Текст книги "Врата миров. Дилогия"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

28
ВЕЛИКАЯ СТЕПЬ

– …Ты изменился, дом Саади, – с укоризной произнес хриплый бас откуда-то из-под земли. Затем на ровном месте почва задергалась, посыпались мелкие камешки, словно просыпался огромный муравьиный лев. Рахмани отступил на шаг. Там, где он только что стоял, взметнулся сырой песок, и показалась взъерошенная грязная шевелюра.

– Ты тоже изменился, Кой-Кой, – ловец присел на корточки и втянул ноздрями воздух. – От кого ты прячешься в норе?

– Меня зовут Олаф, Олаф! – поморщилось черное лицо. Перевертыш постепенно менял окраску, еще немного, и его грудь и шея приобрели вполне привычный для его народа темно-шоколадный оттенок. Остальное полностью сливалось с каменной крошкой, ракушками и крупным песком. – Кой-Кой утонул, слышите, нет такого, и никогда не было! А согласись, дом Саади – ты не заметил меня?!

– Я не заметил, – кивнул Рахмани. – Ты научился менять запах. Что здесь случилось?

– Ты такой же Олаф, как я – нубиец, даже если отрастишь рыжую бороду и выучишься хлестать ром! – вставил Снорри.

– А, так вот оно что! Дом Саади приволок с собой это колченогое пугало! – оживилась голова. Песок посыпался еще сильнее, затем показались мускулистые черные руки, и, наконец, от земли целиком отделился низкорослый волосатый мужчина, заросший почти как обезьяна. Из одежды на нем были лишь кожаные рваные штаны, на груди бряцали не меньше десятка амулетов, вырезанных из дерева.

– Да, это я, идиот, – добродушно ответил Снорри, шевеля шариками глаз. – В отличие от некоторых, меня вполне можно узнать. В отличие от некоторых, я не зарываюсь в грязь, как рогатая жаба в брачный период…

– Насчет жаб не могу с тобой поспорить, – сверкнул зубами дикарь, вытрясая из шевелюры остатки песка. – Ведь это ты знаток необычной кухни. Помнится, мы с домом Саади предпочитали козлятину, пока ты лакомился лягушками. Дом Саади вечно тебя выручает, да? Наверное, ты ограбил императора, и пришлось тебя срочно прятать в кипятке?

– Скорее, это он меня приволок, – улыбнулся Рахмани. – Без Снорри я добирался бы к тебе месяц…

– Дом Саади, почему у тебя закрыто лицо? Неужели ты подхватил проказу, или… мне даже страшно произнести это.

– Я подхватил кое-что посерьезнее проказы, Олаф. Мне улыбнулся продавец улыбок.

– Ты можешь себе представить, вонючка! – заволновался Вор из Брезе. – На нас напали монахи, а точнее – ткачи, перевертыши, вроде тебя, и дом Саади дрался с ними огнем, пока я прикрывал его спину. Он не пожелал показать им улыбку, он был выше их настолько, что…

– Снорри, помолчи, – нахмурился ловец. – Не трать силы, тебе еще назад бежать.

– Мне? Назад? Но я был уверен…

– А кто отнесет Олафа на берег?

– Дай я тогда тебя обниму, вонючка, – объявил Два Мизинца, заключая чернокожего оборванца в железные объятия передних лап.

– Я тоже рад тебя видеть, придурок, – растроганно сообщил Олаф, делая безуспешные попытки высвободиться. – Эй, чертово насекомое! Ты мне хребет сломаешь!

– А где все? – Два Мизинца завращал вытянутой паучьей головой, выставив над хитиновыми чешуйками глаза на стебельках. – Кой-Кой, куда все подевались? Мне не по нраву такая тишина…

– Что здесь случилось, Олаф? – спросил Рахмани, тревожно разглядывая мелкие лужицы на дне кратера, где он когда-то обнаружил мощнейший Янтарный канал. – Где все, где твои братья?

У Олафа что-то мимолетно изменилось в лице, как будто камень угодил в застывшую ряску пруда, вызвав короткую рябь.

– Да уж, признавайся, Кой-Кой! – поддакнул Снорри. – Или вы научились обращаться в камни?

– От кого ты прятался? – повторил свой вопрос Рахмани. Остров был совершенно пуст, если не считать загончика с домашней птицей и плещущей в ручье рыбы. Рахмани с огромным облегчением увидел, что ручей, бьющий из скалы, не пересох, а внизу, на самом дне котловины, прозрачный хрусталь превращается в темную непроницаемую воду, медлительную и сонную.

Янтарный канал не погиб.

– Братья? А-аа, братья… – Чернокожий абориген словно не понял вопроса. Затем его физиономию снова перекосило, ноги задрожали, и он рухнул ничком в рыхлый песок. – Они ушли, дом Саади. О-оо, они покинули меня. И младшие, и женщины младших! Они покинули меня и прыгнули в канал…

– Это очень плохо, – несколько растерялся Рахмани. – Я предполагал, что вы поссорились, но не ожидал от них такой глупости. Я предупреждал всех вас, что выход назад найти невозможно.

– Как невозможно? – удивился Вор из Брезе. – Почему это невозможно? Где это видано, чтобы канал не пропускал туда и обратно?

– Это видано именно здесь, – в тон приятелю ядовито произнес Рахмани. – Я предупреждал, что это не обычный канал.

– Снорри, а ты разве не знаешь, что канал пробил дом Саади? – утирая слезы, спросил Кой-Кой.

– Что-о?! – Водомер от изумления едва не потерял опору и не покатился вниз, к центру кратера, по скользким камням.

– Мы поссорились из-за младшей сестры Кой-Кой, – не поднимая лица от земли, плаксиво заныл перевертыш. – Я старший, меня все должны слушать, я им сказал. Они сказали, что раз тут неполная семья, значит, слушаться не будут… Они сказали, что им надоело два года торчать в сырости. Как теперь их найти, дом Саади?! Ведь на Хибре их снова узнают и скрутят…

– Скорее всего, они не на Хибре, – ловец Тьмы присел на корточки рядом с плачущим мужчиной. – Что вы натворили, Кой-Кой? Вам осталось потерпеть совсем немного. Я купил для вас участок земли со старыми соляными копями. Вы могли бы там рисовать свои узоры, и никто бы вас не тронул. Что вы наделали, Кой-Кой? Ведь мы собирались вместе в Рим, мы собирались прижать орден к стенке… Теперь остался только ты, единственный свидетель.

– Дом Саади, это правда? – почтительно вставил слово Два Мизинца. – Ты… то есть вы… Да что я несу, святая дева! Вы. Умеете. Пробивать. Янтарные. Каналы?!

– Да, Снорри, умею, – устало вздохнул Рахмани.

– А ты не знал, глупый паук? – сквозь слезы усмехнулся Кой-Кой. – Наша семья сразу поняла, кто такой дом Саади, а ты, насекомое, ха-ха-ха…

– За столько лет, – горестно прошептал Вор из Брезе. – Позор мне, позор! За столько лет я не догадался, что за человек рядом со мной… Простите меня, дом Саади, простите! Неужели я ругался… нет, нет, я хамил одному из… Но вы ведь не слепой, так? Дом Саади, вы ведь не слепой и не старый?!

– Прекрати, Снорри! – поморщился ловец. – Тебе прекрасно известно, что я служу огню. А будет ли мне даровано право стать одним из Учителей, это скрыто даже от самого Учителя… – Рахмани повернулся к перевертышу. – Кой-Кой, если они ушли, почему ты остался?

– Потому что я был уверен, что ты скоро вернешься. И кроме того… – Кой-Кой влюбленным взглядом окинул нехитрое хозяйство семьи – узкие делянки огорода, птенцов и козочек, которых в свое время принес сюда на своих ногах-ходулях Вор из Брезе. – Кроме того, я отвечаю за наделы и за пещеру. Мои рисунки еще не закончены…

– Боюсь тебя огорчить, дружок, – кашлянул Снорри. – Но мне сдается, что дом Саади и я в последний раз навещаем ваш чудесный вулкан. Я верно сформулировал, дом Саади?

– Все верно, Снорри. Я прямо сейчас отправляюсь на Великую степь. Кой-Кой, ты можешь остаться здесь, Снорри вывезет тебя в Брезе, или нырнешь в канал, когда пожелаешь. Но я не представляю, где ты вынырнешь. Я настроил канал на одно место… Ты слышал когда-нибудь о Леопардовой реке?

– Нет, дом Саади, – всхлипнул перевертыш.

– Н-да, это очень далеко… Тысячи гязов от ваших родовых пещер.

– А где такая река, дом Саади?

– На Великой степи, Кой-Кой…

– Мои братья тоже там, дом Саади? – с надеждой спросил перевертыш. – Мои младшие братья… Я догоню их?

– Э-ээ, позволь, я объясню тебе, – вклинился водомер. – Если это та самая Леопардовая река, возле которой мне, в свое время, довелось жить, вкушая пищу из рук прекраснейшей из женщин, выкупившей меня у мерзких охотников, высокой домины Марты…

– Снорри, заткнись, не то станешь пауком-инвалидом, – быстро проговорил Рахмани.

– Я всего лишь хотел заметить, дом Саади, что Леопардовая река коварна и смертельно опасна на всем своем течении, – невинно поправился Снорри. – Кой-Кой, твои бестолковые родственники, они… короче, они могли утонуть.

– Но…

– Это правда, Олаф, – Рахмани потрепал перевертыша по плечу. – Это правда. Там глубоко, очень холодно и камни. Скорее всего, они погибли. Я предупреждал вас, что нырять можно только рано утром, во время восхода, на четверть диска Короны. Тогда вынырнули бы в фонтане заброшенного города Скорпионов…

Пока единственный уцелевший семьи Кой-Кой переваривал трагическую новость, до Снорри Два Мизинца дошло, что старший друг их бросает.

– Дом Саади, дом Саади, ты же… вы же говорили, что мы будем вместе, что мы не расстанемся.

– Беги домой, Снорри, – Рахмани развязал тесемки рюкзака, вытащил тяжелый пакет. – Возьми Олафа на спину. Слушай, ты сумеешь спрятать его лучше, чем я. Вот это – вам пополам. Где искать покупателя, тебя не надо учить.

– Это же… это же Камни пути, господин. Это огромные деньги, дом Саади.

– Это мертвые Камни, мне их не разбудить. Их уже никто не разбудит, Снорри, но ты выручишь за них несколько тысяч. Хватит денег, чтобы одеть нашего друга и раздобыть для него паспорт. Я уверен, что ты спрячешь его в Брезе…

– Дом Саади, я никуда не уйду отсюда! – встрепенулся Олаф; костяные амулеты запрыгали на его впалой груди. – На Зеленой улыбке я сгину, я не могу жить в городе. Возьми меня с собой, дом Саади! Вдруг мои глупые братья не погибли в реке?

– Взять тебя с собой? – опешил Рахмани. – Но ты не представляешь, куда я направляюсь. Ты не умеешь плавать, мне придется сразу же спасать тебя… Ладно, это ерунда, но что ты будешь делать в джунглях?

– Зато я знаю, куда направляется дом Саади! – Снорри Два Мизинца уложил свое длинное прямое брюшко на камни и стал похож не на паука, а скорее на задумчивого кузнечика. – Он одержим идеей отнять живой Камень пути у прекрасной домины…

– Снорри, заткнись!

– Дом Саади, я не могу просто так взять и вернуться в Брезе, – хмыкнул водомер. – Ты сам говорил, что ребята в Гильдии спят и видят меня на виселице! Кроме того, доминиканцы могут вернуться. А вдруг они запомнили меня на берегу? Мне даже страшно представить, что со мной сделают добрые горожане…

– Я тоже пойду с тобой, – уперся волосатый перевертыш. – У меня больше нет семьи, дом Саади. У меня есть только ты, и… и это тупое насекомое.

– Провались ты, вонючка, – отвернулся водомер. – Дом Саади, не бросать же его одного! Он честно сторожил Янтарный канал, мы не можем его бросить!

– Хорошо, хорошо, мы нырнем вместе, только замолчите оба! – потребовал Рахмани. – Снорри, ты сам понесешь Олафа, у меня должны быть свободные руки. А теперь не мешайте, мне надо слушать время…

И шустро полез вниз, цепляясь за острые выступы породы.

– И не надейся, что я тебя понесу по суше! – вполголоса заявил приятелю Снорри.

– Выходит, ты до того проворовался, что тебя хотят прирезать твои же дружки? – в тон ему ответил Олаф. – Снорри, а ты уверен, что там везде глубоко? Насколько там глубоко? Я видел две реки, и обе были маленькие, я бы не смог там утонуть…

– Кой-Кой, эта река глубокая, я тебя уверяю! Ах, дьявольщина… – пробормотал вслед ловцу водомер, пытаясь почесать чешуйчатый затылок одной из задних ног. – Дьявол во плоти, вот кто он.

– Вы намерены застрять тут оба?! – снизу прокричал Рахмани.

Пока они торопились следом, переругиваясь и вздыхая по поводу светлых времен, когда в мире не обижали замечательных водомеров с Суматры и мудрейших художников-перевертышей, умевших заманивать путников в переплетения плоских линий, Рахмани следил за янтарными блестками, всплывающими из глубины пруда.

По ту сторону билась о пороги Леопардовая река. И где-то на камнях Леопардовой реки купалась в ледяной радуге Женщина-гроза. Ее кожа отливала расплавленной медью, а в волосах могла заблудиться даже ночь. У нее за пазухой грелся Камень пути, но ловец шел не за Камнем…

– Дом Саади, а ты так и не снимешь платок со рта?

– Позже, – прошептал Рахмани, и шагнул в темноту. – Позже…

И прохладные воды сомкнулись над его седеющими кудрями. Янтарный канал встретил ловца неласково, но Рахмани был к этому готов. Он почувствовал, как в воду плюхнулся Снорри со своим приятелем на руках; Кой-Кой старательно зажимал нос и уши. Затем звуки пропали, как они всегда пропадают в глубине; наступила полная дезориентация, исчезли верх и низ, тело стало весить не больше волоска, и волосок этот, мотаясь из стороны в сторону, кружил посредине сужающейся янтарной воронки…

Рахмани заранее набрал в грудь воздуха, поскольку никогда не известно точно, как долго продлится переход. Одно дело – старинные Янтарные каналы, скрытые в мелких озерах, вдали от морей, от вулканов, смерчей и прочих природных неурядиц. Вокруг таких каналов возведены дворцы, их ложи убраны в мрамор, построены ступени и навесы, вымощены подъездные дороги и покрыты изразцами башни сборщиков податей. В таких местах возникают постоялые дворы, разбиваются парки и селятся торговцы всех мастей. Недаром считается, что столица Горного Хибра, город с миллионом жителей, город ста мечетей, Джелильбад, вырос вокруг Янтарного канала, по которому еще в годы правления Кира дети Авесты водили свои караваны на Великую степь. Джелильбаду в этом смысле повезло: там целых три больших канала.

Только на месте Джелильбада на Зеленой улыбке течет полноводная, илистая река, и тамошним строителям пришлось немало потрудиться, чтобы обеспечить караванам надежный спуск к воде. Зато в таких старых каналах одновременно навстречу друг другу могут продвигаться сразу четыре потока людей, вместе с животными, осадными машинами и даже небольшими судами, уложенными на катки и колеса. Для погонщиков самое сложное – заставить животных войти в воду, хотя это только кажется водой, темной, с янтарными искорками, парящими внутри. Для удобства вьючным ламам, верблюдам и буйволам натягивают мешки на голову, со слонами гораздо легче, тем более легко с единорогами, а вот хищников лучше перевозить в клетках…

Рахмани отдавал себе отчет, что если лучезарному королю Ютландии или кому-то из ярлов станет известно о его способности находить каналы, служба в качестве ловца завершится навсегда. Ему придется бежать и пребывать в бегах остаток дней. Всякий владелец земли, обремененный короной и нечесанный, малограмотный барон желал бы иметь в хозяйстве колдуна, способного вскрыть ткань сущего. Янтарный канал, даже не на другую твердь, а соединяющий два соседних графства, немедленно начинал приносить прибыль. Тому, у кого в ручье или в искусственном водоеме внезапно появлялись янтарные блестки, оставалось только замостить близлежащую грязь и поставить стражу для сбора денег.

Саади распечатал немало каналов, почти столько же пришлось обрушить за собой навсегда, и в три раза больше он почувствовал, но проехал или проскакал мимо. У него начинало колоть виски и немели ладони возле тех мест, внешне совершенно непримечательных, где имело смысл пробивать канал. Достаточно лишь точно обозначить место, затем найти где-то воду, если воды в этом месте нет, вылить ее на землю и ждать. Если спустя три-четыре восхода вода потемнеет, загустеет, как каучук, и прекратит испаряться, значит, это уже не вода, а то, во что вода превращается, перетекая между твердей. Иные называют это кровью, текущей по янтарным сосудам всех трех планет.

Звучит поэтично, но одному лишь Премудрому известно, сколько сотен тысяч, если не миллионов жизней было отдано в войнах за право обладать входом в канал. Слепые старцы замолкали в ответ на вопрос, не лучше ли открыть людям все тайны. Учитель любил повторять нетерпеливому ученику, что все в мире идет именно так, как задумано…

За песчинку до того, как ловец начал задыхаться, глубокий янтарный блеск стал темнее, края воронки плавно раздвинулись, и его, точно камень из баллисты, швырнуло в яростную пену Леопардовой реки. Рахмани немного волновался, что выкинет в заброшенный город, на тысячу гязов южнее поселений раджпура, поскольку неустойчивый канал, пробитый в самом центре огромной водной страны, не всегда можно было точно сбалансировать.

Но вместо мрачных обветренных сфинксов и следов скорпионов, он с радостью увидел над собой изумрудный шатер джунглей, скачущих по лианам макак и следы костров на дальних острых скалах. Там когда-то обороняли свои деревни воины раджпура, но времена междоусобных стычек давно прошли. Их бывшие противники, бадайя, вели оживленную торговлю мелочами вдоль Шелкового пути, отправляли детей учиться на Зеленую улыбку, а работать – на Хибр, мир изменился…

Ловец не без труда вытащил в прибрежную осоку Олафа, пока Снорри пытался пробежать на своих ходулях по горной реке. Два Мизинца едва не сломал себе шею и пару конечностей, после чего пыла у него заметно поубавилось.

– Как же мы найдем вашу женщину, дом Саади? – Вор из Брезе жадно втягивал ноздрями терпкий насыщенный цветочными испарениями воздух родной тверди. – Нам придется нанимать нюхача, чтобы выудить ее след.

– Она сама придет сюда. Смотри, видишь? – Рахмани показал промокшим нелюдям на тонкую, полузаросшую тропу, ведущую к навесному мостику через реку. За навесным мостом, после очередного бурлящего порога, укрепленного плотиной, просматривались домики на сваях, перевернутые лодки и несколько пасущихся свиней, поджарых, как ездовые собаки. Здесь пахло совсем не так, как в нагретом влажном вулкане, затерявшемся в Кипящем озере. На Великой степи хотелось вдохнуть и задержать дыхание, чтобы прелестные ароматы впитались в легкие…

– Марта совсем недавно распечатала канал, который я ей подарил. Он гораздо выше по течению… – Рахмани вздохнул, освобождаясь от мокрой одежды. – Но про это место я ей не рассказывал. Олаф, я хотел бы попросить тебя об услуге. Ты не мог бы залезть на дерево повыше и взглянуть? Только сделай так, чтобы тебя не узнали…

– Это можно и не говорить, – обиженно отозвался перевертыш и скользнул вверх по ближайшему стволу. – Я не знаю, та ли это женщина, которую ты ищешь, дом Саади, но вдоль берега сюда скачет центавр… ого… гм…

– Центавр?! Что там еще?

– Истинный фессалиец и очень высокого ранга. У него плюмаж на шлеме и всюду серебро. На спине у него парень, вроде пьян или раненый, качается во все стороны, и женщина. Очень далеко, дом Саади. Я вижу только, что брюнетка, и что держит на шее… ох ты!

– Что она держит?! Говори же!

– Погоди, дом Саади. Центавр остановился у ручья, переходит вброд… Ага! У нее на шее нюхач, живой нюхач! Она держит его, как ребенка!

– Это она! – Рахмани повеселел, хлопнул в ладоши, напугав подобравшихся слишком близко птиц. – Я верю, что это она. Мы успели, мы выиграли у нее восход!

– Нюхач нас учует, дом Саади.

– Не учует. У меня есть такие снадобья, что нюхачу будут всюду мерещиться тигры. Правда, недолго действует…

– Дом Саади, а что ты будешь делать, когда отнимешь у нее Камень? – задал самый главный вопрос Снорри.

– Я оживлю его. Прямо здесь.

– Но как мы попадем на четвертую твердь?

– Мы?! Очнись, Снорри. Тебе-то зачем рисковать?

– Я потерял работу, потерял уважение и состояние, дом Саади. Извини, но это ты… это вы виноваты. Раз так, возьмите меня с собой. Больше мне нечего тут делать. А там… Я буду вашими ногами, вашим советчиком…

– И меня, дом Саади, – пискнул с ветки Кой-Кой. – Я увидел эту реку… Сомневаюсь, что мои братья выплыли…

– Дом Саади, а что ты будешь делать, если она не отдаст тебе Камень?

Вот оно! Рахмани пригладил седеющие кудри. Если она не отдаст Камень…

Дальше ловец не мог говорить.

29
ВОИН И ГРОЗА

– Что случилось с твоим лицом, воин?

– Поранился…

– Тебе идут седые кудри, Рахмани.

– Ты стала еще красивее, Женщина-гроза.

Рахмани танцевал на бесконечной нити маятника. Как никогда, ему хотелось жить. Он танцевал, чтобы успеть перехватить заряд ее любви и ее ненависти. Самая лучшая женщина его страданий посылала ему удары своих улыбок. Рахмани танцевал, неуловимо двигая корпусом, рассыпая фантомов пригоршнями, и отражал ее улыбки глазами. Один лишь смех ее мог ослепить, как осколки разбитого зеркала, поэтому Рахмани держал глаза наполовину прикрытыми.

– Ты отыскал то, что искал, Рахмани?

– Мы ищем одно и то же, Марта.

– Раньше ты охотился за утерянной честью. Саади переместился трижды и трижды оставил вместо себя бестелесных кадавров, чтобы те вместо него ловили горлом возникающие из воздуха кинжалы.

– Честь не утеряна, Марта. Она подобна кристаллу, растущему в раковине. Можно раздробить тысячи кристаллов, но всегда вырастают новые.

– Объясни же мне, я не понимаю, – Марта Ивачич тоже начала медленное вращение. Ее смоляные глаза впивались в серые выцветшие глаза возлюбленного, ее руки ласкали пустоту столь быстро, что обычный человек давно бы уснул от навязчивых повторений ритма. Обычный, но не ловец Тьмы, не ученик Слепых старцев.

– Я жил с дикими венгами, – задумчиво начал Саади. – Венг будет оскорблен, если путник, пришедший из ночного бурана, откажется разделить постель с женой хозяина иглу… Я делил кров и пищу с горцами Пехнаджаба. Эти гордые люди будут преследовать тебя неделю и непременно убьют, если ты осмелишься ударить камчой чужую лошадь… Я плавал за черным жемчугом с пигмеями Плавучих островов. Ты видела их. Меня хотели зарезать за то, что я не женился на одной из дочерей их смешного царька. Эти дочери намазывались жиром хищных рыб и оттягивали себе гирями нижние губы, так им казалось красивее…

Я ходил с караванами через ущелья Дебрека и менял там шишу на женщин. Честь этих людей в черкесках, с завязанными лицами, совсем не такая, как у детей Авесты. Их честь – в обмане, но она тоже вызывает уважение. Для них нет дела праведнее, чем обмануть иноверца… Еще раньше я делал кое-какую работу для князя Василия, русса с Зеленой улыбки. Я увидел, как руссы бросают насущные дела, чтобы посидеть с больным, как они кидают хлеб осужденным в кандалы…

Краем глаза Рахмани следил за разлегшимся на берегу центавром. Он был очень опасен, но ранен и устал. Груда мяса.

– У них тоже своя честь? – со странной улыбкой кивнула Красная волчица. – А я встретила сотню закатов в стране Хин. Там женщины не поднимают глаз, а мужчины больше всего боятся быть смешными. Среди пустынников Карокорума высшим благом считается кормить гостя, пока у него не случится заворот кишок. А в Бухруме мне приходилось крутиться среди заносчивых павлинов, для которых верно разместиться за столом – это такое сложное дело, сложнее многослойного торта, который умеет делать мой муж…

Рахмани и Женщина-гроза рассмеялись вместе. Но не прекратили танцевать.

– Ты сама ответила на вопрос, – сказал ловец. – Мы можем рассуждать о чести бесконечно, но от этого она не превратится в сияющий кристалл.

– Как же тогда быть? – уже без улыбки спросила Красная волчица. – Ты потратишь всю жизнь на поиски верной грани?

Ее голос на долю песчинки дрогнул, вызвав в сердце ловца эхо мертвых надежд. На долю песчинки он увидел все сразу – поросший ковылем просоленный морской обрыв, изъеденный ласточкиными гнездами. Разогретый лучами Короны уютный домик, звенящий от сверчков, ночной сад с оброненными детскими игрушками. И ее губы, пахнущие дикими ягодами и дикими желаниями.

Все это мимо, напомнил себе Рахмани, и дрогнувшее нечто в ее голосе погасло.

– Что случилось с твоим лицом, воин? – оттачивая кружево ложных выпадов, повторила Марта. – Я хочу вспомнить твои губы.

– Позже, – повторил Рахмани, переступая с одного камня на другой.

– Порой жадный мясник так долго прячет мясо от людей, что оно достается червям, – мурлыкнула Женщина-гроза.

– Твоя настойчивость в любом случае найдет награду. Если моя душа ненароком покинет тело, ты успеешь поцеловать меня в теплые губы.

– Мне не нравятся твои шутки, воин. – Женщина-гроза несколько раз перепрыгнула с одного мокрого валуна на другой, старательно смещаясь так, чтобы свет Короны оставался у нее за спиной.

Двое танцевали на самой середине реки, на крошечном, прозрачном пятачке, за сто локтей до первого порога. Издалека могло показаться, что двое порхают, как вечерние бабочки в брачный период. Одна бабочка – легкая, гибкая, чем-то похожая на пантеру, с заколотой черной гривой, с кожей цвета густого топленого молока, с лезвиями в рукавах. Другой – чуть выше, худощавый, широкий в кости, но такой же подвижный, с искрами на ладонях, в слишком свободной светлой одежде, настолько свободной, что невозможно угадать, где окажется его тело в следующий момент.

Женщина-гроза краем глаза следила за водомером. Он висел вверх ногами на толстой ветке, прямо над рекой, и не слишком ловко притворялся невинной корягой. Женщина-гроза как-то видела, как взрослый водомер одним стремительным ударом ноги разрезает человека пополам, поэтому не слишком доверяла их слащавой дремоте. Больше всего ее потрясло то, что это был паучок, которого они с Рахмани выкупили в незапамятные времена. В те времена, когда им нечего было делить.

Все сбывалось, и все пути вели к водопаду над Леопардовой рекой…

Совсем недавно Кеа сообщила, что неподалеку прячется еще один, тоже не подарок. Один из самого опасного колена «глаз пустоты». Он мог даже притвориться водой.

– Что с Зораном, Женщина-гроза? В яме он мог подхватить одну из местных лихорадок. Я хотел бы взглянуть на него поближе…

– В нем уршад.

– Не кидайся попусту словами!

Они в сотый раз переместились, пробуя невидимыми клинками воздух, шинкуя его мелкой лапшой вместе со смыслами невысказанных фраз. Мятый, ветреный вечер просыпался над рекой, светляки кружили, как раздувающиеся бальные платья, потерявшие своих красоток, вязкий туман упорно карабкался на заболоченные берега. Далеко внизу, за тройной грядой порогов, светились огоньки в хижинах народа раджпура.

– Твой друг умрет завтра утром, Рахмани. Я говорю правду.

– Тогда зачем ты повезла его с собой? На что ты надеешься?

– На Камень.

– Что-о?!

– Именно так. Отойди с дороги, Рахмани. Я спущусь к Матерям, оживлю Камень и попытаюсь взять Ивачича с собой. Если все это правда… Если на четвертой тверди живут добрые мудрецы, они убьют уршада…

Рахмани пробежал шесть шагов, отталкиваясь от мелких водоворотов, удерживая брата-огня у самых запястий. Он видел Зорана Ивачича две песчинки, но этого хватило, чтобы начать вспоминать поминальные молитвы. Болезнь выжирала крепкого мужчину изнутри, губы Зорана и глаза припорошило белым налетом, он смотрел в небо и хватал пальцами пустоту, словно тянул на себя саван…

– Твои сестры не оживят его. Как не оживили и одиннадцать предыдущих камней, которые закопаны у вас на поляне Посоха.

– Откуда тебе известно?..

– Тебе недостаточно Камня, Женщина-гроза. Тебе нужен глубокий Янтарный канал.

– Я знаю. Я попытаюсь успеть. Поликрит вывезет нас к заброшенному городу Скорпионов, мы нырнем там… – Черная пантера неотрывно следила за глазами противника и метнула кинжал вперед в ту долю песчинки, когда ловец моргнул.

– Там не получится. Чтобы попасть на четвертую твердь, нужен особый канал. Очень глубокий. Можешь поверить Слепым старцам.

– Я снова должна тебе верить, хитрец? Мы найдем другой канал, поглубже!

– А если не успеете? – фантомный кинжал вспорол грудь фантомному ловцу. Настоящий ловец Тьмы уже балансировал на соседнем камушке.

– Тогда я сама оборву его мучения.

– Ты собираешься нырнуть в фонтан в компании с центавром и нюхачом?

– А что ты предлагаешь, воин? Не жалей меня, подними платок, и все будет кончено. Я знала, я видела во сне, как мы деремся на этих камнях…

– Все возвращается, и ты вернулась домой, Женщина-гроза. Центавр – хороший попутчик, если у вас одна цель, а я догадываюсь о его целях…

– Он хочет вывести всех фессалийцев на четвертую твердь.

– А насчет второго попутчика я бы трижды подумал.

– Нюхач мне пригодится. Ты так рассуждаешь, будто я уже попала в канал.

– Ты не попадешь в канал, пока не услышишь правду. У центавров те же проблемы, что и у прочих разумных на твердях мира. Нюхач – это совсем другое, хотя пытается притворяться родным и близким… – Ловец вытолкнул из себя сразу два миража, человека и ящера. Пока ящер щелкал пастью перед лицом Марты, мешая ей следить за соперником, Рахмани издалека, несильно, ужалил нюхача огненным шаром. Кеа заверещала.

– Не трогай ее! Да, она служила хинцам, а теперь служит мне, ну и что?! Я обещала ей найти здесь мужа и найду! Как будто ты не знаешь, как ведут себя нюхачи. Они вечно цепляются за человека…

– Марта, нюхачи – это совсем не то, во что все верят! У них нет родни, у них нет никого, кроме пигмеев, которые всего лишь охрана. Выслушай меня, это важно… Они родня уршадам.

– Воин, мне даже нечего возразить, настолько это глупо…

– Глупо? Пусть так… Но спроси свою желтокожую подружку, как ей удалось так ловко втереться к тебе в доверие? Спроси ее, зачем гончары подарили ее тебе? Спроси ее, кто на самом деле командует в Срединном царстве – мандарины императора Чи или покорные, послушные нюхачи?!

– Что ты несешь, Рахмани?

– Так спроси ее сама! Спроси, зачем нюхачам на четвертую твердь? Спроси ее, что она знает про меня! Ведь она наверняка чует, кто я такой!

– Кеа, я жду! – Красная волчица отбила две атаки пылающих шаров, с трудом сдержав стон. Она спросила себя, будет ли завтра лечить ожоги, полученные сегодня, и втайне рассмеялась своим заботам.

– Он не врет, Женщина-гроза… Совсем недавно мы подчинили Срединную империю Хин… Но людям от этого не плохо, госпожа. Люди довольны, они не догадываются. Они счастливы, госпожа, нам ведь немного надо. Нам нужны уход, тепло и условия для наших малюток… – После слов, произнесенных нюхачом, центавр Поликрит еле сдержался, чтобы не сбросить ее в воду.

– Так ты… Ах ты мокрая гусеница! – Домина Ивачич произнесла еще несколько фраз, сразу на нескольких языках. Услышав столь витиеватые ругательства, Кой-Кой даже перестал притворяться корягой. Он потерял нужный цвет и в изумлении выпучил глаза. – Так ты втерлась ко мне в доверие, чтобы пролезть на четвертую твердь?! – Острие невидимого кинжала рисовало вензеля в пальцах волчицы. Еще миг – и желтый ленивец, стоивший десятки тысяч драхм, отправился бы по вечной дороге предков.

– Я помогала тебе, высокая домина!

– Она не врет тебе, Марта, – рассмеялся Рахмани. – Народ императора Чи действительно не страдает. Но нюхачам нужно все больше. Их дальние родственники, уршады, избрали иную тактику, поэтому их все ненавидят. Их убивали и будут убивать повсюду. Нюхачи хитрее, они выбрали любовь…

– А теперь ты спроси воина, Женщина-гроза, отчего от него пахнет сургучом, индиговыми чернилами, сигарами Пале-Рояль, фиалковыми духами и вином Шато? – пролаяла с берега Кеа, на всякий случай укрывшись за спиной лежащего центавра. – Раз он знает так много, пусть расскажет и о себе! Пусть расскажет о тайной когорте Римского прокуратора, где успел заслужить три серебряные бляхи! Пусть расскажет о том, сколько дукатов тратит прокуратура на подкуп морских центавров, чтобы те снизу травили наши Плавучие острова! Пусть расскажет о лаборатории в подвале Кенигсбергского университета, где он препарировал моих сестер!