Текст книги "Жнецы Грез(СИ)"
Автор книги: Виталий Фрост
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Они посмеялись над бородатой шуткой недавно обородевшего сатирика.
– Да, Задорнов хорош! А вы не курите? – спросил Иосиф Федорович.
– Да. Я давно не курил "Родопи", если у вас есть лишняя.
Хозяин протянул юноше сигарету.
– А может, кофейку?
– Не откажусь, спасибо.
Беседа в дверях туалета прервалась перекуром на кухне. Пожелтевшие обои и потолок говорили, что это помещение чаще других использовалось, как курилка. Иосиф Федорович уже забыл про маленького Йосика внутри и увлеченно рассказывал что-то из своей институтской практики. Молодой сантехник травил байки из своей, орудуя витиеватыми терминами: давление, группа безопасности, линейное расширение, коллекторная группа...
После пары сигарет и чашки растворимого суррогата, он, вполне довольный, вновь вернулся к работе. Хозяин, о чем-то задумавшись, прогуливался взад-вперед по комнате. Приятный разговор с юношей непонятным образом настроил его на ностальгический лад. Словно кто-то переключил тумблер.
Он вспомнил, как году в двухтысячном... Нет! Летом две тысячи первого – точно! Тогда в сентябре еще двух близнецов сбили самолетами. Столько людей! И военным в Пентагоне досталось. Весь мир и его, обычно не жалующая госдеп, семья, содрогнулись при виде кадров этой трагедии. Но это было после того, как его семья ездила в Сибирь, в поход. Остановились тогда еще в какой-то гостеприимной деревушке на одну ночь. Кажется, Потемки называлась. Вспомнил, как учил своих оболтусов ходить по компасу, ставить палатки, разжигать костер, рыбачить и разбираться в грибах. Как они с супругой допоздна сидели под звездами, когда неугомонные подростки, откровенно недовольные "этим сраным походом", наконец, укладывались... Чудесные времена!
Иосиф Федорович как раз проходил мимо зеркала и что-то в нем привлекло его внимание. Он повернулся и увидел себя. Но не в привычном окружении облезлых обоев, старого телевизора, дивана и безвкусных репродукций картин с изображением моря, шторма, парусных фрегатов – жена любила подобную мазню. И не заплывшим жиром седобородым стариком в натянутой на свисающее со штанов пузо майке в широких масляных пятнах. Он увидел себя тем исполненным энтузиазмом пешим туристом в тайге. Когда новый век из подающего надежды младенца еще не превратился в избалованного тинейджера, одержимого гаджетами и вечным онлайном. Тот Иосиф Федорович еще не считал обидным прозвище Йосик – так его ласково называла жена. Его Томочка. Сейчас он
О, господи! Ст ыдно должно быть за такие мысли!
подумывает, что им не надо было заводить детей. Они были только обузой для их идиллии. Жили бы себе душа в душу! Но ведь она так этого хотела!
Йосик в отражении шел по мягкому покрову из мха и опавших иголок с огромным рюкзаком за спиной и импровизированным посохом в руке. С вдохновенным лицом он нюхал отчаянную хвойность окружающего, сжатого тогда до размеров этого дивного леса, мира. Да, здесь он точно в своей тарелке! Кое где из земли торчали сплошь покрытые лишайником и мхом старые коряги и валуны – от мала до велика. Заметив краем глаза под одним из тех камней какой-то блик, Йосик замер и, дернув головой, как сорока, повернулся к источнику.
Что это? Иосиф Федорович такого определенно не помнил...
Йосик, тем не менее, неслышной поступью, будто боясь спугнуть будушую пушнину (только ружья наперевес не хвататет, но азарт в глазах – точь в точь, как у заядлого охотника), подошел поближе и резким движением, каким еще мальчишкой ловил ящерок под Волгоградским палящим солнцем, накрыл свечение ладонью. Он нащупал и поднес к стеклу очков (не такому толстому, как сейчас) маленький, со спичечную головку, идеальной огранки камень. По цвету он похож на аметист, но...
Йосик преобразился. Жадные глаза поглощали каждый фиолетовый отблеск. Улыбка, которой Иосиф Федорович никогда не встречал на полках своего арсенала мимики, обнажила желчного цвета зубы. Обе челюсти. Из уголка рта потекла тонкая струйка вязкой слюны. Ну, точно Голлум и его прелес-с-с-ть! Он рассмеялся, словно сумасшедший, обнаруживший у себя в штанишках брызгающую в разные стороны штучку. Внезапно оборвав смех, Йосик сжал драгоценность в кулаке и посмотрел исподлобья прямо на Иосифа Федоровича. Подмигнул и, поднявшись с колен, сунул камешек в верхний карман походной жилетки. Как у того гроссмейстера из "Своей игры". Еще раз подмигнул, развернулся и зашагал прочь, напевая: "Кругом тайга, а бурые медведи осатанели..."
Иосиф Федорович помотал головой. Картинка в зеркале вновь обрела реальность. В складках лба тяжело дышащего старика в отражении скопились целые водохранилища и сочились едкой жидкостью в глаза. Сердце колотилось, как после изнурительного штурма шести лестничных пролетов, отделяющих первый этаж дома от его третьего. Он снова воспользовался многострадальным платочком, отошел к косому шкафу и облокотился на него. Тот опасно пошатнулся, но выстоял. Краешек притупившегося с годами восприятия звуков нащупал металлическое позвякивание в туалете. Мастер еще работает.
В голове, как заевшая сорокапятка, крутилось успокаивающее: "Так! Так. Та-а-ак..." Тот его... Его! Уважаемого преподавателя! Дикий смех и этот беззаботный напев он... Помнил? Узнал? Да нет же! Так не может быть.
Впрочем, проверить это можно лишь одним способом, верно? Он открыл дверцу шкафа и – вот она, жилетка – даже искать не пришлось. Иосиф Федорович помялся и, судорожно погладив бороду, прощупал каждый кармашек. Пусто, пусто, рублик, пусто, стираная бумажка, опять
Старый дурак! Проверь ты уже верхний карман, не томи...
пусто. Потная ладонь нехотя добралась до верхнего кармана.
Он там... Там! Но это же значит...
Неужели, в зеркале он увидел то, что и впрямь имело место быть? Иосиф Федорович отпрянул и застыл, разведя руки по швам. В висках забухали молоты.
– Бред какой-то... Знать не хочу!
Он захлопнул дверь шкафа и зашагал было на кухню. Услышав позади протяжный мерзкий скрип, снова замер, как вкопанный.
– Да что же это?
Дыхание его напоминало предсмертное сипение Дарта Вейдера, поверженного сыном. Пот струился, как сок из березы по весне. Он секунду-другую таращил глаза на гостеприимно открытую дверцу, а потом совершил поступок, о котором оставшиеся три дня своей жизни думал во сне и наяву.
Он прошагал к шкафу, выдернул
Не смотри, не смотри, не смотри на него...
из кармана жилетки злополучный камень, вышел в коридор и осмотрелся. Увидел на крючке при входе одежду сантехника. Тот все еще побрякивал и пыхтел в туалете. Иосиф Федорович, не теряя ни секунды, подошел к одежде и... Облегчение, которое он испытал, когда разжал опущенные в задний карман джинсов юноши пальцы, можно сравнить только с хорошим походом в туалет. И, будьте уверены, именно это он и сделает в первую очередь, как только мастер уйдет.
Тот, впрочем, не заставил себя долго ждать.
– Все. Готово дело.
Юноша показался в дверях туалета, вытирая руки о комбинезон, и посмотрев на хозяина, отчеканил стандартную фразу:
– Водичку запустил, все проверил – ничего не течет. Оставлю вам номер водоканала. Позвоните им, скажете, что хотите счетчики опломбировать – первый раз это бесплатно. При записи показаний в квитанцию смотреть на черные циферки. Уборочку я сделал – не напрягайтесь. Если есть вопросы – самое время их задать. Который час, кстати?
– Одиннадцать. – ответил Иосиф Федорович, для галочки заглянув в туалет. Как-то стыдливо отвел взгляд и полез в карман своего пальто на крючке. – Оч-чень хорошо, спасибо. Сколько в общей сложности я должен?
– Все эти вопросы к Сергею. Думаю, вечером или раньше он к вам заедет. Не смею больше задерживать. – сказал мастер и принялся рассовывать по ящикам свой скарб.
– Что вы, что вы! Это я не смею! – запыхтел старик.
Он молча пронаблюдал процесс сборов, заложив руки за спину. Рукопожатие, как и улыбка, несмотря на его старания, вышли какими-то вялыми
– Рад был помочь. – улыбнулся молодой человек.
– Очень приятно удивлен вашим э-э-э... профессионализмом. И э-э-э... нестереотипностью. Редко теперь встретишь таких.
И совсем неожиданно для себя, даже не своим голосом, добавил вслед уже спускающемуся по лестнице юноше:
– Митька!
Он обернулся и дрогнувшим голосом сказал:
– Да?
– Пусть у твоего пути будет Сердце.
Только за грубым хлопком двери и щелчком замка Иосифа Федоровича посетило осознание. Что за вздор он нес? Почему окликнул его Митькой и почему тот отозвался? Он вообще не спрашивал
Стыд и срам, Иосиф Федорович! Где ваш такт?
его имени! И почему, в конце концов, он так подло избавился от того камня? Можно было просто отправить его в мусорное ведро! Он долго с отрешенным видом стоял в коридоре, прежде чем вернулся в кресло, закурил и принялся нервно щелкать каналы, пытаясь заменить картинки видений из зеркала изображениями передач воскресного утра.
Через шесть или семь дней соседка позвонила в ЖКХ и пожаловалась на запах в подьезде – будто крыса сдохла. Муж Зои Ильиничны сказал ей, что уже три дня не может достучаться до соседа снизу – хотел отдать салатницу. И лишь когда еще через пару дней смрада приехали коммунальщики и сузили круг поиска источника вони до третьего этажа, соседи сошлись во мнении о том, что Иосиф Федорович, наверное, оставил что-нибудь мясное на столе, как бывало раньше, и уколесил на дачу. Выносить это безобразие было уже невозможно. Решили действовать незамедлительно и вызвали ребят из службы по вскрытию замков.
Мухи, которые обычно в это время года уже готовятся к спячке, тучей вырвались на лестничную площадку с потоком горячего смрадного воздуха из квартиры. Не все желудки выдержали подобной шутки. "Потный" труп пенсионера нашли в большой комнате в обществе жизнерадостного ведущего "Других новостей". Иосиф Федорович "сидел" в упавшем на спинку кресле, вцепившись в подлокотники. Старик здорово ударился головой о стену затылком, когда, задыхаясь, опрокинулся назад. Мухи кружили над ним, присаживались и с хищным злорадством потирали лапки друг о друга, беспрестанно ползали по особенно синей на фоне седой бороды коже лица, губам, языку. Полуоткрытые глазницы были забиты желтой, копошащейся, слизеподобной дрянью. Прибывшие позже, полиция и врач с санитарами констатировали смерть в результате острой
Да он просто подавился, мужики! Как потащим-то? В нем, поди, не меньше сотни!
кислородной недостаточности. Полупьяная соседка говорила, что слышала ночью какой-то дикий ор дня три-четыре назад, но кто ее слушал?
В этом же кресле покойный пять лет назад обнаружил задохнувшейся и свою жену. Пульт от кондиционера (как позже выяснилось, – подарка от старшего сына) нашли за диваном со вдавленной кнопкой прибавления мощности. Видимо, при одышке Иосиф Федорович особенно сильно нажал и выронил его. И как еще старая проводка так долго продержалась?
Осиротевшие дети особо не скорбели по усопшему, не так как по матери. Организовали простенькие отпевание и похороны, и почти весь следующий год провели в дрязгах по поводу оставшейся двухкомнатной улучшенки. Алик в итоге уступил. Павел прожил здесь еще два рок-н-ролльных года со всеми вытекающими, пока не уехал в Питер, где с тех пор и лабает блюзы по кабакам.
***
– Митька! – голос заказчика прокатился эхом по подьезду и в голове Димы. В горле мгновенно пересохло.
– Да? – он не мог не отозваться.
– Пусть у твоего пути будет Сердце.
Пульс его сердца и впрямь отправился в путь. Наверх, к отметке сто восемьдесят. И, надо сказать, достиг ее буквально за пару секунд. В глазах потемнело, дыхание перехватило и он на ватных ногах побежал вниз по лестнице. За полминуты спуска дважды чуть не упал и трижды выронил ящик с ключами, наделав немало шума. Наконец, он вышел в
Чертовы синоптики! Где мое Бабье лето?
ливень. Минут двадцать назад на небе не было и намека на подобную подставу. Дима выпустил ящики и вдохнул полной грудью. А вместе с воздухом вдохнул и небо. Низкое, серое и беспросветное. В точности такое же, как тогда... когда "тогда"?
Как-то ему приходилось читать о том, что произойдет с гипотетическим астронавтом, который попадет в черную дыру. Что-то про мучительное вытягивание в корпускулярную макаронину перед смертью или как-то так. Что ж... Судя по всему, его памяти однажды пришлось испытать что-то подобное. Она словно оказалась за горизонтом событий, но все-таки выжила. Вопрос только – где именно был этот горизонт? Продолжая тему объектов Вселенной и их свойств, исследовать которые опытным путем вряд ли когда-нибудь предоставится случай, можно предположить, что в момент, когда Дима вдохнул небо, он каким-то образом запустил процесс испарения
Господь, благослови раба твоего , пусть и ярого атеиста, Стивена Уильяма Хокинга!
черной дыры, когда-то поглотившей воспоминания о детстве. Или это сделал оклик Иосифа Федорыча? Перед его уходом он вел себя, мягко говоря, странновато. Потел, как бутылка ледяной минералки в полуденной Сахаре. Но так ли это важно, если сейчас...
***
Вечный ми минор Shape of my heart обволакивает ухоженную серость салона чистокровной японки, Toyota Corolla. Он сидит на заднем сидении, посередине, и устало смотрит на испещренный трещинами и дырами асфальт за ветровым стеклом. По бокам от дороги метров на пять виден жухлый бурьян. Дальше все тонет в серой пелене дождя. Старая бетонка («автобан», кажется) уже позади. Сумасшедшие дворники изо всех сил стараются справиться с непрерывным потоком крупных капель. За рулем – папа, мама – слева. Их очертания расплываются в наполненных слезами почти четырнадцатилетних глазах Димы. Он плачет уже давно. Красные глаза и щеки зудят, продохнуть пробки в ноздрях вообще невозможно. Голова вот-вот расколется, как кокос
Тоже мне, райское наслаждение, блин...
в рекламе шоколадок Bounty.
Они уезжают. Навсегда. Папа везет его и мать в... Куда-куда? А оттуда они автобусом доберутся в Кемерово? Ну, да! Потом самолетом в московское Домодедово и поездом на новое место. Какой-то чертов город. Сам папа приедет туда на машине дня через три – попросил товарища помочь в перегонке своей "узкоглазой колхозницы".
В пелене дождя появляются тусклые желтые точки. По мере сближения с встречным авто, мальчик безошибочно узнает разрез глаз единственной на всю деревню сестренки их машины – Toyota Mark II пятого поколения. Та начинает подмигивать дальним светом. Отец нехотя отвечает тем же.
– Пап, стой! – просит Дима.
– Вы уже прощались вчера, сын. Будь мужчиной. – отец стиснул руль.
Машины расходятся и в заднее окно сын видит красную вспышку стоп-сигналов. Измученные слезные железы, с невесть откуда взявшейся силой, выдавили новые капли соленого секрета.
– Папа, пожалуйста!
– Нет! – он сильнее надавил на газ и послушная автоматическая коробка скинула передачу на две ступени вниз. Мотор заревел с новой силой.
– Папа! – насколько Димка помнил, такой слабины глазам ему еще не приходилось давать.
– Павел! – повернула к отцу красное лицо мама. В ее глазах тоже стояли слезы.
Он с укоризной посмотрел на нее и топнул по педали тормоза, пуская ремни безопасности в тугой натяг. Сын уперся в подголовники сидений родителей, но все же больно ткнулся носом в бардачок между ними. Тормоза провизжали длительное соло и автомобиль замер. Дима тут же выскочил вон и пошлепал
Прощайте, новые кроссовки!
по пленке воды на дороге в обратную сторону. Мощные капли через пару секунд прижали к голове непослушную черную шевелюру, напитали и утяжелили майку с вытертыми лицами Led Zeppelin и джинсовый костюм. Рассекая лбом дождь, он бежал к красным огонькам впереди. Вскоре слева от них появилось темное облако бегущей навстречу фигуры. Он припустил еще быстрее.
– Митька-а-а! – слышится сквозь шум воды такой знакомый, по-юношески ломкий голос.
– Саня-а-а! – орет он в ответ и разгоняется до предела. И кажется, что нет во Вселенной силы, способной остановить этот безрассудный и бессмысленный бег от будущего.
– Митя-а-а-й!
– Гно-о-ом!
Темное облако стремительно растет и приобретает очертания низкорослого рыжего толстячка, мокрого до нитки, как и он.
– Ты – козлина, Диман! Жопа с ручкой! Говнюк! Какого хера ты не дождался меня? – клянет его на бегу запыхавшийся Саня за считанные секунды до того, как сгребает друга в охапку.
– Ты знаешь, что это не от меня зависело, пентюх ты гг'ебаный,
Я картавлю!?
какого хера ты так долго, а? – от боли в переносице не осталось и следа.
Слезы горя обоих мальчиков меняют слезы радости. Они стоят под дождем, соревнуются в крепости объятий (коренастик по имени Саня – стабильно выигрывает) и изощренности речевых оборотов:
– Не дай Бог ты, козел, не напишешь, как только доберешься! Слышишь? Я тебя из под земли достану!
– Я оставил долбаный новый адг'ес, гнида! Пиши, как только пг'иедешь домой, сегодня же! И она пусть пишет!
– Да, конечно! Береги себя, Друг!
– И ты бег'еги себя. И ее! Бег'еги Мэг'и, слышишь?
«МЭРИ!» – имя вспыхнуло в мозгу и обожгло сердце.
– Да, блядь! Ты орешь мне в ухо, тупарь! Как я, по-твоему, могу не слышать?
– Хг'ани ее, как зеницу ока, Сань! Она... она...
– Да! – вздыхает друг. – Я знаю...
Они размыкают объятия, но посмотреть друг другу в глаза у них получается не сразу. Друзья ошалело озираются: их окружает сфера зависших в воздухе льдинок. Попадая в эту сферу, капли дождя мгновенно замерзают и присоединяются к этой кристальной безмятежности.
– Что за хрень, Дим? – панические нотки слышны в голосе обычно бравого Гнома.
– Я без п-понятия... Смотг'и! – Дима тычет пальцем в грудь Друга.
– Сам смотри! – отвечает тот и указывает на его грудь.
Сквозь мокрую ткань майки Сани прорывается слабое мерцание густого фиалкового цвета. Он попытался извлечь безделицу на свет, но та сверкнула настолько ярко, что он поспешил убрать ее обратно и накрыть ладонью. Когда он убрал руку, сияния уже не было. На свою грудь Дима так и не успел взглянуть, но чувствовал, как рвалась навстречу своей половинке его часть той странной штуки, которую им оставил... Дядь Коля? Да! Перед тем как испарился фиолетовым туманом и оставил их одних в том... вигваме? Да! И в мире. В этом мире.
*Дзинь-дзинь-дзинь...*
Окутавший их шар из миллионов ледяных кристалликов разом осыпался на асфальт. Глаза друзей, наконец, встретились. Ни капли прежней отчаянной соленой печали.
– Что будем делать, Диман? – с надеждой спросил Саня.
Митька вгрызся в нижнюю губу.
– Без Мэг'и...
– Дима! – раздался приглушенный разгневанный крик отца.
– Я сейчас! – бросил он за спину.
– Живей давай! На автобус опоздаете – до завтра с матерью на вокзале просидите!
– Иду, иду! – он, тяжело дыша, повернулся к Другу. – Без Мэг'и, навег'ное, все г'авно ничего не выйдет. Навег'ное. – он схватился за голову и за амулет на груди. – Не знаю, Сань. Какая г'азница тепег'ь? Слишком поздно. Поздно, понимаешь?
Губы Гнома задрожали.
– Твоя правда. – сказал он. – Прощай. Я люблю тебя, брат!
– И я люблю тебя, бг'ат! Пг'ощай. Иди сюда!
Они обнялись и тягучую, как жевательный мармелад, минуту стояли так, покачиваясь и всхлипывая.
– Иди уже. – слабо оттолкнул его Саня. – Ненавижу эти сопливые прощания!
Дима в последний раз посмотрел на друга, нерешительно попятился, махнул рукой и, развернувшись, пошлепал к своим красным огонькам. Стихия ослабевала и теперь помимо стоп-сигналов был виден и силуэт задней части универсала. У открытой двери водителя, не обращая внимания на дождь, стоял папа.
– Митька!
Он остановился и глянул за спину. Метрах в десяти стоял Саня.
– Да?!
– Пусть у твоего пути будет Сердце!
Не замешкавшись ни на миг, его голос опередил мозг с ответом:
– Пути – г'азные, Сег'дце – одно! – и с первым шагом к машине Димка вдохнул бездонную серость того неба...
***
Двадцатипятилетний Дима в карикатурной позе (нечто похожее на мем, в котором мужик сыплет песок на пляже, только во весь рост) стоит у подъезда девятиэтажной свечки и глотает крупные капли уже затихающего дождя. Рука давно забытым движением ощупывает место на груди, где более десятка лет назад висела его часть... часть чего? И где она теперь? Что за долбаные глюки со льдинками? Вигвам? Мэри?
Дима мотает головой, разбрызгивая дождь и пытаясь прогнать наваждение. Удается с трудом и не полностью. Не зная, какому собеседнику, он крикнул:
– Мама! Коробка! Время!
Через несколько секунд он уже заводил старушку-"четверку" и, рассекая мутные дворовые лужи, вырулил на Ленина под надрывный хрип слабых динамиков:
– Liberate my madness!
– Да уж, Кори! Теперь самое время!
Внутри клокотала необьяснимая ярость. К десяти утра дороги ожили, и в унисон с погодой напряженность автолюбителей гудела в сыром воздухе, иногда надрываясь злобными визгами клаксонов. Дима не любил ездить за рулем, но по работе приходилось. Эта жуткая атмосфера перманентной возможности конфликта всегда выводила его из колеи. Но сейчас он охотно участвует в этом пропитанном взаимной ненавистью
Я – водитель, я – веду, я – прав! Вы вс е – говно! Прочь с дороги, урод!
действе. Сейчас ему это необходимо!
Он поднес к уху телефон, раздались длинные гудки. За пять лет почти ежедневной практики он привык чувствовать себя за рулем уверенно. Мозг – великий компьютер – оптимизировал и отточил координацию конечностей до автоматизма, но
Надо бы прикупить эту хрень, как ее? Hands-free!
при включении в цепочку мобильника все еще откровенно подтормаживал.
– Да возьми же трубку! – цедил он, поворачивая на Боевую. Дождь уже сменило обещанное солнце, мелькая на голубой коже неба сквозь срываемые ветром серые лохмотья облаков.
Еще две целых ля из трубки и третий такт прерывает сонный голос Натальи Чудовой – его мамы:
– Алло?
– Мам, привет, ты дома?
– Жду тебя, да. Я уснула, сын. – и в сторону. – Паш? Ты до...?
– Я сейчас буду! – он бросил трубку на правое сиденье и через секунду она загорелась недоуменным ответным звонком.
– Да приеду я сейчас! – крикнул Дима на телефон.
Что-то ткнуло его в правую ягодицу. Он поерзал, но боль только усилилась.
– Да, что там, блядь!? – он уперся в пол ответственной за сцепление ногой и, приподнявшись, пошарил рукой в заднем кармане.
Машина при этом вильнула вправо и капризно сбросила скорость, попав колесом в выгрызенную погодой и непогодой рытвину. Здоровенный лысый лоб на крузаке сзади уронил лапу на сигнал и со злобным ревом пронесся слева, залив грязью несчастную "четверку". Хорошо, что окна закрыты.
– Сам пошел на хер, залупа ты конская! – проорал ему вслед Дима и, понизив передачу, топнул на газ. – Давай, дерьмо! – Одна из многих гордостей отечественного автопрома зашлась приступом чахотки, но не заглохла. Судорожно смахивая мутную жижу с лобового стекла, она понесла разьяренного водителя дальше.
В кулаке он сжимал что-то маленькое и острое. Метров за триста до светофора он небрежно разжал пальцы и до последнего
Нет, Байрон! Нет!
момента не мог оторвать взгляд от осколка прошлого. Слизистая оболочка глаз мгновенно высохла, но веки отказывались моргать – лишь мелко подрагивали. Дышать? Он забыл, как это делается. Диафрагма? Что это? Разве не из той же оперы, что и экспози...
Донесшийся со встречки настойчивый сигнал заставил его поднять взгляд на дорогу. До горящего красным сфетофора и застывшего на переходе удивленного пса оставались считанные метры. Он несся со скоростью около восьмидесяти. Не самой молниеносной его реакции хватило на удар обеими ногами по тормозам (те на удивление четко отреагировали), но не осталось на попытку сгруппироваться и не удариться лбом о рулевое колесо.
– Твой категорический и идиотский отказ от ремня безопасности когда-нибудь сыграет с тобой плохую шутку, сын. – любил говорить отец в ответ на отказы сына надевать "эту херову лямку", когда тот учил его водить на заброшенном аэродроме за городом.
Искры посыпались. Но только не из глаз, а внутрь, опаляя сетчатку новой порцией вырвавшихся из окаймленной фиолетовым туманом черной дыры воспоминаний...
***
Он дома. Не фактически, не в каких-то стенах, которые служат укрытием, но по ощущениям. Дома! Там, где все его девяти-десятилетнее существо хочет быть всегда и надеется, что так оно и будет. Кажется, это место называется Сумраки, или как-то так.
Самое голубое из небес слепит юные глаза безоблачностью и палит молодую кожу даже сквозь изумруд плотной листвы черемухи. Димка поворачивает голову налево. На раскладном стульчике сидит Саня – совсем еще писклявый пацан в кепке и шортах, но уже тогда крепкий. Он, закатив глаза, водит по лбу стаканом с ледяной кислотно-желтой жидкостью.
– Инва-а-а-йт! Просто нассы в стакан! – пропевает он мелодию из рекламы.
Лет через пять-шесть калейдоскоп простых детских радостей будет пылиться на чердаке, в одной коробке с мечтами о роликовых коньках или поездке в Дисней-ленд, а пока... Три голоса громко рассыпают из него всю палитру стекляшек безудержного смеха по тенистому саду за глинобитным домом. Это ведь так здорово – тайком смеяться над словом, за которое от взрослых можно получить по губам.
Димка падает со стула и ребята хохочут с новой силой. Секунду спустя уже все друзья валяются на траве, схватившись за животы. Повернувшись на правый бок, он получает чьим-то лбом по подбородку. Это убивает надежду на успокоение и ржач продолжается еще минуты две. Друзья катаются по газону, словно радостные щенки.
Щенки...
– А где?.. Где Ба-ба-айрон? – рвутся слова сквозь радостные колокольчики смеха девочки справа от Митьки. Он поворачивает голову и, как всегда, на мгновение замирает... Ни один самый жаркий день лета не в силах окрасить ее белоснежную кожу в цвет кофе с молоком. Нет на свете ни одного камня бирюзы, способного передать истинный цвет ее глаз. Тоненькие белокурые кудряшки вьются и падают на нежные плечи. Нет на свете девочки прекрасней – это Мэри! Тогда еще, просто Машка.
– Я не знаю, Манька. – хором отвечают друзья, все еще борясь со смехом.
С дороги у дома Машки и бабы Риты (так, кажется звали эту прекрасную даму) донесся шум быстро приближающегося автомобиля.
– Недавно ведь здесь играл, непоседа! Ба-а-айрон! – она поднялась на ноги, свистнула сквозь бантик губ и пошла к дому. – Байрон, Байрон! Ко мне!
Ребята двинулись за подругой, вторя ее обеспокоенному призыву. Рев мотора автомобиля на долю секунды резко усилился и начал удаляться, оставив после себя звук куда страшнее. Отчаянный щенячий визг затопил размеренную тишину деревенского полудня.
– Нет, Байрон! Нет! – закричала Машка и рванула через двор к высокой калитке. Митяй и Сашка не отставали ни на шаг. Справа внизу забора он заметил просвет подкопа – уж чего-чего, а рыть маленький ловкач любил больше всего на свете. Дети выбежали на освещенный солнцем и любопытными взглядами соседей горячий асфальт. От увиденного у друзей будто отказали ноги и они рухнули на колени. Саня, разинув рот, так и остался сидеть на краю. Димка и Машка, поливая дорогу слезами, поползли вперед.
С той ее стороны бился в агонии бабушкин подарок внучке на восьмое марта. Байрон (а точнее оставшиеся три четверти Байрона – четырехмесячного чистокровного бигля) уже не визжал – его горло могло только хрипеть. Несчастное животное ползло навстречу, металось из стороны в сторону, оглядываясь на перебитые задние лапки и хвостик.
Митяй оглянулся и через соленую призму увидел Маньку. Та остановилась и сидела посреди дороги, смотрела мимо него и выла. И неизвестно, что причиняло больше боли: вид Байрона или плач Машки. Вымокшие от слез локоны прилипли к красным щекам. Она кусала себя за запястье и мотала головой: "Не смотри! Не смотри!", но непослушные глаза все равно продолжали транслировать мучения любимца, источая новые и новые потоки слез.
– Я помогу! – крикнул он ей. – Все будет хог'ошо! Мы отвезем его в часть! Саня! Тащи велик быстг'о! Ну, что ты сидишь!?
Тот только перевел на него опустевший мокрый взгляд. Димка, спотыкаясь, вскочил, подбежал к Байрону, снова повалился на колени – на этот раз здорово ссадил их.
– Байг'он, Байг'он, малыш, потег'пи! Не умиг'ай, не умиг'ай, слышишь? – он обхватил мордочку ладонями. Щенок, несмотря на дикую боль, мгновенно замолк и принялся облизывать соленые щеки друга хозяйки. Два или три месяца назад, при первой их встрече, эти щеки были совсем другими на вкус. Вкус чистого счастья.
– Все хог'ошо! – бросил он через плечо. – Он попг'авится, вот увидишь, Маш! Он попг'а...
Слух вновь пронзил жалобный писк, срывающийся на кровавый кашель. Димка попытался взять его на руки. Потом еще раз. И еще. Мелкая крошка молодых собачьих косточек сочилась и капала на землю алыми каплями. Байрон каждый раз с новой силой взвывал и, оказываясь на земле, опять принимался покрывать руки и лицо мальчика слюной и кровью.
Блеском окон в резных наличниках, грязными передниками, нервным посасыванием беломора и потными лицами с козырьками ладоней на бровях, улица молча смотрела на троих детей и полумертвого щенка.
– Митя! Митенька, родненький! Пожалуйста, хватит! Останови! Останови это, умоляю тебя! – плачет Машка.
Димка
Как? Что мне сделать? Неужели...
оглянулся и посмотрел на бескомпромиcсные ладошки на глазах подруги. Цвет ее платьица в горошек никогда еще не был таким насыщенно красным. С этого дня красный будет напоминать друзьям знакомство со смертью. С этого дня они знают, что такое жажда
Куда уехал этот ублюдок? Кто видел, что это за машина?
мести. Но Дима... Он один в этот день не только увидел смерть, но и...
Его дрожащие пальцы ощущали кровавую липкость шкурки и ползли к шее скулящего щенка. Полчаса назад они все вместе играли в мячик в саду и Митька думал, что "выпотел" из себя всю воду.
Но когда его еще совсем слабые руки сомкнулись на горле Байрона... Господи, да его глаза просто вытекли! Он давил, что было сил, и кричал. Кричал, как никогда – ни до, ни после. Такому крику место... где? На войне? В аду? Да, где, мать его ети, угодно, только не в детстве!
Он ослабил хватку только когда тельце обмякло. В полуоткрытом остекленевшем глазу блестело зенитом солнце и немое "Спасибо!" Сзади на Митьку налетели и обняли друзья. Кажется, это и был тот переломный момент. Момент, когда друзья понимают, что они – вместе. И, что это – навсегда. Жаль, но, как правило, именно моменты отчаяния связывают людей накрепко.
Народ, до этого стоявший, словно в оцепенении, начал стягивать кольцо рыданий вокруг них. Вместе с ними затянулась и удавка новых слез Митьки.
Глава III
Спасибо Сереге, что следит за состоянием тормозов этой рабочей клячи восемьдесят шестого года выпуска! Иначе черному лабрадору повезло бы вполовину меньше. Вполовину – в прямом смысле. Растерявшийся пес отделался рассеченной бровью и кувырком в лужу. К нему подоспела перепуганная девочка лет пятнадцати в спортивных шортах и топе, в руке болтался поводок. Дождь и так напрочь испортил прогулку, а тут еще такое!
