355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виталий Полупуднев » Великая Скифия » Текст книги (страница 14)
Великая Скифия
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 13:53

Текст книги "Великая Скифия"


Автор книги: Виталий Полупуднев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Лицо его перекосилось, стало страшным. В бешенстве он сжал кулаки и погрозил кому-то в темноту.

– Но он будет помнить меня! Я зарезал его слугу и поджег его дом! Почему я не смог его самого проткнуть кинжалом? Впрочем… не смотри на меня так. Мой гнев – искра в почти потухшем очаге. Я уже спокоен. Так расскажи – зачем ты здесь? Или что случилось?

Дверь скрипнула. Вошла Никия и безмолвно поставила перед ними горшок с молоком, положила на холст лепешки и две пригоршни орехов.

Бунак усмехнулся.

– А ну, Никия, загляни в тот мешок, что я занес к тебе, когда шел на площадь.

Хозяйка принесла мешок, сшитый из шкуры дикой лошади, туго наполненный и завязанный. Бунак быстро распустил сыромятный шнур и вынул из мешка увесистую амфору с запечатанным горлышком и греческим клеймом на ручке.

– Ого! – весело вскричал Лайонак. – Ты просто радуешь меня! У меня слюна течет от желания поесть и выпить! Я со вчерашнего вечера ничего в рот не брал!

– Это еще не все.

Вслед за амфорой, показался кусок того скифского кушанья, которое приготовляется из крови и кореньев, запеченных в желудке лошади, горшок тертой редьки, луковицы, белый хлеб, печенный на поду.

– Ой-ой-ой! – схватился за живот боспорец. – У меня в кишках судороги!

Никия вышла такая же безучастная, чужая. Оба мужчины приступили к еде. Амфора была вскрыта. Густое ароматное вино темно-красной струей полилось в рога.

– Изумительное вино! – воскликнул гость, отхлебнув. – Прямо как с царского стола! Такого не купишь у обманщиков-виноторговцев.

– Ты не ошибся. Это вино со стола Палака. А на амфоре клеймо синопских мастеров.

– Слушаю и удивляюсь! Выходит, ты вхож в погреба самого царя?

– Не удивляйся. Ведь ты тоже допущен в конюшни Перисада. И ездишь на царских конях по пантикапейским площадям. Ты конюх и наездник боспорского царя. Почему мне не быть царским ключником и виночерпием?

– Верно, Бунак. Был я царским конюхом и готов поверить, что ты царский кравчий, но меня смутило несоответствие твоей одежды такой должности. Неужели слуги сколотского царя ходят в дырявых штанах, с ржавыми ножами?

– Хо-хо-хо! Ты совсем прост, Лайонак! Я хотел потолкаться в толпе и надел эти отрепья. В такой одежде я незаметен, никто не тычет в меня пальцами и не шарахается от меня. В Неаполе, как и в Пантикапее, нарядные и сытые не ходят рядом с голыми и голодными. Чтобы побыть среди народа, узнать его мысли, нужно быть таким же, как он.

– Ты совсем сбил меня с толку, Бунак… Уж не сделал ли тебя Палак князем?.. Должность главного кравчего у Перисада занимает знатный и богатый вельможа… Если и у Палака такой обычай, то…

– Пей и ешь! – прервал его со смехом Бунак.

Подкрепившись, оба почувствовали себя лучше. Мысли и речи потекли легче.

– Ты, Лайонак, обещал первый рассказать о себе. Что там, в Пантикапее? Хозяева по-прежнему опиваются и обжираются, а рабы умирают от голода и непосильной работы? О! Проклятый город слез и горя! Как я ненавижу его! Как я жажду разгрома эллинских колоний, сначала Херсонеса, потом Боспора!.. Все выжечь дотла! И мы сделаем это, разорим города и вырежем греческих богатеев!.. Прочь эллинскую заразу с наших берегов! Не было эллинов, скифы не знали рабства!.. И мы, сатавки, жили на своих землях, сеяли хлеб для своих нужд, управлялись советами старейшин и знали одного сколотского царя, которому платили дань… Теперь же боспорское царство Перисада – тюрьма…

Бунак пришел в необычайное возбуждение, вскочил с кошмы, стал размахивать руками. Боспорец слушал его не перебивая. Хлебнув из рога, подумал и, подождав, когда он успокоится, ответил:

– Мне по душе твои речи, Бунак. Кто сам носил цепи рабства, тот не может говорить о нем спокойно. Люди все родятся одинаковыми, я даже знаю рабов, которые намного достойнее своих хозяев, умнее их и лучше! Но об этом потом… Ты, конечно, слыхал об Аристонике, он стал во главе восставших рабов в Пергаме. Не слыхал? Ну хорошо, я после расскажу тебе о нем. А сейчас – о Пантикапее. Там все то же… Царь Перисад не имеет денег на оплату наемников, и они живут тем, что грабят народ. Царек дандариев Олтак вошел у царя Боспора в почет и сейчас имеет большую силу… Стража около Перисада из фракийцев и дандариев… Только аланы еще не побывали в Пантикапее. Те гордые, в наемники не идут. А сколоты-сатавки совсем разорились, хуже рабов стали… Да и городским рабам позавидовать нельзя. Жизнь их куда хуже собачьей, кормят их отбросами, бьют батогами, сажают в ямы, а за сопротивление глаза выжигают каленым железом и суставы выламывают… О Бунак! Если бы ты все это мог видеть!.. Кстати сказать, хлебная торговля падает, хозяйство боспорское рушится. Боспорское царство – это подгнившее дерево. Оно сразу рухнет, если…

Говоривший спохватился. Он заметил, что собеседник слушает его с напряженным вниманием вполне трезвого человека.

– Продолжай, – проговорил Бунак сквозь зубы. – Что «если»? Может быть, и я смогу достать мечом до печени Саклея?

– Пей! – в свою очередь предложил Лайонак. – Вино царское… А Саклей, враг твой, в почете у Перисада, ему служат не только люди, но, видимо, и демоны!.. Так ты, говоришь, вхож во дворец Палака?

– Я?.. Да, вхож.

– Это хорошо, хотя мне ясно, что ты не очень большая птица возле него. Если бы ты стал вельможей, ты не проклинал бы сейчас с таким жаром рабство и рабовладельцев. Меня радует это.

Дальше беседа потеряла свою связность. Хмель ударил в головы. Лайонак запел песню сатавков. Бунак подтягивал ему. Гость не рассчитал своих сил. Его сознание заволокло туманом, он с пьяным смешком и бормотанием свалился на кошму.

Бунак подбросил в очаг топлива. Задумчиво сидел, смотря в огонь и прихлебывая из ритона. Позвал Никию.

– Гость устал и пьян, – сказал он ей, – пусть он спит. Потом полечишь его, если потребуется. Завтра я зайду. А пока прощай.

Бунак поднялся и вышел из хижины. Никия стала убирать посуду. Лайонак громко храпел и продолжал бормотать во сне.

Глава третья.
Друзья детства
1

В направлении главной площади Неаполя валила шумная толпа людей. Мужчины были бедно одеты, но вооружены топорами и копьями. По их грозным взглядам, угрожающим выкрикам и размашистым жестам можно было судить, насколько они возбуждены и полны гнева. Женщины оглашали улицы истошными криками. Они рвали на себе волосы и, схватив из-под ног горсть сухой земли, сыпали ее себе на головы, выражая печаль.

Впереди несли четыре трупа. Их сопровождали степенные старцы. Над трупами склонились две хоругви из белой кожи с искусным, кудряво вышитым изображением хищной птицы, несущей в лапах меч. Это был тотемический герб многочисленного рода «ястреба», самого бедного рода из племени царских скифов.

Здесь же шагал новоприбывший родовой князь Фарзой с двумя неизменными спутниками и рабом.

Молодой князь неожиданно для себя попал в круговорот событий, оказался впереди буйной толпы городских поденщиков и, сам того не желая, возглавил их отчаянное сопротивление царским стражникам. За него распоряжался Марсак. Старик так сумел вдохновить бунтарей, что дружинники поспешно отступили к центру города, сопровождаемые градом камней и улюлюканьем простого народа.

Опьяненные победой «ястребы» окружили своего князя и провозгласили ему многократную славу по обычаю предков, причем так кричали, что согнали всех ворон с городской стены.

– Вот это князь! – говорили они друг другу в воинственном упоении. – Сразу, как приехал, за народ стал!.. С таким князем не пропадешь!

– Не побрезговал бедными сородичами!

– И не побоялся выступить против царских дружинников!

– Слава нашему князю! Настоящий «ястреб», хоть и похож немного на эллина!

– За город!.. Пошли на родовой майдан!

– Торопитесь, – предупреждали наиболее осторожные, – сейчас нагрянет сам Раданфир с дружинниками и перехватает нас! И князю не уйти!..

Не успев по-настоящему осмотреться в Неаполе, Фарзой принужден был бежать за город, в предместье, заселенное «ястребами».

Уже за городскими воротами князь с досадой обратился к дядьке:

– Мало того, что я узнал о своем полном разорении и почувствовал себя нищим, я оказался главарем бунтующих оборванцев и теперь стал врагом Палака!.. Не лучше ли было бы отстать от этой толпы и проехать к дворцу царя, явиться к Палаку с покорностью?

Дядька замахал руками.

– Что ты, что ты, мой князь!.. Твое достояние потеряно – это плохо. Но еще хуже будет, если ты потеряешь честь. Пусть обеднел твой род, но он твой – и ты должен печься о нем. Теперь те люди, которых ты назвал оборванцами, твое самое большое богатство. Среди них и с ними – ты родовой князь, и никто не посмеет оскорбить тебя. Без них – ты никто. Держись за свой род, Фарзой!.. «Ястребы» еще не потеряли боевого духа. С такими ребятами, – он кивнул головой на высокого парня с подбитым глазом, – ты скоро добудешь почет и славу и вернешь отцовское богатство. О, мы еще посадим «ястребов» на коней!

Фарзой пожал плечами. Он совсем не так представлял себе свое возвращение в Скифию. Происшедшее сбивало его с толку. Дикая драка на улице царского города, сопротивление толпы воинам самого Палака, поспешное бегство в предместье совместно с толпой буянов – все это было нелепо, странно… Правда, его захватывала неистовая, какая-то взбалмошная энергия толпы, увлекала сплоченность «ястребов», их безоговорочная готовность драться со всеми, кто посмел оскорбить честь рода или пролить его священную кровь. Но княжеское самолюбие несколько коробило то обстоятельство, что все эти люди – не конные пастухи, не воины, а ремесленники и просто наймиты, мало чем отличающиеся от рабов. Не будучи трусом, Фарзой все же подумывал и о том, что ему придется расхлебывать заварившуюся кашу и держать ответ перед царем.

Марсак гоготал, как гусь, довольный тем, что князь сразу оказался на вершине событий, подчинил себе родичей, признан ими и восславлен. Фарзой явился домой не как отреченный беглец из дальних стран, а как настоящий сколотский воевода, властный и бесстрашный. Попробуй такого не признать!

Дядька с особым чувством засунул руку за пазуху и погладил пучок ковыля, там спрятанный.

Предместье гудело, как потревоженный улей. Со всех сторон бежали мужи, подвязывая на ходу мечи. Безоружные выкручивали из возов оглобли, хватали вилы, топоры, камни, лежащие на дороге. Женщины и дети заваливали улицы чем попало, волокли телеги, чтобы преградить дорогу коннице.

– К оружию, «ястребы»! – орали парни, только что ковавшие железо.

– К обороне! – вторили им древотесы.

– Кровь за кровь! – требовали кожемяки, шорники и горшечные мастера.

Дядька обнимался и плакал от избытка чувств, встречаясь со старейшинами, что прибыли на шум, обтирая руки о фартуки. Они тоже занимались мастерством. Одни пекли хлебы, другие вязали узды, третьи строгали древки для копий.

– О! Это ты, Марсак! – возгласил оружейник, появляясь вместе с сыновьями.

– Здравствуй, Сандак!.. Поклонись сначала князю нашему Фарзою. Он прибыл из-за моря и готов принести жертвы родовым богам.

Четыре сына Сандака явились, вооруженные лучшим оружием, хотя еще не знали, с кем придется иметь дело.

Выслушав Марсака, Сандак задумался.

– Видишь ли, князь, и ты, Марсак, – начал он мягко, – это хорошо, что ты своих признал и не дал в обиду. Увел ребят от кровопролития, спасибо тебе за это. Ты устал с дороги, ехал на поклон царю, а пришлось вмешаться в драку… Ты же знаешь душу «ястребов»! Хотя мы и не пастухи, но и не хлеборобы, а по-прежнему царские сколоты – сайи… Ну, и гордость имеем большую, сердца горячие, а руки крепкие!.. Иногда это хорошо, а порою плохо… Все мы ремесленники и недавно были обласканы царем, заказы от него получили большие. Нам бы сейчас не следовало ссориться с царем. Надо бы уладить дело мирно… Тебя просить будем – замолви словечко перед царем!

– Что ты, Сандак! – побагровел Марсак. – Или тебе железо мозги проело и ум твой рассохся, как старое ведро?.. Четыре человека наших убито. Гориопиф сейчас около царя ужом вьется, чтобы себя оправдать, а нас обвинить. Ребята царскую стражу камнями разогнали… А теперь, князь вновь прибывший, иди скорее, торопись к царю Палаку, неси ему за всех повинную – может быть, простит… А не простит, так голову снимет. Вот это посоветовал!.. Да за такие советы раньше к столбу привязывали. Тебе, я вижу, царские заказы-то глаза застили!

– Правильно! – закричали ближе стоящие. – Не кланяться царю надо, а требовать управы против Гориопифа! «Ястребы» никогда не гнули спину и прощения не просили!

– «Ястребы» еще во времена Атея были вторым родом после царских родичей. И никогда своих князей на расправу не выдавали.

– Все пойдем, – рявкнул высокий парень, вскакивая на помост, на котором лежали трупы убитых, – и мертвых понесем! Пусть царь сам рассудит!

– А не рассудит – пойдем войною на «вепрей»! Со свиньями мы всегда справимся!

– Сдерем с них красные кафтаны!

– Становись по десяткам и сотням!

– Веди нас, князь, к царю! И старики пусть идут около князя, и ты, Сандак!

Старейшины засуетились, поднимали руки, кричали надрываясь:

– Великий царь Палак запретил кровавую месть до окончания войны!

– Поэтому и надо идти к царю за управой! – громогласно вмешался Марсак, показывая на трупы.

Толпа яростно потребовала возмездия.

– Идем к царю! – прогремело несколько сот голосов.

– А кто не согласен, того в колодец головою!

На пыльной дороге, соединяющей предместье с городом, показалось до десятка всадников с пышными султанами на шлемах. Увидя грозную рать, двигающуюся им навстречу, царские воины повернули коней и поспешно ускакали.

– Скажи, Марсак, – склонился к дядьке Фарзой, – зачем мы идем все к царю? Он вышлет против нас тысячу всадников, и они потопчут нас, как траву! Я же совсем не хотел бы быть врагом своего царя. Неужели нельзя сделать все по-иному?

– Эх, мой сын! Ты забыл сколотские обычаи и огорчаешь меня этим. Дело рода – твое дело. Отвернись от него, и «ястребы» перестанут признавать тебя. Куда тогда мы пойдем с тобою? На царскую кухню? А сейчас ты не просто князь родовой, но защитник справедливости! За тобою народ, за тебя обычаи отцов, правда! Сам Палак не посмеет пойти против законов отцов, дедов и прадедов!

– Но царь прогневается на меня за то, что я не поклонился ему ранее.

– Зато ты придешь к нему не один, как иностранный гость, чтобы просить милости и кормления, но во главе своего народа! А за кем народ – за тем и сила. А за кем сила – того и уважают. Нет, князь, это большая удача, что ты явишься к Палаку достойно твоему званию. Отец смотрит на тебя из страны теней и радуется.

2

Пифодор чувствовал себя превосходно. Он сверкал черными глазами и весело скалил зубы. Атмосфера боевой тревоги бодрила его. Вид воинских колонн, на которые разделились «ястребы», приводил его в восторг. Это было целое войско, сплоченное как одна семья и бесстрашное. Ветер подхватывал тучи пыли из-под ног идущих и уносил ее выше городской стены.

Марсак вспомнил о чем-то и забеспокоился. Обернулся к воинам и громко приказал:

– Эй, молодые и быстроногие! А ну вперед, к воротам города, чтобы привратники не успели запереть их!

Не менее двухсот молодых ярых юношей кинулись вперед наперегонки. Ворота были захвачены в последнюю минуту, когда бородатые стражи уже запирали дубовые створки и гремели засовами. Стражники были схвачены и обезоружены. К царю поскакали конные гонцы с вестью, что «ястребы» вступили в Неаполь. По улицам бежали люди с оружием в руках. Это были тоже «ястребы», оказавшиеся в городе или живущие здесь.

Бедняцкий район, где жила Никия, тоже ответил на волнения тем, что выставил несколько сотен крикливых парней, одетых в лохмотья, но падких на беспорядки. Многие думали поживиться кое-чем под общий шум, но были и такие, которые приняли к сердцу обиду маленьких людей, пострадавших от надменного князя и его чванливой челяди.

Неаполь зашумел. Около дворца поспешно строилась царская дружина. Сам Раданфир распоряжался на площади. Однако и речи не возникало о подавлении силой народного выступления, тем более что впереди тысячной толпы несли трупы убитых, которые всем своим истерзанным видом взывали о мщении и приводили народ в неистовое возбуждение. Сколоты шли к своему царю за судом и справедливостью. Это их древнее право, освященное веками. Войско строилось не против народа, но с целью предотвращения побоища между «ястребами» и «вепрями». Конница Гориопифа уже вступила в город через западные ворота, готовая дать отпор притязаниям рода Фарзоя.

Царя окружили близкие ему князья в полном вооружении. Жители города загоняли во дворы скот, прятали детей и торопливо опоясывались мечами.

– «Ястребы» поднялись против «вепрей»…

– Они встретятся перед царевым крыльцом!

– Сеча будет великая!..

Тревожно трубили рога. Улицы опустели, зато на площади волновалось море вооруженного люда, копья стояли чаще, чем речной камыш. Шествие приближалось. Раданфир, хмурясь, прислушивался к отдаленному шуму, напоминающему рев налетающей бури.

Палак был возмущен происшедшим. Его раздражала заносчивость Гориопифа. Но и дерзость «ястребов», их сопротивление дружинникам на улицах города казались ему настоящим бунтом.

Он смотрел из окна на площадь, нервно обрывая кисти на своем поясе. Позвал Раданфира.

– Сколько же всего убитых и раненых? – спросил он с раздражением.

– Сначала конные «вепри» задавили старика из рода «ястреба» по имени Ладак. Потом «ястребы», числом около полусотни, кинулись избивать всадников Гориопифа. Двух сразу же убили дубинками. Князю Гориопифу ушибли плечо и повредили его лошади крестец. Кое-кого ранили стрелами.

– Это все?

– Нет… «Ястребы» потеряли еще трех…

– Кого захватили на площади?

– Сам князь Гориопиф здесь. Он прибыл вместе с родичем – князем Напаком. Конница его сейчас будет на площади… А «ястребов» пока нет ни одного.

– Как? Мои дружинники не смогли перехватать пеших, почти безоружных людей?

– Смогли бы… Но здесь случилось странное. Откуда-то прошел слух, будто приехал из Греции князь Фарзой. Он собрал на площади всех сородичей, занял переулок и дал отпор конным стражам. Их лошади перепугались и повернули назад. А «ястребы» с криком: «Фарзой! Фарзой!» – отступили в свое предместье.

– И князь с ними?

– И князь с ними.

– Это поразительно! – Царь в упор посмотрел на Раданфира. – Это невиданно, мой друг! Мне начинает казаться, что если я заменю свою дружину удальцами из рода «ястребов», то не прогадаю. А?

В словах царя слышались насмешка и сдерживаемый гнев.

– Почтенный жрец всех богов тоже не прогадает! – веско ответил Раданфир, парируя удар.

– Но я недавно принял дары от одного из старейшин этого рода – Сандака и одарил его тоже неплохо!

– Один Сандак не решает дел всего рода. «Ястребы» уже захватили ворота города и идут сюда целым войском.

Палак сморщился. Род «ястреба» не имел князя и управлялся старшинами, влюбленными в старину и мечтающими о возвращении прежних вольностей. Несмотря на бедность большинства, «ястребы» держались независимо, открыто враждовали с богатым родом Гориопифа и увлекали за собою всех, кто был недоволен засилием князей. Царя бесило это. Независимые роды и кичливые князья одинаково оскорбляли царское достоинство. Безликий и безропотный народ и покорные князья – вот чего хотелось царю и чего он никак не мог достигнуть. Палак старался держать «ястребов» в черном теле, пытаясь ослабить их, вытравить их вольный дух, но «ястребы» продолжали славиться удальством, бесстрашием, сплоченностью. Тойлак поддерживал вольнолюбивые устремления «ястребов», конечно, не явно, а под видом общеродовых молений. Среди них он искал опоры в борьбе против всяких новшеств, вводимых царем. Жрец боялся эллинизации Скифии и упадка влияния пилофоров.

Гориопиф оскорблял царя своей строптивостью и стремлением играть самостоятельную роль. Кто знает, может быть, он лелеял тайную мечту занять престол, пользуясь бездетностью Палака. Он имел для этого основания. Его род сидел на коне, имел многочисленные стада. Сам Гориопиф славился своим богатством и преданной дружиной. Через Напака он был связан с обширными общинами хлеборобов и имел немалые доходы от торговых дел с греками. Но его ненавидел народ за жестокость и недолюбливали князья за чванливость и заносчивость. Даже многие сородичи проклинали своего князя. Что же касается «ястребов», то только Палак сдерживал давнюю вражду между ними и «вепрями».

И вот неожиданно произошло кровопролитие. Нависла угроза обострения междуродовой распри, которая ослабит Скифию в столь нежелательное время. Сейчас единение потребно как никогда. И все же Палак не мог сказать, удастся ли ему предотвратить драку.

Обстановка усложнялась появлением князя Фарзоя, якобы прибывшего из Эллады. Царь не верил этому слуху, но чувствовал, что это не пустая выдумка. Возможно, она скрывает в себе какую-то еще не разгаданную каверзу.

«Как странно… – думал царь. – Я хочу сделать сколотов сильными и богатыми, хочу вывести народ из степной убогости, а князей поставить начальниками над богатыми областями и непобедимыми ратями. Моя цель – создать большое хозяйство с многочисленными рабами, вооружить скифов-пастухов крепкими мечами, а потом разгромить всех врагов и вернуть земли отцов. Но князья и народ делают все, что могут, только бы затруднить мне достижение этой цели. Брыкаются, подобно лошадям, которых хотят вывести на хорошее горное пастбище и заставляют преодолевать перевалы…»

Раданфир напомнил царю:

– Князь Гориопиф и его родственник Напак просят принять их и выслушать.

– Ага!.. Пусть войдут!

Гориопиф вошел с подвязанной рукой. Он держался с обычной напыщенностью и сейчас бросил на свиту царя взгляд, полный надменности и пренебрежения. За ним следовал Напак в черном плаще, с обнаженной головой. Бритое лицо, обрамленное двумя волнами пышных волос, широкие плечи и наборный панцирь, выглядывающий из-под складок плаща, придавали «младшему князю» вид очень внушительный. Однако в зеленоватых, близко расставленных глазах не было обычной вызывающей самоуверенности. Смелый в единоборстве на ристалищах и при встрече со слабым врагом, Напак чувствовал робость и тушевался в присутствии царя и его богатырей. Такие витязи, как Раданфир или Калак, внушали ему непреодолимый страх.

Гориопиф был раздражен. Не сделав поклона царю, он обратился к нему громогласно:

– За наглость худого рода «ястреба» я смог бы отомстить сам. Я перевязал бы и перепорол пьяных нищих, которые смеют учинять разбои среди белого дня и даже нападать на князей. Но сначала хочу спросить тебя, Палак-сай, может, ты сам захочешь наказать бунтовщиков, что бесчинствуют в твоем городе? Для себя же я требую выдачи всех зачинщиков; я их всех знаю в лицо и не успокоюсь до тех пор, пока не надену им арканы на шеи и не поведу за хвостом своего коня. При твоем отце Скилуре не было такого. Будь же и ты решителен и тверд, Палак-сай! Накажи наглецов, как наказал бы их великий Скилур! Иначе я сам окружу стан вонючих оборванцев и заставлю их старейшин заплатить мне сполна. Я разорю их мастерские, повешу бунтарей, да и князя их самозванного не забуду! Того самого, который забросал камнями твоих воинов и сейчас смеется над тобою.

– Великий царь! – высоким, срывающимся голосом добавил Напак, появляясь из-за спины Гориопифа. – Я тоже жалуюсь тебе на самозванного князя. Он выдает себя за Фарзоя, сына Иданака, и твоего друга. Он с шайкой головорезов напал на моих братьев и ранил одного. И мне он угрожал кровопролитием… Прошу суда и справедливости!

– Я поддерживаю требование князя Напака, – продолжил свою речь Гориопиф. – Ты, Палак-сай, должен покончить с этими разбойниками и их вожаком. Слабы стали мы, если каждый проходимец может назвать себя князем и вершить дела по всей Скифии.

Палак молча выслушал малопочтительное высказывание Гориопифа и просьбу его родича. Смотрел при этом в сторону. Не глядя ни на кого, спросил:

– Сколько убитых у князя Гориопифа?

– Два, государь, – быстро ответил Раданфир.

– А у «ястребов»?

– Четверо.

Гориопиф вспылил.

– Как, – вскричал он, багровея, – вы подсчитываете убитых? Уж не хотите ли вы обвинить меня в их убийстве? Но меня самого, князя Гориопифа, потомка Колаксая, ранили в руку! Я пострадал, оскорблен – и я же должен оправдываться? Смотри, царь Палак, хоть ты и сын великого Скилура, но и мой род не последний в племени сайев!.. Мой род восходит к самому Папаю!.. Я заставлю считаться с собою!..

Раданфир с пылающим лицом сделал шаг вперед. Омпсалак выхватил из ножен меч, Калак схватил его за руку. Царь повернулся в Гориопифу. Он был бледен, но спокоен.

– Ты хочешь ранить меня, князь, своими ядовитыми словами и оскорбить непочтением мою царственность. Ты ослеплен гневом и кричишь в моем присутствии, как пьяный пастух. Но если ты сколот, то как ты можешь говорить о расправе над «ястребами», когда они готовят печальную тризну?.. Если же ты князь своего рода, то как ты можешь угрожать, что начнешь расправу над «ястребами», когда мною объявлен поход на Херсонес?.. Подумай, что ты говоришь и чего требуешь!.. На «ястребов» я очень сердит, но и они будут жаловаться на тебя и, я думаю, тоже будут угрожать войной против тебя. Не такие люди «ястребы», чтобы испугались схватки!.. Вот и получится, что вместо победы над врагом мы будем грызть друг друга, как голодные псы, а враг будет радоваться… Нет, князь, что ни говори, а в этой уличной драке повинны обе стороны. И ты должен будешь уплатить «ястребам» выкуп за убитых, дабы избежать кровопролития. А сам затевать что-либо и думать не смей! Я сам найду виновных и накажу их. Это мое последнее слово. Князья поддержат меня.

– Справедливо! – дружно ответили князья.

Гориопиф обдал их ненавидящим взглядом. Хотел что-то сказать, но вошел воин и доложил:

– Великий царь! Народ на площади шумит и требует суда! Князь Фарзой, что привел народ, просит принять его.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю