Текст книги "Врата миров. Дилогия"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– Начинается гроза… – Урлук отер первые капли с бритой головы. – Хочешь, тебя будут звать Женщина-гроза? На вашем языке это будет просто набор звуков, но ты всегда будешь помнить, почему получила такое имя.

Что еще можно вспомнить про ту грозу? Ах да, я нашла шестерых последышей. Я взяла себя в руки, слезы высохли на щеках, а спустя пару песчинок разразилась невероятная буря, с градом и трещотками молний, от которых злобные псы забивались под телеги и скулили, как слепые щенки. Слезы высохли, но я тут же промокла насквозь; вода хлюпала в моих соломенных чунях, вода шипела в погибающих кострах, вода с такой силой ударялась о жесткую бесплодную землю, что капли не впитывались, а отлетали обратно вверх, образуя хрустальное марево.

И вот, я шла по колено в этом сияющем море, тоненький лохматый подросток, впереди люди расступались, пряча под одеждой уцелевшие факелы, а позади, вытянувшись полукольцом, шли солдаты и монахи с саблями и пиками. Первого уршада я нашла под навесом, среди мешков с мукой. Собаки не чуяли его, и нюхач не чуяла его, потому что мерзкий последыш перенимал окружающие запахи. Мой нос тоже оставался глух, зато я слышала животом, как он сжимается, пытаясь заползти поглубже.

Да, я слышала его животом. Как слышат бесов Матери волчицы.

Я указала воинам, и розовую гадость изрубили на части, превратили ее в жидкий фарш. Потом я нашла еще троих, это оказалось несложно. Дождь все еще поливал, но гром отставал от молний все сильнее; стало быть, гроза покидала седалище между горными кряжами. У самой полосы мокрого тлеющего хвороста я остановилась, вдохнула побольше воздуха и помолилась духу леса, как учила меня Мать волчица. Сильно болела голова, ломило колени и локти, а из носа капала кровь. Я смотрела на розовеющий штрих восхода, на равнодушное сияние звезд между туч, на горы и плакала. Я смертельно устала, но плакала не из-за этого.

Когда я повернулась к людям, они все стояли позади, затаив дыхание. Несколько сотен, а может и тысяч. Высокий лама Урлук был приветливым хозяином, за его родовым дербетом вечно кочевали десятки повозок чужаков.

– В ком они прячутся, Женщина-гроза? – ласково спросил меня Урлук. По его плащу барабанили синие градины.

– Кто? – хрипло выкрикнула засаленная старуха, верховная шаманка. – Назови нам, кто! Иначе погибнут еще многие!..

Я назвала. Я ведь уже догадывалась, что тех двоих, кому во сне в рот, и не только в рот, залезли розовые гладкие твари, немедленно разорвут на части. Я просила у бедняжек прощения, хотя не помнила их имен. Это был последний раз, когда я просила прощения у жертв сахарных голов. Чтобы сорняк не проник на поле, следует безжалостно уничтожать всходы.

Первой жертвой стал сотник из Орды, он как раз приехал набирать будущих солдат для хана. Кажется, это был последний год, когда Улан-Баторский сатрап позволял ханам Орды набирать большую армию. Последний год, когда македоняне заодно с ханами выступили против бунтующего хинского государства…

Сотник принял смерть легко и достойно. Он просил позаботиться о его больной матери, и лама поклялся исполнить просьбу. Впоследствии я слышала, что Урлук действительно забрал пожилую женщину в свой арват, несмотря на то, что она происходила из джангурского рода. Перед тем, как убить сотника, Урлук пристально посмотрел мне в глаза; он хотел убедиться, что мы не зря убиваем безвинного человека.

Мы убили его не зря. Мне пришлось смотреть на все это до самого конца. Несчастному вскрывали живот кривым заточенным крюком, каким вскрывают животы подвешенным быкам и баранам. Детеныша сахарной головы обнаружили в печенке, его выволокли, прижали к колоде и неторопливо сожгли. Кто-то не поленился сбегать в юрту за горшком с углями. В какой-то миг мне стало…

Это нелепое чувство, но я не скрываю его. Я честно рассказала об этом Красным Матерям. Мне стало жалко малютку-уршада, мне стало жалко его, потому что в ту ночь люди вели себя не менее жестоко, чем его папаша. Его папаша вел себя, как безмозглый хищный бес, он использовал человеческую оболочку для спасения своего потомства. Но люди – не звери, они соображают, когда жгут беззащитную личинку углем, когда хохочут и радуются чужой смерти…

Второй уцелевший последыш схоронился в молодой женщине, молодой жене темника. Известно, что личинки сахарной головы могут проникать в тело разными способами… Темник как раз ублажал супругу, а потом счастливые молодожены уснули, не разомкнув объятий. Уршад проник в женщину через лоно любви, а песчинку спустя в стане обнаружили распавшегося и забили тревогу.

Когда я указала солдатам на шатер темника, он выхватил сэлэм, намереваясь меня изрубить, а его воины тоже схватились за оружие. Они не считали ламу Урлука своим наставником и, тем более, не считали его своим предводителем. Они верили камланиям и посетили наше становище, чтобы узнать о судьбе неродившегося еще ребенка. Молодая жена темника Орды несла в себе малыша…

Слава Оберегающему в ночи, он отвел от меня острия сабель. Затеялась драка, люди топтались в грязи, и багровые ручьи текли у них из-под ног. Смеющаяся луна укладывалась спать за пушистые покрывала гор, а навстречу ей лениво поднималась Корона, и обе они с удивлением и грустью смотрели, как люди отрубают друг другу головы и руки. Должна была умереть одна молодая женщина, а погибли одиннадцать человек. Охрану шатра перебили, и всякий из торгутов знал, что хан Большой Орды не скажет ни слова на курултае в защиту своего темника.

Одиннадцать человек погибли, женщину все равно выпотрошили, потому что, если этого не сделать, то спустя неделю или спустя три года она все равно стала бы сахарной головой, а последыши уничтожили бы весь род торгутов. Ведь из хроник известно, что город золотых шпилей, Цэцэ-Батор, заселили совы и лисицы после того, как людей сожрали последыши второго поколения. Когда жену темника потрошили, я стояла рядом и смотрела, шаманки не позволили мне отворачиваться. Ведь только я слышала последыша.

Ведь я – Красная волчица.

Потом меня едва не вывернуло наизнанку, потому что в женщине шевелился будущий ребенок. Последыш беса успел проникнуть в него, и в этом не было ничего удивительного, ведь ребенок вошел в женщину тем же путем, что и личинка. Старая шаманка засмеялась, когда личинку раздавили, а вокруг собралась толпа, и, позабыв про поваленные юрты, все стали обниматься и плясать. А меня закутали в шкуры, напоили целебными отварами на эфедре и молоке оленихи. Так меня поили шесть дней, а на седьмой день я открыла глаза и увидела на своей руке жучка-мухомора. Красный жучок с белыми пятнышками расправил крылья и взлетел, а я засмеялась.

Я засмеялась, потому что ощутила в животе чутье Красных волчиц. Чутье никуда не делось, оно превратилось в силу, и сила эта крепла. Я становилась старше, мое обучение продолжалось, и очень скоро мне предстояло отправиться в страну Бамбука, так сказал высокий лама Урлук. В становище меня никто больше не окликал без имени, все почтительно называли Женщина-гроза и устраивали несколько раз настоящую овацию, хотя до героини и до женщины мне было далеко. Мне казалось, что я никогда не вырасту такой старой, как внучка шаманки Ай, той уже стукнуло целых девятнадцать!

А еще меня долгое время не покидали мысли, что надо быть настороже, поскольку я всех спасла, и без меня, если мы уедем в страну Бамбука, некому будет защитить становище. Старый лама успокоил меня тем, что никто из наших пастухов и воинов зимой не покидал свои арваты, а следовательно, не мог принести заразу из дальних городищ. Он спросил меня, хочу ли я вернуться домой, в страну народа раджпура, и напомнил, что я не рабыня и вправе уехать. Тем более, засмеялся Урлук, что теперь ты сможешь украсть не одну, а сотню летучих гусениц. Мы посмеялись вместе, но сквозь слезы мы видели каждый в глазах другого тоску. Не оглядываясь, мы видели место, где были похоронены одиннадцать взрослых и неродившийся ребенок.

– Это ничего, – заметил лама и положил мне теплую ладонь на макушку. – В мире не так уж много вещей и событий, ради которых стоит прервать медитацию.

Тогда я не понимала смысл его речей, но всегда наслаждалась биением его доброго сердца. Его кровь не замедляла и не ускоряла свой бег. Лама Урлук частью себя всегда находился где-то вдали.

– Зачем мне в страну Бамбука? – Я еле сдерживала слезы. – Разве шаманки недовольны мной?

– Моя давняя подруга Красная волчица умеет видеть будущее лучше, чем я, – уклончиво отвечал старик. – Девочка должна получить образование…

– Получить что? – подпрыгнула я.

– Позже поймешь, – улыбнулся лама. – В стране Бамбука меня научили слушать, как два ветра трутся друг о друга, встречаясь на большой высоте. Меня научили спать, стоя на одной ноге на перевернутой миске, пока четверо пытались меня с этой миски столкнуть. Меня научили различать шесть степеней уважения и четыре вида презрения.

– А я?..

– И тебе предстоит научиться. Иначе ты вернешься домой, похожая на орех, пролежавший сухую зиму в рыхлой земле. Одна половина его кожуры блестит и просится в руки, а другая обросла плесенью и разложилась. Ты разве хочешь стать, как этот орех?

Я не хотела становиться орехом, красивым лишь с одной стороны. Я могла вернуться к Леопардовой реке сразу, но я предпочла учебу. Меня и нескольких других детей, учившихся при храме, повезли на гусеницах в страну Бамбука. Нам предстояло изучать язык и каллиграфию народа айна, искусство чайной церемонии и стоклеточных шашек, а что самое захватывающее – нам предстояло изучить искусство управления бородатыми драконами, которых разводят только в стране Бамбука…

Однако я так до сих пор и не выучилась верно заваривать чай и управлять драконом, поскольку мои планы поменялись после встречи с отрядом лесных гандхарва. Эти разбойники зарезали наших взрослых сопровождающих, о чем потом долго жалели, потому что немые рабы на подпольных рынках стоят немалых денег, а нас пересадили с гусениц на лам и растворились вместе с нами в джунглях.

Так я, вместо учебы в богатом доме желтокожих айна, попала в усыпанную навозом лесную деревушку гандхарва. И очень скоро меня продали на рынке.

Что еще ожидать от лошадиных задниц?

20
ШЕСТНАДЦАТЫЙ ОГОНЬ

Рахмани Саади покорно лежал на изуродованном берегу озера и ждал, когда восстановятся силы. В него угодило не меньше пяти мадьярских проклятий, но все они были направлены на усыпление и лишение подвижности.

Рахмани то проваливался в сон, то выныривал, слушая ворчливые причитания Снорри. Для того чтобы восстановить резервы организма, требовалось сосредоточиться, но сосредоточиться мешал сон.

Он снова перенесся туда, к ласковым огненным кипарисам и сыпучим песчаным дюнам, он втягивал ноздрями дразнящий запах жареной ягнятины и пьяный аромат хаомы, от которой время текло медленно, а кровь – быстро. Он снова проваливался туда, как доверчивая букашка проваливается в норку коварного муравьиного льва. Края воронки осыпались, мешая закрепиться и вынырнуть назад, и вот уже берег Кипящего озера стал недостижим…

Праведная мысль…

Праведное слово…

Праведное дело…

Его призвали.

…На окраине Персеполиса, там, где шестеро жрецов в белых халатах, сменяясь, круглосуточно охраняют вход в храм, у самого подножия высеченной в скале лестницы ждал Учитель. Слепец сидел спиной к Рахмани, на скромной циновке в глубокой тени, но ученик сразу его узнал. Рахмани намеревался приветствовать Учителя, но тот, не оборачиваясь, сделал запрещающий жест рукой. Потом он встал и поманил гостя за собой.

Они поднимались по ступеням, отполированным ступнями тысяч детей Авесты, а вокруг замирали запахи и звуки. Вокруг стояла именно та, хрустальная тишина, внутри которой Рахмани никогда не мог понять, спит он или присутствует в храме воочию. Учитель призывал его крайне редко, на это уходила колоссальная энергия, причем с обеих сторон. Встреча во сне изматывала обоих, у Рахмани после пробуждений шла кровь носом, ноги дрожали, как у горького пьяницы, а комната, если сон валил его в помещении, кружилась вокруг неистовой каруселью. За четыре года по исчислению Зеленой улыбки Слепой старец призывал трижды, и всякий раз возвращение сопровождалось острой болью.

– Праведная мысль… – прошептал Рахмани, с наслаждением вдыхая такой сладостный и такой будоражащий запах священного напитка. Свежая эфедра еще не отдала горечь, еще только готовилась пролиться на алтарь.

– Праведное слово… – откликнулся Учитель. – Не беспокойся, сегодня мы не займем у тебя даже волоска из левой брови. Ты достойно вел себя, но впереди препятствие, с которым тебе не справиться.

– Учитель, я должен догнать Камень…

– Сначала ты должен найти шестнадцатый огонь.

Рахмани сразу поверил и перестал беспокоиться.

Он шел за Учителем и предавался тихой радости. Он был дома.

Храм только казался огромной скалой; на самом деле, внутри он представлял собой довольно скромное, куполообразное помещение, несколько облагороженную естественную пещеру. Ступени привели в прихожую для созерцания, где надлежало снять обувь и умыться. Над головой ловца смыкались оштукатуренные стены, идеально чистые белые полы сияли, прохлада хранила торжественное молчание, а аромат прогоревшего сандала наполнял легкие сладкой истомой. Даже кашлянуть тут казалось кощунством. Учитель снова поманил за собой и спустился в треугольный зал.

В левом углу, в глубокой нише, на каменном алтаре стояла громадная латунная чаша. Алтарь походил на игрушечный четырехступенчатый дворец из цельного камня. Двое помощников Учителя, оба в белом, в белых перчатках и повязках на лицах, поклонились коротко и вернулись к своим обязанностям. Длинными изогнутыми щипцами один поправлял вечно горевший огонь и бережно подкладывал из корзины поленья из редчайших пород дерева. Вдохнув густой, настоянный на хаоме и сандале воздух, Рахмани тут же вспомнил, как на шестом году обучения ему была дарована милость доставлять в храм корзину с дровами. Он вез ее в сопровождении четверых рослых сторожей и все равно трясся от страха, что сандал отсыреет или потеряет аромат…

Второй жрец читал гаты. На нижней ступени алтаря, гордясь сияющими переплетами, в ряд лежали «Ясна», «Яшта» и «Видевдата» – священные книги детей Авесты. За алтарем на выскобленной стене висела огромная фигура крылатого Ормазды, в тиаре и с гривной в руках. Премудрый господь сурово взирал сквозь блики огня на вечную борьбу своих, темного и светлого, сыновей.

Рахмани упал на колени.

На Учителе были белая тюбетейка, перчатки и белая повязка на лице, такие же, как на младших жрецах. Молодой жрец прервал чтение, для того чтобы ссыпать пепел от сгоревших дров в специально подготовленную шкатулку. Ароматный дым взлетал причудливыми ветвями к отверстию в куполе. Учитель указал Рахмани его место позади себя.

– Я ждал, когда ты начнешь твое возвращение, как ждем мы шестнадцатый огонь, – нараспев, негромко, произнес главный жрец. – Праведное дело начинается с праведного слова. Праведное слово начинается с праведной мысли…

Саади моментально узнал полузабытый в народе древний язык, на котором вели богослужение уже несколько веков. От приветствия, которым пользовались только дома, сразу же стало светло и уютно. Рахмани уже не волновало, спит он или наяву вернулся на Хибр…

Шестнадцатый огонь.

Слепой старец прочел еще три гаты, простерся ниц перед огнем и только после этого степенно отправился вниз. Вниз, в темноту закрытого для всех лабиринта. Рахмани двигался следом между двух рядов вооруженных копейщиков; острие каждого копья утром смазывалось свежим ядом, яд благоухал, как нежное манговое масло. В верхних галереях лабиринта еще дозволялось появляться служителям храма, а стражники были уверены, что охраняют кладовые с благородным сырьем…

Здесь не чадили лампы, и Рахмани сразу почувствовал свою беспомощность. Это не было особенно неприятным или гнетущим, но с каждой ступенькой он словно расставался с частью одежды. Под слоем плодородной земли, под основанием скалы, находилось нечто, отнимавшее способность к магии. Все, чему учили Рахмани в пещерах, все, что он вдалбливал в себя долгие годы на жестких циновках, все это разом исчезало, стоило приблизиться к месту учебы.

Склепы Одноглазых старцев…

Тот глаз, за который старшие жрецы получили свое прозвище, был всего лишь искусной имитацией, красивым рисунком на лбу. В действительности, обитатели пещер были слепы, но не от рождения, как полагали глупые торгаши, собиравшиеся по субботам в чайханах. Те, кто нарисовал себе глаз на лбу, успели увидеть главное в своей жизни и добровольно лишили себя зрения.

Они повидали шестнадцатый огонь… По легендам, каждый из древних царей владел собственным священным огнем, зажигаемым в годовщину начала царствования. К тому моменту, когда сын старого дома Саади огласил мир своим первым криком, в Персеполисе давно забыли последнего царя парсов, которому покровительствовал мудрый Ормазд. Султаны Горного Хибра не потерпели бы двоевластия, даже вполне театрального. А поскольку не было царя, главный священный огонь Бахрама поддерживали те, к кому отправили учиться одиннадцатилетнего Рахмани. Седобородый Учитель тогда был вторым жрецом, но уже тогда его имя Рахмани даже во сне произносил с большой буквы.

Учитель и рассказал ему про шестнадцатый огонь. Главный огонь Бахрама составлял основу священных огней провинций. Так было века назад, и так будет, пока на тверди Хибра живут дети Авесты. Огонь Бахрама составляли шестнадцать видов огня, которые жрецы собирали из домашних очагов, принадлежащих разным сословиям. Рахмани исполнилось тринадцать, когда ему впервые доверили замыкать белую процессию, собиравшую пламя. Месяц Сириуса как раз уступил месяцу Бессмертия, цикады бесновались в огненных кронах кипарисов, а сыновья премудрого Ахурамазды, Спента-Майнью и Ангро-Майнью схватились в особенно жестокой битве над краем горизонта.

Как всегда, им сопутствовали воинства мрачных дэвов и светлых ахуров, и пусть скучные студиоузы университетов Зеленой улыбки называют это зарницами, или естественным газовым свечением, юный помощник жреца был твердо уверен в магической природе вечерних небесных сполохов. Жители городка высыпали на улицы, двери отворялись, и не только двери домов, где обитали дети Авесты, но даже последователи пророка высыпали поглазеть на церемонию. Учитель заходил в дом, где жил страж городских ворот, затем немного огня бралось из дома горшочника, из дворца богатого торговца коврами, из лачуги бедных крестьян, из шатра лекаря…

Тринадцатилетний Рахмани очень гордился тем моментом, когда верховный жрец приближался к дому старого Саади, и отец, в праздничной хлопчатой рубахе, подпоясанный белым кушаком, выходил навстречу процессии, чтобы одарить чашу Бахрама толикой своего семейного огня. Серебристые глаза отца лучились, из-под платка мелкими завитушками спускалась на грудь раздвоенная борода, а позади него улыбалась счастливая мать…

Пятнадцать частей пламени собирали служители Праведного, пока мрак не распускал звездные крылья над миром. Тогда же стихала вечная битва ахуров, воцарялись покой и благодать. Процессия неторопливо возвращалась в храм, мускулистые руки младших жрецов высоко поднимали чашу, чтобы все дети Авесты могли видеть и впитывать силу, так необходимую им для победы над злом. Над остывающими улицами и площадями разносилось пение, оно крепло под вибрацию струн рубабов и бой кожаных барабанов. Огонь возвращался к алтарю, а там уже ждала его свежая, только что приготовленная хаома, его ждали на коленях мальчики и старцы, в очищенных и освященных одеждах и масках, и оставалось только одно…

Добыть шестнадцатый огонь.

Шестнадцатый добывать тяжелее всего, он происходит от удара молнии о дерево, что само по себе – большая редкость. Однако без шестнадцатого огня чаша Праведности неполна, и три худшие ипостаси: зависть, лень и ложь могут одолеть человека. Если Ангро-Майнья возьмет верх, за ним последуют послушные ему ночные дэвы, и на тверди восторжествует мрак. Не тот мрак, что покрывает леса и степи после бегства Короны, а мрак в сердцах, который потом не развеять никаким огнем. Во мраке не родится спаситель Саошьянт, не одержит победу над Ангро-Майнья и не воскресит мертвых…

…Саади погрузился в воспоминания, позабыв, что на Зеленой улыбке его телу надо спешить. Что, судя по его внутренним ощущениям, женщина двух имен, Женщина-гроза, Марта Ивачич, совсем недавно пропала на Хибре, чтобы возродиться в реке Великой степи, и прошла по тому каналу, который он построил специально для нее, что Камень ее действительно умирает и умрет прежде, чем достигнет нужного места…

– Иди за мной. – Слепой старец тронул гостя за рукав и первым начал спускаться на второй этаж подземных галерей.

И как всегда, Рахмани упустил момент, не запомнил поворот в лабиринте, после которого начиналась крутая лестница.

Учитель ставил ноги настолько уверенно, что человек со стороны никогда бы не догадался о слепоте верховного жреца. Старик в белом уверенно сворачивал в полной темноте, несколько раз спрыгивал в узкие щели, затем поднимался вверх по отвесной стене, используя крошечные выемки в камне. Рахмани едва поспевал за Учителем, стараясь не отстать, но, тем не менее, несколько раз ощутимо стукнулся ногой и лбом.

Чем глубже они спускались, тем хуже ориентировался ученик. Рахмани заметил это, еще когда попал сюда впервые, совсем безусым юнцом. Вся его отвага и уверенность в собственных силах тогда мигом испарились. В пещерах не работало ни одно заклинание, здесь не светились магические круги невидимости, укол стали не находил сердце, а крик, вырвавшись изо рта, принимался порхать вокруг человека, как преданный птах, упрямо не долетая до стен.

…Слепые старцы умело прятались от мира, не допуская к себе не только иноверцев, но даже младших жрецов своего храма. Младший Саади не принадлежал к сословию жрецов, его отец был потомственный ученый и переписчик «Книги ушедших». Но именно Саади-старший когда-то разглядел в мальчике тайную способность и в восхищении воздал трижды великую жертву, убедившись в своей правоте. После трех дней служения отец посадил ребенка на золотого верблюда, вознес хвалу Аша Вахиште, покровителю огня, и отвез мальчика в храм.

– Мне велено передать, что ты не ошибся, – сообщил ему младший жрец еще три восхода спустя. – Также мне велено передать, чтобы ты молчал о случившемся, и да сохранит тебя Премудрый.

Дом Саади убедился, что его предчувствия были верны. Мальчик обладал даром, и этот дар не следовало терять. Отец ночевал перед входом в храм, не подпуская к себе слуг и дав зарок молчания, а Рахмани в это время впервые в жизни беседовал с Одноглазыми. Тогда он еще не догадывался, кто говорит с ним в темноте, но хорошо запомнил страх при спуске вниз…

…Прошло столько лет, а Рахмани Саади опять боялся. Наверху мало кто верил в существование пещер, но те, кому довелось побывать даже в верхнем уровне галерей, не испытывали желания вернуться туда снова. Разные носились слухи, и даже младшие жрецы, преданные огню с раннего детства, никогда не забредали в скальный лабиринт. Большинство из старших жрецов, дослужившихся до своего высокого положения к концу жизненного пути, так и не удостоились чести обнаружить лестницу на второй уровень галерей.

Только те, кто встретил шестнадцатый огонь.

Увидеть дерево, зажженное молнией, – это было не единственное и самое легкое условие посвящения. Истинный посвященный добровольно заточал себя в склепах, вырубленных под скалой в глубокой древности, и добровольно лишал себя зрения, как только приходил к выводу, что глаза ему не нужны.

А зачем глаза тем, у кого они не высыхают от слез?

Тем, кто умел вытаскивать людей из сна, глаза были не нужны. Тем, кто умел порхать по чужим снам невесомым пером, выбирая себе любого в собеседники или высасывая из человека его желания, глаза мешали сосредоточиться. Старцы легко заговаривали водянку, бешенство и черную оспу, применяя совсем иные органы чувств. Но не врачевание было их главной задачей, и уж никак не помощь отдельным страждущим. Из собственных чаяний Учителя продолжали ткать серую паутину, начатую их давними предками, и заносили на нее невидимыми перьями все, что встречалось им в дальних странствиях по всем трем твердям.

Они посвящали десятки лет одной мечте – поиску Янтарного канала на четвертую твердь.

Рахмани не хотел выкалывать себе глаза, не умел отрешаться от мира, останавливая ток крови и дыхание. Он не умел сам выбирать себе сны и путешествовать в снах по всей планете. Он не умел призывать грозу, чтобы она размыла дороги, или замораживать водопад, чтобы по нему успела проскакать кавалерийская ила. Он так и не научился драться отражениями, как дерутся доминиканцы, и не научился прятаться во вчерашнем дне. Он докладывал Слепым старцам о каждом подарке Тьмы, найденном им на Зеленой улыбке, о каждом упоминании о четвертой тверди, но так и не нашел ничего стоящего.

Зато Рахмани Саади обладал даром, которому позавидовали бы все Слепые старцы, если бы не вытравили способность к зависти. Он обладал даром, за который отдали бы половину своего золота султаны и шейхи Хибра, а также император Рима и прочие короли Зеленой улыбки. На это редчайшее качество ловца и рассчитывали Слепые старцы, читая пальцами на невесомой серой паутине результаты вековых вычислений. Все приметы указывали на Рахмани, сына дома Саади, человека, хранителя «Книги ушедших», получившего в подарок смертоносную улыбку…

Он один умел находить Янтарные каналы.