Текст книги "Преступления инженера Зоркина"

Автор книги: Виталий Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

II

Совещание было коротким. Сенявский сидел за своим столом свежий и выбритый, точно не спал здесь же на диване, а провел ночь дома в мягкой постели, да еще утром принял ванну. То, что капитан побрит, не удивило Василия – Сенявский держал в ящике стола электробритву «Харьков». А вот то, что он в любое время дня и ночи всегда подтянут и выглядит бодрым, полным сил, поражало Рябчикова до глубины души. «Неужели он никогда не чувствует усталости? – думал Вася, уважительно глядя на холодное, бесстрастное лицо Петра Петровича. – Или это тренировка нервов, умение заставить всего себя отдаваться делу, любить свою работу так, как никто другой?»

Петр Петрович спросил у Рябчикова:

– Звонка из больницы не было?

Вася отрицательно мотнул головой. Сенявский перевел взгляд на старшего лейтенанта Агзама Ходжаева, своего помощника по отделению. Тот, прищурив глаза, молчал, что-то обдумывая. Потом сказал:

– Времени терять нельзя, родственники могут и не хватиться убитого. Надо начинать розыск.

Дружинники уже были оповещены. Их разбили на пять групп, две из которых возглавили Ходжаев и Рябчиков. Район, прилегающий к кинотеатру, разделили на пять участков. Васе досталась улица Мира и шесть переулков, выходящих на нее. Поставив последнюю точку на плане, Сенявский взглянул на часы: пятнадцать десятого. «Приступайте! – он затушил папиросу. – Меня вызывает начальник райотдела».

Василий с двумя дружинниками постучались в ворота дома № 1. Открыла старуха. Кланяясь, бормоча приветствия по-узбекски, пригласила офицера и парней в штатском зайти во двор. На вопросы отвечала путанно, трясла отрицательно головой, то и дело восклицая, что ее сын инженер и плохого никогда не позволит.

– Успокойтесь, мамаша, – остановил ее Вася. – Скажите, у вас никто этой ночью не пропадал, все спали дома?

– Йуқ, йуқ! [1]1
  Нет, нет (узб.).


[Закрыть] – старуха замахала руками и даже побледнела от испуга. – Ҳаммаси уйда эди, ҳозир бўлса ишда [2]2
  Все были дома, сейчас на работе (узб.).


[Закрыть].

– Пойдемте, товарищ лейтенант, – сказал с досадой студент-дружинник Махкам Иноятов. – Надо к соседям зайти, может кто помоложе будет.

Рябчиков и сам видел, что много от старухи не узнаешь. Второй студент Хикмат Разыков молча стоял в стороне, с нетерпением ожидая, когда можно будет двинуться дальше.

Во втором доме никто не отозвался на стук. Напротив стояло трехэтажное здание, во дворе которого слышались звонкие детские голоса. Двор зарос зеленью, к подъездам вели асфальтированные дорожки, обрамленные клумбами с цветами. Три подъезда. «Я – в крайний, ты, Махкам, – в средний, а Хикмат – сюда! – распорядился Рябчиков. – Начинаем с верхнего этажа».

В первой квартире, куда позвонил Рябчиков, кто-то долго возился за дверью, сопел и, видимо, пытался разглядеть пришельца в замочную скважину. Потом сказал недовольным детским басом:

– А мамка с папой на работу ушли!

– Ну тогда извини, брат. У вас все в порядке?

– Все, – ответил бас, и вдруг повторил, но уже с оживлением, разглядев милицейский мундир. – В порядке, товарищ милиционер!

Так, час за часом, сходясь и расходясь, беседуя с хозяевами, с кем по минуте, а с кем по десять, Рябчиков и двое дружинников продвигались по улице Мира. Уже вечерело, когда Вася, выйдя из очередного дома, столкнулся чуть ли не носом к носу с синим милицейским газиком. Шофер, резко затормозив, перегнулся в сторону Рябчикова:

– Товарищ лейтенант, вас вызывает капитан Сенявский.

Войдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска, Рябчиков спросил с нетерпением:

– Звонили из больницы, Петр Петрович?

– Нет! Агзам Ходжаевич адрес разыскал.

Вася с уважительной завистью посмотрел на старшего лейтенанта. Надо же, выбрал, казалось, самый бесперспективный участок; кругом магазины, учреждения и только почти за километр от кинотеатра длинная улица с частными домами. И именно там нашел. Вот что значит профессиональное чутье, намеченный глаз старого оперативника. Как-никак, десять лет работает старший лейтенант в органах милиции. Да, многому можно поучиться у таких людей, как Ходжаев и Сенявский.

Ходжаев методично ощупывал двор за двором и скоро почувствовал, что напал на след. Дружинники из его группы обследовали большой общий двор, а он постучал напротив в резную калитку.

– Кто там? – спросил звонкий женский голос. Калитка отворилась, и старший лейтенант увидел женщину-узбечку лет тридцати с милым, очень симпатичным лицом.

– Вы новый участковый?

– Разрешите войти? – Ходжаев шагнул во двор, женщина чуть отодвинулась, пропустив его. Захлопнула калитку.

– Прошу вас на веранду, – сказала она приветливо, сама пошла впереди. – Сейчас приготовлю чай.

– Благодарю вас, присядьте на минуту.

В разговоре выяснилось, что хозяйка дома, школьная учительница, очень любит свою работу. Муж – преподаватель института, младший сынишка ходит в детский сад, дочка занимается в школе, а после уроков остается в группе продленного дня. Живут дружно, в доме полный достаток.

Ходжаев слушал женщину внимательно, не перебивая. Потом, задавая вопрос за вопросом, он подошел к тому основному, что его интересовало.

Когда старший лейтенант спросил, знает ли она молодого узбека лет двадцати пяти с курчавыми волосами и шрамом над бровью, женщина ответила:

– Это, наверное, Курбан Алиев! Ну, конечно, он! Живет в тупике, тут за углом. Неужели что-нибудь натворил? – она вздохнула. – Так и знала, добром он не кончит.

– Разве? – спросил Ходжаев, стараясь казаться равнодушным, а на самом деле очень заинтересованный восклицанием собеседницы.

– О, вы еще спрашиваете? Такой молодой, а пьет чуть ли не каждый день. Дома скандалы устраивает, на всю улицу слышно. – Хозяйка нахмурилась. – Курбан свою молодую жену бьет, а старик-отец ничего с ним поделать не может. Совсем на него рукой махнул.

Она рассказала обо всем, что знала. Провожая офицера до калитки, женщина доверительно спросила:

– С ним что-нибудь случилось?

– Я хотел побеседовать с Алиевым, – ответил Ходжаев, – предупредить его, чтобы он вел себя скромнее.

– Давно пора! – она произнесла эту фразу торопливо, явно волнуясь. – Помогите им! Сердце кровью обливается, когда видишь, как страдают жена Курбана и его отец, всеми уважаемый человек в нашей махалля.

В тупике без названия, представляющим как бы ответвление улицы Учкурганской, дом Алиевых значился под номером 154. Ходжаева встретил седобородый старик, в черно-белой тюбетейке на наголо выбритом загорелом черепе.

Старик вежливо поздоровался с офицером, приложив руку к сердцу. Назвал себя:

– Махмуд Алиев, пенсионер.

На пороге дома показалась молоденькая женщина в пестром платье с малышом на руках.

– Жена моего сына, Саноат, – Махмуд-ата повернулся к невестке, произнес ласково: – Дочка, приготовь дастархан, угости гостя чаем.

Агзам Ходжаев молча опустился на покрытое одеялом сури. Он сердцем почувствовал, что убитый – сын старика. Но как сказать об этом отцу, поведать ему о гибели родного человека!

Отец тяжко вздохнул. Зажав в кулак бороду, он опустил глаза, заговорил глухо:

– Да! – старик с удивлением взглянул на офицера, и тут же лицо его заострилось. – С ним что-нибудь случилось?

Не отвечая на вопрос аксакала, Ходжаев спросил снова:

– Курбан ночевал сегодня дома?

Услышав в ответ «не ночевал», он потребовал рассказать все, что делал Курбан вчера и когда ушел из дома. Отец тяжко вздохнул. Зажав в кулак бороду, он опустил глаза, заговорил глухо:

– Курбан в последнее время сильно стал пить. Когда после армии пришел, золотой был парень; женился, с женой жил дружно. На завод поступил, хорошо зарабатывал, о нем даже в газете писали. А потом друга себе завел. Семеном зовут, высокий, худой, где работает – не знаю. Раз пять у нас бывал, все время пьяный, и еще вместе с Курбаном дома пили.

Гость – святой человек, гостя из дома не выгонишь. Со слезами на глазах подавала закуски Саноат пьяным вдребезги Курбану и Семену. А те сквернословили, бахвалились, что могут пить, как «сапожники», судачили о какой-то Машке. Семен подливал водку Курбану, а сам, глядя масляными глазами на жену друга, хватал ее то за кисть руки, то за локоть. Все видел и слышал старый отец, но сдерживал себя, дожидаясь, когда гость, наконец, уйдет.

И когда Семен уходил, отец пытался убедить Курбана, что его друг нехороший человек. Курбан бесился, площадно ругался, а когда Саноат пожаловалась, что Семен ведет себя непристойно, то чуть не задохся от пьяной ярости, обвинив во всем жену: она-де сама развратница, сама глядит на друга двусмысленно. Курбан бросился с кулаками на жену, отец закричал, пытался остановить сына, но, отброшенный к стене дома, упал на землю, больно ударившись головой.

Часто Курбан домой возвращался чуть ли не ползком. Говорит, что его Семен угощает. А в получку он вроде бы ему долги выплачивает, чуть ли не всю зарплату в пивной оставляет. Нередко дома не ночует, где бывает, не говорит. Вот и вчера, пришли вместе с Семеном уже выпившие. Сели за дастархан, еще бутылку водки осушили. Семен опять, осклабившись, стал глядеть на Саноат, обнаглел до того, что схватил женщину за грудь. Не выдержала она, закричала.

– Что вы делаете, оставьте меня! Курбан, как ты позволяешь, чтобы над твоей женой надругались!

Курбан вместо того, чтобы Семена проучить, жену побил. Хрипел, за косы дергал, на одеяло свалил и ногой несколько раз ударил. А потом, как был в майке выскочил на улицу, догонять Семена, просить у него прощения за то, что друга жена обидела. Выскочил, и не вернулся. Дома не ночевал и днем не приходил. Может быть, скоро вернется: ему сегодня во вторую смену на работу идти.

Обо всем рассказал старик, ничего не утаил. И хотя стыдно о таком людям говорить, но раз уж милиция сыном заинтересовалась, пусть офицер знает, может поможет.

Тяжело вздохнул Агзам Ходжаев, потер пальцами бугристый лоб:

– У вас есть фотография сына?

Убедившись, что убитый и человек на фотокарточке, которую принесла Саноат, одно и то же лицо, старший лейтенант сказал:

– Курбан Алиев в больнице. Вам Махмуд-ата надо со мной поехать.

– А вы оставайтесь, – старший лейтенант повернулся к Саноат, глядевшей на него вопросительно, с тревогой. – С ребенком ехать не стоит.

Женщина не посмела ослушаться, хотя всем сердцем рвалась туда, где лежит сейчас ее Курбан. Ее любимый муж и отец маленького сына! Она забыла обо всем плохом: о пьянках, о диких скандалах; сейчас, когда Курбан в беде, он был снова ей дорог, снова любим, как прежде.

Когда Ходжаев вернулся, сходив к ближайшему телефону-автомату, чтобы вызвать машину, Махмуд-ата уже стоял в ожидании, в сером длинном халате и узелком с фруктами для больного сына.

– Этого не нужно, – произнес как можно мягче Агзам Ходжаев, взяв узелок из рук старика и положив на сури. – Пошли, машина сейчас подойдет.

По дороге старший лейтенант сказал Алиеву, что его сын убит. Охнул аксакал, схватился за сердце и застонал:

– Как это случилось? Кто этот злодей, лишивший жизни моего сына!?

Ходжаев сидел на заднем сидении, рядом со стариком, нахмурившись, больно переживая в душе несчастье, которое постигло доброго и честного человека. Ответил:

– Пока мы этого не знаем. Но убийцу найдем обязательно!

Махмуд Алиев опознал труп. Он точно споткнулся, подходя к столу, на котором лежало тело Курбана. Палка выпала из его рук, с грохотом покатилась по кафельным плитам пола. Старик пошатнулся, Агзам Ходжаев подхватил его под руки. Но Махмуд-ата отвел его руку. Аксакал упал на мертвого Курбана и, обхватив его руками, зарыдал, покрывая лихорадочными поцелуями застывшее, ставшее теперь важно спокойным восковое лицо сына.

Сенявский курил, слушая доклад своего помощника. На листе бумаги, лежавшем перед ним, было написано:

«Кинотеатр «Звезда», 11 часов 10 минут ночи»

«Человек в майке».

«Торговец огурцами».

После того, как Ходжаев закончил, Петр Петрович, четко вывел внизу:

«Курбан Алиев».

«Семен».

Пока группы занимались установлением личности убитого, капитан не терял времени даром. После беседы с начальником райотдела, он поехал в кинотеатр и выяснил у кассира, что тот вчера вечером, часов около одиннадцати видел парня в майке.

– Он был сильно пьян, – рассказал кассир. – Требовал билет на последний сеанс. Но я заявил, что билеты кончились. Разве можно пьяного пускать в зрительный зал?

Больше ничего кассир добавить не мог. Ответив Курбану отказом, он захлопнул окошко, а потом пошел в зал, смотрел кинокартину.

Сенявский вышел из кинотеатра, остановился около подъезда. Его серые глаза внимательно оглядели площадь, трамвайную остановку, задержались на несколько секунд на том месте, где произошло убийство. Взгляд капитана скользнул дальше. Небольшой продуктовый магазин, недалеко от остановки. Петр Петрович перешел улицу, вошел в магазин.

Заведующий и два продавца в один голос заявили, что вчера они как всегда ушли ровно в десять вечера и ничего подозрительного не заметили. Заведующий, выслушав капитана, высказал предположение:

– Свидетелем того, о чем вы говорите мог оказаться человек, который торгует солеными огурцами. Он обычно располагается рядом с нашим магазином, сидит здесь с утра до позднего вечера. Только сегодня его почему-то нет.

Заведующий вопросительно посмотрел на офицера:

– Вы хотите знать, кто он и где живет?

– Да! Это очень важно!

– К сожалению, я не знаю, кто он. И точного адреса не могу назвать. Кажется, его дом во втором переулке от нас. Я видел, как он выходил оттуда со стульчиком и ведром, наполненным огурцами.

– Итак, возникают две версии, – заключил капитан, легонько постучав по крышке стола обратным концом карандаша. Глаза его, обычно бесстрастные, в этот миг сверкнули, лицо просветлело. Петр Петрович коротко и ясно прокомментировал сложившуюся обстановку.

– Намечаются два свидетеля преступления: торговец огурцами и Семен. Первый – ненадежен, он мог и не быть в тот вечер около магазина, а вот второй должен знать, что произошло с его другом. Отбросим первую версию, займемся Семеном.

Вася сидел, точно на иголках, слова так и рвались с языка: «Почему Петр Петрович медлит, не делает вывода? Ведь картина ясна: разъяренный Курбан, догнав Семена около кинотеатра «Звезда», не помирился с ним, а поссорился. Ну а потом собутыльник ударил ножом Алиева».

Капитан оглядел поочередно каждого из сотрудников оперативной группы, остановился на Рябчикове.

– Лейтенант, вы хотите сказать?

– Товарищ капитан, я думаю, что Семен – убийца! – Вася замер в напряженном ожидании.

– Может быть, – согласился Сенявский. – Но поспешного заключения делать не надо. Сейчас главная задача – найти Семена. Найти во что бы то ни стало!

Капитан затушил папиросу, произнес четко:

– Розыскную группу возглавит старший лейтенант Ходжаев. Он с двумя помощниками отправляется в поиск немедленно. Трое сержантов остаются дежурить в райотделе. Лейтенанту Рябчикову – отдыхать, он дежурил нынешней ночью!

Вася, не сдержавшись, запротестовал:

– Петр Петрович... – но, увидев, как вдруг затвердело сталью лицо капитана, торопливо добавил: – Разрешите остаться в отделе, переночевать в комнате отдыха?

Обычно Сенявский не любил, когда подчиненные выражали непослушание, но на этот раз промолчал, только укоризненно качнул головой, чуть улыбнувшись. Капитану понравилась горячность молодого офицера и ему не хотелось его расхолаживать.

Ходжаев вместе с двумя старшинами поехал на завод, где работал Курбан Алиев. Цех автоматов, большой и светлый, был наполнен ровным гудением станков, запахами машинного масла и железа. Сменный мастер указал Ходжаеву на один из агрегатов, за которым стоял вихрастый паренек:

– Это ученик Алиева, Володя Пантелеев. Поговорите с ним.

Мастер подошел к Володе, что-то сказал ему. Тот, оглянувшись на Ходжаева, согласно кивнул и, обтерев руки ветошью, направился к старшему лейтенанту. Мастер остался у агрегата.

Разговаривали в красном уголке, в комнате, где стояли столы и жесткие кресла, лежали газеты, журналы, шахматы и шашки. Пантелеев устроился напротив Ходжаева, с недоумением глядел на него, ожидая вопроса.

– Володя, ты хорошо знаешь Курбана Алиева?

– А как же, он мой учитель! Знаете, какой он строгальщик, три станка одновременно может обслуживать!

– Володя, я вижу, что ты очень серьезный человек, поэтому не буду перед тобой таиться. Я – работник милиции, пришел к тебе за помощью. Дело в том, что с Курбаном случилась беда: прошлой ночью его ударили ножом в грудь. Вместе с Алиевым был его приятель Семен, он должен знать, что произошло с Курбаном. Но нам неизвестны ни фамилия Семена, ни его адрес. Может быть, ты знаешь этого человека?

Володины глаза широко раскрылись от удивления и испуга. Понадобилась, по меньшей мере, минута, прежде чем Пантелеев немного успокоился. Ответил с мальчишеской готовностью:

– А как же, конечно знаю. Кедровский – его фамилия. Этот Семен много раз к Курбану-ака приходил, ждал его у проходной. Только он человек нехороший, пьяница... Всегда Алиева с собой звал водку пить. Я Курбану-ака говорил: зачем вы с ним дружите, зачем так много стали пить? А он мне: ты еще мал Володька, вкуса жизни не понимаешь.

Пантелеев рассказывал торопливо, тоненькие брови его хмурились, на лицо набегала тень огорчения и тревоги...

– А однажды Курбан-ака меня с собой позвал, мы к Кедровскому домой пошли. Я водку не пил, только бутылку пива. А они много выпили, наверное, целый литр. Потом Курбан-ака мне говорит: «Ты, Володька, домой иди, мы с Семеном к бабам поедем.» Так и сказал – к бабам!.. Но я остался, смотрю, Алиев совсем пьяный, еле на ногах стоит. Взяли такси и на какую-то улицу приехали. Семен вылез, а Курбан-ака спит, не разбудить его ни в какую. Кедровский мне сказал: ты его домой отвези, а сам ушел и за такси не заплатил. Курбан немного в себя пришел, вылез из машины и качается. На меня внимания совсем не обратил и пошел к калитке. Ну, а я дорогу перебежал и на трамвай.

Володя говорил торопливо, горячо, голос его то и дело прерывался. Видно больно было пареньку за то, что человек, мастерством которого он восхищается и мечтает перенять, растрачивает себя впустую, свел дружбу с алкоголиком, полностью подпал под его влияние.

– На следующий день Курбан-ака пришел совсем больной, глаза опухшие. Мне говорит: извини Володя за вчерашний вечер, это я во всем виноват. Предупредил, чтобы я никому не рассказывал о том, что было, особенно мастеру и начальнику цеха... Товарищ Ходжаев, скажите, я смогу повидать Курбан-ака, узнать о его здоровье?

Ходжаев отрицательно качнул головой:

– Скажу тебе правду, Володя. Курбан Алиев убит, и нам необходимо узнать, кто это сделал!.. Пантелеев, ты что же это, в слезы ударился? Будь мужчиной, возьми себя в руки, успокойся!

Володя, тонко всхлипывая, поднял голову и посмотрел на Агзама Ходжаева с тоскливым отчаянием. Сказал с надрывом:

– Вы думаете его Кедровский убил? Нет! Он ведь трус страшный, и хитрый, гадкий человек. Он, наверно, опять Курбан-ака напоил и бросил его. А Алиев, когда пьяный, очень буйный. Мог с бандитами подраться, они его ножом!

– Вот поэтому, Володя, я и хочу, чтобы ты сказал мне адрес Кедровского. Ты помнишь, где он живет?

– Я сейчас, товарищ Ходжаев! – Пантелеев вскочил со стула, намереваясь пойти в цех, чтобы отпроситься у мастера. Офицер остановил его:

– Подожди, Пантелеев. Запомни: наш разговор должен остаться в тайне. Ты расскажи мне, где живет Семен, я сам разыщу его.

И Володя рассказал. Он не помнил номера дома, но знал улицу, дал точный ориентир: поликлиника, напротив зеленые ворота, войдя в которые, надо повернуть направо, постучаться в первую квартиру. Ходжаев поблагодарил Пантелеева. Крепко пожал ему руку, повторив напоследок:

– Никому ни слова, Володя. Помни, я тебе раскрыл тайну следствия, храни ее тщательно. Дня через три позвони мне по телефону, мы встретимся и поговорим по душам.

Шел одиннадцатый час вечера, когда Ходжаев со старшинами подъехал на автомашине к поликлинике. Перейдя на противоположную сторону, оперативники остановились перед железными воротами, выкрашенными в зеленый цвет. Ворота были раскрыты, двор пуст и гол. Луна, точно яркий фонарь, освещала одинокий карагач и зарешеченные палисадники; по углам – крохотные зеленые пятачки перед входами в квартиры. Направо вела дорожка, вымощенная булыжником, упираясь в низкую полузастекленную дверь. Внутри было темно.

Ходжаев постучался резко, требовательно. Никакого ответа. Старшины встали по-обеим сторонам двери, расстегнули кобуры, готовые в любую секунду выхватить пистолеты. Ходжаев забарабанил по стеклу еще сильнее, но тщетно. Рядом, в соседней квартире, зажегся свет, послышался звон дверной цепочки и показался мужчина лет пятидесяти, грузный, седой, в пижамных брюках, в майке. Увидев человека в штатском и двух милиционеров, он с тревогой спросил:

– Вы к кому?

– Кедровский здесь живет?

– Да! Но его нет дома. Как вчера утром ушел на работу, так с тех пор не приходил.

– Разрешите войти к вам?

– Пожалуйста!

В комнате, усадив работников милиции за большой прямоугольный стол, хозяин дома назвал себя: Борщов, слесарь завода железобетонных изделий. Неторопливо рассказал о соседе.

Семен Викторович Кедровский живет в этом доме с самого рождения. В 1958 году похоронил мать, отец же оставил семью еще до войны. Семену сейчас за тридцать, работает он в ремонтно-строительном управлении № 5 маляром. Не женат. Любит выпить, часто не ночует дома.

– Молодой еще, не нагулялся, – заключил Борщов снисходительно.

Ходжаев только кивнул в ответ. Спросил:

– Вы не будете возражать, если старшины останутся у вас? В конце концов Кедровский должен вернуться домой, а нам очень нужно поговорить с ним. Да, кстати, я могу побеседовать с вашей женой?

Павел Иванович вскинул вверх брови, посерьезнел. Сказал:

– Видно натворил что-то Семен? Раз так, оставайтесь, ждите. А жена охранницей в Министерстве связи работает, она сегодня на дежурство заступила и только утром вернется. Она сможет побольше о Кедровском рассказать.

Ходжаев застал Сенявского в кабинете, шагавшим из угла в угол. Петр Петрович позволял себе такую «вольность», лишь оставаясь один или в присутствии Агзама Ходжаевича, которого знал много лет, ценил не только как отличного помощника, но и как лучшего друга, и потому не стеснялся выказывать при нем своего волнения.

Ходжаев доложил, не пропустив ни одной мелочи. Офицеры с минуту сидели молча. Потом Сенявский потянулся к телефонной трубке:

– Ты сказал, что Кедровский работает в пятом ремстройуправлении. Это – у Зайцева. Позвоню ему домой.

– Валентин Владимирович, здравствуй! Сенявский говорит. Извини, что так поздно беспокою, но мне надо знать: у тебя Кедровский работает?

– Да-да! Маляр! Зовут Семеном Викторовичем.

– Что? В отпуск вчера ушел?.. Без содержания, на две недели?.. Так-так слушаю. Говори... говори... И все? Больше ничего добавить не можешь?.. Ну, спасибо, извини еще раз! Отдыхай... Да нет, он мне по одному делу нужен... Ты не беспокойся, считай, что ничего не случилось, и я с тобой не беседовал. До свидания!

Положив трубку, капитан поджал нижнюю губу, чиркнул спичкой о коробок, глубоко затянулся папиросным дымком.

– Плохо дело, Агзам. Зайцев сообщил, что Кедровский вчера утром пришел к нему очень возбужденный и заявил, что едет в Кумыр к тяжело заболевшей тетке, единственной родственнице, оставшейся у него. Буквально вынудил Зайцева подписать приказ об отпуске. Обещал вернуться через две недели. Видно придется обратиться за помощью в республиканское управление, чтобы перекрыть Кедровскому все дороги для бегства. На всякий случай надо сообщить кумырским товарищам, пусть задержат Кедровского, если он действительно поехал туда.

– Звони, Петр. Это не помешает. А мне разреши сейчас съездить в Министерство связи к Борщовой. Авось, как говорится, она что-то дельное подскажет. Ведь женщины – народ наблюдательный, а она, считай, три десятка лет бок о бок с Кедровским живет.

– Отправляйся, Агзам. И если что важное выяснишь, не медли, звони прямо из Министерства... Да! Форму надень, а то ведь среди ночи в штатском Борисова тебя в здание не пустит.

После отъезда старшего лейтенанта прошло с полчаса. Телефон на столе Сенявского вдруг залился тревожной трелью. Капитан подхватил трубку:

– Сенявский слушает!

– Петр, долго рассказывать, но, кажется, Кедровский здесь в городе, у своей знакомой. Адрес известен! Я сейчас выезжаю и, если он там, арестую.

– Подожди, Агзам! Может быть, тебе в помощь Рябчикова подослать?

– Не надо, вдвоем с шофером справимся.

Газик мчался по пустынным ночным улицам города, резко взвизгивая тормозами на поворотах. Ходжаев сидел рядом с шофером, крепко ухватившись рукой за металлическую скобу, впаянную в передок кабины, и не отрывал взгляда от ветрового стекла. Он снова и снова прослеживал мысленно разговор с Борщовой.

Борщова, женщина лет сорока пяти, маленькая, подвижная, с круглым и лукавым лицом, оказалась куда наблюдательнее своего мужа. Семена Кедровского она знала со дня рождения, мальчик рос на ее глазах. Плохо, что отец семью оставил, связался с другой женщиной и уехал на Дальний Восток. Алименты, правда, платил аккуратно, даже посылки присылал. Но без отцовского глаза какое же воспитание? Мать Семена жила вольготно, бывало к себе мужчин приводила, часто на сутки-двое из дому исчезала. Так и рос мальчишка без присмотра, рано начал курить, к спиртному пристрастился. Питался чем попало и где придется. После шестого класса школу бросил. Года два или три прошло, как он маляром стал и, вроде бы, нашел свое «призвание». А до этого, наверное, десять профессий переменил: то в ученики к жестянщику подавался, то вдруг часовым мастером решил сделаться, о поварском искусстве мечтал. В общем, искал место, где денег можно побольше заработать.

– Живет Семен Кедровский бездумно: работу отбыл, костюм чистый надел и уходит до глубокой ночи. За последние годы, наверное, ни разу трезвым домой не возвращался. Есть у него одна знакомая. Приходила к Семену несколько раз. Ничего себе, девица, субтильная. Как-то пришла, а Семена дома нет. Письмо оставила, на конверте написано: «С. В. Кедровскому от Маши Никифоровой». А потом раза два или три присылала письма по почте с обратным адресом: «улица Новоленинградская, 85, кв. 30».

Кедровский, если почему-либо домой пораньше придет и, не сильно пьяный, а под хмельком, так на жизнь начинает жаловаться. И то плохо, и это не так. Единственный человек-де, который его понимает, это его верная подруга Маша...

Обстоятельно рассказывала Надежда Петровна Борщова о своем соседе Семене Кедровском. А закончив, вздохнула:

– Непутевый он Семен-то. Все норовит бочком между людьми проскользнуть. Да видно споткнулся, раз милиция им заинтересовалась.

Уже брезжил рассвет, когда Ходжаев привез Кедровского в райотдел. Высокий блондин с большими залысинами на лбу, с безвольным тонкогубым ртом и маленькими трусливыми бледно-голубыми глазами, войдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска, остановился перед столом и как-то странно свесив руки вдоль тела, не проговорил, а буквально прошептал: «Здравствуйте».

– Садитесь, Кедровский! – предложил капитан и в его голосе послышались металлические нотки. – Расскажите, где вы были позавчера вечером, с восьми до одиннадцати часов?

Глаза Семена беспокойно забегали, пальцы на секунду сжались в кулаки и тут же безвольно разжались. Ходжаев сидел сбоку от Кедровского, наблюдая за каждым его движением.

– Я не понимаю, почему я здесь? Что я сделал, за что попал в милицию? – Семен проговорил это плачущим голосом, нервно дергаясь и истерично подвывая.

– Прекратите паясничать! – резко бросил Сенявский. – Лучше ответьте на вопрос: вы знаете Курбана Алиева?

Кедровский встряхнул головой, точно от удара, бледность покрыла его длинное лицо, он метнул затравленный взгляд сначала на капитана, а потом вбок на Ходжаева.

– Да, мы знакомы.

– Вы были позавчера вечером у него в гостях?

– Был. И ушел от Курбана около одиннадцати часов. Поехал к Маше Никифоровой. Я ничего не знаю, ничего не видел!

– О чем вы говорите, что вы должны знать, что видеть? Почему так нервничаете?

– А за что меня сюда привезли? Я знаю: Курбан, когда выпьет, может что угодно натворить. Я за него отвечать не намерен. Он сам по себе, а я – сам!

– Слушайте, Кедровский не прикидывайтесь простачком. Нам известно, как вы вели себя в доме Алиевых, оскорбили жену Курбана. И поспешили уйти. Курбан побежал за вами, догнал.. Что произошло потом?

– Никто меня не догонял. Я взял такси и поехал к Маше. Спросите у нее, она подтвердит, что я пришел к ней в одиннадцать вечера!

– С ней мы поговорим отдельно. А вот на вас падает тяжелое подозрение. Примерно около одиннадцати часов ночи Курбана Алиева ударили в грудь ножом. Он находится в больнице, рана очень опасная. Имейте в виду, Кедровский, пока не поздно, расскажите обо всем честно. Добровольное признание облегчит вашу вину. Утром я поеду в больницу... Подумайте, Кедровский, не утяжеляйте свою вину.

– Ничего я не знаю, ничего не видел! Почему вы меня здесь держите, я буду жаловаться! Это безобразие! Произвол! Я ни в чем не виноват! – Семен уже не кричал, а визжал, брызгая слюной, размазывая по лицу слезы, трясясь и судорожно икая.

Сенявский приказал Ходжаеву увести Семена. «В КПЗ!» – бросил он. И тут же, словно отгородившись невидимым барьером от человека, качавшегося подобно маятнику по ту сторону стола, углубился в дело.

Вернувшись, Ходжаев застал Петра Петровича все в той же позе, склонившегося над бумагами. Сказал с сомнением в голосе:

– Уж больно труслив для убийцы этот Кедровский.

– Трусость и преступление рядом ходят, Агзам. Если только из этой версии исходить, то как раз можно предположить, что Семен убил Курбана. Представь на минуту картину, которую вчера наш Василек нарисовал... Алиев догнал Кедровского и не помирился, а поссорился с ним. Семен по натуре трус, Курбан физически куда сильнее его. В хмелю буйный, на расправу скор. Еще секунда и кулаки Алиева начали бы молотить физиономию Семена. Но этого не произошло. У Кедровского на лице ни царапины, ни синяка. Выходит, он успел выхватить нож и ударить им Курбана в грудь. Все вроде бы ясно?

Ходжаев молча кивнул, но сомнение не исчезло с его лица, оно точно застыло в уголках губ и внимательных глазах.

– Правильно, что не веришь, – одобрил капитан, взглянув на старшего лейтенанта. – Но в данном случае ты делаешь вывод, основываясь на интуиции, а у меня имеются факты, сводящие на нет всю проведенную нами работу. Вот посмотри...

В акте судебно-медицинской экспертизы, полученном из скорой помощи, говорилось, что Алиев умер от раны, нанесенной в предсердную область и вызвавшей внутреннее кровоизлияние в левом легком. По форме раны и ее глубине предполагалось, что удар нанесен довольно широким и длинным ножом, вернее всего «пичаком», который, несмотря на запрещение, некоторые узбеки продолжают носить в кожаных ножнах на поясе или за голенищем сапога.