Текст книги "Тренировочный день 3 (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 17

Глава 17

Маленькая девочка приходит из детского сада вся в слезах.

Встревоженная мать спрашивает: – Что случилось, доченька?

– Мне страшно! Воспитательница весь день пугала: съест КПСС, съест КПСС…

Тем временем вечерело. В теплом, летнем воздухе на улице загорелись фонари ночного освещения, об стеклянную поверхность которых тут же начали стучаться мотыльки и прочие мелкие насекомые. Бутылка вина, принесенная Гоги уже закончилась, и Леопольд Велемирович сходил в свою комнату за заначкой – бутылкой «Пшеничной» с крышечкой «бескозыркой», которую тут же свернули набок и набулькали «по пять капель» всем присутствующим.

Гоги Барамович сказал, что пить больше не будет. Потому что он не алкоголик, а гордый сын грузинского народа и весь этот ваш спирт из картофельных очисток сделанный и разведенный водопроводной водой глыкать не собирается… разве что грамм по пятьдесят, потому как хорошо сидим. И, конечно, выпил. Усы вытер и крякнул. Закусил плавленым сырком «Дружба», оставив на усах немного фольги от обертки.

Алкоголик Женечка сказал, что он как бывший интеллигентный человек, то есть Б. И. Ч. и философ в душе вообще всю эту водку отвергает как напиток. Те, кто водку пьют – они душу свою дьяволу продают, потому как после водки в душе наступает тягость и депрессия, тоска тягучая, древняя и темная как судьба русского народа, страдающего за грехи прочих народов. Потому те, кто водку пьют – остаются дремучими варварами в тоске своей дремучей и в поисках высшего смысла на земле недоступного. Так что позволить людям водкой нажираться он, Женечка, позволить не может, но и поделать с этим… а что поделаешь? Разве что только свою долю выпить, чтобы остальным меньше яду досталось. Да, таков путь бича, путь нелегкий и неблагодарный, уж вы будьте так добры налейте, товарищи, а он, бич Женечка – все до донышка выпьет, не извольте сумлеваться. Ибо за человечество и за веру. И за партию.

Батор сказал, что он выпьет без этих всех экивок, потому что у него на работе неприятности, говорил он что ему карбюратор промыть нужно, а они не слушают, вот и результат – завтра целый день на приколе в гараже стоять будет. Все, хана сто тридцатому… будет ремонтироваться дня два как минимум. А план горит. И хер с ним, с планом. Вот что со Светкой делать, а? Она же… такая… и удар у нее поставленный. Я, говорит Батор, стуча своим жестяным стаканом по столу, я еще больше ее любить стал! Вот она – и инженер и маляр и амбиции у нее и в постели – ого! А вы все… наливайте короче…

Леопольд Велемирович сказал, что у него еще водка есть, если бутылка закончится до того, как собравшийся социум найдет ответы на все интересующие их вопросы. Но сам он пить тоже будет чуть-чуть. Буквально вот на донышке… да ты наливай, наливай, Витька, я скажу, когда хватит.

– Чего сидим, мужики, э? – в вечерних сумерках к столу подошел Нурдин, муж Самиры и гордый отец Алтынгуль: – есть че, э? У меня в комнате пузырь самогона есть, сейчас вынесу.

– Да мы уже заканчиваем. – говорит Виктор: – это… как его – философия у нас, вот.

– Вижу уж, э. – Нурдин сплевывает сигарету в сторону: – сейчас выйду, вынесу.

– Неплохой в сущности мужик этот Нурдин. – говорит ему вслед Батор: – хотя Самира конечно лучшего заслуживает. Видели какие у нее ноги? А глаза?

– Вот потому-то тебя и нужно в стойле держать, Батор. – хмыкает Гоги: – ты же кобель, понимаешь. Только потенциальный кобель. А вот Витька у нас кобель кинетический. Так сказать, реализовавший свой смертоносный потенциал на не в чем не повинных девушках и женщинах этого города.

– Продолжая аналогию нашего уважаемого Гоги Барамовича – это же цепная реакция. – говорит алкоголик Женечка: – достаточно заставить делиться один атом плутония, как электроны разрушат еще два ядра рядом и все. Дальше по экспоненте. Так и с девушками – вот рядом с тобой две девушки и остальные уже начинают испытывать нездоровое любопытство – а что там такого, чего мы не знаем? Тайна, секрет, мистика. Самое великое свойство души человеческой, которое вознесло человечество над хаосом первобытной жизни – это любопытство, товарищи! Вот был же первый человек, который сказал – а что будет, если взять горящую палку в руку? Что будет если съесть гриб? Если подоить корову? Если ударить тигра по носу?

– Тебя сожрут. – отвечает Виктор: – для этого не нужно ума много иметь. Вон Батор без ума, потому и пошел тигра за усы дергать. Да я лучше бы тигра по носу ударил чем Светке такое вот сказал…

– Но! Благодаря таким неизвестным героям мы совершенно точно знаем что нельзя есть мухоморы и перебегать дорогу на красный свет! – возражает бич Женечка: – знаем что огонь жжется…

– И что нельзя Светке перечить. – добавляет Виктор: – соглашаться нужно. Я вот с женщинами не спорю.

– Потому ты и подкаблучник, Полищук. – вздыхает Гоги: – да еще и каблуков на тебе… сколько мы там насчитали, Батор? Дюжина?

– Дюжина. – кивает Батор: – вот сволочь. Всем мозги заморочил. Я бы поколотил его, да толку? В больнице всех охмурит, медсестер и врачих… и даже уборщиц. Пусть вон в школе работает, скотина. Хоть там у него вокруг женщин не так много… размаху нет. А то в больнице этот гад развернется…

– Видел я в тот раз его учениц, – задумчиво подпирает голову рукой Гоги: – если бы он не сказал, что это школьницы – нипочем бы не поверил. Там только одна на девочку похожа, а остальным я бы лет по двадцать дал. И куда современная молодежь растет, а? Акселераты. Вот прямо все у них уже выросло. Помните в прошлом году был скандал с пионервожатой в лагере «Орленок»? Я же на место выезжал, там такие пионеры в ее отряде были – вот хоть сейчас в армии отправляй… так лагерь как раз – спортивно-оздоровительный был. О, кстати! – он поворачивается к Виктору: – ты про подработку спрашивал? Так вот, у тебя ж отпуск скоро будет, а в «Орленке» как раз вожатые нужны, только мужчины! После прошлого раза новое руководство на этом настаивает, а где сейчас парней в вожатые набрать? В общем «Орленок» этот рядом с городом, так что даже можешь дома ночевать, днем там работать. Второй сезон через неделю начинается.

– Это не совсем то, о чем я думал. – признается Виктор: – я думал скорей о… ну не знаю. Вагоны там разгружать, типа калым. А то у меня же теперь обязанности, я на полставки помощник тренера в «Металлурге».

– Вагоны грузить, это брат не ко мне. – качает головой Гоги: – у грузчиков свои палестины, они случайных к себе не пускают. Даже если засунуть кого давлением на бригадира – так выживут. Сделают так чтобы сам ушел, ну или подставят там.

– Вот! – на стол ставится бутылка с желтоватой, маслянистой жидкостью и пустой граненный стакан. За стол садится Нурдин и двигает свой стакан вперед: – а что за повод, э? Витька Батору глаз подбил?

– Нурдин, заткнись, а? – бурчит Батор: – думаешь если самогон принес, то я тебе не врежу? У меня в личной жизни неприятности.

– Да все знают, что у тебя со Светкой вышло. – прищуривается Нурдин: – вы же блин едва не через стенку от меня! С утра Алтынгуль разбудили снова. Слушай, Батор, я ничего против не имею, трахайтесь себе на здоровье, но зачем орать-то в четыре ночи⁈ Налейте мне уже, а то…

– Снова в карты проиграл? – понимающе кивает Гоги: – вот несознательный ты элемент, Нурдин. Несознательный и вредный. На… – он наливает в стакан Нурдина водки на два пальца.

– Отвали, Гоги. Мне же карта шла, понимаешь, э? На мизере взял… эх… – Нурдин машет рукой и поднимает свой стакан: – ну так что? Здоровье молодых, э? Когда Батор и Светка поженятся, э?

– Ты чего, глухой что ли? – ярится Батор: – она мне в глаз зарядила со всей дури! Какая к черту свадьба!

– Тю… ну и что, э? Ты же мужик, а она баба, э? Она и должна тебя любить и ненавидеть, это же как у Стендаля «Красное и Черное», панимаешь, э? – задает вопрос Нурдин и не дожидаясь ответа – лихо запрокидывает голову, залпом выпивая свою водку. Сдавленно перхает и хватается за грудь. Виктор бьет его по спине.

– Не в то горло пошла… – хрипит Нурдин: – сгей, шишинам бара, катор джерри, сгей…

– Без матов попрошу. – говорит алкоголик Женечка: – у нас тут интеллектуальное… ик! Общество…

– Погоди, – двигается вперед Виктор: – Нурдин ты чего такого несешь? Что еще за «любовь и ненависть в Сан-Тропе»? Ты у нас на контрасте играешь?

– Эй, Витька, ты молодой еще, у тебя ни жены, ни детей, не понимаешь ты ничего, э. – выдавливает из себя Нурдин и утирает выступившие слезы: – слушай сюда, вот если бы Светка его ига… игно, как это… не замечала бы его, вот! Если бы не замечала, тогда да, худой случай, э. Все, концы сверни, домой айда. А если она ему по голове кулаком, значит – нравишься ты ей, Батор.

– Примерно такой тип ко мне в класс сегодня и пришел. – кивает Виктор: – там тоже думал, что нравится сильно. Даже блузку порвал, герой-любовник.

– От любви до ненависти один шаг. Как и обратно. – замечает Гоги: – не удивительно. Вон Нурдин с Самирой как кошка с собакой живут, ругаются постоянно, но поди ж ты – всегда вместе. Страстная итальянская пара. Южане. А мы с Наташей почитай и не ругаемся никогда, потому что я дома хозяин, понимаете? Как я сказал…

– Гоги! – звучит на весь двор звонкий женский голос: – ты с ума сошел⁈ Завтра тебе на работу с утра! Хватит с этими алкашами сидеть! Домой!

– Сейчас буду, дорогая! – кричит в ответ Гоги: – две секундочки, солнышко!

– И эти люди не разрешают мне ковыряться в носу… – тихо бормочет себе под нос Виктор: да вы сами ничего в отношениях не понимаете, будете Батора учить. Кто тут и разбирается так это я… у меня самые лучшие отношения, потому что их нет! Как там Никулин поет – если б я был султан – был бы холостой!

– Я бы ответил тебе, мой маленький друг, но мне и правда пора идти домой спать. И это не потому, что Наташка меня позвала, а потому что это мое личное, осознанное решение. – говорит Гоги, вставая из-за стола и покачнувшись в процессе.

– Гоги! Домой! Ты меня слышишь⁈

– Иду, дорогая!

* * *

Тем временем в квартире у Бариновых

– … миллионов тонн чугуна выдали предприятия черной металлургии нашей страны. – говорит диктор на экране черно-белого телевизора «Рубин». Яна убирает свистящий чайник с огня и наливает кипяток в маленький фарфоровый заварник, заваривая плиточный чай из Грузии. Ставит на стол вазочку с печеньем и конфетами. Сегодня мама работает в ночь, а расходится после того, что произошло в школе им не хотелось. Ксюшу так и вовсе крупная дрожь била, она все в себя прийти не могла и едва они пришли к Яне домой – забралась с ногами в кресло в гостиной и обняла руками коленки, глядя в пространство.

Расходится по домам в таком вот состоянии было как-то неправильно, так что Яна пригласила девочек к себе домой. Благо ее мама в ночную смену вышла на завод.

– Спасибо, Ян. – говорит Лиза: -приютила нас. Я бы и сама, но мама сегодня тетю Люду пригласила, а это значит, что они вино будут пить и смеяться как гиены в саванне. И мама, конечно, мне бы разрешила подруг домой привести, но при этом она с тетей Людой будут к нам в комнату заходить и все время спрашивать все ли у нас в порядке, а то и вовсе – пытаться общаться так, словно они наши подружки! Спрашивать какие парни нравятся и все такое… Бррр… – она ежится и вцепляется в пустую чашку словно в спасательный круг: – нет уж. Лучше на улице сидеть, в канаве мерзнуть… и умереть от холода и голода.

– Никто в канаве мерзнуть не будет. И помирать тоже. Рановато еще. – говорит Инна Коломиец, помогая Яне расставить посуду на столе: – спасибо нашей Яне. Ян, а у тебя мама часто в ночь выходит?

– Сутки через трое работает. – отвечает девочка: – она на учете металла стоит, а там передача раз в сутки. Так что сутки работает и трое отдыхает. Первые сутки после смены просто отсыпается…

– Тяжелый график работы. – Инна поднимает крышечку заварного чайника и тянет воздух ноздрями: – кажется заварился. Лиза, давай свою чашку, чего ты в нее вцепилась, она же пустая. Сейчас я тебе чаю налью. Кстати, у вас квартирка ничего такая. Уютно.

– По сравнению с Лизиной у нас тесно. – скромничает Яна

– По сравнению с Лизиной у всех тесно. Лизины родители крутые. Вернее, папа у нее крутой. По заграницам ездит. – говорит Инна, наливая чай по чашкам.

– Он же представитель Комбината. Контракты заключает. – поясняет Лиза и поворачивается к Оксане: – Терехова! Хватит уже в стенку пыриться. Все уже позади, никто тебя не обидит. Виктор Борисович тебя защитил. Тебя и эту прошмондовку англичанку, чтоб ей неладно было.

– Какая ты… вредная стерва, Лиза! – не выдерживает Яна: – ты чего такое говоришь-то! Видела же какой страшный этот Негатив был. И блузка у нее порвана была! Пуговицы прямо с мясом вырваны… он, наверное, ее изнасиловать пытался! В классе, пока все вышли!

– Прямо изнасиловать. – фыркает Лиза: – да она сама на него запрыгивала каждый раз как он к школе на своей черной «Волге» приезжал. Чего, не помните, что ли?

– Ну, даже если они раньше и встречались, все равно сперва нужно разрешения спрашивать, а не пуговицы на блузке отрывать! – говорит Яна: – скажите же, девочки?

– Я бы его убила вообще. – поднимает глаза Оксана Терехова: – меня от таких трясет просто!

– Мама мне всегда говорила, что для секса нужно информированное согласие. – добавляет Инна: – чего⁈ Чего вы все на меня уставились? Да, мы с мамой про такое говорим. А у вас что, не так?

– Если я при своей маме скажу слово «секс» меня на неделю дома запрут. – говорит Лиза Нарышкина: – а то и на месяц. Она вообще относится ко мне как к маленькой девочке. А я уже взрослая.

– А я с мамой обо всем говорю, но про это… пока не говорила. – признается Яна Баринова: – но поговорю обязательно. Вот как она со смены вернется и выспится, так и спрошу.

– Не надо. Испугаешь маму. – замечает Лиза: – сразу же начнется «а почему спрашиваешь, у тебя уже было что-то»? Не. Ксюша, да что с тобой такое-то? Ты чего? Мы тебя тут отвлекаем-развлекаем, а ты…

– Льюис Стивенсон. Перевод Самуила Маршака. – с чувством говорит диктор в телевизоре: – вересковый мед. Из вереска напиток забыт давным-давно. А был он слаще меда, пьянее чем вино…

– Я таких терпеть не могу. – повторяет Оксана Терехова, глядя в пространство: – твари. У меня… ко мне в детстве такой приставал! А мне никто не поверил потом! Уроды…

– Ой. – сказала Яна: – … ой. А я не знала. Тогда правильно ты его пнула!

– Точно. – кивает Инна: – сказала бы раньше я бы тоже добавила! У меня ж кроссовки а не сандалии, могу и в голову пнуть.

– Иди сюда. – Лиза обнимает Оксану: – все хорошо. Не стоит вспоминать о дурном. Мы все рядом, да и Виктор Борисович нас защитил. А в голову ты ему правильно пнула.

– Я ноготь на пальце сломала…

Глава 18

Глава 18

Девочки сидят за столом, Оксана глядит в пространство, Лиза ее обнимает и гладит по спине. В воздухе повисло неловкое молчание. Такое, которое хочется срочно разрушить, сказать хоть что-то лишь бы не висела эта неуютная, неловкая, неуместная тишина, напоминающая о чем-то нехорошем. Но пауза длилась недолго – телевизор заговорил вновь, диктор расставлял ударения, повышал и понижал голос, играя тембром и заставляя слушателей переживать события древней легенды.

– … строго король промолвил – пытка обоих ждет, если не скажете черти, как вы готовите мёд! – звучит голос из телевизора, а на экране мелькают и сменяют друг друга картины советских художников в стиле абстракционизма – преувеличенно темны тона, распяленный в гневном крике рот короля и двое маленьких людей перед ним – старший и младший. Отец и сын.

– А вот если бы тебя немцы поймали – выдала бы ты Большую Военную Тайну? – спрашивает Яна, глядя в телевизор: – я вот всегда себе такой вопрос задаю.

– Если бы я знала Большую Военную Тайну – это было бы интересно. – отвечает Инна: – что это за тайна такая, которую всем подряд рассказывают? Из меня же шпион в тылу врага как из Поповича балерина. А он танцевать не умеет, информация стопроцентная.

– Если фашисты бы поймали нас, то Инна первая им бы все рассказала. – усмехается Лиза: – она у нас человек материалистичный. И даже бочку варенья, и корзину печенья не нужно – она сама проболтается, потому что теплую водичку на языке удержать не может никогда.

– Вот уж неправда. – говорит Инна: – неправда!

– Да, конечно. А сколько ты продержалась чтобы всем не рассказать, что Терехова за парнями подглядывала? Или в тот раз – когда Виктор Борисович с Айгулей встретился? Да тебе тайну расскажи – так ты всем на следующий день все разболтаешь. Советская разведчица… не, Штирлица из тебя не выйдет.

– Потому что я – Анка-пулеметчица! Тра-та-та-та-та! – Инна стреляет в воображаемых врагов из воображаемого пулемета.

– Дурынды. – качает головой Оксана Терехова: – если фашисты и правда вас поймают, то вы все расскажете. Под пытками все рассказывают. Вот только толку от того не будет никакого, потому что как они убедятся, что вы правду им говорите, а не придумываете? Вон Инна когда о чем-то говорит – от себя сверху еще больше половины придумывает. Вот и будут пытать пока не помрете, а кроме того, всем фашистам нравится молоденьких советских школьниц пытать. Они вас насиловать по очереди будут, как Зою Космодемьянскую. Слышали небось, что у нее одну грудь отрезали?

– Я видела ее фото после смерти. – тихо говорит Яна: – у нее груди и не было почти. Или так сняли? Но… вот ребята и девчата из «Молодой Гвардии» – не выдали же никого! Олег Кошевой, Ульяна Громова, Люба Шевцова…

– Яна не начинай… – вздыхает Оксана: – а как же Кулешов, Громов и Почепцов? Они всех и выдали, и я уверена, что никто из них сначала не хотел товарищей предавать, а вот как пытать начали… читали вообще, что с молодогвардейцами сделали фашистские звери? Не поверю, что была такая необходимость их пытать. Немецким палачам просто это нравилось. Надеюсь их всех потом советские солдаты расстреляли.

– Все-таки раньше такие люди были. – говорит Лиза: – великие. Сильные. Герои. А мы чего? В гастрономе очередь отстоять и то ворчим. Хорошо, что войны нет и больше не будет, но это только благодаря всем тем, кто на той войне погиб.

– … И вдруг голосок раздался: – «Слушай, шотландский король, поговорить с тобою с глазу на глаз позволь! Старость боится смерти. Жизнь я изменой куплю, выдам заветную тайну!» – карлик сказал королю. Голос его воробьиный резко и четко звучал: – 'Тайну давно бы я выдал, если бы сын не мешал! Мальчику жизни не жалко, гибель ему нипочем… мне продавать свою совесть, совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут и бросят в пучину вод – а я научу шотландцев готовить старинный мед!..' – говорит диктор.

– Как шотландский король не понял. – качает головой Инна: – никакой отец не будет просить убить своего сына чтобы выдать тайну. Он же отец.

– Отцы тоже разные бывают, – говорит Оксана: – очень разные.

– … я иногда не понимаю эту балладу. – говорит Яна, глядя в телевизор: – всех пиктов убили шотландцы, ничего от них не осталось… ну вот научили бы они шотландского короля как готовить это вересковый мед, ну и что? Хоть какое-то культурное наследие осталось от народа. Мы бы сейчас знали кто это такие, пили бы этот чудесный напиток… и отец с сыном живыми бы остались…

– А если бы фашисты пришли и всех советских людей убили, а ты одна рецепт советского кваса бы знала? – задает вопрос Инна Коломиец: – что вот прямо взяла бы и выдала? Пусть пьют, оккупанты, пусть окрошку делают?

– Почему всегда всех убивать нужно? Не умеют люди в мире жить. Такое впечатление что только СССР хочет мира во всем мире. – вздыхает Яна: – а рецепт кваса какой вообще? Его вроде из хлебных корок делают? Я могу только рецепт чая выдать… как его заваривать. Ну еще у нас с мамой чайный гриб есть…

– Сильный шотландский воин мальчика крепко связал и бросил в открытое море с прибрежных отвесных скал. Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик… И эхом ему ответил с обрыва отец-старик: – «Правду сказал я, шотландцы, от сына я ждал беды. Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды. А мне костер не страшен. Пускай со мной умрет моя святая тайна – мой вересковый мед!» – заканчивает диктор.

– Да хватит уже мрачными сидеть! – не выдерживает Лиза, встает и выключает телевизор: – еще и по телеку ужасы какие-то показывают. Давайте не будем о грустном, в самом деле! Развели тут фашистов на кухне у Яны, кошмар! Давайте о чем-нибудь веселом.

– Например о том, что в субботу у нас поход. А Лиза с нами сроду в походы не ходила. – складывает руки на груди Инна: – всегда у нее «дела» находились. Или больной сказывалась. Но в эту субботу она точно пойдет, даже рюкзак приготовила. Почему бы?

– Потому что Тэм Гленн в поход пойдет. – понимающе кивает Яна и не увидев понимая на лицах своих подружек уточняет: – ну как же! Виктор Борисович!

– Любишь ты, Барыня своих иностранных поэтов. – говорит Оксана: – а ну расскажи нам про этого Тэм Гленна. Я в первый раз слышу.

– Правда? Сейчас… это не поэт. Это персонаж из шотландского народного стихотворения. – отвечает Яна: – там точно про Лизу написано!

– Про Лизу? Кстати, ты знаешь, что вас с Нарышкиной в школе уже называют Барыня с Боярыней? – прищуривается Инна: – потому что Нарышкины – боярский род.

– Вот про это я и говорила. Нельзя тебя, Коломиец в тыл врага пускать, ты там первого же эсэсэвца найдешь, за рукав схватишь и все-все расскажешь. Радует только что Большую Военную Тайну тебе и правда никто не доверит. Кроме того, не боярский, а дворянский. Бояре – вон Тереховы.

– Неправда. Бояре в Нарышкиных тоже были. Я и то больше про твоих предков знаю.

– Тихо! Дайте Яне про Тэма Гленна рассказать! – шикает на них Оксана Терехова: – хватит уже собачиться.

– Хорошо. – Яна откашливается и встает: – стихотворение шотландское народное. Написано Робертом Бернсом. «Тэм Гленн». – она поднимает глаза вверх и с чувством начинает читать:

– Ах, тетя, совета прошу я!

Пропала, попала я в плен.

Обидеть родню не хочу я,

Но всех мне милее Тэм Глен.

– Кого-то напоминает. – бурчит себе под нос Инна и встретив выразительный взгляд Оксаны – поднимает руки, сдаваясь, мол – молчу-молчу. Оксана шикает на нее еще раз – для пущей важности, а Яна продолжает читать стихотворение на память:

С таким молодцом мне не надо

Бояться судьбы перемен.

Я буду и бедности рада, —

Лишь был бы со мною Тэм Глен.

Богач мне кивает: «Плутовка!..»

Ну что тебе, старый ты хрен?

Небось ты не спляшешь так ловко,

Как пляшет под скрипки Тэм Глен.

Мне мать говорила сердито:

– Мужских опасайся измен.

Повесе скорей откажи ты! —

Но разве изменит Тэм Глен?

Сулит за отказ мне сто марок

Отец, да не знает он цен!

Сто марок – богатый подарок,

Но много дороже Тэм Глен!

Я в день Валентина гадала.

О как же мой жребий блажен!

Три раза я жребий кидала,

И вышло три раза: Тэм Глен.

Под праздник осенний я тоже

Гадала. И вижу: вдоль стен

Идет – до чего же похожий! —

В штанах своих серых Тэм Глен.

Кто ж, тетя, возьмет меня замуж?

Ты мне погадай, а взамен

Я черную курицу дам уж,

Но только скажи, что Тэм Глен!

– торжествующе заканчивает Яна и осматривает всех окружающих, обведя их взглядом, словно певец в оперном театре после выдающейся арии, ожидающий неминуемых оваций.

– Браво! Брависсимо! – хлопает в ладоши Инна: – наша Барыня снова подколола Боярыню знанием классической литературы! Стихотворение о нездоровой фиксации на объекте своей страсти и жизни в иллюзиях.

– Дурацкие стишки шотландцы придумали. – говорит Лиза: – а мне они сразу не понравились, вон как с бедными пиктами обошлись – «погнали бедных пиктов к скалистым берегам».

– На вересковом поле, на поле боевом лежал живой на мертвом и мертвый на живом! – декламирует Оксана: – а у меня идея есть! Будем в Молодую Гвардию играть! Значит так, Лиза и Инна будут фашистами, а я с Барыней – молодогвардейцы!

– Чего это мы фашисты? – обижается Лиза Нарышкина: – я даже не похожа. Если кто и похож, так это Лиля Берштейн, она ж с Калининграда. Точно немка. Ее в черную форму обрядить и повязку со свастикой – и все. Чистокровная арийка, характер твердый, нордический. Хотя какой у нее твердый нордический… у нее взбалмошный и хаотический…

– Лизавета, Боярыня ты моя. – говорит Инна: – ты суть игры упускаешь. Если мы фашисты, то это означает только одно. Что мы с тобой этих юных и отчаянных девушек-пионерок сейчас пытать будем. Начнем с щекотки. Яна у тебя перья есть? Или кисточки для рисования? С беличьим мехом…

– Эй! Погодите! – Яна поднимает руки вверх: – я вовсе не партизанка! Я и не знаю ничего!

– Йа-йа. – понимающе кивает Инна, вставая позади нее и положив свои ладони ей на плечи: – так фсе коворят, фсе партизанен коворят – ми есть непричастны и лояльны! Только штандартенфюрер Инна может фыфести фас на чистый вода. Сперва мы свяжем фас пионерскими галстуками а потом разденем и я отдам фас на потеху своей зондеркоманде по имени Лисафета! Лисафета! Будем шекотать фаши подмышки и фыфедывать Большой Военный Тайна!

– Ай! Да не знаю я никакой Тайны! Ни большой, ни маленькой!

– Зачем упорстфофать, маленький советский дефочка? О, а тут ты совсем не маленький дефочка, тут у тебя очень даже большой запас… прячешь профиант для софетских зольдатен⁈ Какие большие дфа бидона!

– Инна! Хватит меня лапать! Щекотно же!

– Лисафета, а ты чего сидеть и глядеть? Помогай! Таак, сейчас мы тебе руки свяжем…

– Мне вот интересно. – говорит Оксана Терехова, глядя как девочки споро привязывают брыкающуюся и хохочущую Яну к стулу: – это всегда так? Ведь с первого взгляда ясно кто тут в нашем партизанском отряде мозг и голова, а кто… просто грудь. И нет все равно все бегут Баринову пытать, вот просто из любви к искусству. У меня такое впечатление что молочные железы вообще самая важная штука в жизни. И не только для мальчишек.

– А ты не расслабляйся, Терехова, сейчас зондеркоманда закончит с Бариновой и по твою душу кованые сапоги затопают. – поднимает голову Инна, сдувая с лица упавший локон: – думаешь легко такую кобылу как она вязать? Да прекрати ты брыкаться!

– Девочки, хватит! Щекотно!

– Все, – выпрямляется Нарышкина и бросает взгляд на Оксану: – думаю, что начнем мы все же с этой наглой партизанки. Ясно же что та что с большими сиськами – просто исполнитель. Она заманивает наших солдат своими бидонами и отвращает их от любви к рейху и фюреру. Но главный мозг всех операций советских партизан в нашем районе – эта маленькая и серая девочка, неприметная как мышка, но очень и очень умная. Инна!

– Эй! – возмущается Яна: – чего вы всегда на мои… на меня! Я не просила себе вот такое! И развяжите меня уже! У меня нос чешется!

– Помолчи, Баринова, мы тебя чуть позже насиловать будем. Сейчас главное блюдо сейчас – эта матерая партизанка-диверсант. – Лиза тычет пальцем в Оксану: – Майор Терехова, вы признаетесь, что вели подрывную работу внутри гестапо? За вами волочится парашют, на голове шапка-ушанка с красной звездой, в руках ППШ, а из кармана точит красная обложка партбилета! Инна! Взять ее!

– Яволь, мой фюрер! – и после короткой возни девочки падают на пол вместе со стулом, хохоча во все горло.

– Наверное правильно что меня к стулу привязали. – говорит Яна, глядя на то, как девчонки валяются на полу в кухне и смеются: – такой дурдом.

– Дефочка не хочет фыдать сфой Великий Тайна? Дефочка будет защекотана! Или защекочена? А! – поднимает палец лежащая на полу Инна: – будет подфергнута процедуре щекотания! Третья степень допроса! Лиза, держи ей руки!

– Ай! Ничего вам не скажу, фашисты проклятые! Мучайте меня, насилуйте, делайте что хотите, но ни слова вам комсомолка Терехова не скажет! Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает! Ай! Куда ты… Коломиец, убери руки!

– Ну уж нет! Ты сама сказала – мучайте меня! Делайте что хотите, вот я и делаю… и ты не комсомолка пока еще.

– Ай! Убери руки, дура, меня после тебя никто замуж не возьмет!

– Я вам не мешаю вообще? – задается вопросом Яна: – а то я тут к стулу привязана. Не сильно крепко, конечно, но я из роли выходить не хочу. А то вы сейчас в своем каное все втроем на остров Лесбос уплывете, а я тут одна останусь.

– Кстати! – поднимает голову Инна и сдувает с лица упавший локон: – говорят, что Лиля Бергштейн на самом деле – лесбиянка! Только по девочкам, вот!

– Правильно Лиза говорит, нельзя тебе секреты доверять. – кивает Яна: – никак нельзя. Тебя наоборот – как машину пропаганды нужно использовать, подвешивать на парашюте над окопами противника с громкоговорителем, чтобы, так сказать, засрать им головы вражеской пропагандой.

– Постой! – замирает Лиза Нарышкина: – правда, что ли? Лилька – по девочкам?

– Ну, – говорит Инна: – прикинь, да?

– Поверить не могу. – на лице Нарышкиной расплывается было улыбка, но тотчас гаснет: – да она же сама сказала, что она – его девушка.

– Пфф… – машет рукой Инна: – типичная операция прикрытия. Быть розовой в обществе не поощряется, а она спортсменка, да еще наверняка партийная. Наверное, ей на предприятии нужно было парня показать, чтобы все от нее отстали наконец, вот она Поповича и взяла. А что? Все сходится – он ей не ровня ни на каком уровне. Декорация. Наверное, он и не в курсе, бедолага, разобьет она ему сердце, даже жалко его немного стало.

– И прекрасно! То есть ужасно, конечно. – спохватывается Лиза: – ужас-ужас и все такое… но если она ему сердце разобьет – он станет такой уязвимый. А тут – я рядом. В бежевом плаще и в шикарном нижнем белье из Болгарии. Шелковом, между прочим, с кружевами.

– Может вы уже с меня слезете? – говорит откуда-то снизу Оксана Терехова: – пол твердый и холодный, а вы тяжелые. Две коровы…

– А мне вот всегда было интересно, как именно девушки «это» делают с девушками? – задается вопросом Инна: – тебе вот было интересно, Нарышкина?

– Мне? – Лиза моргает и встречается взглядом с Инной. Понимающе улыбается: – еще как! Очень было интересно! Но вот не было девочки на которой все можно было бы проверить…

– Хм… а что если я скажу что у меня тут как раз одна девочка есть… прямо под нами?

– Эй! Хватит шутить!

– Точно, коллега штандартенфюрер! Эта советская партизанка все равно разрешила делать с ней все что угодно…

– Эй!

– Наверное мы начнем с… хм, какой интересный рисунок. Мишки? Серьезно?

– Хватит! Ладно, я все расскажу! Инна! Ай! И… ммм… хватит!

– Я же говорила… в руках профессионала любой расколется… это только вопрос времени…

– Война – ужасная штука. – вздыхает Яна: – вставайте с пола уже. Простудитесь.