командиру „Аскольда“ четыре письма своего приятеля на крейсере – гальванера Потемкина. Из писем следовало, что тот сочувствует революционным брожениям на корабле, Кроме этого Виндинг вручил Иванову револьвер Потемкина, переданный тем ему на хранение. Предположив, что на корабле готовится что-то серьезное, командир крейсера сообщил об этом в Петроград морскому министру».

Командир крейсера вполне разумно решил проверить личность Виндинга-Гарина. С этой целью он снесся с начальником русской полиции в Париже. Последний сообщил, что Виндинг в полиции на службе не состоит, а является авантюристом, и его показаниям советовал особо не верить.

Этого было достаточно, чтобы прекратить дело, тем более, что первый обыск ничего не дал, а показания Виндинга, даже если являлись правдой, не носили официального характера.

В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов: «Тем временем инженер-механик Петерсен, продолжающий расследование, виделся с начальником русской пограничной полиции и выяснил, что Виндинг на службе в охранном отделении не состоит и является человеком весьма подозрительным. Встал вопрос, кто он на самом деле: авантюрист-любитель острых ощущений или германский шпион-диверсант?»

Однако старший лейтенант Петерсен настойчиво добивался разрешения произвести повторный обыск у «нижних чинов». Капитан 1-го ранга Иванов уступил настояниям Петерсена и разрешил проведение вторичного обыска.

Результаты повторного обыска, однако, полностью подтвердили слова Виндинга и оправдали опасения старшего лейтенанта Петерсена. В ходе него было найдено несколько нелегальных изданий, Кроме этого, (и это особенно важно!), было найдено три револьвера, из которых один был найден в тюках платья, и его хозяина установить не удалось. Никаких волнений, неудовольствий или тревожного настроения в команде в это время не замечалось, наоборот, команда, зная о возбуждении дела, чувствовала себя достаточно подавленно. Виновных, разумеется, найти не удалось.

Историк В. Тарасов в монографии «Борьба с интервентами на Мурмане» (1948 г.) писал: «В середине 1916 года вся команда по приказу капитана 1-го ранга Иванова была подвергнута поголовному обыску. При обыске были найдены несколько револьверов и список членов революционного кружка в составе 65 человек во главе с кочегаром Самохиным. Члены революционной организации были арестованы».

Первоначально следствие вел Петерсен, а затем оно было поручено специально прибывшему из Петербурга в Париж военно-морскому следователю подполковнику Найденову. Ознакомившись с предварительным следствием и другими материалами, Найденов сделал заключение, что, по его «глубокому убеждению, основанному на данных дела, явного восстания или подготовки к восстанию на корабле не было». Показания Виндинга-Гарина Найденов расценил как провокаторские, а его самого – как авантюриста, который провокацией на крейсере «Аскольд» хотел добиться своего поступления на службу во французскую полицию. Однако в выводах акта дознания подполковник Найденов все же отметил, что «в деле имеются некоторые признаки (?!) подготовления к открытому восстанию на корабле». Характеристика, данная Виндингу Найденовым, весьма любопытна, хотя, возможно, далеко не исчерпывающа.

Командир крейсера после заключения следователя послал доклад морскому министру. В докладе он отметил, «что настоящее дело создано и вдохновлено Виндингом, которому, как недавно прибывшему из России, нетрудно было войти в доверие нижних чинов „Аскольда“ оторванных долгое время от родины, когда они, попадая на чужой берег, вследствие незнания языка охотно идут навстречу всякому земляку или даже знающему родной язык, но что свидетельство его, Виндинга, по делу не имеет никакой доказательной силы, а показания матроса 2-й статьи Ряполова и еще двух-трех нижних чинов, несомненно, были отголоском разговора на корабле нижних чинов по делу, созданному Виндингом, а также, принимая во внимание пребывание крейсера в водах Франции, где при существующей свободе печати произошла бы нежелательная огласка и, вероятно, пачкание русского имени, я не признал возможным нижних чинов, скомпрометированных в этом деле, предать суду, и этих нижних чинов я решил списать с корабля, о чем телеграфно и ходатайствую…».

В списке заподозренных, имевшемся у командира крейсера, числились 69 человек, но Иванов счел возможным ходатайствовать о списании во французскую армию только 23 человек. Опытные матросы были на вес золота, и командир не имел права изымать с крейсера опытных специалистов.

Из хроники событий: «Командир „Аскольда“, рассмотрев представленное следователем дело и заключение, пришел к выводу, что свидетельство Виндинг-Гарина бездоказательно, а показания матроса Ряполова и других были отголоском разговоров по делу, созданному самим Виндинг-Гариным. Учитывая, что при существующей во Франции свободе печати могла произойти нежелательная огласка, Иванов решил замешанных в этом деле матросов суду не предавать, а списать с корабля. Об этом он сообщил команде. Иванов отобрал 28 человек, наиболее нежелательных на корабле, замеченных в общении с политэмигрантами, сборе денег на нелегальную литературу и ее хранении. 9 августа их выслали в Россию на фронт».

Аскольдовец матрос С. Сидоров впоследствии вспоминал: «Арест на „Аскольде“ матросов вызвал возмущение французских рабочих. Французские рабочие, ремонтирующие „Аскольд“, подняли шум. Дело грозило перекинуться на тулонские военные заводы».

Но на этом дело не закончилось. Ряд историков считают, что, решив сделать карьеру, Петерсен пошел на провокацию и вместе со своими подручными через месяц подготовил новое дело. При этом считается, что у него не было никаких улик против матросов, но, угадывая, что на корабле есть революционеры, он, якобы стал искать способ раскрыть их, не останавливаясь, ни перед какой провокацией. Но так ли все просто в деятельности старшего механика корабля? Разумеется, историки советского времени Петерсена не любят, но если вдуматься, то старший лейтенант Петерсен, видимо, лучше строевых офицеров зная обстановку в низах корабля, понимал всю сложность ситуации и пытался принять предупреждающие меры. Этим, разумеется, все не закончилось. Наоборот, пружина напряженности на крейсере все больше и больше сжималась. В августе 1916 года на «Аскольде» пропало две винтовки. Было совершенно ясно, что это дело рук матросов.

Первоначально в похищении винтовок обвинили кондуктора Борисова на том основании, что несколько человек видели, как он нес с крейсера что-то, завернутое в ветошь и похожее на ружейные стволы. На деле оказалось, что Борисов носил на крейсер чинить зонтик своей знакомой.

Через несколько дней с помощью французской полиции винтовки были обнаружены во дворе завода, где ремонтировался крейсер. Их нашли французские рабочие, причем винтовки уже без прикладов (т. е. переделанные в «обрезы») были спрятаны в заводской куче мусора. Винтовки были переданы ими в полицию. Пропажа винтовок наглядно показала, что все главные события на «Аскольде», судя по всему, еще только впереди.

Ряд историков считают, что пропажа винтовок была обычной провокацией, которая была состряпана так грубо, что не только матросы, но и некоторые офицеры говорили, что это – провокация. В провокации якобы подозревали того же Петерсена и боцмана Труша. Никаких доказательств этому нет, однако эта легенда о провокации с винтовками передается из поколения в поколение. Как бы то ни было, но если до этого на корабле не было взаимопонимания между нижними чинами и офицерами, то после истории с пропажей винтовок ситуация еще больше обострилась.

И офицеры, и матросы действительно были напряжены до предела. Ситуация накалялась все больше и больше. Было очевидно, что вскоре должно что-то произойти, и это «что-то» произошло…

Роковая ночь

В брошюре «Темное дело» участник событий на «Аскольде», бывший матрос крейсера С. Сидоров, пишет: «Пошла полоса „подпаливания“… Офицеры не раз говорили вслух, что команда испортилась, с нею надо расправиться, – это обижало и озлобляло матросов». Пишет Сидоров и о некой «гильзе в кают-компании», якобы подброшенной туда матросами. Что это была за гильза и зачем ее надо было подбрасывать в кают-компанию, – неизвестно. Если такое действо действительно имело место, то иначе как провокацией по отношению к офицерам это назвать нельзя. Кто-то и в без того непростой обстановке для чего-то старался взвинтить ее еще больше.

Вот как описывает хронологию последующих событий историк Д. Заславский: «Около трех часов ночи 19 августа стоявший на дежурстве у офицерских проходов матрос Семенов услышал негромкий и глухой звук – как будто упал тяжелый предмет или выстрелил кто из револьвера. Подошедшему в это время другому матросу Семенов сказал: „Уж не застрелился ли офицер какой-нибудь? – и туг же прибавил: – Одной собакой меньше“.

На палубу выскочил полураздетый мичман Гунин.

– Что случилось?

Семенов высказал свое предположение. Пошли посмотреть в кают-компанию, там было пусто и тихо. Но дневальные тоже слышали странный и подозрительный удар. И вдруг запахло дымом. Он пробивался из закрытого люка кормового погреба со снарядами, приподняли крышку, дым повалил гуще.

Матросы засуетились, прибежал старший офицер Быстроумов, вызвали боцманов. Погреб открыли, но спускаться туда было нельзя. Стали качать в погреб воду. Полагалось бы бить немедленно пожарную тревогу, однако Быстроумов приказал не шуметь и команду не будить.

Дым вскоре рассеялся. Когда унтер-офицер Мухин, а за ним боцман Труш и старший офицер спустились в погреб, они нашли на полу осколки разорвавшегося снаряда и остатки сгоревшей швабры. Первая мысль была о самовозгорании пороха. Но дальнейшие розыски тут же обнаружили фитиль, свечу и спички; а дальше оказалось, что погреб открыт поддельным ключом, а трубки в трех снарядах вывинчены. Не было ни малейшего сомнения в умышленности взрыва. В погребе было свыше тысячи орудийных снарядов. Покушение было выполнено грубо, неумело, при лучшей и более искусной подготовке легко мог бы погибнуть весь крейсер…»

Вот описание того же события на «Аскольде» в варианте исследования историков В.Я. Крестьянинова и С.В. Молодцова: «19 августа „Аскольд“ стоял у стенки завода, носом к берегу. Вечером, как обычно, убрали плашкоут, соединяющий носовой трап со стенкой, и сообщение с берегом прекратилось. Все офицеры, кроме трех, и вся команда находились на корабле. После ужина и вечерней молитвы стали расходиться спать. Около 3 часов утра вахтенный матрос В.И. Ливийский, стоя под кормовой надстройкой, услышал где-то внизу глухой звук взрыва и побежал доложить вахтенному начальнику. Вестовой Рухлов, спавший у элеватора 75-миллиметрового погреба, проснулся от взрыва и упавшего на него свистка переговорной трубы, идущей в этот погреб. Слышавшие взрыв, не понимая, в чем дело, стали осматривать соседние отсеки. Мичман Г.В. Майумский с комендором Н.Ф. Стецюком, спустившись в баталерское помещение, обратили внимание на приоткрытую броневую крышку люка в 75-миллиметровый погреб боеприпасов.

Приподняв крышку, они отпрянули – из люка повалил густой дым. Ситуация становилась серьезной – в погребе находились 828 снарядов и около 100 тыс. ружейных патронов. Прибежавший старший офицер Быстроумов приказал открыть кингстон затопления погреба, но вода шла медленно. Тогда стали накачивать воду в погреб брандспойтом через элеватор. Когда старший кондуктор А.Д. Мухин полез в шахту, Быстроумов остановил его: „Задохнетесь“. Старший офицер пытался спуститься сам, но вынужден был выйти. Хотя на корабле имелись противогазы, в критический момент они оказались к работе не готовы. Мухин, обмотав лицо полотенцем, полез в шахту и успел заметить, что дверь погреба открыта. Большего разглядеть не удалось. Когда дым немного рассеялся, Мухин снова спустился в погреб и на этот раз увидел, что горят швабра и веники. На палубе лежали разорванная гильза 75-миллиметрового патрона, два патрона с вывинченными ударными трубками (капсюлями), три ударные трубки, ключ для их вывинчивания, а неподалеку полурастоптанная свечка и обгоревшая спичка. Спустившийся в погреб Быстроумов и еще несколько человек при более подробном осмотре обнаружили, что в беседках повреждены 9 патронов, причем из одного торчал порох. На переборке и палубе были видно две вмятины, как выяснилось позже, от удара снаряда. Сам же снаряд, вылетевший из гильзы и не-разорвавшийся, лежал под беседками. Вылезая из погреба, Мухин увидел в вентиляционной трубе замок от погреба со вставленным ключом. Старший офицер предположил сначала, что взрыв произошел от самовозгорания старого пороха (выделки 1904 года) и приказал вручную выгружать боеприпасы на верхнюю палубу. Но температура в погребе была нормальной. Приглядевшись, Быстро-умов обратил внимание, что у разорвавшейся гильзы резьба для ввинчивания ударной трубки цела. Он попробовал ввернуть одну из найденных трубок в гильзу, и оказалось, что она легко ввинчивается. Если бы взрыв произошел от самовозгорания пороха, ввернуть трубку было бы нельзя. Быстроумов приказал собрать все предметы, наводящие подозрение на умышленный взрыв.

На другой день весь корабль говорил о ночном происшествии. Обсуждали, кто же мог это сделать. Кто-то вспомнил, что однажды, сидя в одном из баров Тулона, комендор П.М. Ляпков, изрядно выпив, сказал, что ему предлагали 40 тысяч франков за взрыв крейсера. 21 августа во время выгрузки боеприпасов с „Аскольда“ на баржу (от греха подальше решили боеприпасы с крейсера убрать), гальванер П.Ф. Пакушко заметил, как Ляпков ушел с баржи на корабль и что-то положил в свой шкафчик. Пакушко через своего приятеля М.И. Седнева немедленно сообщил об этом старшему офицеру. Оказалось, что Ляпков ходил за рукавицами.

Утром после взрыва были арестованы 28 человек, которых заключили под стражу в кормовой кубрик. 24 августа командир крейсера назначил следственную комиссию, состоящую из председателя, подполковника Военно-морского судебного ведомства Найденова и членов – лейтенантов Ландсберга и Булашевича. 26 августа арестованных перевели на берег в военно-морскую тюрьму, а через два дня 77 человек с крейсера перевели в Тулон под стражу французов».

Следствие и приговор

Ночью был обыск у всех гальванеров, искали ключи от орудий. Началось следствие, и сразу же были арестованы свыше ста матросов… Офицеры были твердо убеждены, что взрыв произведен матросами из команды «Аскольда». Легко представить себе, с каким озлоблением относились они к тем, на кого падало подозрение. Но и матросами овладела растерянность. Многие готовы были собственными руками растерзать виновных; с трудом допускали они мысль, чтобы свои же товарищи матросы решились погубить ночью во время сна весь экипаж…

Сразу вспомнили, что не так давно один из списанных унтер-офицеров, уезжая на салоникский фронт, сказал на прощание: «Я вот уезжаю, а вы взлетите на воздух!» Тогда на эти слова никто не обратил никакого внимания. Теперь же они воспринимались совсем по-другому. Уже вовсю говорили о Ляпкове, которому якобы за взрыв крейсера предлагали сорок тысяч франков. Кроме этого вспомнили матросы и о том, что комендор Бирюков тоже в пьяном виде хвалился, что взорвет корабль и «все узнают каков Сашка Бирюков!». К этим фактам добавились и многочисленные как действительные, так и надуманные факты, о которых сообщили следователям некоторые фельдфебели, кондукторы и штрафной матрос Пивинский.

Все это помогло следствию ограничить круг подозреваемых, а затем построить обвинение против восьми матросов, отвечавших за погреба или дежуривших в ту ночь.

И хотя виновными из них никто себя не признал, наскоро организованный командиром крейсера суд приговорил четверых из них: Д.Г. Захарова, Ф.И. Бешенцева, Е.Г. Шестакова и А.А. Бирюкова к расстрелу.

В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер „Аскольд“» по этому поводу пишут: «Как было установлено следствием, взрыву предшествовали разговоры о взрыве крейсера. Матросы вспомнили, что в конце марта 1916 года матрос С. Тимофеев, уезжая с „Аскольда“ на салоникский фронт, якобы сказал: „Счастливы, что уезжаем, а то поднимемся на воздух“. Вспомнили на следствии и о Ляпкове, и о комендоре Бирюкове, который неоднократно в пьяном виде, разойдясь, хвастал, что взорвет крейсер к чертовой матери.

В ночь взрыва на верхней палубе дежурили 4 часовых, вахтенный начальник, 2 вахтенных, 2 сигнальщика и 5 дневальных, а всего на корабле 26 человек. Поэтому посторонние пройти на крейсер незамеченными никак не могли. Тем более попасть в погреб мимо офицерских кают, где дежурили вестовые и находится дневальный. Дверь погреба была закрыта на замок, о чем свидетельствовал дозорный, а ключ хранился в ящике у часового. Найденный же в погребе ключ оказался поддельным.

Развод дневальных вахтенного отделения на дежурство в ночь с 19 на 20 августа проходил в полночь. Разводящий унтер-офицер Н.Д. Бессонов, дойдя до фамилии Г.С. Терлеева, спросил его, куда он хочет заступить. Терлеев попросился дневальным на бон. Некоторые дневальные обратили на это внимание. Обычно вахтенный унтер-офицер никогда не спрашивал, кому и куда хочется. Терлеев объяснил, что он заранее просился на бон, так как учился кататься на велосипеде, которых всегда было много на берегу.

Кроме этого следствие установило, что дежурных дневальных Шестакова, Захарова и Сафонова в момент взрыва на своих местах не оказалось. В то же время дневальный Редикюльцев удостоверил, что перед взрывом в носовом гальюне находились несколько человек, одетых по форме дневальных. Что не было на месте Захарова и Шестакова, утверждал Пивинский. Отсутствие Сафонова в машинном отделении засвидетельствовал лейтенант Кршимовский. Выяснилось, что днем 19 августа, накануне взрыва Бешенцев и Захаров (хозяин погреба, в котором произошел взрыв) работали в погребе.

Захаров протестовал против показаний Пивинского, говоря, что он, как разряда штрафованных, не может давать показания и, кроме того, мстит ему, Захарову, за то, что был выдан команде как вор и команда расправилась с Пивинским своим судом. Пивинский же утверждал, что Захаров – „самый скверный человек на крейсере“.

Проведенная экспертиза установила, что 75-миллиметровый патрон можно взорвать с помощью шнура-фитиля для зажигалки. Кусочки такого фитиля были найдены подведенными к двум патронам на месте взрыва. У Бешенцева во время обыска нашли фитиль от зажигалки, оказавшийся короче, чем продается, на 20 см, которым он никогда не пользовался.

Следствию картина представлялась такой: унтер-офицер Бессонов распределяет дневальных по местам. Гальванеры Бешенцев и Захаров поджигают фитили. После этого все участники уходят на бак как наиболее безопасное место, откуда они могли при взрыве легче всего спастись.

В конечном итоге следственная комиссия пришла к выводу, что Захаров, Бешенцев, Шестаков, Сафонов, Терлеев, Бессонов, Ляпков, Бирюков, с помощью Андреева, сбежавшего с крейсера за три дня до взрыва, „достаточно изобличаются“ в том, что „из личных выгод, сговорившись с неизвестными лицами, имеющими цель взорвать крейсер, устроили поджог в погребе боеприпасов“. Комиссия постановила привлечь этих 8 человек в качестве обвиняемых к суду».

После взрыва на «Аскольде» в русском Морском министерстве решили сменить командира крейсера. Вместо Иванова назначили К.Ф. Кетлинского, служившего до этого флаг-капитаном оперативной части Черноморского флота.

Из биографии нового командира «Аскольда»: «Кетлинский Казимир Филиппович (27.7.1875 г., Польша – 28.1.1918 г., Мурманск), контр-адмирал (12.9.1917 г.). Из польских дворян. Образование получил в Морском корпусе (1895 г.). Участник Русско-японской войны 1904–1905 годов. В 1904 году флагманский артиллерист Морского походного штаба Наместника на Дальнем Востоке. В 1906–1908 годы флагманский артиллерийский офицер штаба командующего отдельным практическим отрядом Черного моря, в 1908–1909 годы – штаба начальника морских сил Черного моря. В 1909–1911 годы старший офицер линейного корабля „Иоанн Златоуст“. С 3.6.1913 г. преподавал в Николаевской морской академии. Одновременно с 1.1.1915 г. занимал пост флаг-капитана по оперативной части штаба командующего флотом Черного моря».

Капитан 1-го ранга Кетлинский был грамотным боевым офицером, прекрасно зарекомендовавшим себя при обороне Порт-Артура как отличный артиллерист. На Черноморском флоте Кетлинский служил в должности флаг-офицера командующего флотом адмирала Эбергарда и, по воспоминаниям современников, имел очень большое влияние на командующего. В обозначившемся в 1916 году противостоянии адмирала Эбергарда и Ставки Верховного главнокомандующего Кетлинский был весьма заметной фигурой. Но Кетлинский был известен не только политическими интригами. Многие говорят о нем как не только о любимце командующего, но и как о главном разработчике стратегии, которой придерживался Черноморский флот в 1914–1916 годах и которая вызвала неудовольствие Ставки и императора отсутствием активности и наступательности.

Мнение современников о Кетлинском неоднозначно. Наряду с тем, что никто не отрицает его активного участия в освоении новых методов эскадренной стрельбы, прекрасно зарекомендовавшей себя в годы Перовой мировой, не менее серьезны к нему и претензии, порой граничащие с обвинениями в измене.

Из воспоминаний представителя Военно-морского флота в Ставке Верховного главнокомандования контр-адмирала А.Д. Бубнова: «…Несмотря на наличие в составе Черноморского флота новых мощных броненосцев, набеги немецких крейсеров на Кавказское побережье продолжались, ибо наши броненосцы были тихоходные и не могли их настичь.

Набеги эти послужили в течение зимы 1915–1916 годов предметом резких жалоб наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича Верховному командованию и раздражали общественное мнение.

Набеги эти могли быть прекращены лишь путем тесной блокады или минирования Босфора. Но, несмотря на повторные указания Верховного командования командующему Черноморским флотом адмиралу А.А. Эбергарду в этом смысле, командование Черноморским флотом упорно отказывалось принять эти меры, ссылаясь на то, что для блокады Босфора нет вблизи его подходящих баз, а для минирования не хватает мин заграждения, ибо большинство минного запаса было израсходовано для обороны наших берегов.

Хотя эти возражения были до известной степени справедливы, все же Морской штаб Верховного главнокомандующего полагал, что даже в существующей обстановке и с наличными средствами Черноморского флота можно было бы предпринять более энергичные действительные меры в районе Босфора в целях воспрепятствования выходу судам турецко-немецкого флота в Черное море.

При выяснении этого вопроса оказалось, что главным противником этих мер был начальник оперативного отделения штаба командующего Черноморским флотом капитан 2-го ранга Кетлинский, пользовавшийся неограниченным доверием и поддержкой командующего флотом А.А. Эбергарда.

В целях побуждения командования Черноморским флотом к более энергичным действиям против Босфора я был командирован с соответствующими указаниями Верховного командования в Севастополь, где был в достаточно недружелюбной степени встречен чинами штаба флота.

Подкрепленные рядом неопровержимых стратегических и тактических доказательств, продолжительные мои разговоры с Кетлинским и чинами штаба, находившимися всецело под его влиянием, не привели ни к каким результатам. Это было тем более странным, что Кетлинский был одним из талантливейших офицеров нашего флота и что принятые впоследствии против Босфора энергичные меры, назначенным вскоре после этого новым командующим флотом адмиралом А.В. Колчаком, немедленно достигли полностью желаемых результатов.

Упорство Кетлинского в этом вопросе было настолько загадочным, если не сказать больше, что, в лучшем случае, можно было подозревать в нем недостаток личного мужества, необходимого для ведения решительных операций. Моя поездка послужила лишь к обострению отношений между Морским штабом Верховного главнокомандующего и командованием Черноморским флотом и дало повод по возвращении моем в Ставку к острой переписке моей с чинами штаба Черноморского флота, принявшей вскоре с их стороны недопустимые, особенно в военное время формы.

В конце концов начальником Морского штаба Верховного главнокомандующего был дан командующему Черноморским флотом совет заменить Кетлинского другим, более отвечающим оперативной работе офицером, на что адмирал А.А. Эбергард ответил категорическим отказом и заявлением, что он всецело разделяет оперативные взгляды своего начальника оперативного отделения и с ним не расстанется. Тогда было принято решение о смене самого адмирала Эбергарда».

После отправки Эбергарда в отставку и прибытия нового командующего Черноморским флотом вице-адмирала Колчака последний сразу же принялся за Кетлинского. Колчак стремился как можно скорее избавиться от любимца Эбергарда, к тому же между старыми знакомцами в свое время были некие разногласия еще в Порт-Артуре, чего злопамятный Колчак не забыл. Поэтому, едва прибыв в Севастополь, Колчак почти сразу же без всяких на то оснований отстранил Кетлинского от должности и отправил его в распоряжение морского министра в Петроград. Разумеется, лучше всего было использовать грамотного и опытного Кетлинского на оперативной работе, но адмиралы опасались брать к себе любимца опального Эбергарда.