Текст книги "До следующего раза (сборник)"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Игоряша «Золотая Рыбка»
(коллективная фантазия)

Озарение[5]5
  Названия глав – акростих.
  (Примечание СП.)


[Закрыть]

Глава «О»,

подсказанная автору

талантливым филографом

Ш. Майским

Игоряша-второй прекрасно помнил, как он поймал свою первую Золотую Рыбку. Игоряша сел на песок и почесал в мокром затылке.

– Откуда ж ты взялась у меня такая… золотая ты моя и единственная? – вопрос хотя и был обращен к рыбе, но прозвучал чисто риторически.

Игоряше в тот момент и в голову не могло прийти, что он тут же получит ответ. Между тем это был единственно верный вопрос в данной ситуации. Если бы Игоряша вдруг ляпнул что-нибудь о погоде, или о неработающем водопроводном кране, или о пустующем холодильнике, он, безусловно, получил бы детальную метеосводку или на всю жизнь обеспечил бы себя родниковой водой и замороженными яствами, но… на этом бы дело и кончилось. И Игоряше оставалось бы до конца своих дней проклинать себя за тупость, продолжая существование просто Игоряшей, не первым, не вторым, не третьим… никаким.

Однако вопрос был задан:

– Откуда ж ты взялась у меня такая… золотая ты моя и единственная? Что мне с тобой делать?

Рыба, конечно, ничего не сказала вслух. И даже хвостом не махнула. Но в сознании Игоряши обрисовалась четкая и исчерпывающая картина, что Золотая Рыбка взялась не откуда-нибудь, а из очень далекого мира, являющегося центром галактической цивилизации; что золотая окраска ее свойство защитного слоя, оберегающего от рыболовного крючка, гарпуна, остроги, динамита, гидродинамического удара, сверхвысоких и сверхнизких температур, проникающего излучения и вообще всех видов механического и немеханического воздействия, но, увы, бессильного против обыкновенного ведра; что она не рыба, а информационный биомодуль, сиречь унифицированный белковый узел разветвленной галактической сигнальной системы восьмого порядка, призванный поглощать и выдавать информацию; что она вовсе не единственная – таких биомодулей на Земле весьма много, хотя и ограниченное количество; что информация в данной сигнальной системе – в отличие от систем с первого по седьмой порядок – понимается очень широко и эта информация может быть невещественной и вещественной, в зависимости от запроса существа, вступившего в контакт с Золотой Рыбкой; и что, наконец, емкость информационного поля каждого биомодуля конечна, включает три условно-лимитированных, энергетически безразмерных регистра и рассчитана на полное удовлетворение трех запросов, в какой бы форме они ни были предъявлены к исполнению. Два регистра исчерпаны.

Ответ Золотой Рыбки произвел на Игоряшу ошеломляющее впечатление. Осознать-то он его осознал, но понял далеко не все, однако заключительная фраза огненно отпечаталась в мозгу, словно выжженная золотым клеймом. Игоряша уяснил, что выпал ему, как рыбаку из сказки, заветный шанс тройной шанс! – и на две трети он, безмозглый рыбак, оказался потрясающим кретином. Задал глупейший вопрос – раз. Выяснил, откуда рыбка – два. Сейчас пролепечет что-нибудь сдуру, и – три! – исполнив его «запрос», рыбка исчезнет. Или подохнет. Или выпрыгнет в реку и уплывет.

Рыбка спокойно ждала.

И тут Игоряшу осенило.

Наверное, Гений Желаний сказал бы на его месте тоже самое. Но Игоряша был не гением вообще и не гением желаний в частности, а всего-навсего рядовым сотрудником Управления праздников и трудовых будней (УПРАТРУБа), посредственным специалистом с дипломом о высшем образовании, представителем широких масс нечитающей, но любящей книгу публики. Словом, в мыслителях он не числился. И тем не менее попал в самую точку. Головокружительная цепь последующих событий взяла начало из того невероятного факта, что Игоряшу озарило.

– Хочу еще одну Золотую Рыбку! – сипло сказал он. – То есть информационный биомодуль.

«Принято. Третий регистр исчерпан», – стремительно вязью начертало огненное перо в мозгу Игоряши.

Золотая Рыбка в ведре дернулась, потускнела, золотая окраска ее пропала, затем она всплыла брюхом кверху и, растаяв, расползлась по поверхности воды мутным слоем белковой слизи. В следующую секунду пропала и слизь. Ведро наполнилось новой водой. И на дне возникла Золотая Рыбка № 2 – точная копия первой.

Она слегка шевелила червонными плавниками и излучала готовность явить Игоряше бездны своих трех регистров. Игоряша одеревенело уставился на нее, потом судорожно подхватил ведро и, затаив дыхание, шагая, как экскаватор, понес домой.

Партнеры

Глава «П»,

разработанная

наследником натуральной школы

Б. Аникаевым

Честно говоря, рассказа о первом контакте Игоряши-второго с Золотой Рыбкой – да что там, о первой встрече человечества с галактическими биомодулями – мы так никогда и не услышали от Игоряши в подробностях. Приведенный выше эпизод – это лишь облеченный в подобие художественной формы домысел, реконструкция, созданная дотошным глоссатором Шушуней Майским из расшифрованных недосказанностей, недомолвок и туманных намеков.

Более или менее четкая картина первого Контакта, занявшая от силы час, сложилась у нас после многомесячного общения с Игоряшей-вторым. Он живо и захватывающе рассказывал о своих достижениях (что это такое станет ясно позднее), но свято хранил тайну Золотой Рыбки. И поразительно! – любые, даже самые фантастические, несусветные Достижения мы не воспринимали как бредни – наоборот, верили каждому слову Игоряши, даже описание путешествий во времени представлялись нам абсолютно естественными. Психологическая блокировка делала свое дело.

Однако стоило нам, расспрашивая собеседника, коснуться первопричины… Игоряша, такой охочий поговорить на любую тему, тут же затихал и либо переводил разговор в шутку, либо исчезал. Вот именно исчезал: сейчас он сидит перед вами, а через секунду его уже нет. И ни у кого не возникает вопроса – а куда же делся человек? И был ли человек вообще?

Сейчас уже не восстановишь, кто первым привел его в нашу компанию. Поначалу он был просто Человек-Без-Имени. Гость, что ли. Постепенно мы к нему привыкли: хороший собеседник, бель ами, свой парень, тонкий спорщик, легкий говорун, но вроде правдолюбец, не фантазер. Потом вдруг родилось имя – Игоряша. Странное имя для такого необыденного молодого человека.

Всегда одет с иголочки – натуральный твид индивидуального пошива, модный бантик, шейный платок, благоухающий нездешним одеколоном. На ногах – безупречные туфли, каждый раз новые, но модели настолько схожие, что лишь эксперт «Внешторга» отличил бы одну пару от другой, ведь для неспециалиста – что «Даллас», что «Дорадо» – все едино. Прическа – не супер, не салонный лоск, а просто очень к лицу. На лице всегда естественный легкий загар, зубы крупные, ровные, блестящие. Запах изо рта – неизменно приятный. Манеры естественные. Улыбка – человеческая. И – что самое главное – никаких замашек парвеню: ни массивных золотых перстней на пальцах, ни серебряных нательных крестиков, ничего кричащего в одежде. Но не похож и на мальчиков-дипломатов, едва оперившихся атташе из посольств в развивающихся странах. Нет апломба, нет верхоглядства, нет намеков на большие связи. Словно все что на нем и при нем, – все родилось с ним же и принадлежало только ему по естественному наследному праву. В общем, изысканность, безупречность и шарм – в том редчайшем сочетании, которое должным образом оценит и самая пристрастная, тесно спаянная мужская компания.

Как-то само собой получилось, что мы приняли его безоговорочно. С первых же минут – «Здорово!» «Привет!» «Как дела?!» «Читал то, читал се?» «Слышал о событиях в Свазиленде?» «А в Чикаго?» «Луангпрабанге?» «Читал статью в „Литературке“?» «А слышал, что писал ее не Почечуев, а вроде бы Пильдеев?» «И, говорят, за Пильдеева – сам – тс-с-с! – Ракакашкин?!!» «А в статье то между строк – ого-го!!!»

А он: «Привет-привет-привет, мужики-старики-отцы-ребята! Читал то и читал се, и еще пятое-десятое-тридцать четвертое. „То“ – вроде мура, а „се“ – здорово, мне понравилось. Слышал-слышал-слышал. Многое правда, а насчет Луангпрабанга – враки, там все наоборот и даже лучше. Статью читал, похоже, что написал ее даже не – тс-с-с! – Ракакашкин, а чуть ли не… ну, вы понимаете! Между строк там целая вторая статья, а между строк той второй статьи – целая история…»

Так Игоряша-второй с первых же минут вошел в наш круг. Но вот любопытно – никто не помнит, когда они были, эти первые минуты. Год назад? Два года? Словно в памяти какой-то кусок вычеркнули, а вместо него вписали приказ: «Не удивляться!» Не удивляться появлению Игоряши, его облику, исчезновениям, его в высшей степени потрясающим рассказам, его дорогим сигаретам, которую мы курили одну за другой, а запас их не иссякал… Нет, ничего не вызывало у нас изумления. Вот только одно – лицо Игоряши всегда казалось смутно знакомым. Ничем не привлекательное лицо, заурядное даже таких сотнями встречаешь каждый день на улице. Лишь потом, когда мы собрали по кусочкам историю Игоряши и многое прояснилось, когда в памяти все оборванные ниточки связались в узелки и вернулась способность удивляться, – лишь потом поняли мы, почему так до боли был знаком нам Игоряша-второй.

Казалось бы, все складывалось просто и ясно. Мы собирались тесным кружком близких людей и обсуждали лишь те проблемы, которые жизненно волновали каждого из нас. Присутствовал Игоряша, у которого вовсе не было проблем, и это успокаивало: значит, такое возможно, значит, есть люди, которым можно завидовать теплой тихой завистью.

Мы были начинающими писателями – кроме, конечно, Игоряши, который каким-то образом и здесь преуспел больше других: показывал свои книги, надписывал автографы, но – странно – книги не дарил: то ли он забывал вручить, то ли мы – взять.

Кто-то из нас «начинал» уже лет пятнадцать, кто-то едва-едва пошел в гору, однако рассказы в рукописях читались «на ура», мы дружно хвалили друг друга, честно ругали друг друга, но единодушно поносили издательства, отвергавшие наши творения. Без литературного творчества мы не мыслили жизни, и это нас объединяло. Наша компания сплотилась уже в зрелом возрасте. Мы выросли в разных городах и, живя теперь в Москве, работали в разных местах. Графоманов среди нас, пожалуй не было – над произведениями работали крепко, доводили их до ума сообща, писали – трезво оценивая выше среднего уровня, а к публикациям относились как к праздникам, литературой не кормились. Зарабатывали на жизнь трудом – каждый в своей профессии: инженер, художник-шрифтовщик, бывший физик-теоретик, физик-экспериментатор, филолог, психолог, журналист-фрилансер, журналист редактор журнала, пожарник, телережиссер, переводчик с португальского, иллюзионист Москонцерта…

И – Игоряша.

У Игоряши профессии не было.

Оптимум

Глава «О»,

задуманная

лидером стереопрозаиков

В. Дорожным

…Игоряша, отдуваясь, втащил ведро в квартиру и, осторожно напрягшись, установил на стол в комнате. Потом сбегал в прихожую – закрыл дверь на все замки и накинул цепочку. Вернулся. Сел верхом на стул. Крепко обнял ведро руками, словно опасаясь, что улетит. Зажмурился. И гробовым шепотом возгласил:

– Миллиард!

«Запрос лишен конкретности, – отпечатал у него в голове огненный телетайп. – Миллиард чего?»

Игоряша подумал. Вздохнул. И – словно в черную прорубь:

– Миллиард триллионов рублей!!!

Если бы Золотая Рыбка относилась к своему делу с юмором, то в забубенном мозгу Игоряши должно было зажечься одно-единственное короткое и исчерпывающее слово – «ДУРАК»!

Но юмор чувство чисто человеческое. В Галактике принципы комического, очевидно, совершенно иные. И потом: биомодуль всего лишь белковый аналог механизма, запрограммированного на то, чтобы на каждый вопрос давать полный и ясный ответ, а Игоряша не спрашивал: «Кто я есть такой?» Так что огненный телетайп не заработал, зато в мозгу Игоряши что-то щелкнуло, и высветилась очень яркая мысленная картина. (Сразу поясним: у Золотых Рыбок две реакции на некорректно поставленную задачу: огненно-шрифтовая, когда необходимые условия для удовлетворения запроса отпечатываются в мозгу контактера в виде пылающих строчек, – понятно, что регистр информационного поля при этом не размыкается; и эйдетическая, когда информация регистра выплескивается в виде образной картины, исключающей вещественный ответ.)

Сознание Игоряши рывком расширилось и вобрало в себя массу полезных сведений из курса политэкономии для гуманитарных вузов. Галактическая сигнальная система в мгновение ока объяснила ему, что такое монетарная система и денежный баланс, как образуются финансы государства и что входит в понятие государственного бюджета, каковы общественный продукт и национальный доход страны в денежном выражении, в чем заключается пагубная роль инфляции и почему при этом неизбежна девальвация. Далее Игоряше было наглядно представлено, что означает сумма в миллиард триллионов рублей, и явление картины экономического краха не только одной страны, но и распада всего мирового хозяйства.

Тут же Игоряше было дано понять, что Золотые Рыбки в целом уважают социальные и юридические законы той страны, планеты, звездной системы, в которую они внедрены, и могут нарушать их лишь в той степени, в какой это не влечет за собой криминальных, этических или экологических последствий. Заключительным штрихом картины был упрек Игоряше в том, что он, помимо всего прочего, не подумал о чисто физических последствиях запроса, ибо как индивид, живущий в определенных общественных условиях, он не властен распоряжаться тем объемом пространства, которое потребно для размещения миллиарда триллионов рублей в купюрах, имеющих хождение на территории СССР. Для достаточно плотной укладки сто квадриллионов пачек по сто сторублевок в каждой понадобился бы объем, примерно равный десяти Братским водохранилищам. Точка.

Как только Игоряша все это понял, он тут же понял и то, что первый регистр второй Золотой Рыбки исчерпан. Вспыхнувшая в голове надпись не оставила на этот счет никаких сомнений. Заметим, что Игоряша по-прежнему сидел на стуле, обнимая ведро. Он поерзал вспотевшими ногами, сглотнул кислую слюну и сипло проревел:

– Десять миллионов нефальшивыми сторублевками с разными номерами! В пачках по сто штук!! В надлежащей упаковке!!!

Ну как теперь отказать Игоряше в трезвости мышления? Курс наук пошел ему на пользу. Биомодуль в ведре дернулся и взмахнул плавниками, что любой штатный смотритель галактической сигнальной системы моментально истолковал бы как глубокий вздох или пожимание плечами. На человеческом языке это значило: «Ничего не попишешь!»

«Точка, – обожгло Игоряшу. – Второй регистр исчерпан». И тут же в комнате что-то ухнуло, просело, пахнуло юфтью и тяжело скрипнуло. Игоряша, сверкая белками глаз, обернулся. В углу стопкой – друг на друге – лежали три роскошных чемодана из крокодиловой кожи, перетянутых ремнями.

Бросился к ним Игоряша, дрожащими руками расстегнул ремни, щелкнул золочеными замочками, откинул крышку верхнего чемодана. О-о-о!.. Как в сказке – плотные ряды тугих пачек. Некоторые сторублевки новенькие, другие – потертые уже, но ведь настоящие, гознаковские. Пальцы рванули одну из пачек, посыпались на пол палевые купюры, и повалился Игоряша в обмороке, успев, однако, прохрипеть: «Новую Золотую Рыбку!.. Биомодуль!.. Еще!..»

Через полчаса Игоряша благополучно очнулся. Чего нельзя сказать о ряде лиц, живших до поры относительно спокойно в разных краях и республиках страны. Но не будем их опрометчиво жалеть. В тот день у двух десятков крупных спекулянтов приключились инфаркты, восьмерых валютчиков разбил инсульт, а три матерых подпольных ювелира покончили с собой. Если бы все они пережили удар и поделились друг с другом горем, то оказалось бы, что у них непостижимым образом были изъяты в совокупности 10.000.000 рублей.

Плюс три новеньких аргентинских чемодана, которые продавец московского галантерейного магазина № 141, что по улице Народного Ополчения, Сидор Ипатьевич Дыбин безмятежно присвоил, собираясь с женой и дочкой отправиться в очередной отпуск в Пицунду, в ведомственный санаторий для ветеранов дегустационного цеха.

Трюкачество

Глава «Т»,

подаренная автору

гением рапидной новеллы

Р. Нерголиным

Тут надо сказать, что собирались мы всегда исключительно мужской компанией. Были среди нас и женатые, и разведенные, и холостые, и женатые вторично, и никто, конечно, ничего против женщин не имел, но негласное правило было все же такое: «Только джентльмены».

Собирались – где когда придется. То у Шушуни Майского, талантливого филографа и литературного дуэлянта, то в коммуналке у пожарника Бориса Бруденко, мастера по сюжетам и женского любимца, то в роскошных высокопотолочных апартаментах редактора научно-культурного журнала Гака Чукова, сына двух академиков, то в набитой книгами двухкомнатной квартире филолога Паладина (Ладика) Гриммова, литературного каратиста, то у вольного переводчика с португальского Володи Набакова, любителя баснословной электромузыкальной техники и специалиста по убыточным гешефтам… Да что и говорить – двенадцать нас было, близких по духу друзей, удачливых в выборе призвания, менее удачливых в укладе личной жизни и уж вовсе далеких от удачи в смысле литературного признания.

Игоряша был тринадцатым, и у него мы не собирались ни разу. Мы даже не знали толком, где он живет. Раз как-то Игоряша-второй упомянул Сивцев Вражек, месяца через два обмолвился насчет Строгино: мол, улица такая-то, дом и квартира такие-то. Наш психолог Герард Экудянов – человек, ленивый на хождение по редакциям, но неизменно скорый на дружеское участие, однажды не поленился, съездил в Строгино. Игоряша не объявился на очередном сборище, и Герард, вообразив, что он болен, помчался навещать. После часа блужданий нужную улицу он нашел, нашел и дом, затерявшийся среди белобетонных близнецов. Но с квартирой вышла престранная история. На площадке оказалось четыре квартиры с одним и тем же – вроде бы Игоряшиным – номером. И из всех дверей выходил на звонок один и тот же человек гигантских размеров – усатый грузин в майке клеш и трусах галифе, раздраженно повторявший, что его фамилия Сармисегетузидзе и никаких Игоряш он знать не знает. На четвертой и последней попытке Герарда обрести Игоряшу грузин Сармисегетузидзе рассвирепел и спустил потерявшегося Экудянова с лестницы. Визит оставил у Герарда неприятные, но очень смутные воспоминания – лишь дикая грузино-дакская фамилия въелась в сознание, – и от поисков Игоряши мы с той поры отказались. На наши сборища он являлся всегда без приглашения, безошибочно угадывая место и время.

И не болел, как выяснилось, никогда.

С Игоряшиным телефоном тоже было занятно. Никто из нас не знал его. Но бывало, когда филансер Никита Котляренко – умелый компилятор иностранной прессы, летописец и ктитор нашего кружка – садился у телефона и начинал обзванивать всех, чтобы назначить очередную встречу: набирал номер физика-ядерщика Петра Кровского – покорителя «черных дыр», или номер художника-шрифтовика Булата Аникаева, филигранного резчика по сандаловому дереву и сочинителя рассказов в стиле «шпрух», или номер замученного эфиром телережиссера Рубенида Нерголина, автора нашумевшей передачи «ХХХ век», – в трубке вдруг раздавался характерный, слегка заикающийся голос Игоряши: «П-привет, ст-тарик! К-как хорошо, чт-то т-ты мне зв-звонишь. Т-ты прямо т-телепат! Я т-только собрался набрать т-твой номер, – а т-ты т-тут к-как т-тут. К-когда соб-бираемся? Не п-пятого ли? Я т-так и з-знал. Не у Лад-дика ли? От-ткуда мне из-звестно? Инт-туиция, ст-таричок!..»

Никита клал трубку и некоторое время сидел, окаменев лицом и уставившись в пространство. Через две-три минуты удивление стиралось из памяти.

Как-то раз мы в полном составе – правда, без Булата Аникаева – сидели в комнате Толи Каштаркина, манипулятора и поклонника синекдохи. Мы сидели в комнате, полной сюрпризов, и, пребывая в отличном настроении, наслаждались фокусами Толи. Он вытаскивал из наших карманов колоды карт, жонглировал шестнадцатью шариками, извлекал изо рта длинные гирлянды бритвенных лезвий, играл веревочками, связывая их в немыслимые узлы, из которых вырастали живые цветы и вылетали бабочки, превращавшиеся в клочья газетной бумаги, ломались пальцами металлические рубли-монеты с ружейным треском, чтобы тут же предстать перед нашими глазами целехонькими. Все расслабились, никто в тот день не принес новых рукописей, а обсуждать старые не было смысла. По комнате перепархивали сочные анекдоты. И вдруг, когда Шушуня Майский, матерщинный жизнелюб, ввернул что-то совсем уж полисексуальное, обрисовав картину, от которой все застыли с разинутыми ртами и слезами на глазах, в воздухе раздалось сдавленное девическое хихиканье. Абсолютно точно, что девическое – никто из нас таким голосом не обладал. Мы изумленно переглянулись и раздумали смеяться, а Игоряша скорчил недовольную мину.

– Оленька! Я же умолял тебя быть сдержанной, – укоризненно произнес он. – Я взял тебя при условии строжайшего молчания, а теперь пеняй на себя, – и Игоряша небрежно взмахнул рукой.

На подоконнике появилась фигура потрясающе красивой девушки в изящном платье сафари. Она залилась краской и уткнулась лицом в ладони – то ли от хохота, то ли от смущения.

– Разморожу завтра! – холодно и странно заявил Игоряша и вторично взмахнул рукой.

Девушка исчезла, словно в кинотрюке.

Все загалдели, но тут же опомнились и в смятенном молчании воззрились на Игоряшу.

Почти полторы минуты – как в «Ревизоре», – длилась немая сцена. Зимарь-патетик Шушуня Майский сидел красный как кирпич, семасиолог-любитель Толя Каштаркин рвал в клочья туза пик из секретной колоды, поклонник Эзопа Никита Котляренко совал мимо рта таблетку рудотеля, Рубенид Нерголин, гений рапидной новеллы, отъезжал на стуле в угол, Петя Кровский, отец импатоведения, надрывно икал, а эпистолярный пират Боря Бруденко возил руками по опустевшему подоконнику.

Наконец Игоряша встал и спокойно воздел руки.

Он щелкнул пальцами – на столе возник японский видеомагнитофон.

Игоряша притопнул ногой – на колени Герарду Экудянову, фотолюбителю и профессиональному прагматику, упала суперфотокамера «Минолта Максимум» с двумя микропроцессорами.

Игоряша издал губами чмокающий звук – перед Славиком Дорожным, инженером по профессии и писателем-самоучкой по склонности, образовался роскошный конволют в кожаном переплете, вобравший все малые и стыдливые публикации Славы в многотиражной печати.

Игоряша подмигнул Паладину Гриммову, и страдающий астмой Ладик, наш король эвфуизмов, ощутил в кармане странную тяжесть – то был флакон с новейшим западногерманским антиастматическим средством «Супранас», мгновенно снимающим любой, самый мучительный приступ.

И пошло-поехало. Гак Чуков, гонитель литературной скверны, получил полное собрание сочинений Рея Брэдбери издательства «Тimeskape» – в твердом переплете и с дарственной надписью автора. Пете Кровскому, чемпиону оксюморона и отцу-одиночке с двумя мальчишками-сорванцами, манна небесная явилась в виде полного комплекта гэдээровской игрушечной железной дороги – двадцать шесть увесистых коробок, перевязанных разноцветными вискозными ленточками. Никиту Котляренко, поэта-гилозоиста, едва не пришибла грянувшая сверху электронная пишущая машинка «Оливетти» с лепестковой шрифтовой головкой (машинка была в антиударной пенопластовой упаковке, и поэтому не разбилась). Шушуне Майскому, пророку кармической словесности, достались три подлинные тибетские тантры II века (исчезновение их в одном лхасском монастыре едва не вызвало жестокое кровопролитие). Боря Бруденко – хотя и демократ художественной формы, но все же пожарник – обрел сверкающий микровзрывной огнетушитель (перенос его из пятого измерения вероятностного 2018 года в наше время вызвал две затухающие разнонаправленные темпоральные волны, интерференция которых на рубеже XX и XXI столетий грозила разжалованием брандмайора Бруденко с лишением его парадной робы и именного топора). Далее: Рубениду Нерголину, канонику строчной развертки, – ордер на новую трехкомнатную квартиру. Кондотьеруинтерпретатору Володьке Набакову – дека «Накамичи» с сенсорным управлением, двумя генераторами и автоматической подстройкой головки плюс вертушка «Дюаль», колонки «Джи-Би-Эль» и усилитель «Маранц» с октавным эквалайзером.

Наконец Булат Аникаев, камикадзе стихосложения и приват-доцент унциального письма, вовсе впал в состояние ступора. В тот вечер он не смог прийти на наше сборище – сидел у себя дома и самозабвенно вырезал из вершкового куска саппанового дерева фигурку великого логофета Византии Федора Метохита. Аникаев только сегодня закончил чтение его астрономических сочинений и, прочитав, восхитился и вдохновился на миниатюру. Легко можно представить кататоническое удивление Булата, когда посреди его комнаты – ни с того ни с сего – материализовался раритетный «Форд-Т» с включенными фарами.

Словом, каждый из нашей братии получил нечто вожделенное. Что тут началось! О девушке Оле, испарившейся с подоконника, мы и думать забыли. Мы кричали, прыгали, бесновались, хохотали, и даже невозмутимый обычно хозяин квартиры Толя Каштаркин, эссеист-престидижитатор, стоял на голове.

Вот чудеса так чудеса! Вот это иллюзион! Колонки «Джи-Би-Эль» истошно орали, «Минолта» ходила по рукам, и все, счастливые, снимались на память, и все палили из микровзрывного огнетушителя по зажженной газовой плите, гася пламя, и кое-кто умолял брэдберианца Чукова разбить двенадцать томов сочинений великого Рея Дугласа на всех, и добрая душа Гак, экуменист интеллигенции, уже почти соглашался, и…

И в этот момент прозвучал раздраженный голос Игоряши.

– Тих-х-хо!! – крикнул он.

Видимо, Игоряша понял, что переборщил. Или корыстно пожалел о содеянном. Или испугался последствий.

– Тих-х-хо!! – повторил он. – В-вечер ф-хв-фок-к-ксов окончен!

Игоряша представил, как в сию минуту на наш ор и гам явятся соседи, общественность ДЭЗа, милиция, дружинники… Он передернулся и, словно дирижер, взмахнул в очередной раз руками.

Тут же все исчезло. И видеомагнитофон, и детская железная дорога, и конволют Славы Дорожного, вассала журналистики, и ордер на квартиру, все, все, все…

Растворился в воздухе и сам Игоряша.

Булат Аникаев, пытливый исследователь готических былин, несколько раз обошел то место, где только что стоял архаический «Форд». В тот вечер Булат так и не осмелился покинуть комнату: на стене долго еще загадочно светился, постепенно бледнея, кусок обоев, выхваченных фарами исчезнувшего автомобиля.

А мы… мы стояли в нелепых позах посреди комнаты Толи Карташкина, корифея гиперреализма, и ничего не могли понять.

Мы ведать не ведали об Игоряшиных Золотых Рыбках.

И тем более не ведали, что все Золотые Рыбки Земли – все информационные биомодули, заброшенные в разные точки нашей планеты галактической цивилизацией, с их условно-лимитированными, энергетически безразмерными регистрами, в данный момент были сосредоточены в одном месте: в подвальном бассейне Игоряшиного загородного двухэтажного коттеджа. Он давно собрал их воедино, использовав для этого третий регистр Золотой Рыбки № 98. Для общения с биомодулями ему уже не требовался визуальный контакт: он посылал приказы телепатически. У штатных смотритетей галактической сигнальной системы для характеристики подобного поведения есть специальный термин: «кар-сиф-ом», что можно перевести как «дистанционная фекализация информации». «Кар-сиф-ом» встречается в Галактике настолько редко, что борьба с этим явлением даже не предусмотрена правилами.

…Когда мы, обескураженные и притихшие, выходили на улицу, с Ладиком Гриммовым, единственным в нашей стране боллардоведом, приключился приступ астмы. Паладин кашлял, а мы ничем не могли помочь. Флакончик чудодейственного средства «Супранас» непространственным образом вернулся в западногерманский город Гельзенкирхен и занял прежнее место в упаковке, хранящейся на складе фармацевтической продукции химической монополии «Хехст».

Зато тибетские ламы, заполучив назад свои бесценные тантры, возрадовались, и религиозное исступление не вылилось в кровавое умопомешательство. Ламы даже не заметили, что одна из тантр повреждена микровзрывом. Сам универсальный огнетушитель тоже благополучно перенесся обратным ходом в свое 5-вероятностное время. Темпоральные волны, конечно, не могли не возникнуть, но они затухли чрезвычайно быстро и не встретились в 5-вероятностном 2000 году, таким образом, не образовалось и временной дифракционной решетки, посему брандмайор Борис Андреевич Бруденко, знаменитый писатель и гроза плагиаторов, остался брандмайором.

…Ладик совладал с приступом, и мы всей компанией двинулись к метро. Наутро никто не вспомнил о пролившемся на нас золотом дожде. Последнее, что осталось в памяти, – это потрясающий анекдот нашего притчеписца Шушуни Майского, над которым мы долго-долго – весь вечер – хохотали.

У читателя может возникнуть вполне законное недоумение: как так – мы все забыли, и в то же время тот памятный вечер описан с такими живописными деталями? Ответ: в этом и заключается секрет гениального рапидного метода новеллистики, изобретенного Р.Нерголиным.