Текст книги "Жнецы Грез(СИ)"
Автор книги: Виталий Фрост
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Ф еврал ь. 1996 год
Школа, надрываясь последним на тот солнечный зимний денек звонком, распахнула двери и вытошнила орущую ватагу учеников начальных классов. Наконец-то, продленка закончилась! Дети врассыпную разбежались по домам, играя в снежки и кувыркаясь в сугробах. В потоке третьго класса вышли и Митька с мальчишкой из частного домика по соседству – Колей Синициным – они ходили домой вместе.
– А в пятом примере ты сколько насчитал? – спросил Коля. Сегодня у них проводили "контробашу" по математике и у ребят были одинаковые варианты.
– Точно не помню, но вроде бы тридцать семь. – ответил Митяй – Ты домой?
– Не! За мной папа ща заедет. Поедем в райцентр к маме в больницу, отвезем фруктов и еще чего-нибудь... Папа говорит, она скоро поправится!
Если бы рак можно было просто "поправить", тогда, возможно, и его отец полгода спустя не запил беспробудно. И через пару лет Коля бы не прыгнул с одной из хрущевок вниз головой. И еще через полгода у отца не случился бы инсульт.
Но ведь старого отшельника не проведешь... Он – не чета своим сородичам, и не питается падалью – ему свежатинки подавай! Одним ничем не отличающимся от других деньков, он вальяжно выходит из своей раковины погулять и понаблюдать. И после очередной небрежно всосанной сигареты, или поглощенной жирной котлетки, или просто потому, что дерьмо случается, ты даже не замечаешь, как он нежно смыкает клешню на твоем запястье и под шумок ведет к себе погостить. И пообедать. Тобой.
А когда ты все же разглядываешь впереди его зияющий чернотой входного отверстия дом, и понимаешь, что попался – руку из клешни уже не вырвать. Ты можешь упираться, орать: "Почему я? За что?", звать на помощь Иисуса, Аллаха, Кришну – кого угодно. Поздно. Рак голоден! И этот голод подгоняет его к дому все быстрее. И если у тебя и твоей семьи, которая, кстати, держит вторую твою руку и упирается вместе с тобой, нет денег, и, впридачу, ты живешь в стране, где за последние десять лет уровень медицинского обслуживания упал ниже плинтуса, то у тебя нет ни единого шанса. Старина-рак преспокойно приведет тебя к себе, аккуратно уложит на больничную койку, повяжет слюнявчик, сверкнет столовыми приборами и на глазах у родных будет хладнокровно жрать тебя, причмокивая мандибулами. Пока от тебя не останется та самая рука, за которую родные и друзья еще продолжают держать тебя. Те, кто уже потерял веру, со вздохом опускают глаза, их пальцы размыкаются, и они исчезают навсегда в дымке повседневности, в которой тебе уже никогда не побывать. Твоя группа поддержки редеет и, в конце концов, остаются самые близкие. Со слезами на глазах они продолжают держать твои обглоданные пальцы. От пуза нажравшееся членистоногое, смачно облизывая клешни, спросит их: "Вы будете это доедать?" Убитая горем, не в силах что-либо ответить, семья в оцепенении смотрит на то место, где совсем недавно был ты – такой живой, родной, любимый. Не услышав ответа, рак вырывает остатки и закидывает в пасть. "Проходим, не задерживаемся!" – говорит он, ковыряясь зубочисткой в максиллах.
Там, за раковиной, только две дороги: смириться, отпустить и продолжать жить, найти новый смысл! Или выбрать путь отца Кольки Синицына и заливать горе пойлом или чем похуже. А в момент отчаянно-стремительной смерти сына вообще пребывать в мире белой горячки. И потом сдохнуть самому, захлебнувшись собственной ядовитой блевотиной.
Но это все было потом.
А пока ребята дошли до школьных ворот, попрощались и Митька побрел домой один. Можно было идти короткой дорогой – протоптанной по заснеженным огородам узкой тропинкой. Но он почти всегда выбирал живописный маршрут по главной дороге, что, огибая большую часть поселка, вела к военному городку. Блики клонящегося к горизонту солнца расстилали янтарную ковровую дорожку на ледяной корке. Он скользил по ней навстречу светилу, изредка оглядываясь посмотреть на свою исполинскую тень. На ходу он заглядывал за заборы и осматривал домики – хозяева занимались своими делами и были не против. Некоторых он знал и здоровался.
На вязаной шапке с помпоном и на коротком мехе воротника оседал инеем горячий, отработавший свое, пар его ритмичного дыхания. Щеки и нос покраснели от беспощадных укусов пропитанной закатом морозной прозрачности. Ранец, груженый гранитом науки, врезался лямками в угловатые плечи даже сквозь толщу ткани зимнего пальто и болтался на спине в такт конькобежному шагу.
Димка проходил по широкой дуге, вдоль которой справа зияла трехметровая пропасть песчаного обрыва. Слева тянулась серая кишка дощатого забора. И тут в спину ударил снежок и его окликнул самый мерзкий из голосов. Как он ненавидел его! Как будто шарик надули и, сдавив основание, выпускают воздух, чтобы получить тоненький пердеж:
– Эй, зубг'ила!
Он остолбенел. Только что, впервые за всю жизнь, кто-то передразнил его картавость. Черт, а это обидно!
Митька обернулся, уже зная, кого увидит. Витька Шуба – тупой, невоспитанный, неповоротливый бугай с завышенной самооценкой с соседней парты – стоял, скрестив руки на груди. Они не раз сталкивались в школе. Самые настоящие закадычные враги. Всегда находили предмет для споров и дележки, но инициатором всегда был этот мастодонт. То ластиком посреди урока в лицо зафентелит, то сядет сзади и ручкой в спину затыкает. А после ответа учителю еще и стул из под задницы вытащит. И ржет, скотина такой, заливается! "Опять на перемене придется взгреть..." – со вздохом усталой безысходности, поправляя и отряхивая пиджак и брюки, думал про себя Митяй.
Несомненно, пацана жаль. Родители Витьки на неоднократный вызов преподавателей выдыхали в телефонную трубку зловонием перегара. Естественно, ни разу за три года не явились на собрание. Лишь одному Богу и ближайшим соседям известно, как с ним обращались дома. Но, что теперь? Спустить ему это с рук и позволить втоптать себя в грязь? Вот уж, дудки!
В конце концов, я – сын военного!
Несмотря на свое щуплое телосложение, Митяй всегда первым доводил Витьку до негласного поражения – публичных слез. Хотя, такой трепки надолго не хватало. Он просто изнурял его уворотами от неуклюжих выпадов, издевательскими пинками под джинсовый зад и болезненными щипками за проступающие сквозь вечную фланелевую рубашку соски. Очень странный был тип, что и говорить.
Сегодня на нем была заячьего меха шапка с завязанными под подбородком ушами, валенки по колено с насилу натянутыми на них черными трениками и замызганная темно-коричневая
Вот каламбур!
шуба с нелепо завязаным поясом цвета патриотического триколора.
– Ты какого хег'а мне списать не дал, уг'од? – снова прокартавил он.
Димка ненадолго задумался, подбирая слова без "р".
– С какой стати я должен помогать такому хаму? – прохрипел он
– З гагой здади я долзен бомогадь дагому гаму? – скорчил рожу Витька. – С той, что я сейчас снегом буду натирать твою морду, пока кровь не похлещет!
– Да, брось! Тебе прошлого раза не хватило? – осклабился Митяй.
– Пошел ты!
Витька два раза хлопнул в ладоши, одетые в линялые варежки. Забор слева от дороги задрожал и на край его шлепнулись две пары перчаток, за ними сверкнули краснотой шапки. Синхронизировав усилия, ребята ловко перекинули ноги, оттолкнулись руками и приземлились в сугроб с этой стороны.
– Отлично, блин! И сколько нынче стоят услуги ниндзя? – съехидничал Митька
Двое из параллельного класса – Саня Жаров и Леха Пастромкин – тоже те еще раздолбаи, подбежали к Шубе и, встав за спиной, принялись сверлить в Димке дырку глазами, деловито разминая кулачки.
– На этот г'аз тебе кг'ышка, козел! – проговорил Витька.
И троица без лишних предисловий двинулась на оказавшегося в меньшинстве героя. Сначала он попятился, решив было показать свою прыть в марафонской гонке до проходной. Но вспомнил о чертовской тяжести портфеля за спиной и передумал.
"Я – сын военного!" – в последний раз мелькнув размытым шлейфом, в голове пронеслись стайки несвязных мыслей, оставив после себя в пыли один единственный оставшийся вариант. – "И буду стоять до конца! Я смогу!"
Продолжая пятиться, по кой-то черт он стянул варежки и рассовал по карманам. Весь подобрался, истошно заорал и бросился на них с голыми руками. "Что ты делаешь?" – мигало в голове тревожное табло в такт разогнавшемуся молодому насосу в груди. Все звуки утонули в его напряженном глухом стуке.
Парни дрогнули и остановились, приняли какую-то неуверенную оборонительную стойку.
– Пог'ву! Как Тузик гг'елку-у-у! – несся витькин слюнявый издевательски-картавый вопль навстречу отчаянной атаке.
Расстояние между оппонентами быстро сокращалось и, когда Митька уже почти находился в прыжке, наступил этот момент. Момент, который уже потом, сидя вечером на кухне с бинтами на руках, он вновь и вновь прокручивал в голове, словно в замедленной съемке.
Когда он оттолкнулся и, вскинув руки в готовности нанести сокрушительный удар, устремился к яростной роже врага, краем глаза он заметил, что те двое сзади резко повернули головы левее и их лица рястянулись в гримасе удивления. В левое плечо Витьки с силой ткнулись две руки. Он охнул, зажмурив поросячьи глазки и тряхнув пухлыми щеками, оторвался от земли и полетел в сторону обрыва.
Не дав себе опомниться, не теряя скорости, Митяй еще раз прыгнул вперед с того самого места, где долю секунды назад стоял его обидчик, выставил обе сжатые в кулак руки и...
ШМЯК!
Одновременно двинул по растерянным моськам Сашки и Лехи, повалив их с ног. В руках вспыхнула боль. Димка, зашипев, упал на колени и зажал их между ног – чертовски хорошо приложил! Витькин арьергард, поскальзываясь, вскочил и бросился наутек.
– Бегите быстг'ее, пг'идуг'ки! – прошевелил он губами, но не услышал собственного крика, заглушенного стуком в висках.
На месте падения одного из них Митька с удовлетворением заметил два широких алых пятнышка, чуть прожегших ледяную корку. Он, тяжело дыша, посмотрел на свои дрожащие руки, достал и одел перчатки.
Сначала вернулся шум ветра. А за ним, выстраивая трехэтажный комфортабельный коттедж, в его мир матом ворвались звуки. Мальчик обернулся и увидел их источник. По краю карьера туда-сюда, выкрикивая ругательства и размахивая руками, мотался его спаситель – Саня Меканский. Он знал его имя и что он учился в параллельном классе. Может, пару раз здоровался за руку – не более.
– Вы, олухи, совсем охерели, что ли, втроем на одного, а? Я вам покажу! – для полноты картины не хватало только трибуны и туфли. Этот юный Хрущев был просто в ярости. – Только попробуй, мразь, выбраться оттуда пока мы не уйдем, понял?
– Пошел ты в жопу! Это не твое дело! Иди в жопу! – сквозь слезы стенал Витька снизу.
Митька подошел к обрыву, глянул вниз и увидел красномордое тельце, барахтающее руками-ногами, пытаясь выбраться из пухового плена снежной перины. Шапку сорвало с головы, она лежала метрах в трех ниже по склону.
– А если бы там в сугг'обе был камень или палка? – Димка, отдуваясь, упер руки в колени.
– Ты прекрасно знаешь, что там нет ни хера такого – сам же каждый день по дороге домой своей жопой проверяешь! – засмеялся Саня и Димка присоединился к нему.
– Как сам, друг? – протянул руку Сашка.
Друг... "Друг!" – повторил про себя Митяй и это слово отразилось эхом от каждого уголка его совсем юного сознания. Он, все еще пытаясь перевести дыхание, смотрел на пухлую с ямочками на костяшках руку. Выйдя из оцепенения он снял перчатку и тоже протянул руку:
– Пог'я-а-а-а!.. – руку прострелила боль в ответ на сашкино рукопожатие.
– Ешкин кот! – испугался Саня. – Прости, друг!
Друг! Если бы Димка был собакой, то хвостом бичевал бы себя сейчас по бокам, забыв про боль в передних лапах. Сашка увидел перчатку на второй руке:
– Ты че, дурак? Еще и перчатки одел? Ну-ка, быстро руки в снег!
Димка послушно снял вторую перчатку и окунул руки в сугроб. Меньше чем через минуту боль поутихла.
– Че этот пидор к тебе пристал? – Саня кинул полный отвращения взгляд в сторону Витьки. Тот уже отполз влево, к более пологому склону карьера и, разгребал себе дорогу дальше.
– Я ему списать не дал! А ты откуда здесь появился?
– Слышал, как Саня с Лехой в школе переговаривались, а потом срыли с продленки. Что-то про обрыв и что кому-то кабздец примерно в пять. Дай, думаю, схожу, посмотрю – а тут такое!
– Так ты тоже сг'ыл, получается?
– Ой, не начинай, мам! – он усмехнулся.
– Слушай, у меня г'уки от холода уже онемели! Тебе куда домой-то?
– Да, в городок недавно переехали мы с родаками! – Саня помог Митьке встать.
– Да ладно? И мне туда!
– Пойдем тогда?
– Ну!
Они бросили последний взгляд на Витьку и волнистое море зеленеющих ельником холмов, что начиналось прямо у подножия обрыва и двинулись в путь.
– А здорово ты этим пентюхам вдарил! – Саня хлопнул Димку по плечу. – Они у нас в школе еще получат – бегают все, девчонок пинают! Не люблю этого!
– Ты сам-то как думаешь, сколько метг'ов от сег'едины дог'оги до обг'ыва? Метг'а два, не меньше! А этот бог'ов пг'олетел их и даже за кг'ай не задел! Ну ты даешь... Дг'уг!
Ребята с неловкой улыбкой переглянулись и Саня поспешил продолжить:
– Нет, в натуре! По Второй Программе в прошлом году показывали этот сериал! Помнишь, как его? – он на секунду задумался. – А! Чародеи, ага! И там, короче, баба была какая-то в доспехах такая и электрические шары во всех кидала! – он характерно дернул себя за запястье. – Блин, ну, как ее?!
Митька понял о чем он и тоже силился вспомнить ее имя и...
– Ашка! – выпалил Саня. – Точно! Ты – как Ашка! Ты втащил этим двоим, как Ашка!
Просто отпустив с языкового пригорка под откос тележку, груженую последней фразой, он не сразу сообразил, что она со всего размаху врезалась в Митьку и тот рухнул на дорогу, заржав раненым конем.
– Ты че? – развел он руками.
– Сам... – давился смехом Димка. – Сам ты какашка!
Саня упал на колени рядом, схватившись за живот, тщетно пытаясь вдохнуть. Они валялись на спине и безумный хохот еще долго возвещал миру о новой дружбе, без страха уносясь в чернеющее небо.
– Во-пег'вых, Ашка – женщина! – успокоившись, уже на ходу рассуждал Митяй. – А, во-втог'ых, она же злодейка была!
– Да, кончай придираться, какашка! – отмахивался Санька.
За веселой болтовней и взаимными хвалебными речами они не заметили, как дошли до ворот городка.
– Вон там я живу! – Саня указал направо от проходной, на домики для гражданских.
– А мне туда! – Митька повел правой опухолью в сторону горящих вдалеке окон трехэтажки.
– Так ты из вояк?
– Ну, да... – смутился Митяй. Деревенская детвора все равно немного завидовала детям военных – якобы, больше денег, сладостей, игрушек... Но Сашка ничем не выказал подобных предрассудков.
– До завтра, друг! – он протянул руку и тут же опустил, усмехнувшись. – А! Ну, да!
Но Димка выставил правую руку вперед:
– Да! До завтг'а, дг'уг...
Саня опять протянул свою и Димка ухватил ее за запястье. И Сашка тоже чуть сжал димкино. Они улыбнулись, глядя друг другу прямо в глаза. Постояли так пару мгновений. Будто, чтобы до конца ощутить всю важность сегодняшних событий и оценить открывшиеся горизонты. Развернулись и пошли по домам. Улыбки сошли с их лиц только когда сон расслабил их мимические мышцы.
Митька, придя домой, рассказал родителям о случившемся. Мама долго прикладывала лед к распухшим рукам, причитая:
– Все мальчишки – дураки, ей Богу! Нельзя без драки-то никак?
– Ну, мам, значит нельзя... Надо было отучить их г'аз и навсегда втг'оем на одного нападать! Это же нечестно!
– Молодец, сын! Руки починишь – я тебя научу паре приемчиков. – сказал отец.
– Пг'авда? – детский... нет! – щенячий блеск во взгляде на папу.
– Железо!
Митька три дня не ходил в школу – писать все равно было никак. Любое напряжение пальцев отдавалось острой болью, которая долго затихала после расслабления. Но ему нравилась эта боль. И, порой, он просто сидел и сжимал кулаки чтобы вновь ощутить ее и вместе с ней вспомнить тот триумф, ту уверенность в своей беспрекословной правоте, которую чувствует победитель и так униженно жаждет побежденный.
Он знал, что этим все не закончится. Знал, что будет еще много стычек и подлостей, но теперь ему вдвойне не страшно. Ведь он – Друг! И у него есть Друг!
1 июня 2000 год .
С тех пор Сашка и Митька почти каждый день везде были вместе. Отловить их по отдельности у недоброжелателей (или завистников? Кто разберет эти детские распри?) никак не получалось. С ними двумя, как правило, не связывались. А уж если дело и доходило до драки, то, можете поставить на это кучу фишек и не прогадаете, даже старшакам доставалось!
Какая-то врожденная мощь, помноженная на никак невяжущуюся с внешностью изворотливость, позволяли Санычу с легкостью справляться с тремя нападающими, не получив при этом ни одной оплеухи в ответ. Поразительно! А Димка осыпал врагов очередями точных ударов как пистолет-пулемет Шпагина. Отец и в самом деле его кое чему научил.
Родители Саньки всю жизнь проработали по колхозам. Теперь же оба трудились на благо Родины, как сотрудники военной части. Отец водил грейдер зимой и виртуозно управлял на строительных и погрузочных работах бульдозером и краном. Мать была механиком от Бога. Окинув взглядом машину, еще даже не открыв капот, могла предположить, что с ней не так, и, как правило, не ошибалась. Их очень ценили и уважали, как специалистов. В конце концов, им даже предложили переехать на территорию городка – в тот его уголок, где стояли дома с небольшими участками для гражданских. Домишки были так себе, но они, конечно же, согласились, и вот уже года четыре, как живут там.
С учебой у Саныча не всегда ладилось, но, в целом, парнишка был смекалистый. Особенно если нужно было что-то соорудить или починить. Он обожал большие здания и причудливые механизмы. В апреле по его затее и проекту, нацарапанному палочкой на только оттаявшей грязи, они начали возведение Большого Дома. Их собственное убежище на могучем дереве, что к западу от села возвышалось на берегу реки, уже почти обрело свой окончательный вид. Строили из "благоприобретенных" досок со стройки и листов фанеры с местной свалки. Заметить его даже им, строителям-энтузиастам, можно было только подойдя к дереву вплотную и посмотрев вверх: сквозь хитросплетения могучих крон чуть-чуть виднелись доски настила. Залезали они туда по веревке. Машка невесть откуда притащила самый настоящий крюк-кошку – они прятали его в хорошо замаскированном схроне неподалеку. Девочка наловчилась кидать ее даже лучше мальчишек. Она со сноровкой заядлого альпиниста раскручивала конец и в нужный момент, вскинув руку вверх, отпускала. Он долетал ровно до первой толстой ветви и цеплялся за нее одним из когтей. Ухватившись руками за веревку, ребята шагали по стволу, двигаясь по одному. Когда все оказывались наверху, шнур сворачивали и забирали с собой наверх. Насколько они знали, хвоста за ними никогда не болталось – здесь и в самом деле было только их место.
Лет в пять, Саныч, сам не зная как, починил бабуле радио, чем до сих пор вызывает у нее дикий восторг и причитания на тему его гениальности. Хотите, чтобы болтливый Гном помолчал? Дайте ему что-нибудь с шестернями, цепями, приводами, платами, проводками, катушками и прочей дрянью! Иногда он просил друзей помочь ему найти на свалке что-нибудь, что в последствии могло стать частью его изобретений. Свои сломанные игрушки дети несли сразу к нему – не починит, так разберет и сделает из частей что-нибудь новое. В отцовской сарайке, начиненной ассортиментом инструмента на любой случай, у него были разбросаны кучи всяких роботов, машинок и приспособлений, которые он сам придумывал и собирал. Причудливые роботы двигали всеми частями тела, фантастические машинки открывали дверцы, крутили рулем, сами ездили или управлялись с пульта на проводе или по радио. А совсем недавно он соорудил настоящий блочный арбалет с лазерной указкой-прицелом – мощный и бьющий точно в цель.
Наспех домыв посуду, Митяй переоделся в "гуляльные", как их называла мама, шорты и майку и сунул ноги в вечно завязанные кроссовки. Он хлопнул дверью, слетел вниз по лестнице и, прихватив своего "Туриста", вышел на улицу.
На улице пахло предстоящей жарой – солнце, теперь уже июньское, еще не полностью успело испарить росу.
– Даг'ова, Сань! Есть семейник с собой? Тьфу ты! Конечно, есть! Мне тог'моза надо подзатянуть.
– Привет! Ага, держи.
Ребята, как обычно, совершили достаточно длительное приветствие, придуманное ими уже давно. Оно являло собой нелепую комбинацию различных вариантов рукопожатий, хлопков и толчков. Если кто-то из них забывал поздороваться, что, с годами их дружбы, случалось все реже, то виновнику предназначался пинок под зад. Дети! Такие мелочи в их жизнях принимают столь высокое значение, что неясно, как, уже повзрослев, эти дети совершенно забывают о действительно важных вещах.
– Как сам, дг'уг? – осведомился Митька, возясь с ключом.
– Да, как сала килограмм, ага! – окающий акцент выдавал в нем уроженца костромской губернии. – Батька вчера опять нажрался и за мамкой с топором бегал. В конце концов заперли его в хозблоке – так свиньям в корыто наблевал – даже они пятаки воротят! Уж не знаю, как его сегодня на работе с таким перегарищем и вонищей встретит твой папка. Что радует – просыпается он, сколько бы ни спал, всегда трезвый. Так честно извиняется, обещает "больше ни-ни"... Угу! Максимум три недели и опять пить да буянить!
– Это все скандинавские ког'ни, точно тебе говог'ю! А как же иначе он в Вальхаллу попадет? Надо бухать и г'убить!
Мальчишки рассмеялись и двинулись в путь по широкой асфальтовой дорожке. Друзья давно привыкли смеяться над собой и всем, что происходит с ними и вокруг них. Наверняка, это часть только проклевывающегося в их возрасте юношеского максимализма, столь присущего молодежи постсоветской России. Всей молодежи. Никто из них и не подозревал, что одна из таких попоек отца Сашки однажды обернется сущим кошмаром. Для всей деревни.
Они ехали и болтали о том, о сем. Ехали неспешно. Вырезанные из пластмассы карты лениво стрекотали по спицам, местами обвитым разноцветными проволочками. В торцы рукояток ребята вставили ключи от дома. Ключ всегда на виду, чтобы не потерять, и верные стальные кони при зажигании.
Вррум-вррруммм!
Проплывали мимо одинаковые трехэтажные многоквартирные дома, возведенные специально для офицерского состава. В одном из таких, первом из построенных, Митька и жил. Повернув налево, ребята двинулись вдоль железобетонных плит забора части. Мимо спортзала, в котором Димка часто бывал. Отец любил баскетбол и безуспешно пытался привить эту любовь и сыну. Мальчику же нравилась лишь акустика большого помещения. Мимо клуба, в котором проводились культурные мероприятия, контрастируя с пошлостью сельских дискотек. Ни на одной из них ребята не были ни разу. Троицу друзей большая часть местных меломанов недолюбливала за их необычные музыкальные пристрастия, но были и соратники.
По выходным в клубе даже крутились фильмы, пусть и на допотопном оборудовании. У самого входа стояла афиша с топорно срисованными обложками предстоящих к показу кинолент. На голливудские блокбастеры народу набивался полный зал. Многие даже стояли по стенкам – так хотелось всем быть поближе к западу. А на премьере "Матрицы" люди буквально лежали и стояли друг на друге.
За клубом простиралось характерно вытоптанное футбольное поле. Левее, огороженная сеткой рабицей, как ее все называли, водокачка. Высоченный деревянный дом без окон с амбарным замком на двери, регулярно окрашиваемый в белый цвет.
– Знаешь? – начал Димка. – Мне всегда было интег'есно, что там, за этой двег'ью?
– Ага... А прикинь, если там какую-нибудь тварь взаперти держат, или пленника? Мне Сеня рассказывал...
– Котог'ый?
– Ну, Жижа! Рассказывал, что три ночи подряд в прошлом месяце в окно видел, как в пол-первого ночи туда приходил какой-то солдатик с сумкой и белой тряпкой за поясом. А выходил с окровавленной!
– Да ладно?
– Я те говорю!
– Завтг'а к Жиже зайдем, побазаг'ить.
– Заметано... – пауза. – А отец так ничего и не сказал тебе?
– А? – не понял Митька. – А-а! Ты об этом... Не-а, не сказал! Да, какая г'азница? Мы то знаем!
Они замолчали. Об одном.
***
Апрельской ночью Дима случайно подслушал разговор родителей. Он терпеть не мог те ночи, когда его чуткий сон прерывался от звуков того, как мама и папа занимались любовью. Ощущение какого-то стыдливого отвращения потом не покидало его до самого утра, не давало уснуть. Митька прекрасно знал, что взрослые делают это. Даже видел часть содержимого той знаменитой кассеты, когда-то взбудоражившей и без того нестабильный гормональный фон потемкинской молодежи. Но это же, черт возьми, его родители! Однако, в этот раз, наверное, проснулся бы даже астронавт в криостатической капсуле.
– Он нас слышал, слышал! – шептала мама, спустя минуту после восторженного финала.
– Да, брось ты! Он щемит, как сурок! – звучал за закрытой дверью в комнату сына уверенный голос папы. – Давай живее дуй в ванну, красотка! Кажется, батальоны опять просят огня.
Шлепок, сдавленный смех и омерзительное почмокивание поцелуя заставили Диму покраснеть и натянуть на голову одеяло. Послышался шум воды, накрыв собой еле уловимый гул голосов в маленьком помещении. Минут через пять счастливые любовники опять переместились в спальню. Судя по запаху, отец закурил.
– Вот так, дорогая! Скоро мы будем дома! – довольно проговорил он. Дима чуть выполз из своего укрытия.
– Постой, постой! А где мы будем жить? – спросила мама с интонацией наивной девочки.
– Я же тебе уже говорил...
– Так скажи еще раз...
Сын почти увидел, как мама водит пальчиком по волосатой груди папы, надувает губки и отчаянно захотел опять залезть под одеяло. Но любопытство, как и во всех случаях незапланированного шпионажа, одержало над ним сокрушительную победу. Отец устало вздохнул, хоть и было ясно, что он и сам повторял бы эти слова еще и еще:
– Мы будем жить, любимая, в своем родном городе, в своей ЛИЧНОЙ квартире. Потому, что я ее за-*чмок*-слу-*чмок*-жил *затяжной чмок*
И мамино:
– М-м-м... Когда?
*чмок*
– В худшем случае, в сентябре.
"Бре-бре-бре..." – загудело эхо в голове Димы, заглушив:
– О, Паша...
и все, что последовало за этим. Надо отдать им должное – в этот раз они были потише. Но дольше.
Утром следующего дня сын молчал за завтраком и до самого ухода в школу. На задорный вопрос папы: "Эй, чемпион! Чего какой смурной?" он ответил что-то вроде: "Контробаша седня по русскому." и получил ободрительный хлопок по плечу. Мама тоже молчала. И краснела. Все-таки у женщин интуиция развита гораздо лучше, чем у их, иногда таких черствых, сородичей.
Контрольные были в учебных планах на май, и обычный школьный день пролетел где-то далеко от Димы. Посмотрев на его отстраненный вид при встрече, Мэри и Гном переглянулись и кивнули, что означало: "Оставим его пока, пусть думает." – или что-то в этом роде. С того памятного летнего дня, ставшего последним для Байрона, минуло четыре года. Их дружба уже давно перешла на уровень возможности почти невербального общения.
После уроков друзья не задержались на школьном дворе, чтобы покидать тарелку с остальными, и отправились домой по тому самому маршруту, но в весеннем антураже. Грязный снег с вкраплениями фантиков и собачьего дерьма, непролазная в обычной обуви слякоть, зеленеющие молодостью проталины, набухшие донельзя почки и ласковое солнце. Таким по-матерински нежным оно бывает здесь только сейчас и в Бабье лето. Зимой капризное светило из года в год пытает нас недостатком тепла, летом – доводит до изнеможения жарой. Но все мы – его дети, бывшая его пыль. А родителей, как известно, не выбирают.
Сашка и Мэри шли чуть впереди Димы и, перекидывая старый теннисный мячик, играли в города.
– ...Астана! – Мэри.
Митька мог без устали наблюдать ловкие и грациозные движения ее облаченного в джинсовый костюм тела во всегда удачных попытках поймать мяч. Очень скоро он больше не сможет видеть ее каждый день. Господи, да он вообще ее больше никогда не увидит. "В худшем случае в сентябре-бре-бре..." В худшем для кого?
– Афины! – Гном.
Чертова, чуть скособоченная в сторону плеча, на котором болталась потрепанная сумка с нашивками the Exploited, Sex Pistols и Nirvana, туша в черном пыльном костюме! Задранные по локоть рукава пиджака, дерзкий ворот рубашки, кучерявая рыжая
Гребаный засранец! Как же я буду скучать !
копна волос на ветру. Да. Это конец эпохи. Эпохи МГМ. Наверняка, большинство людей, услышав эту аббревеатуру, сразу представляют себе обрамленную лавровой ветвью рычащую морду льва – символ кино-компании Metro Goldwin Miyer. Но в Потемках почти вся молодежь расшифровывала это, как Мэри Гном и Митька.
– Новосибирск!
– Не считово! Давай на "ы"!
– Катись обратно в Морию, херов сын Дьюрина!
Она серьезно зарядила ему мячом по голове. Тот отскочил от рыжей головы в сторону Димы и он его поймал:
– Ыспарта. – сказал он, бросил мяч Сашке и поравнялся с друзьями.
– Архангельск! – улыбнулся друг. – С возвращением. Козел. Что за Ыспарта? – и передал эстафету Машке.
– Да! Опять на "к"? Кострома!
– Город в Турции. Почти полмиллиона жителей. – он покрутил мяч в руке, собираясь с мыслями. – Да, и... по поводу возвращения.
Ребята остановились и заглянули в его лицо. В уголке глаза Димки быстро надулась и покатилась по щеке крупная слеза.
– Я уезжаю.
***
Естественно, он умолчал тогда обстоятельства, при которых услышал эту новость. С тех пор минуло почти два месяца, но глава семьи так и не сподобился сказать об этом сыну.
Митька и Саня двигались к проходной.
За водокачкой раскинулся небольшой ухоженый парк, пронзенный насквозь широкой тропинкой с парой заменивших скамейки бревен по бокам. Чуть левее за зубастым белым штакетником стоял, среди прочих однообразных домов, и Сашкин – бревенчатый сруб с голубыми резными наличниками на окнах и хозяйственной пристройкой. Саня посвистел, сложив губы трубочкой, и между дощечек забора появился мокрый черный нос и замелькал туда-сюда болтающийся хвост. Дик, несмотря на цепь, был вполне дружелюбным псом, если видел, что хозяева привели чужого. "Раз привели, значит надо, чего лишний раз брехать-то? – наверняка, думала собака. – К тому же, он говорит, что я хороший пес, и, кажется, хочет меня погладить. О, да! Я хороший пес и люблю, когда меня гладят! Оближу ему руку, пожалуй." Другое дело, если чужой пришел один, да еще и полез через забор. Вот тут уж он огребет по полной! Ребята улыбнулись и помахали Дику. Он вздохнул, как умеют только собаки, и исчез из виду, брякнув цепью о цемент дорожки во дворе.
