Текст книги "Коготь динозавра"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

МОЖЕТ ЖЕ БЫТЬ У ЧЕЛОВЕКА ТАЙНА…

Все засмеялись. А Людмила Ивановна, гордая, что её подопечные не где-нибудь, а в пустыне Гоби ведут такие разговоры, вдруг мягко сказала:

– Все говорят. Одна Вика у нас что-то молчит и молчит.

– И в музее здесь не била, и на улицу не виходила, – сказала Светка и спросила: – Что с тобой?

Вика покраснела. Ей казалось, что её никто не видит, никому до неё нет дела. Она сама по себе. Как островок! И то, что на неё снова обратили внимание, смутило её.

– Скучает, наверное, – осторожно сказал Коля. Он тоже немного скучал. У него дома были два брата.

– Влюбилась! – крикнул Генка.

Вика покраснела ещё больше. В этом была и правда, и нет… Может, и правда, но какая-то не такая. И всё же эти слова задели Вику. Ей стало почти больно, у переносицы медленно собирались слёзы.

– Ну и что ж? Всё может быть, – сказал Василий Григорьевич. – Но может быть, у человека просто какая-нибудь тайна. Может же быть у человека тайна?

И Вика с удивлением и благодарностью посмотрела на него. Это вот было самое правильное! Конечно, тайна…

И, еле заметно улыбнувшись, она почувствовала: ей стало легче и радостней. И оттого, что её не забывали, и оттого, что сейчас все придвинулись к ней.

– Жаль только вот, что вокруг столько интересного, а ты ничего не видишь, – огорчённо произнёс Василий Григорьевич.

Под колёсами захрустел горячий щебень, в кузов ударил жаркий воздух, и перед стёклами взлетели облака пыли.

Вика вопрошающе – ну и что тут интересного? – ещё раз посмотрела на Василия Григорьевича, села поудобней, сжала обеими руками металлическую ручку и, почти приникнув лицом к стеклу, стала вглядываться в дорогу.

Холмы сблизились, стали выше и резче, словно их края кто-то обрисовал тонкой кисточкой. И дорога побежала по ущелью рядом с запёкшимся дном пересохшей речушки.

СКАЗКИ ЦЕРЕНДОРЖА

Бата слегка нахмурился, сдвинул брови – на такой дороге надо быть внимательным, а Церендорж, мигая, заметил:

– В Гоби псё может быть. – И, посмотрев на Светку, сказал: – Главное, чтоби рядом с человеком псегда пыли доприе духи! – И он сделал знакомое движение пальцами – вверх.

– Зачем это? – спросила Светка.

– Угощаю доприх духов, – простодушно сказал Церендорж. – Если хочешь, чтоби доприе духи были доприми, их тоже нужно угощать!

Бата усмехнулся – он всё понимал по-русски.

– Нам на пути могут попасться разные духи, – объяснял Церендорж. – Как узнаешь, где злые? Они хитрые, переоденутся доприми, станут льстить, заманивать. Надо угощать! – сказал он невероятно серьёзно.

Вика иронично подняла бровь.

Светка отмахнулась:

– Ха! Сказки!

– Ну, сказки! – согласился Церендорж. – Но какие! Хочешь, я тепе расскажу сказку?

Светка секунду подумала: армянские она знала, русские тоже, а монгольские, конечно…

Но тут её опередила Людмила Ивановна:

– Расскажи, Церендорж!

Он немного подумал, улыбнулся и, на мгновение смешно сморшив лицо, начал:

– Ну вот, скажем, такая: «Едет по дороге на «газике» человек, а ему навстречу на такой лохматой лошадке…»

Он замолчал. Впереди показались белые скалы, раздалось блеяние, вскрики, и навстречу, словно из мешка, вывалилось пыльное стадо коз и овец, а за ними из-за скалы высунула голову лохматая лошадка.

Нет, без фокусов Церендорж жить не мог!

ПАСТУШОК

Сзади стада, сидя на невысокой лохматой лошадке, то и дело покрикивал и хлопал нагайкой маленький пастушок. Солнце раскалило горы до дыма, но на мальчике был потёртый кожушок, опоясанный взрослым кушаком, сбитые о камни сапожки.

Остановив машину, Бата выглянул в окно и сказал:

– Сайн байну!

Мальчик придержал лошадку, с любопытством посмотрел на его тельняшку, быстро ответил и, заглянув в машину, приветственно кивнул.

– Куда гонишь? – спросил Бата.

– К отцу! – сказал мальчик. – Он погнал большой скот, а я – этот. Триста голов!

– А далеко отец? – спросил Бата.

– Утром погнал, – ответил мальчик, поглядывая на гостей исподлобья, и добавил: – Догонять надо.

– А сколько тебе лет? – спросила Людмила Ивановна. Уж очень мужественно выглядел он на этой дороге.

– Семь будет! – с достоинством сказал мальчик, и тёмное личико его приняло совсем взрослое выражение. – В этом году пойду в школу.

Ребята переглянулись и высунулись из машины, протягивая ему значки. Мальчик неожиданно улыбнулся, сказал:

– Баирла.

– А как тебя зовут? – спросил Василий Григорьевич.

Пастушок натянул уздечку, сказал:

– Пасынджав, – и вдруг ударил лошадь в бока: – Некогда! Скот уходит.

Бата что-то крикнул ему вслед. Пасынджав, повернувшись, по-взрослому показал нагайкой за скалы, в сторону дальних холмов, а сам поскакал вдогонку облаку пыли.

Ребята снова переглянулись.

– Такой маленький… – вздохнула вдруг Светка и сказала: – Мне даже стидно, что мы на машине, а он один на лошади. Волки здесь! – И она вспомнила белевшие недалеко от дороги верблюжьи кости.

Коля нахмурился. Он тоже почувствовал что-то похожее на укор и сказал:

– Да, он один.

А Генка спросил:

– Ну и что?

– Конечно, ты в машине, – сказала Светка, – можешь тут себе о метеоритах думать!

– А я бы и на лошадке думал, – вспыхнул Генка и подбросил в руке камень.

Вика с досадой посмотрела на него: «Опять бахвалится…» Всё это время она с любопытством смотрела на маленького монгола. На то, как ловко он сидел в седле, как совсем по-детски улыбался – мальчишка! – и как вдруг преобразились его черты, когда он, привстав на стремя, взмахнул нагайкой и бросился вдогонку стаду.

– Да, мужественный парень, – сказал Василий Григорьевич. – Необыкновенный!

Церендорж пожал плечами:

– Почему необыкновенный? И я такой был. Овцы пас, кони пас, песни пел. – И он затянул протяжную монгольскую песню.

А Вика окинула взглядом его круглое добродушное лицо и невольно посмотрела в оконце вслед маленькому пастушку, словно готовилась нарисовать и эту дорогу, и твёрдые маленькие скулки, и сведённые, как у Баты, брови. Мальчик скорее походил на Бату.

Церендорж сказал:

– И Бата таким был! Все в Монголии раньше были. Каждый монгол был! Маленькие девочки зимой в пургу спасали ягнят, на руках несли. Ветер кругом гудит, – он нагнулся, будто пробивался сквозь пургу, наперекор снегам, – а девочки идут! Идут!

Тут Бата, выглянув в окно, повёл машину влево, прямо по мягкому холму, на который показал Пасынджав, и все откинулись назад. А когда въехали наверх, впереди, на зеленом возвышении, увидели чистенькую юрту, похожую на белую тюбетейку, возле которой поднимался к синему небу лёгкий дымок.

ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА

У юрты горел костерок, над которым висел котёл, издававший густой молочный запах. За юртой на привязи ходил стреноженный конь. А у входа в юрту стояла сухонькая старушка. Всё на ней блестело. Блестел голубой халат – кэле, блестели тоненькие косички от серебряной седины. И глаза мягко лучились морщинками, как два тихих добрых солнышка.

Было так хорошо, что казалось, будто всё это возникло из какой-нибудь монгольской сказки, чтобы приютить усталых путников.

Старушка и в самом деле открыла дверь, приглашая гостей.

В мягкой войлочной юрте было прохладно.

Правда, ничего сказочного в ней не было. У одной стенки темнел комод, у другой – деревянная кровать, а на полу лежала кошма с возвышением, посреди которой стояли чашки. А чуть подальше у комода – рядом с патефоном – поблёскивал новенький приёмник.

– Батарейный! – сказал Генка.

Старушка усадила гостей и принесла поднос, на котором дымились пиалушки с напитком.

– Вкусный сутэ-цай! – похвалил Церендорж, прихлёбывая чай с овечьим молоком и солью.

А хозяйка подошла к патефону:

– Завести?

Но Генка спросил:

– А приёмник можно?

Старушка огорчённо развела руками и стала что-то говорить, вертя на указательном пальце серебряное колечко. Казалось, поверни его, произнеси волшебное слово – и получится всё, что захочешь. Но старушка говорила, говорила, а колечко не слушалось её. И Церендорж перевёл:

– Приёмник нельзя. На старом стойбище говорил, а здесь молчит.

– Так надо проверить! – предложил Генка.

Старушка, наклонив голову вбок, посмотрела на него с изумлением. Вика бросила укоризненный взгляд: «И чего попусту хвастать?» Но Церендорж рассудительно кивнул: «А что? Пусть попробует».

Генка быстро пристроился с приёмником у входа в юрту, открыл заднюю стенку и, согнувшись, сунул голову в ящик, а старушка, привстав на цыпочки, смотрела из-за спины, как он, пыхтя, шарит в глубине руками, и вертела на пальце серебряное колечко.

Вокруг собралась вся экспедиция. На вершине холма закурились из пиалушек несколько дымков. И только Вика, скрестив руки, наблюдала за Генкой исподлобья. Будущий астрофизик докладывал будто из космоса:

– Так. Питание в порядке. Батареи целы. Динамик в норме.

И вдруг, встряхнув корпус, он хмыкнул и сообщил:

– Всё! Контактики! Во время переезда лошадка споткнулась. – И, вытирая лоб, сказал: – Паять надо!

Старушка перестала вертеть колечко и повернула к нему сухонькое личико:

– Что?

– Олово надо, – деловито объявил Генка. – И паяльник!

Вика усмехнулась. Старушка замигала, прикидывая, что это он сказал. А Бата молча подошёл к машине и через минуту, погромыхав перед Генкиным ухом, протянул ему жестяную банку из-под зубного порошка, а в костёр пристроил маленький медный паяльник.

– Вот это дело! – обрадовался Генка и, открыв банку, передал её Вике, потому что у неё у одной руки были свободны. – Придерживай!

Выхватив паяльник из огня, он окунул его в банку, и старушка снова привстала на цыпочки и, волнуясь, завертела колечко.

Сначала из банки потянулся смоляной дымок канифоли. Потом под паяльником на месте серого комочка вдруг ожила и задрожала серебристая капля металла. Генка подхватил её уголком паяльника, быстро соединил два зачищенных проводка и посадил каплю на них. Потом он ещё раз прошёл по ним паяльником, вставил аппаратуру на место и вздохнул:

– Всё.

Щёки его зарумянились, будто на них запеклась молочная пенка.

– Что всё? – недоверчиво посмотрела Вика.

– Всё! – Генка закрыл стенку приёмника, повернул включатель, и из динамика потянулась протяжная монгольская песня.

Старушка охнула, отпустила колечко, всплеснула руками:

– Ой-я! – И весело, прикоснувшись к Генкиной взмокшей голове, запричитала: – Ой-я, ой-я!

Она улыбнулась, пошла в юрту и, поискав в сундучке, вынесла Генке кожаные расшитые рукавички.

– Вот ещё! – Генка смущённо замигал. Он хотел было воспротивиться, но, увидев осуждающее лицо Церендоржа – разве можно обижать?! – взял рукавички, поклонился: «Баирла!» – и, рассмотрев их, вдруг вложил в руки удивлённой Вики.

– Зачем мне? – сказала Вика, краснея. – Вон отдай Светке.

Но Светка вспыхнула:

– Зачем мне? Что у нас в Ереване, холодно, что ли? Это тебе в Москве как раз.

А Коля, слегка хмурясь, смотрел на Генку с улыбкой: от того так и веяло ветерком деловитости. Он всё мог сам!

И, подумав, что бы и он мог сделать, Коля подхватил приёмник и, покряхтывая, понёс его на место.

И ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА

Старушка всё слушала монгольские песни, вертела по привычке кольцо – оно было волшебным – и, к удивлению Вики и всех ребят, кивала:

– Пасынджав будет рад. Любит радио!

Но вот, посмотрев на часы, Генка повернул ручку. Зелёный глазок индикатора зацвёл, и где-то далеко-далеко женский голос сказал:

– Московское время семь часов сорок минут. Здравствуйте, ребята. Слушайте «Пионерскую зорьку».

И в знойный воздух понёсся чистый звук пионерского горна.

Вика побледнела. Светка едва не выплеснула чай. В центре Гоби, среди пустыни, обозначенной на карте коричневым пятном, в маленькой юрте звучал горн Москвы! Он поднимал на зарядку, на работу, на пионерские дела, – в Москве только начиналось утро.

Василий Григорьевич заулыбался, Людмила Ивановна рассмеялась: «Подумать только, а?»

Радио передавало вести из пионерских дружин; потом ребята рассказывали об Артеке и о празднике монгольских пионеров, на котором была советская делегация…

А делегаты отхлёбывали из пиал дымящийся солоноватый сутэ-цай. И Церендорж сиял, будто всё здесь происходящее подтверждало, что он действительно мастер на всякие чудеса.

Генка повернул переключатель, и юрту сразу наполнил сильный, но мягкий голос певицы, исполнявшей известную оперную арию. Мелодия повторилась, голос зазвучал сильней…

И вдруг Василий Григорьевич, поставив пиалу на кошму, тоже как-то мягко воскликнул:

– Ха! Галя! – Он оглядел всех и сказал: – Вы слышите, это же Галя!

– Какая ещё Галя? – ревниво спросила Светка.

– О! – усмехнулся Василий Григорьевич, на секунду задумался и сощурил глаз, будто присматривался к чему-то радостному, счастливому, но уже далёкому-далёкому. Потом наклонился к Вике, сказал: – Да… это тоже маленькая тайна! – И подмигнул: – Но тайна, которую очень приятно хранить…

И вместо рассказа, которого ожидала Светка, он, выходя из юрты вдруг запел:

 
А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер.
Весёлый ветер, весёлый ветер!
 

И по лицам словно бы пробежал весёлый ветерок.

Все выбрались из юрты и окружили Церендоржа, который разговаривал со старушкой. Она тем временем наливала в термос сутэ-цай для внука – погнал стадо не пообедав! – и успевала отвечать.

Но вот Церендорж задал какой-то вопрос, старушка в ответ кивнула и вдруг сделала страшные глаза, а руки её стали рисовать в воздухе какие-то – ужас какие! – большие и длинные предметы. Скорей всего, кости динозавров.

– Байн Дзак, – сказала она под конец и махнула рукой в сторону гор.

– Баирла! – сказал Церендорж.

– Баирла! – крикнули ребята и, услышав в ответ те же слова, пошли к машине.

«Газик» уже пыхал у юрты бензином. И как только экипаж забрался в него, тронулся с места в новом направлении.

А старушка отвязала коня, ловко вскочила в седло и, помахав гостям, поскакала в другую сторону.

НОВЫЕ ФОКУСЫ ЦЕРЕНДОРЖА

Было три часа дня. Всё вокруг притихло, замерло от жары. Но в душе у каждого участника экспедиции звенел утренний горн Москвы и призывал к действию.

Людмила Ивановна сидела теперь рядом с Батой и всматривалась в даль. А Генка повернулся к Церендоржу и допытывался:

– Ну что, скоро динозавры?

Церендорж в изумлении качал головой:

– Какой пистрий! В один день хочет уехать за миллионы лет назад! Ха!

Машина медленно шла в гору, и справа виднелись уступы гор. На минуту Бата придержал руль и схватился за ружьё, но потом опустил его и тихо сказал:

– Архары!

По обрывистым склонам с камня на камень прыгали горные бараны. Они чётко вырисовывались на фоне скал и могуче несли свои рога, будто подталкивали ими горячее небо.

– Хорошо прыгают! – сказал Церендорж. – Выбежит к пропасти и пниз головой – бряк! Думаешь, убился, а он упал на рога, покатился – и побежал!

Сопка стала крутой и голой, как потёртый верблюжий бок. «Газик» задрал нос, и впереди осталось только синее небо, а по бокам, дёргая задними лапами, разбегались толстые тарбаганы.

– Держись! – крикнул Бата и прижался к рулю. «Газик» покачнулся. Все охнули, но машина уже одолела высоту, прыгнула колёсами вперёд и покатилась по равнине.

Ребята привстали. Земля была твёрдой, сухой, и по ней катились барханы. Они были мелкими, как рябь на воде, но от них курились волны зноя, и то тут, то там белели какие-то кости.

Генка присвистнул:

– Никаких ориентиров. Хотя бы один милиционер!

– Ещё заблудимся! – сказала Светка.

Церендорж посмотрел на Бату и засмеялся:

– Монгол заплудится в пустыне? А?

Бата весело пришпорил своего конька и вдруг запел песню о прохладном монгольском море, по которому мечтал плавать:

 
О Хубсугул, о Хубсугул…
 

И, словно бы на его призыв, из пустыни покатились настоящие синие волны.

Сначала Бата спокойно держал свой штурвал. Но через некоторое время, открыв дверцу, стал всё чаще выглядывать из кабины и напряжённо смотреть по сторонам.

Пустыня исчезла! Машина плыла среди настоящего моря. Серебристые волны с голубоватыми прозрачными верхушками плескались впереди и набегали с боков, а вдали то поднимались, то исчезали контуры белого города…

Людмила Ивановна, сидевшая впереди, приподняла очки и спросила:

– Что это?

– Мираж! – сказал Генка.

Василий Григорьевич придвинулся поближе к окну и с удивлением всматривался в совершенно ясные городские очертания. Разные миражи видел он и в Арктике, и в тропиках. Но такого!..

Вон заколебался высокий отель… Дальше поплыла белая зубчатая крепость… А вот что-то тёмное – вроде памятника какому-то гранду. А там, дальше, – купол Капитолия. Нет, тут обмана быть не могло!

– Почти Гавана! Потрясающе! – сказал Василий Григорьевич. Но через некоторое время, недоумевая, предположил: – А может быть, Бомбей…

Бата с удивлением покосился на угол его тельняшки.

Видения менялись одно за другим. Как будто какой-то гениальный архитектор никак не мог решить, что за город поставить на этом зыбком берегу и, изнывая от жары, на виду у всех перебирал один за другим разные проекты.

Бата проезжал сквозь летучие города, по бокам всё катились волны, а впереди на пробке радиатора в какой-то странной пляске, как шаман, вертелся дымок и лихо постукивал гутулами…

Потом вдалеке появились горы, и над ними прямо по воздуху прозрачный наездник погнал лёгкого прозрачного конька. А на вершине сопки возник орёл и замахал крыльями.

Бата тряхнул головой и чуть замедлил ход.

– Куда мы заехали? – спросила Светка.

– К духам! – сказал Церендорж.

Людмила Ивановна строго взглянула на него: не слишком ли много разговоров о духах? Ведь ребёнок ещё и вправду подумает о них.

И, словно испугавшись сердитого взгляда, волны стали разбегаться, города схлынули, конь исчез.

Но горы, сияющие вдали снегами, и зелёные сопки придвинулись. Дорога стала ровней, и все разом заговорили.

– Голография! Просто голография! – крикнул Гена.

– Что это? – спросила Светка, и Вика тоже вопросительно посмотрела на него.

– Читать надо! Все газеты пишут!

А Коля с широко открытыми глазами подумал вслух:

– Будто пустыня вспоминает…

– Что? – спросила вдруг Вика.

– Как она была морем! – сказал Коля и обрадовался, как чётко это у него получилось.

– Поэт! – сказала Светка.

А Людмила Ивановна, вздохнув, заметила:

– Чудеса, да и только! Полно чудес! – И засмеялась: – Не хватает совсем немногого.

Церендорж улыбнулся:

– Пионерской рапоты?

Людмила Ивановна взмахнула руками: и как это он всё знает!

– Можно устроить! – сказал Церендорж.

– Где? Здесь?!

– А что? – сказал Церендорж и спросил у Баты: – Сделаем?

Тот пожал плечами: «Как хотите!»

Церендорж потёр ладони и, плутовато поглядывая по сторонам, что-то прошептал. Бата тем временем приблизился к сопке, над которой вертелся орёл, объехал её, и под колёсами оказалась настоящая дорога.

На сопке, подражая движениям орла, глядя из-под руки, закружился мальчишка. Впереди над дорогой возник красный транспарант со словами: «Добро пожаловать!»

А дальше, как остановившееся видение, раскинулся палаточной городок. Заколыхались шатры, забелели тонкошёрстные юрты, появились цветные домики, и в небе на штоке мачты заполоскался красный флаг.

Людмила Ивановна протёрла очки, близоруко прищурилась и посмотрела на Церендоржа. А Церендорж рассмеялся от всей души. Это было волшебство, к которому он действительно имел самое прямое отношение!

ВИДЕНИЕ СРЕДИ ГОБИ

Едва экспедиция въехала под голубую арку, как возле юрты вспыхнули золотом трубы, и в десять румяных щёк грянул туш. На выложенной из камушков линейке выстроилась пионерская дружина. Перед глазами Людмилы Ивановны так и заиграли три полосы: сверху блестела черная полоска ёжиков и косичек, посередине хрустела дорожка белых рубашек, а по ней бежал алый огонёк пионерских галстуков.

Очень похожий на Бату молодой человек со значком мастера спорта скомандовал:

– Лагерь, смирно! – и побежал к машине.

На какой-то миг Людмила Ивановна опешила, но вдруг, прищурив глаза, весело повернулась к ребятам:

– Делегация, на выход! – и ладно спрыгнула на землю. Подбородок вверх, руки по бёдрам, носки врозь. В таком случае она не сплоховала бы ни перед какими джиннами!

В полминуты делегация выстроилась в одну шеренгу. Щурилась в улыбке Вика – она снова была в родной стихии! Грудь вперёд – стоял Коля. Правда, Генка всё ещё прилизывал ладонью золотистый чубчик, а Светка поправляла захваченный на всякий случай барабан…

Начальник лагеря, вскинув в приветствии руку, отрывисто, как Бата, рапортовал, что пионеры гобийского лагеря построены для встречи с советскими друзьями. Людмила Ивановна отсалютовала и произнесла горячую – на всю Гоби! – речь, вручила барабан лучшему барабанщику лагеря, и на месте недавних видений среди юрт и палаток заплескалось, зашумело озерко смуглых лиц, улыбок, галстуков. Замелькали открытки, значки, марки.

Начальник лагеря, улучив минуту, бросился к смущённому Бате, обнял и, похлопывая по тельняшке, стал за что-то укорять, выговаривать и качать головой.

Скулы у обоих горели от жары, одинаковые глаза одинаково смотрели друг на друга. Казалось, Бата ругает Бату!

– Пионерский дарга ругает младшего брата, – пояснил Церендорж. – Как не стыдно! Целый год не бил дома! Псё рапота и рапота!

Но через минуту старший брат спохватился и воскликнул:

– Большая программа!

– Э, нет! Большая некогда! – возразил Церендорж. – Дорога большая! Но немного можно.

– Сначала обед… – начал пионерский дарга.

– Какой обед? – всплеснула руками Людмила Ивановна.

– Сколько можно есть? – сказала Светка. Они только-только отдышались от завтрака.

– Тогда, – вздохнул начальник лагеря, – сначала лагерь, потом концерт, потом кумыс.