Текст книги "Жнецы Грез(СИ)"
Автор книги: Виталий Фрост
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– Блядь! Блядь! Блядь! – очнувшийся Дима молотил по рулю кулаком. Камень он так и сжимал. Тот пустил кровь в потную тесноту его ладони. Красные глаза источали соленые, как физраствор, капли. Ткнув кнопку аварийки, он заглушил двигатель и распахнул дверь.
– Простите, девуш...
Но остатки извинений захлебнулись волной отменного мата из прелестных губок школьницы.
– Держи свою шавку крепче, дура! На хера тебе поводок? – перекричал ее Дима и забрался обратно в машину. Взревел мотор и загоревшийся зеленый дал добро ехать дальше – здесь ему оставаться не хотелось ни минуты.
Сраная псина! Хорошо еще, что сзади никого не было!
Он окатил девочку и пса грязью из под колес и повернул на Гоголя. Через пару минут он уже припарковался под окнами родителей и только тогда выдохнул. Опять глянул на камень в центре саднящего багрового пятнышка на ладони. Он бликовал идеальностью граней, и их какой-то гипнотический эффект словно шептал: "Возвращайся... Возвращайся... тебе пора домой... домой..."
– Блядь! – с трудом оторвав взгляд, он положил его в нагрудный карман рубашки и зашарил по себе в поисках сигарет.
Пришлось пройтись до магазина и порадоваться наличию в нем хотя бы Alliance. Многие курильщики шутят:
– Какая разница, что курить? Все производство в одном подвале! Думаете, там разбираются?
И, возможно, не так далеки от истины. Но все же, вкус сигарет весьма варьирует в зависимости от цены за пачку. Вкус! Как будто кто-то их ест. В таком случае конкуренции было бы гораздо меньше. На вкус любой табак – абсолютное дерьмо.
На обратном пути терпкий сизый дым сделал свое дело. Испарил дрожь в руках, ускорил метаболизм, встряхнул шокированный приветом
Как? Как, ма ть твою, вообще можно было все это забыть?
из прошлого мозг и на шаг подтолкнул курильщика к пропасти хронических заболеваний дыхательных путей, если не к чему похуже. Дима небрежно стрельнул окурок в лужу у подьезда и сразу же почувствовал укол совести. Обычно он не позволял себе мусорить на улице. Надо
Где ты растерял свой всем и хваленый нордический характер?
успокоиться. Еще пара бычков примкнули к никотиновой флотилии в луже, прежде чем Дима сподобился подняться на второй этаж дома, исцарапанного кличками дворовых пацанов. Некоторые надписи красноречиво описывали, кто эти люди и что первоклассно и бесплатно умеют делать ртом. Больше всех досталось кому-то по прозвищу Чепа. О, да. В каждом дворе есть свой "Чепа".
Выдохнув, Дима нажал на звонок и через пару секунд дверь открылась.
– Привет, сы... О, Боже, что случилось? – Мама, взяв за плечи, посмотрела снизу вверх во все еще красные глаза сына. От природы русые волосы с редкими нитями седины забраны в тугой пучок, отчего ее шея кажется совсем тоненькой. Тронутое исходом пятого десятка лет тело скрыто под розовой махрой халата. Лицо – под зеленью уже потрескавшейся глиняной маски, поэтому обеспокоенность в нем читалась весьма отдаленно.
– Я собаку чуть не задавил сейчас. – почти шепотом произнес он. – Как тот козел Байрона...
Зрачки мамы резко расширились и сузились.
– Байрона? Какого Байрона? – она отвела глаза и, закашлявшись, пошла в ванную. – Ты проходи, сынуль, я сейчас...
За щелчком замка на двери в санузел сразу послышался шум воды. Дима прошел в кухню. Та не выделялась из общего стиля квартиры. Привыкший к минимализму, он называл подобные дизайнерские решения – русский стиль "Чересчур". Впрочем, за рисование похожих интерьеров мама получала неплохие деньги. Забранные подвязками с помпонами, портьеры; вычурные, с вставками золотого цвета, формы гарнитура; на стенах обои, больше похожие на гобелены средневековья.
Он по-хозяйски оглядел содержимое холодильника, но есть не захотел. Просто поставил пузатый чайник на огонь и сел на скрипучий кожзам углового диванчика. Появилась мама, постукивая пальцами по лицу, подошла к мойке, заваленной посудой, и включила воду.
– Чайку?
– Кофе. Лучше кофе. – отозвался Дима.
– Как ты?
– Я – ничего. Пес – только в лужу упал да обзавелся красивым шрамом. Обошлось, в общем. Хозяйка вот – то еще хамло!
– А что с ней? – мама поставила на стол свежевымытые чашки и сахарницу. – Извини, у меня нет ничего к чаю.
– Ничего-ничего. Я перед ней извиниться хотел, а она меня такими матами обложила – даже мне, сантехнику, стало как-то не по себе. Я и слов-то таких не слышал раньше. Ты-то как? У папы чего?
– Да уж! Смотрю на нынешних детей и диву даюсь! – вздохнула она. – А чего мы? Живем потихоньку! У меня заказы есть пока – только рисуй; папа на работе воюет. Ха! Теперь с проектировщиками. Ты его все-таки не застал... Все как обычно. На дачу ездим по выходным. Скоро консервировать на зиму начнем. Отец грибов натаскал – ты бы видел! Вот такенные боровички! – она показала, мол, с кулак, и улыбнулась. – А помнишь как ты с нами ходил? Хоть ты со своими барабанами в школе... и портвейном... и сигаретами... Да-да, я все про тебя знаю! – пригрозила мама пальцем.
– Рылась в моем рюкзаке? – он сузил глаза в комичные щелки. Но мама восприняла его всерьез.
– Никогда! Никогда не лазала ни по твоим, ни по отцовским вещам! Это, если хочешь, – кредо счастливой семейной жизни... – она стояла наизготовку рядом с чайником, что вот-вот засвистит. – Ты был тем еще засранцем, но, если удавалось тебя затащить в лес, у тебя хорошо получалось искать грибы. Ты ходил по лесу, присаживался на корточки, выглядывал шляпки, и, как только находил, тыкал пальцем: "Мам? Пап? Вон там!" или сам брал. Помнишь?
– Да. Это я помню. – кивнул Дима. – Мам?
– Ой? – чайник вскипел и мама поднесла его к чашкам.
– Откуда мы сюда приехали? – он посмотрел ей в глаза. – Я кое что вспомнил и...
Рука мамы дрогнула и кипяток из чайника плеснул мимо кружки, оставив парящее пятно на льняной скатерти. Она выругалась и фыркнула:
– Старею... Да, ниоткуда. Так, один из гарнизонов, по которым я моталась с папой. Ничего особенного.
– Что произошло? Почему мы уехали?
Мама злобно посмотрела на сына, рассыпая по чашкам сахар и кофе. Диму всегда удивляла ее привычка сначала наливать воду.
– Что произошло? Приказ, конечно! Ты забыл, что ты сын военного? Остался бы в училище – узнал бы получше, что такое приказ! – она размешала сливки и, швырнув ложку на стол, отошла к плите.
– Ты чего взъерепенилась то, мам?! – закричал Дима. – Я тебя обидел, что ли, чем? Затронул запретную тему?! Или чего? Эй!
Он сам испугался. Давно ли его стало так легко разозлить? Как завести машину с выжатым газом – легкое движение пальцами по часовой стрелке, и тахометр уже шкалит за красным пределом. Мама тяжело вздохнула.
– Я надеялась, что ты не вспомнишь... Надеялась, что все будет хорошо. Но, раз уж ты вспомнил того несчастного щенка, то, наверное вспомнил и его хозяйку, и Сашку...
– Да, есть немно... – он резко сбавил до холостых оборотов.
– Что ж... – мама обернулась и сложила руки на груди. – Видимо, Господь решил, что двенадцати лет более-менее спокойной жизни нам с отцом вполне достаточно. Я же знаю тебя! Моча в голову ударит – опять сорвешься, как тогда из училища...
– Да что ты со своим училищем опять? – зашипел Дима.
– О, за что мне все это?
Она, воздев руки и голову к глянцу натяжного потолка, повернулась к образам в красном углу и трижды перекрестилась. Устало потерев лицо, села напротив сына и успокоила дрожь в руках, сложив их в замок на столе.
– Ой, сынок, и натерпелись же мы тогда с папкой! Сначала одно, потом другое, а потом тебя еще и машина сбила!
– Меня сбивала машина!? Когда!? – Дима накрыл ладонью внезапно вспыхнувшую болью левую ключицу и, поймав обеспокоенный взгляд мамы, сделал вид будто чешет шею.
– Да-да! Эту ключицу ты сломал. Упал ей на бордюрный камень... И еще ногу...
Она, всхлипнув, отвернулась, смахнула с глаз крупные капли (те предательски обновились) и, сглотнув, продолжила:
– Аварию видел какой-то бомж – чеченский ветеран. Ох! Все-таки государство у нас никудышное, если так относится к героям... Хорошо, что рядом была телефонная будка, и скорая была в двухстах метрах от того места, иначе...
Мать зарыдала в голос.
– Ма-а-ма... – сын выбрался из угла, подошел и обнял ее за плечи. Комок жалости подкатил к горлу, но жидкости из глаз ему выдавить не удалось. Вытерев глаза рукавом, мама продолжила:
– Тот мужик сказал, что когда перевернул тебя, рот у тебя был забит снегом и грязью с обочины и... ему пришлось лазать туда пальцами и трясти твою голову, чтобы прочистить... о, Господи! А тот говнюк на субару пытался срыть и, да простит Бог мое злорадство, хоть эта авария на тебя повлияла и благотворно...
– Благотворно!? – округлил глаза Дима.
– Да, дай же ты договорить! Он расшибся насмерть на следующем перекрестке. За ним погнались, говорят он даже стрелял, только странно как-то. Сквозь заднее кресло. Говорят, КамАЗ из той части, где папа служил, на полной скорости врезался в него и изуродовал до неузнаваемости.
Сын продолжал поглаживать мать по спине, а она все говорила и говорила. Сказала, что они с отцом сразу примчались в больницу. Сообщили им почти сразу – хорошо, что при Димке был паспорт. Непонятно только, что он делал там во время тренировки в бассейне. Папа через военного комиссара познакомился с завотделением интенсивной терапии и пробил постоянный доступ в палату, несмотря на все запреты. Сколько он за это заплатил – неизвестно. И это при том, что денег тогда было мало. Они переезжали из служебной квартиры в эту, собственную, полученную папой по выслуге лет. Должны были еще в сентябре, но всего не предугадаешь.
Правая сторона головы Димы походила тогда на синюю болотную кочку. Но им сказали, что, как ни странно, трещин в черепе не обнаружено. Первый и единственный в городе аппарат компьютерной томографии не показал серьезных изменений в мозге. Помимо переломов были еще множественные ушибы и ссадины, пришлось наложить пару швов. Дима вспомнил два небольших шрама: на левом боку и на голени. На их с отцом
Да! Он у меня настоящий боец! Это мой пацан!
радость, и к великому удивлению врачей, он шел на поправку не по дням, а по часам в буквальном смысле! Иначе, как чудом, это никто не называл, просили после выздоровления разрешить забор анализов и отправку их в Москву. Родители и слышать ничего не хотели.
Мама покончила с кофе и вроде бы окончательно успокоилась.
– Медсестры каждые три часа проверяли повязки и через день ты был уже только в гипсе – остальное сняли. Еще через четыре дня тебя полностью раскутали и перевезли к коматозникам. Почему-то ты никак не приходил в себя... Мы дежурили с папой день и ночь, чтобы не пропустить твое пробуждение. Время пошло на недели, а ты все не просыпался. Только иногда... бредил, что ли?
– В смысле? – сын опять сел напротив мамы и отпил приторно-сладкий напиток.
– Ты бубнил одну и ту же фразу. Кажется, что-то вроде: пути...
– Пути г'азные – сег'дце одно. – прокартавил Дима.
– Да! Что это значит? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила. – Только уже не картавил. Больше никогда с тех пор. В конце второй недели доктор сказал, что состояние у тебя уже давно стабилизировалось и беспокоиться больше не о чем, но когда ты очнешься – неизвестно. И мы перестали дежурить. Только вечером заходили. А потом, еще через неделю... Господи... – она глотнула кофе из его чашки. – А потом все закончилось в два звонка! Первым был звонок дежурной медсестры часа в два ночи. Она сказала, что ты пропал...
– Пропал? Это как? – перебил сын.
– Я не знаю! – всхлипнула мама. – Мы с отцом засобирались тебя искать и тут раздался второй звонок. В дверь. Открываю, а там... – она зажала рот рукой. – о, Господи! Там – ты, босой, в синем больничном халате. В крещенские-то морозы! И такой: "Привет, мам! Салют, пап! Есть чего покушать?"
– Мам, так не бывает! – сын подошел к ней, сел под ноги и заглянул в глаза. – Это какой-то сценарий к дерьмовому фильму! Я такого вообще не помню, даже отдаленно.
– Конечно! Я что тебе, сказочница какая? – всплеснула руками мама. – Я говорю, как есть! После всего этого ты вообще изменился! На учебе тебя перестали дразнить за картавость. Ты стал... нормальным подростком! Да! Нашел друзей в школе, во дворе; музыкой, прости Господи, увлекся!
– И я не спрашивал, что со мной случилось? И вы... – Дима ходил по кухне и сокрушенно жестикулировал. – Да, что вы с папой, в самом деле, сами ничего не спрашивали у меня? Помню ли я чего-нибудь?
Мама вздохнула:
– Ты должен понимать, что мы пережили и как были рады, что ты, наконец, дома, жив и... Здоров – да! Какая, к черту, разница, что ты помнишь – не помнишь? Ты тогда сказал, что завтра пойдешь в школу. А когда отец тебя тряхнул за плечи и сказал, что тебя сбила машина, ты рассмеялся и не поверил!
– Бред какой-то, мам! Как так то!? Вот так просто?
– Все лучше, чем ты ходил до того с кислой миной и страдал по Потемкам, да по Сашке с Машкой...
– Потемки! Точно! Вот как называлась деревня. – просиял Дима и заоправдывался. – Я все еще очень мало помню, мам. Особенно про...
Он хотел сказать про Дядь Колю и про льдинки, но настороженный мозг напрочь отказался передавать эту мысль в речевой центр. При этом Дима ощутил давно позабытый укол из юношества. Укол особой сыворотки с эффектом недоверия к самому любящему тебя человеку. Мама, в общем-то, и не хотела ничего слышать:
– И хорошо! Сын! Димка! Забей, или как там у вас говорят? У тебя отличная квартира, с начальником все в поряде, ищи жену – не хочу! Когда я внуков-то подержу? – спросила она, вскочив со стула.
– Да! Вот именно, мам – не хочу! Знаешь? Один мой друг, а, по совместительству, начальник, часто говорит: "Все мы родом из детства..." Уж не знаю, чья эта фраза изначально, но мне кажется... – он задумался на секунду. – Кажется, что я оттого и застрял! Уж семь лет все работаю, да играю в игры! Что у меня оттого и есть постоянное ощущение собственной... чужеродности всему этому, что ли? Потому, что я не помню откуда я родом, не помню детства. Я дерево, которое потеряло корень и не может понять куда ему расти! Я не могу тянуться к солнцу, потому что без привязки к земле меня мотает из стороны в сторону. А может, я вообще валяюсь трухой на земле и гнию давно, понимаешь?
Мама слушала и с умилением смотрела на свое дитя взглядом: "Какой же ты у меня еще глупыш!" Дима пожалел о своем откровении, интерпретировав этот взгляд, как: "Что за сентиментальщину ты мне тут заливаешь? Тебе – двадцать пять!" А когда закончил, она сказала шелковым голосом:
– Глупенький, да здесь ты родился!
Сын смотрел на нее с недоверием.
– Отец потому так долго и добивался перевода именно сюда. Он хотел вернуться домой. – она рассмеялась. – Нет, ты и впрямь глупыш! Как, по-твоему, здесь, в этом городе оказались твои бабушки и дедушки? Переехали вместе с нами?
Эти слова упали кошмой на очаг сомнений Димы. Он вспомнил плюшки и топленое в печке молоко, что делала баба Катя и рассказы деда Егора про Сталинград. Вспомнил нравоучения бабы Лары и заговорщическую ухмылку деда Яши, предлагавшего ему тяпнуть водочки, пока она не видит.
Впрочем, плотная ткань этих доводов совсем не долго могла сдерживать языки пламени, все громче трещащие: "Возвращайся... пора домой..."
А мама продолжала:
– Сынок, пожалуйста, успокойся и живи себе, как живется. Недаром масоны говорят: "Делай, что должно, и будь, что будет." Ты дома. Работай и...
– Серега!
Дима оглянулся на часы. Половина первого бесцеремонно отшвырнула мысли о Потемках за кулисы, ненадолго освободив место насущным вопросам.
– Что? – не поняла мама.
– Я ж ему не отзвонился!
Он вскочил. Рука уже сжимала телефон.
– Слушай, мам, мне бежать надо. Давай коробку, я пошел.
Мама, казалось бы, сразу повеселела:
– Вот и правильно, молодец! – хлопнула она в ладоши, тоже поднимаясь. – Знаешь? У моей коллеги дочка одинокая твоего возраста. Может...
Дима сверкнул на нее глазами:
– Прекрати, пожалуйста. Какой-то классик еще сказал: "Всему свое время." Или это народная поговорка?
Мама пожала плечами. Он махнул рукой:
– А... Неважно! Даю тебе честное слово, что ты...
– Да-да... Буду первой, кто узнает о твоей избраннице.
Две трети семьи Чудовых улыбнулись друг другу. И от этого обоим стало легче, пусть и ненадолго. Мама прокачала головой фразу: "Люблю тебя, засранец!" и они вышли в прихожую. Дима ковырялся со шнурками, пока мама гремела чем-то в кладовке.
Увидев коробку, Дима сразу же вспомнил, как бережно собирал ее. Какая-то общая болезненность, с которой черная дыра выпустила два предыдущих воспоминания, исчезла. Лишь мимолетный четкий укол в области груди: там – все! Там -
Возвращайся домой...
истинный он! Мама заметила перемену в его взгляде и спросила:
– Что в ней?
У Димы пересохло во рту.
– Там мои вещи из Потемок... их вещи... Я... мы переезжали сюда и я... собрал их в отдельную коробку, а потом...
– Стоит ли ее открывать, сын? Может, лучше сжечь?
– Ты что!? – он выхватил ее из рук матери и добавил. – Мне... жаль, что я забыл. Все забыл! Я сам решу, что с ней сделать, ок?
– Пообещай мне ни в коем случае не делать глупостей, сынок. – устало проговорила мама. – Ты жил там очень давно и теперь это не имеет никакого значения, слышишь?
Мама щелкнула пальцами перед сосредоточенным лицом сына.
– Ты слышишь!?
– Да, да, мам! Не делать глупостей, конечно! Люблю тебя, мама! Пока!
Это было далеко не первое и не последнее обещание, которое он нарушил. Хотя, что это значит: "Не делай глупостей! Думай, потом делай!" Глупость, сколько над ней ни думай, таковой быть не перестанет.
***
Он приехал домой. Серега сказал, что подъедет через час и Дима пытался отвлечь себя от раздумий о Потемках, друзьях, Байроне и льдинках просмотром Южного Парка и поеданием магазинных пельменей. Расправившись с ними и устав от матерных острот Эрика Картмана, Дима уселся было за барабаны, но навязчивая сосредоточенность мыслей
Давай, Пандора! Открывай!
на коробке ничуть не помогала скоординировать движения конечностей и держать ритм.
– Тьфу ты! – он со злостью отбросил палочки. Стараясь не смотреть на коробку в углу, он схватил ноут и удалился на кухню. Но даже безграничной фантазии сценаристов игр не хватило, чтобы отвлечь Диму. Минут за пятнадцать он исклацал мышкой по всем ярлыкам, загрузил и поиграл в каждую из них. К счастью, этого времени хватило. Раздался звонок домофона.
Ростом с Диму, но гораздо более плечистый лысый Серега в классических варенках и толстовке с красноречивым "shutdafuckup" на груди с ходу вручил коллеге тысячу и они прошли на кухню.
– Ну, чего? Домик Карнберга будем делать вместе! – сказал он, раскладывая листы проекта на столе, и улыбнулся. – Вспомним старые добрые деньки, когда против мира ржавых труб этого города были только ты и я, без всяких славян и василичей!
– О, круто! – с неуверенным энтузиазмом ответил Дима.
Серега, заметив это, с шумом опустил свой наслюнявленный любимый карандаш плашмя на стол.
– Так! Закуривай и рассказывай! – потребовал он.
Когда-то Дима думал, что никогда не сможет воспринимать своего начальника, как друга. Но со временем все произошло само собой. За годы поездок на пассажирском кресле его "витары" между ними состоялось немало интересных разговоров.
Казалось бы, совсем недавно Дима, подталкиваемый собой и родителями, с отличием поступил в Нахимовское училище. Однако, его уверенность в правильности выбора стези испарилась буквально через неделю после курса молодого бойца и он, не дав присяги, забрал документы и срыл оттуда, вызвав негодование командования и родителей. Поступать на вышку в этом городе даже не пробовал. Кто б его принял в середине октября? Случайная встреча с одноклассником послужила его знакомству с предприимчивым Серегой, и с тех пор их сотрудничество приносит хорошую прибыль и моральное удовлетворение обоим.
В восемнадцать лет очень легко перечеркнуть все и начать с чистого листа. В конце концов, жизнь – это затяжной полет на аэроплане в поисках окончательной посадочной полосы, верно? И ты, молодой и горячий пилот, видишь с высоты своего всезнающего возраста все полосы. А сделав выбор в пользу одной из них, бросаешь свой самолет в крутое пике – вперед! К мнимой мечте! К двадцати пяти, ты открываешь глаза и только тогда осознаешь, что пике ушло в штопор и пора бы ухватиться за штурвал, выровнять горизонт. К сорока, справившись с управлением, ты понимаешь, что высота уже не та. И изначальной цели либо не видно, либо отсюда она уже не выглядит столь привлекательной. А в шестьдесят ты совершаешь вынужденную посадку там, где получится, потому что топливо и силы на исходе. И дай Бог каждому, чтобы шасси сработали.
К определенной точке в своих скитаниях по жизни человек всегда прилетает с каким-то багажом собственных переживаний и заморочек. Кто-то с баулами "очень нужного барахла", кто-то с изящным саквояжем, набитым черт знает чем. Кто-то с рюкзаком за плечами с кучей диковинок в только ему известных потайных кармашках. Кто-то тащит больше, кто-то меньше, кто-то старается тащить все и сразу. Есть, конечно, и те, кто все бросил и летит налегке. Про таких еще говорят, что они достигли просветления. За их исключением, всем очень трудно найти еще одного пилота, с которым захотелось бы поделиться своей ношей, какой бы легкой или тяжелой она ни была. А главное, чтобы этот человек искренне желал взять на себя твой груз, порой, не прося ничего взамен. Если ты имеешь хоть малейшее понятие о чести, то сам отплатишь ему той же монетой. А через какое-то время вы оба поймете, что на лету поперебрасывали в багажные отделения друг друга слишком много, и стало уже невозможно разобраться – где чье добро... или зло. Стало ли легче вам по отдельности? Скорее всего – нет. Только вот никаких "по отдельности" уже нет и быть не может. И, если уж посчастливилось встретиться с таким человеком, – надо держаться за него, что бы ни случилось. Потому что тебе повезло. Ты нашел друга.
Так, вопреки рабочей иерархии, произошло и у Димы с Серегой.
Потому Дима и рассказал ему все, что вспомнил, без утайки: про Сашку-Гнома, Машку-Мэри, льдинки, фиолетовый
Возвращайся домой...
свет, фразу о Сердце. Именно так, с большой буквы "С". Отодвинув в сторону папку с проектом они сидели за столом друг против друга. Рассказ Димы так же подслушивали и вечные безмолвные участники подобных сцен – сигареты и кофе. Когда он закончил, Серега какое-то время безучастно покрутил в пальцах камешек, ткнул окурок в блюдце и сказал:
– Дим! Ты хоть сам себя слышишь? Какие Потемки? Какие льдинки? Что за Дядь Коля?.. И где остальная часть, – он протянул камень Диме, – этой хрени?
– Я не знаю! – он
лжец, лжец, Дима ! Конечно, в коробке!
убрал его обратно в нагрудный карман. – Все это гребаный бред! Но переживания и... реалистичность – просто зашкаливают, понимаешь? Я замучался уже себя щипать, чтобы проснуться!
Серега с сомнением глянул на друга и долго молчал.
– Тащи ноут.
– Что? Зачем? – недоумевал Дима.
– Шел двадцать первый век. – драматичным голосом начал он. – Дима ничего не знал о существовании социальных сетей...
– Твою мать! Точно! Как я сразу не догадался?
– Что бы ты без меня делал?
– М-да! – ноут приземлился на стол.
– Фамилии Сашки и Машки своих помнишь?
– Да, кажется, помню...
– Поехали тогда.
Они прочесали все популярные соцресурсы, перепробовали все варианты прозвищ, но тщетно: похожих лиц среди людей с фамилиями Меканский и Герц – не было. Вытяжка над плитой еле справлялась с пропитанным смолой воздухом. Обе стрелки часов упали на отметку три. Увидев это, Серега занервничал:
– Слушай, мне к Карнбергу надо за ключом, а потом еще в одно место за город. Со мной поедешь? – позже он будет корить себя за этот вопросительный знак. Если бы он настоял тогда, может, все обернулось бы иначе.
– Нет... Я поищу еще как-нибудь. Или спать лягу – авось, поможет...
Серега пристально посмотрел на друга.
– Давай так. С завтрашнего дня ты и я выходим в Светлово...
– Проект! Мы так и не посмотрели...
Серега махнул рукой и сгреб папку со стола.
– Теперь уже либо сегодня после восьми, либо завтра – это не суть. Домик там не очень большой, но работать будем с элитными материалами. При хорошем темпе можем управиться за две с половиной недели. Карнберг дает три недели и доплачивает по десять процентов за каждый день раньше этого срока. Если не успеваем – минус пятьдесят процентов!
– Да что за бред? – возмутился Дима.
– Это Карнберг! Чертов безногий фриц... А если накосячим чего-нибудь – вообще можно из города валить... и из страны. Сам знаешь...
Он посмотрел на друга. Городскую легенду о той ночи в декабре двухтысячного знали все. Рассказывали по-разному, но сводили к одному: с Карнбергом шутки плохи. Тогда на него и двух охранников налетел какой-то отморозок из фабричного округа с арматурой. Неповоротливые верзилы через пару секунд лежали с проломленными черепами, а Карнбергу он с криками: "Где мои деньги!?" раздробил коленные чашечки. Дальше история разветвлялась на десятки вариантов. От предположения, что Карнберг прикинулся мертвым, а когда наглец нагнулся над ним, чтобы послушать, сначала откусил ему ухо, а потом до смерти забил той же арматурой (что, даже учитывая перебитые конечности, было наиболее вероятным – мужик он был здоровый), до совсем нелепых версий. По одной из них в дело вмешались мифические московские партнеры местного строительного магната, с которыми у него была намечена встреча. И с тех пор ему, по ничем не подтвержденным данным бульварной желтизны, и приходится плясать под их дудку.
– Знаю. – сказал Дима. – Сделаем.
– Вот и отлично. – Серега хлопнул по коленям и встал. – Как только сдаем обьект – сразу же... СРАЗУ ЖЕ! Едем ко мне, качаем флешку-другую отменного музла, берем навигатор, заезжаем в магаз за провиантом, и вперед по дорогам нашей необьятной, мать ее так, Родины... – они переместились в тесную прихожую. – Мне, в конце концов, тоже надо развеяться... Ложка есть у тебя?
– Куда? – Дима протянул ему обувную ложку.
– Блядь, на Камчатку! Не тупи, Дим! В Сумерки, или как их там, гребаный ты кровосос!?
Дима открыл было рот, но слова увязли в подкатившем к горлу комке мокроты. Его друг все равно не дал бы ему ничего сказать:
– Молчи нахер, ясно? Я еду с тобой и точка.
– Но Василич и Славян...
– Походят в платке. – Серега смотрел на него, будто на идиота из коррекционного класса, которому приходится изо дня в день талдычить одно и от же. – У меня давно в бардачке лежит пара. Голубенькие такие.
Он левой рукой защелкнул полный удивления рот Димы и протянул правую. Дима потряс ее. Их позы, вскинутые уголки ртов и прищур глаз претендовади на неплохую немую сцену из какого-нибудь нуарного фильма, но:
– С-спасибо, это... важно для меня.
– Важно для тебя – важно для меня. Зачем еще нужны друзья?
– Да... спасибо.
Они постояли так пару секунд. Последних секунд. И Серега вышел из дома и из жизни своего друга, растворившись на своей "витаре" в потоке машин.
***
Дима смотрел на проплывающий за пыльным окном ЛиАЗа пейзаж. Кто-то при любом освещении видит его, как «бескрайние просторы русских полей», слегка прореженные лесополосой с «березками-моими-березоньками» и дымком из труб домов окрестных деревень. А кто-то, и Дима был из их числа, видит лишь однообразную тоску, укутанную в тусклую дымку сумерек. И тоже при любом освещении. От родного города его уже отделяли добрые две сотни километров подобного ландшафта. Колеса автобуса лихо пожирали расстояние до столицы.
Делом пяти минут было зайти на страничку соответствующего ресурса, найти и заказать билет на ближайший самолет Москва – Кемерово. Еще минут двадцать на сборы. Рюкзак, бумажник, документы, джинсы, пара маек, носки, трусы, свитер, ветровка, фонарик и нож. Мало ли? Абсолютный минимум, чтобы добраться, а там – видно будет. Еды, если надо, и на вокзалах полно. И три часа! Три долбаных часа на то, чтобы справиться с этим детским страхом. Страхом, что если кто-то узнает – обязательно попытаются остановить! И что у него не хватит решимости не остановиться. А потом – стыд. Всепоглощающий, отчаянный стыд, какой, наверняка, должны испытывать предатели, если в них еще осталось что-то от того, кем они были до факта измены. Вот что управляло Димой, когда он рассылал эти противоречивые депеши на крыльях радиоволн перед тем, как, опять же, трусливо отключить телефон.
Как вам это?
" Мам, прости. Все, что я вспомнил... все, что я вам еще двенадцать лет назад рассказывал – все это правда! Не держу на вас зла за то, что не поверили. Звучит и правда бредово. И вы не держите зла на меня - я должен знать, что с ними все в порядке . Я вернус ь."
Или лаконичное?
"Папа, прости. Я должен. В конце концов, я – сын военного!"
А вот еще:
" Серега, прости. Я не могу иначе . И тебя впутывать в это не в праве. Это мое дело. Мое и их. «Четверку» найдешь у автовокзала. Загляни под заднее сидение. Половину завези моим родителям. Сотку - Юле. Остальное – твое. Понимаю, что обижу этим тебя, и вас всех, но, возможно, это хоть как-то все компенсирует. Не знаю, когда вернусь."
Шедевр, не так ли?
Не так! Потому, что шедевр – вот:
" Юленька, прости. Дело и вправду не в тебе. А может, даже не во мне... Прощай. "
Он вымучивал сообщения одно за другим и сохранял, чтобы потом отправить их разом и, тем самым, сократить вероятность того, что кто-то успеет ответить, до минимума. Получилось. Телефон с последним вжиком сверкнул заставкой и погас. Дима навеки пропал из зоны доступа. Как в свой памятный день рождения пропал постаревший без волшебного кольца Бильбо Бэггинс. В следующий раз телефон оживет уже бесполезной вещицей.
Дима вернул усталый взгляд за стекло автобуса и через пару мгновений уже спал. За четыре часа до этого, почти сразу после ухода Сереги, он все-таки открыл коробку. И все его сознание поглотил бушующий пожар.
Возвращайся! Возвращайся! Пора домой! Домой!
Часть II.
Глава IV .
22 се нтября 1999 год. Россия. Сибирь.
Измученная временем и не избалованная ласковой рукой авто-слесаря лазурная "шестерка" скользила по старой бетонке на запад. Мокрый шорох лысой резины прерывался двойным стуком на каждом стыке плит и отражался эхом от обступивших по бокам этот участок дороги вековых древесных старцев, еще облаченных в унылые мантии уходящего лета. Ровный тихий рокот двигателя выдавал нейтральную передачу – автомобиль ехал под горку, изредка притормаживая, чтобы не слишком разогнаться. Капельки недавнего ливня на помятом корпусе дрожали от встречного ветра, расползались назойливыми дорожками по лобовому стеклу. Их то и дело размазывали старые дворники, скрежеща задубевшими резинками, – только ухудшали обзор. Неторопливо повернув южнее, дорога вырвалась из окружения лесополосы. Порыв ветра чуть качнул машину влево. Она отреагировала каким-то неловким рывком в противоположную сторону, тугим включением второй передачи и сизым дымовалом из выхлопной трубы. На подернутых ржавчиной хромированных колпаках и бампере заиграли лучи закатного солнца, и озорные зайчики поскакали по вереску на обочине. Очередной поворот вернул "шестерку" на западное направление. Пролесок вновь поглотил железобетонный "автобан" (так его в шутку называли местные). Автомобиль опять перешел на нейтралку и поплелся вниз по склону.
