Текст книги "Великая Скифия"

Автор книги: Виталий Полупуднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

5

Рано утром, перед приемом послов, состоялась встреча Лайонака с Раданфиром при помощи и участии царского шута. Сидя на пиру, князь вспоминал весь разговор с умным плебеем и старался проникнуть в замыслы и разгадать цели Саклея. Он смотрел на лисью, сморщенную физиономию боспорского вельможи, на его сладко сощуренные глазки, удивлялся его приторным улыбкам, от которых так и несло наглой фальшью и грубым лицемерием. «Юлит, хочет польстить царю, – думал он, – явно отводит глаза Палаку в сторону Херсонеса, старается отвлечь его от границ Боспора. Видно, прав Лайонак, у Перисада дела плохи!» Перед ним вставало открытое, честное лицо сатавка и вновь звучали слова, полные убеждения и страсти:

– Царь Скифии Палак – наш законный царь!.. Сатавки – сколоты, значит и царь их должен быть сколотский… А у Перисада мы не люди, а рабы!

– Скажи, – спросил его князь, – а боспорские хлеборобы и пантикапейские рабы способны драться по-настоящему? Боюсь, что вы разбежитесь от одного хлопанья бичей своих хозяев.

Лицо рабского посланца стало жестоким.

– О князь! – со страстью прошептал он, сжимая кулаки. – У нас тысячи людей полезут в самое пекло, на кровь и смерть! Они не отступят ни на шаг в борьбе за свободу!.. Ты, видно, не знаешь, как живет и работает пахарь-сатавк и как страдает городской раб!.. Они готовы на смерть, только бы получить освобождение! Если царь Палак и ты, князь, выступите против Перисада, мы сразу запалим Пантикапей со всех концов, вооружим рабов и крестьян и начнем нашу борьбу! Мы осветим вам дорогу пожарами, мы встретим вас с ключами от города!

– А царь Перисад знает о заговоре против него?

– Думаю, что про самый заговор и кто им руководит, не знает, а то, что крестьяне и рабы неспокойны и доведены до отчаяния, ему хорошо известно. И он знает также, что в случае войны народ сразу же станет на сторону Палака!

Раданфир, продолжая смотреть на пронзительную, острую мордочку посла, соглашался мысленно с доводами Лайонака.

Князья и воеводы, отдуваясь и потея, тянули хмельное. Сам царь пил очень смело, видимо на радостях, и начинал сильно хмелеть.

Саклей усердно прикладывался к чаше, чмокал, крякал, но пил мало. Щупал быстрыми глазками вокруг, отвечал на вопросы царя и чутко ловил разговоры пьяных князей. Он видел, как варвары совали волосатые лапы в котлы и тащили грязными пальцами мясо. Сок и жир текли по золотым перстням и капали на кожаные расшитые шаровары. Многие рыгали громко. Грек чуял острый дух конского пота, которым несло от скифов, разглядывал чаши из человеческих черепов и думал: «Табунщики, мужики, варвары! Как они кичатся своей силой и властью, но как они одинаково грубы и грязны!» Он испытывал презрение и ненависть к пьяной ораве степняков и пришел к убеждению, что Палак пьяница и не годится покойному Скилуру даже в слуги. Несколько раз встречался взглядом с необычно задумчивым, но, как всегда, трезвым Раданфиром, поражался его способностью пить вино, как воду, не пьянея, и задавал себе вопрос с некоторым беспокойством: «Чего нужно от меня этому сатрапу, что он так загадочно смотрит на меня?» И тут же решил сделать Раданфиру особый подарок.

Рядом сидел подвыпивший Тойлак и старался сохранить любезную улыбку на помятом, бабьем лице. Изредка вздрагивал от икоты и не принимал участия в общем разговоре, вначале оживленном, но в разгаре пира все более терявшем свою напряженность и содержание. Речи становились невнятными, прерывались раскатами грубого хохота, кое-кто уже затягивал песню.

Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.

– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!

– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.

Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.

Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:

– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.

– Согласен, но Фарзой тоже пирует.

– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!

Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.

– Кто же это?

– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…

Подбежали запыхавшиеся воины.

– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.

– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?

– А то кого же! Иди скорей!

– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!

Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.

– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.

На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:

– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.

– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.

– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!

– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!

– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?

– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!

– Хорошо, я понял тебя…

Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:

– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!

Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.

– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.

Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.

– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.

Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»

– Что ты говоришь? – в пьяном благодушии спросил царь, поворачивая голову.

Боспорец сделал внутреннее усилие и попытался изобразить улыбку. Комкая костлявой рукой шитый рушник, он прохрипел в ответ:

– Смешной шут у тебя, великий царь, очень смешной!

– Что, разве у брата моего Перисада нет такого потешника?

– Такого? – в рассеянии повторил Саклей, ловя какую-то мысль. – Нет, такого нет!..

Шут исчез. Охмелевший царь хохотал ему вслед. Раданфир все видел и становился все более угрюмым.

– Не нравится мне старый боспорец, – шепнул он Фарзою, – хитер и коварен! С ним надо держать ухо востро!

Молодой князь слегка охмелел и смотрел на всех пирующих с еще неостывшим любопытством свежего человека. От него также не ускользнула манера посла держаться с особой льстивой мягкостью и настороженностью, его умеренность в пище и питье и та жадность, с которой он вслушивался в разговоры окружающих. Глядя на Бунака, он на миг из лисы превратился в волка. Фарзою показалось, что он даже выставил и тут же спрятал клыки. «Он остер и едок, как отравленная стрела», – подумал князь. Но не вполне понял замечание Раданфира о необходимости быть начеку. Для него было неясно, что может сделать боспорец здесь, среди скифов, чем он опасен.

– Он все вынюхивает что-то, – ответил он Раданфиру, – как гончая собака! Но ничего не учует, кроме мощи сколотской. Я немало встречался с такими греческими пронырами…

В конце пира царь одарил посла связкой дорогих мехов, привезенных с далекого севера, и десятком кобылиц. Угощал вином из самых дорогих чаш-черепов. На его лице появилось выражение хвастливой удали, желания поразить посольство чем-либо необыкновенным, чтобы потом рассказывали в Пантикапее о богатстве, власти и щедрости скифского царя. Раданфир встревожился, потянулся к царю, что-то шепнул на ухо, но Палак с пренебрежением, смеясь, отмахнулся от него.

На физиономии Саклея отразилось восхищение, когда царь вдруг махнул рукой и вскричал:

– Проси сам! Бери все, что тебе любо!..

Это был сколотский обычай – одаривать дорогого гостя той вещью, которая ему понравилась.

На стенах висели заморские ковры, дорогие чепраки, наборные узды, позлащенное оружие, сверкающее самоцветами. На полу было много дорогой посуды. Все это обвел Саклей своим хитрым взглядом, как бы выбирая, потом тихо захихикал.

– Велики твои богатства, царь сколотов, много у тебя золота, серебра, красивых вещей!.. От одного вида их голова кружится и страшно подумать о том, чтобы увезти из твоего дворца такую, скажем, чашу, как эта.

Саклей поднял в уровень с глазами золотую литую чашу с рубинами. Раданфир закусил губу. Чаша была стариннейшей фамильной драгоценностью скифских царей. Ее вынесли из тайника специально для того, чтобы показать послам, насколько еще богато сколотское царство, даже после минувшего поражения.

– Если она люба тебе, она твоя! – вскрикнул Палак с пьяной удалью.

Князья ахнули, несмотря на хмель, бродивший в их головах. Саклей покачал головой и бережно поставил чашу на ковер.

– Велика твоя милость, славный царь! Хорошо служить такому щедрому владыке!.. Но чаша твоя – подарок, достойный лишь равного тебе! Я же всего лишь слуга своего царя. Любы мне твои богатства, рад я, что они так велики. Но пришлась мне по душе больше всего твоя ласка. Это самое дорогое, что ты мне дал, и я увезу ее, как самый ценный подарок, в своем сердце.

Всем понравились слова хитрого грека, даже Раданфир улыбнулся и с одобрением поглядел на Саклея. «И хитер и умен», – подумал он.

– Хороши слова твои, мудрый воевода, – ответил царь, – рад я за брата моего Перисада, что у него такие достойные помощники. Но все же я хотел бы хоть что-либо дать тебе в память о нашем пире.

– Еще раз славлю милость твою, о великий! – проникновенно прошептал Саклей, прижимая руки к сердцу, и, сделав вид, что не смеет противиться желанию царя, подумал и громко сказал: – Если такова воля твоя, то подари мне…

Поднял лисьи глазки и окинул взглядом князей. Раданфир опять насторожился. Фарзой испытывал такое ощущение, словно присутствовал на театральном представлении.

– …подари мне своего шута-забавника! Уж очень он смешной у тебя!

Саклей указал куда-то в сторону крючковатым пальцем.

– Я повезу его к царю Перисаду, – журчал он сладко, – пусть боспорский владыка потешится, глядя на твоего дурачка!.. У него не бывало такого! Хе-хе-хе!

Хоть и охмелел царь, но нахмурилось его чело. Он не ожидал такой просьбы. Шут был верным слугой и умел прогонять печальные мысли. Жаль было отдавать его в неволю. Палак мог отказать Саклею, возразив, что шут вольный человек, а если и был в прошлом рабом, то давно стряхнул с себя скверну рабства. Сколоты считали всех пришельцев вольными людьми и никогда не выдавали обратно ни рабов, ни преступников. Но, во-первых, царь был пьян, во-вторых, он хотел показать себя не только богатым, но и всесильным самодержцем, могущим сдержать свое слово в любом случае. Кроме того, мечтая о создании сильного рабовладельческого государства, он уже считал себя по отношению к шуту не только царем, но и хозяином. Ему лестно было показать себя именно с этой стороны. Пусть Перисад, узнавши об этом, убедится, что царь Скифии волен в жизни, имуществе и свободе своих слуг и подданных. И, наоборот, в Пантикапее все смеялись бы, узнав, как Палак не смог сдержать своего царского слова. «Какой же это царь, – скажут при дворе Перисада, – если он не волен даже в голове своего дурака!»

– Возьми! – Палак сделал небрежный жест и отвернулся с безразличным видом.

На лицах князей отразилось неудовольствие. Раданфир плотно сжал губы, с досадою прошептал Фарзою:

– Обошла лисица нашего льва. Этим подарком Саклей не только возвращает своего беглого раба, но и роняет царя в глазах народа. Выдача грекам беглого раба – нарушение одного из старинных законов Скифии. Я с удовольствием отрубил бы голову подлому старику!

Зато Тойлак испытывал полное удовлетворение и не мог скрыть злорадной усмешки, что скривила его бабье лицо. Фарзой заметил это и ответил Раданфиру:

– Не думаешь ли ты, что выдача Хрисогона не обошлась без участия нашего жреца?

– Очень возможно, – в раздумье протянул князь-воевода. – Шут часто подкусывал Тойлака, тот не мог не знать этого. А жрец не из тех, которые понимают или прощают шутки. Их бы с Саклеем на один воз с сеном посадить да поджечь! Вот вони было бы!..

Бунак стоял в дверях, все видел и слышал. Трясся, как осиновый лист, но не от страха, а от лютой ненависти, обиды, непереносимой горечи и досады. Царь, которого он любил, которому служил с верностью собаки, выдал его из мгновенной прихоти заклятому врагу, отдал в рабство и на расправу проклятому мучителю Саклею, его разорителю и кровопийце!.. Опять вспыхнуло желание кинуться с кинжалом и убить на месте гнусного старикашку, а затем умереть самому от руки царских телохранителей. Но тут же вспомнилось предупреждение Лайонака и то великое дело, что затевается на Боспоре. Теперь Бунак желал, как никогда, немедленного похода на восток, против Пантикапея, города жестоких господ и слез невольничьих.

После приступа ярости наступило состояние безразличия. Шут прошел коридорами, шатаясь как пьяный. Стража хохотала, показывая на него пальцами.

– Глядите, глядите!.. Наш дурак с царского пира хмельной бредет!

Лайонак поджидал его во дворе, услышал крики и хохот.

– Что с тобою, ты в самом деле пьян? – Сатавк невольно рассмеялся, когда перед ним предстала потная физиономия шута с расплывшимися румянами и выражением комической растерянности.

Бунак махнул рукой.

– Саклей околдовал царя лестью и подарками!.. Палак обласкал старого дьявола и под конец предложил ему самому выбрать вещь по вкусу, на память… И он выбрал…

– Ну?.. Что же он выбрал?

– Он сказал, что ему пришелся по вкусу царский шут, и царь…

– Отдал тебя Саклею?

– Да! Отдал меня врагу моему в вечное рабство, как собаке отдают обглоданную кость!.. Вот он, сон Никии, вот моя встреча с черным теленком!

Лайонак стоял пораженный.

– Но ведь ты же свободный человек! Ты же не раб Палака!

– Но я – сатавк, я чужой среди царских сколотов. Я ел хлеб Палака, и по эллинским законам стал как бы его вскормленником. А вскормленник – тот же раб.

– Это шутка, Бунак! В Скифии не эллинские законы, а сколотские. Народ не позволит царю раздавать в рабство свободных людей!

– Повторяю: народ – это сайи, царские сколоты. А я беглый раб. Где мой род, где мое племя? Кто поднимет голос в мою защиту? Я одинок, а один человек – это и есть та самая пылинка, о которой я говорил тебе. Любой ветер несет ее куда хочет. Для меня ветром стал каприз моего царя.

– А я надеюсь, что царь проспится и возьмет свое слово обратно.

– Думаю, что нет.

– Тогда, – Лайонак понизил голос, – бери коня и беги в горы к таврам!

– Тавры выдадут меня, они сейчас в сговоре с Палаком. А потом царь узнает, что ты помог мне бежать, и тогда конец твоему посольству! А я не хочу этого! Сатавки должны быть освобождены! Вон, за мною уже идут!

Подошли воины Саклея, рослые дандарии, смуглолицые, с крючковатыми носами. Бунак встретил их взглядом ненависти, рука сама потянулась за мечом, но его не оказалось, лишь загремели дурацкие бубенцы.

– Ну, царский шут, – насмешливо обратился к нему один из дандариев, коверкая сколотскую речь, – теперь твой хозяин – благочестивый и знатный господин Саклей!.. Пойдем, он велел привести тебя к нему.

Лайонак предусмотрительно нахлобучил на глаза треух, боясь быть узнанным.

Шут понял, что все кончено, и горестно вздохнул.

– Передай Никии все, что знаешь! – сказал он другу на прощанье. – Действуй через Раданфира и Фарзоя. Добивайся своего, Никия тоже поможет тебе.

Они обнялись. Лайонак шепнул на ухо товарищу:

– Будешь в Пантикапее, помни тайное слово «Сотер» и знак его, начертанный на песке… Этим ты найдешь друзей и помощь среди участников нашего братства!

Бунак ушел окруженный стражей, словно пойманный преступник. Лайонак посмотрел ему вслед и с горечью промолвил:

– Видно, все цари одинаковы…

6

Палак сидел на помятом ложе и смаковал вино из рога. Против него стоял Раданфир с амфорой в руках. Несмотря на похмелье, царь смотрел весело. Его радовало прибытие боспорских послов, он видел в нем хороший признак.

– А налей-ка мне еще! – протянул он пустой рог. Смотря на вишневую струю вина, улыбался своим мыслям. – Вот она, греческая душа, – молвил он, поднимая взор на князя, – радуются скорому падению Херсонеса! Спешат поживиться на беде своего собрата!.. Владеть Херсонесом – давняя мечта спартокидов. Когда-то царь Левкон овладел Феодосией и нацелился на Херсонес, но не дожил. Завещал своим наследникам… Теперешние пантикапейские правители с Перисадом вместе хотели бы всю Тавриду к рукам прибрать, да силы не хватает!.. Вот и торопятся поживиться на нашей победе, ухватить торговлю с западными портами, упредить пронырливых ольвийцев. Хлеб нужен им, Раданфир, хлеб! Пусть надеются, пусть мечтают, придет время – и за них возьмемся!

При последних словах князь вскинул голову и с живым интересом уставился на царя своими карими блестящими глазами.

– Как, Палак-сай, ты уже обдумываешь поход против Пантикапея?.. Далеко видят твои глаза!..

– Нет, пока рано думать о войне с Перисадом. Пусть себе живут спокойно. Нам важно, чтобы они не лезли помогать Херсонесу. Не посмеют, побоятся… А могли бы!

Раданфир опустил глаза, глубокая складка легла между бровями. Царь заметил это. Раданфир был слишком прост душой и плохо умел скрывать свои мысли.

– Что ты? – спросил Палак. – Голова болит после вчерашнего? Или ты чем недоволен? Разгони кручину глотком вина! А потом заметь, что из вчерашнего Перисадова добра, что он прислал мне, не все мое. Там есть кое-что и для тебя. Как тебе нравится горит с золотой отделкой? А?

Он по-мальчишески тряхнул волосами.

– Спасибо, Палак! Ты не только великий царь, но и замечательный друг! Служить тебе и быть около тебя – счастье! Пусть боги служат тебе так, как я хотел бы служить! Горит мне понравился, да будет он всегда полон летучими смертями для врагов твоих!

– Что же ты, заболел? – обеспокоено допытывался царь, смотря в лицо воеводе.

– Нет, Палак-сай, я здоров и готов немедленно идти в бой за тебя! Но есть дело…

– Дело? – Палак весело расхохотался. – Ты не совсем точен, мой друг. Не дело у нас с тобою, а дела! Много-много дел! Столько же, сколько воды в море! Целые табуны дел! Долго будем объезжать их, как диких коней! На всю жизнь хватит, еще детям останется!.. Да, детям…

Царь в свою очередь задумался. Раданфир знал почему. Упоминая о детях, Палак сам растревожил свое больное место. Опия не дала ему наследника, которому он смог бы завещать власть и широкие планы.

– Какое же из дел тревожит тебя? – спросил царь, встряхнувшись.

– Прибыл еще один посол из Пантикапея!

– Что?.. Еще посол из Пантикапея? Это странно.

– Тайно от Перисада и Саклея, великий государь. Это совсем особый посол, сатавк Лайонак!

– Лайонак? Имя не редкое, но я не знаю никого из боспорской знати с таким именем. Кто же послал его?

– Его послали… впрочем, он сам лучше расскажет все. Важно одно: он хорошо осведомлен о внутренних делах Боспора, и его сведения будут нам полезны.

– Тайный посол. Странно. Где же он?

– Он недалеко. Прикажешь позвать его?

– Зови!

Царь поднялся с ложа, улыбка и выражение добродушия сбежали с лица его. Появление какого-то нового не то посла, не то гонца, странное поведение Раданфира не совпадали с его настроениями и мыслями. Подобно многим власть имущим, он болезненно воспринимал неожиданности, видел в них угрозу своим планам – и сейчас готовился к неприятной встрече.

В светлицу вошел Лайонак в сопровождении Раданфира. Боспорянин не упал на колени, но с достоинством поклонился, не проявив при этом раболепия или страха. Палак взглянул в открытое лицо сатавка и сразу узнал его.

– Так это ты, смелый наездник, прибыл ко мне из Пантикапея? А я считал, что ты из людей князя Фарзоя.

– Да, великий потомок Папая, я прибыл к тебе с берегов пролива, что соединяет Скифское море с Темарундой, «матерью морей»… Но по пути встретил князя Фарзоя, которому обязан спасением жизни от руки разбойников… Разреши мне поблагодарить тебя за милость говорить с тобою и за лошадь! Я готов на этой лошади бить врагов твоих!

– Хорошо. Почему же ты сразу не обратился ко мне, как приехал?

– Сначала не хотел мешать твоему пиру, а потом твоим беседам с хитрым Саклеем.

– Хитрым?.. Гм… Кто же послал тебя ко мне?

– О великий Палак-сай! – торжественно начал сатавк, преображаясь сразу. – Я прибыл к тебе от угнетенных сатавков и рабов Боспора. Тысячи обездоленных протягивают к тебе руки с мольбой. Жаждут твоей справедливости, просят о возвращении им свободы!

Лицо царя при этих словах все больше становилось холодным и застывшим. Пустыми глазами смотрел он на смелого посла и, казалось, ничего не думал при этом.

– Чего же ты, посол рабов, хочешь от меня? – спросил он, шевеля одними губами.

– Хочу с помощью богов убедить тебя оставить пока Херсонес в покое, а все свои рати двинуть на Боспор. Все сатавки-пахари и городские рабы хотят лишь одного: видеть тебя царем Боспора!

– Гм…

Что-то подобное мимолетному человеческому чувству мелькнуло в глазах Палака, когда он повернулся к Раданфиру. Но тот стоял, заложив руки за спину, и молчал, уставясь взором на носки своих сапог.

– А сам ты кто?.. Беглый раб?

– Нет, я свободный человек! Мой отец был пелат… Работал у хозяина на поле наймитом.

– Ага, значит, ты не знаешь ни рода своего, ни племени?

– Племя мое сатавки. А сатавки младшие братья сколотов. А вот рода своего я действительно не имею. Проклятые эллины почти уничтожили наши общины. У нас теперь считаются своими те, кто живет рядом или работает на одном поле.

– Чем же ты живешь?

– Сейчас я конюх у одной богатой боспорянки! Ранее же я укрощал необъезженных коней для конюшен Перисада!

– Да, ты хороший наездник. Ну, а теперь решил стать послом и даже хочешь давать советы царю сколотов? Кто же все-таки послал тебя ко мне?

– Угнетенные земледельцы и городские рабы, объединенные в фиас безыменного и великого бога! Это они говорят моими устами, это они обращаются к тебе, вестнику нашей грядущей свободы!

Презрительная усмешка пробежала по выпуклым губам царя, он прищурился и с язвительностью произнес:

– Значит, по-вашему, я должен отменить поход на Херсонес, оставить начатое дело неоконченным и вприпрыжку спешить на Боспор, чтобы скорее дать сатавкам свободу? Разве в Херсонесе нет рабов, которые могут просить меня о том же? Они тоже захотят стать вольными людьми!

– О! Великий и мудрый! Не только жажда свободы привела меня к тебе. Все мы хотим успеха твоему великому делу изгнания эллинов с земель отцов наших!.. Но, идя на Херсонес, ты должен знать, что он окружен крепкими стенами, что он находится под покровительством Митридата Понтийского и даже считается частью Понтийской державы!.. Окрестности Херсонеса бесплодны, тебе трудно будет держать осаду!.. Я ехал через селения здешних крестьян и видел, что они не питают такой ненависти к эллинам, как сатавки. Они много лет торгуют с эллинами и не всегда понимают, почему они должны помогать тебе против Херсонеса. И не радуются приходу твоих отрядов.

Палак вспыхнул и сделал нетерпеливый жест, желая прервать бесстрашного посланца, но Раданфир протянул к нему свои мощные ладони.

– О! Палак-сай! Выслушай его до конца!

– Да, Палак-сай, – продолжал Лайонак, весь красный от внутреннего жара, – не радуются. Они нынче собрали хлеб, но не могут обменять его на кафтаны, вино и масло, потому что единственным торговым местом для них был Херсонес… А на Боспоре тысячи крестьян и тысячи рабов восстанут против Перисада и встретят тебя с великой радостью!.. Сейчас Боспор слаб, как никогда. Царь его слабоволен, казна пуста, вельможи грызутся друг с другом… О, там тебя ждет легкая победа!.. Там ты найдешь тысячи преданных людей, продовольствие, оружейные мастерские, сотни кораблей, с помощью которых ты всегда сможешь одним ударом захватить Херсонес с моря. Среди рабов есть опытные воины, умелые мастера, моряки, строители… Сатавки отдадут тебе свой хлеб… О Палак-сай! Ты сразу станешь во много раз сильнее и богаче! Тогда и Митридат пришлет тебе подарки и предложения дружбы!.. Отверни свой лик от Херсонеса и направь стопы свои на восток!.. Твое величие там!..

Лайонак говорил убедительно и страстно. Его голос гремел, глаза сверкали.

– А Саклею, этому хитрому шакалу, не верь! Он приехал обмануть тебя! Его цель – отвлечь тебя от Боспора! Ибо ничего сейчас так не боится Перисад, как того, что ты повернешь на него свои рати… Он уже чувствует, как земля осыпается под его ногами…

Палак слушал не перебивая. Слова посла звучали здраво и убедительно раскрывали гнилость Боспорского царства. И все же речи смелого наездника ранили самолюбие скифского царя. Словно выговор делает ему рабский гонец, так беспощадно осуждая его замыслы, указывая на ошибочность его предприятий. Рабы учат царей! В этом было что-то оскорбительное для царского достоинства. Ведь принять план Лайонака – значит признать несостоятельность своих начинаний, подтвердить свою собственную недальновидность, наконец – пойти наперекор заветам Скилура!.. Предстояло стать исполнителем не им созданного плана, но подсказанного со стороны. И кем?.. Рабами!.. Да и так ли все, как говорит красноречивый и самоуверенный пелат?

– Чем ты можешь подтвердить, что боспорские рабы и крестьяне встанут за меня?

– Тем, что у нас для восстания все готово! Достаточно тебе подойти с войском к Феодосии, как будет дан сигнал – и восстание начнется! Если ты не увидишь впереди зарева пожаров, можешь вернуться назад в Неаполь, а мне отрубить голову.

– А кто же возглавляет вашу рабскую фалангу? – насмешливо спросил царь. – Ну, скажем, ты. А еще кто?

– Как только переступишь границу Боспорского царства, ты один будешь возглавлять всех восставших! До твоего прихода у нас есть мудрые и опытные вожаки, имена которых тайна… Я не принадлежу к ним, но всего лишь выполняю полученный приказ.

– Значит, есть воевода? И мне нельзя даже знать его имя?

– Мне разрешено сказать его имя тебе одному, Палак-сай! Это человек, который больше чем кто-либо другой жаждет видеть тебя царем Боспора!

Палак сделал знак рукой. Раданфир вышел.

Лайонак приблизился к царю и, прикрывая рот рукой, взволнованно прошептал:

– Заговор возглавляет Савмак!

Наступило молчание. Усмешка сбежала с лица Палака, яркая краска прихлынула к щекам. Он отступил на шаг назад и смерил глазами Лайонака.

– Савмак? – не скрывая изумления, протянул он. – Вскормленник при царском дворе?

– Да, великий царь, он и еще несколько умных и смелых людей!

– Это тот Савмак, что славится ловкостью в борьбе и стрельбе из лука?.. Больше того, он выдает себя за волшебника и, кажется, за сына моего отца? Слышал об этом рабе. Он вырос при дворе царя и сейчас захотел головы своего господина?

Царь жег глазами сатавка. Тот побагровел от смущения и неожиданности, не понимая, почему Палак так раздраженно смотрит на него.

– Савмак хороший воин и ученый человек, за что его и прозвали чародеем, – ответил он. – Но никогда он не выдавал себя за сына Скилура. Это порождение фантазии досужих людей.

Палак выпрямился и с холодным лицом отвернулся от посла. Тот безмолвно поклонился.

– Иди, я подумаю обо всем, сказанном тобою.

Лайонак вышел. Вошел Раданфир.

– Как тебе нравится рабское предложение? – спросил его царь с подчеркнутой небрежностью.

– Мне кажется, сатавк не врет. Его знает Хрисогон, они были друзьями еще в Пантикапее.

– Знает Хрисогон? – Царь покраснел и нахмурился.

Вчерашняя сцена встала перед его глазами. Он отдал шута в рабство. Это было досадно.

– Да, Палак-сай. А Хрисогон человек верный, он не обманет!

Раданфир в упор взглянул на царя, точно вызывая его на откровенность по поводу вчерашнего. Но Палак сделал вид, что ничего не заметил. Он лишь почувствовал раздражение, какое всегда появлялось у него в душе после неудачных или ошибочных поступков.

– Я спрашиваю: как ты думаешь о сказанном этим пелатом?

– С Боспором, конечно, рано или поздно, а воевать придется… – осторожно начал князь.

– Верно. Что же дальше?

– И, судя по словам посланца, нам представляется случай разделаться с Боспором одним ударом.

– Именно: судя по словам посланца.

В словах царя слышалась язвительная насмешка.

– Ах, Раданфир! Ты легко веришь людям и склонен к увлечениям! Мой отец, великий Скилур, всегда предупреждал меня от увлечений при решении важных вопросов.

– Но в доводах сатавка есть смысл. Отойдя от Херсонеса, мы успокаиваем Митридата…

– Ой ли? Да ведь Перисад тайно продал Боспор Понту! Еще в прошлом году Диофант ездил туда не зря. Но ты забываешь, что Херсонес это один город, а Боспор – целое царство! И если в войне с Херсонесом нам придется ломать одни ворота, то на Боспоре их гораздо больше! А насчет военной слабости Боспора – дело очень сомнительное!.. Если казна Перисада пуста, то ему тем более нет основания бояться войны! Война даст возможность пообещать воинам оплату табунами и женами побежденных, отвлечет их от безделья… Пообещай воинам добычу, и они все схватятся за копья! Добыча – душа всякой войны… Наконец: неужели я так просто, по просьбе кучки заговорщиков, изменю план Скилура?.. Отступлю от указаний мудрости и пойду по пути ей противоположному?

– Но времена изменчивы, Палак-сай!.. Скилур жил в другое время!

– А что изменилось? Боспор по-прежнему сильнее Херсонеса! Даже смешно сравнить теленка с быком! И что-то не верится в прочность этого рабского заговора, если он действительно есть.