Текст книги "Колесо времени (Солнце, Луна и древние люди)"

Автор книги: Виталий Ларичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава II
МУДРЫЕ ПАТРИАРХИ

Астрономию можно отнести

к той же древности, что и

сотворение человека.

Никола Камиль Фламмарион

Картины возможных обстоятельств появления первых проблесков интереса предка к небесным явлениям – не более чем фантазия, рожденная игрой воображения. Что именно так, а не иначе все и происходило на самом деле, документально подтвердить никогда не удастся, ибо речь идет об эпохе, восходящей по меньшей мере к 40 тысячам лет до нашей эры. Такое отдаление начала истории астрономии теперь, в свете существующего об уровне культуры древнекаменного века представления, может породить насмешливые сомнения или с ожесточением оспариваться. Бесспорно, однако, что в давние годы небесной науке не только благоговейно отдавали пальму первенства по части жизненной важности для человечества, но и приписывали настолько глубокую древность, что упомянутые четыре сотни веков представляются воистину ничтожной суммой лет.

Знаменитый историк римской эпохи Иосиф Флавий утверждал, что астрономию начали изучать в допотопные времена! По его мнению, небесная премудрость покорилась вначале детям третьего сына Адама Сифа, которые отличались особо острым умом, трудолюбием и настойчивостью в приобретении знаний о мире. Когда первый человек Земли Адам доверительно поведал внукам, что настанет печальная пора и мир погибнет от воды, то, как сообщает Флавий, их при этом известии более всего испугала мысль о возможной утрате накопленных после стольких трудов сведений по астрономии. Первые из удачливых наблюдателей Неба нашли выход: они соорудили две колонны – из кирпича и камня, а на гранях каждой из них вырезали идентичные надписи о порядке и времени движения небесных светил. Расчет допотопных астрономов был прост – если потоки воды окажутся настолько могучими, что разрушат колонну, выложенную из кирпича, то потомки возблагодарят детей Сифа, обнаружив астрономические записи на колонне каменной.

В конце своего повествования Иосиф Флавий с удовлетворением отметил, что предусмотрительность древних звездочетов увенчалась завидным успехом. Стихийному бедствию не удалось сокрушить творения усердных строителей памятных стел: воды потопа оказались бессильными уничтожить не только каменную, но и кирпичную колонну. Как уверял Иосиф Флавий, они и в его времена возвышались в Сирии, сохраняя на случай повторения вселенских бедствий некогда познанное в небесах потомками Адама.

Вторая столь же мудрая, но в значительно большей мере содержательная притча, рассказанная тем же всезнающим Флавием, повествует с волнующими подробностями о том, что похвальную озабоченность необходимостью постижения людьми небесных явлений проявил и сам виновник потопа – разгневанный и удрученный погрязшим в грехах человечеством господь бог. Он принял такое решение: пусть добродетельные патриархи, которые с прилежанием уже создавали в те времена «найденные ими науки» – геометрию и астрономию, продолжают «усовершенствовать» их. Загвоздка была, правда, лишь в одном – чтобы выполнить задуманное, патриархи должны прожить более 600 лет, поскольку лишь по прошествии этого периода, известного под названием «Великий год», светила, завершив круговорот, снова оказываются в небесах почти в том же положении относительно друг друга, в каком они находились в начале шестивекового цикла. Но чего не сделаешь ради того, чтобы патриархи осознали великую гармонию сконструированного творцом мироздания. Господь бог позволил (разумеется, в порядке исключения) прожить создателям геометрии и астрономии 600 лет.

Как поведал далее Иосиф Флавий, патриархи сполна оправдали доверие владыки Вселенной. Они успели-таки уяснить, в чем состоит особая значимость Великого года. Подтверждение тому – превосходный в простоте и точности календарь, который им будто бы удалось разработать: к 360 суткам, что составляли ранее продолжительность года, они добавили в конце последнего месяца пять дней и тем самым почти сравняли его с годовым солнечным оборотом. Для выравнивания оставшихся несоответствий патриархи предложили добавлять один день каждые четыре года и вычитать день каждые 150 лет. В результате им удалось настолько удачно согласовать календарный период в 600 лет с движением Солнца, что знаменательные итоги их астрономических изысканий тоже следовало бы, по мнению Флавия, воспроизвести на колоннах детей Сифа.

Такой вывод можно подтвердить авторитетным заключением: бывший в конце XVII – начале XVIII века директором Парижской астрономической обсерватории Жан Доминик Кассини, рассмотрев Великий год с точки зрения возможностей точного счисления времени, назвал его самым прекрасным из всех циклических календарных периодов, созданных в глубокой древности. Само по себе появление 600-летнего цикла в «допотопную эпоху» он, первооткрыватель четырех из пяти спутников Сатурна, расценил как показатель весьма раннего проявления интереса людей к астрономическим знаниям. Ж. Д. Кассини обратил внимание на то, что предопределяет особое удобство использования этого календарного периода: количество суток в нем (219.146 1/2) составляет целое число не только солнечных лет, но и лунных месяцев (7421). Разработанная «допотопными патриархами» календарная система была, надо полагать, ориентирована на счет времени не только по Солнцу, но и по Луне. Согласно расчетам Ж. Д. Кассини, 600-летиий цикл лунносолнечного счисления времени предполагал длительность лунного месяца в 29 дней 12 часов 44 минуты 3 секунды, а год – продолжительностью в 365 дней 5 часов 51 минуту 36 секунд!

Между тем деяния «добродетельных патриархов» не ограничились, судя по всему, разработкой точного календаря для счета времени по Луне и Солнцу. По всей вероятности, и зодиакальные созвездия, т. е. группы звезд, по которым дневное светило путешествует в течение года, тоже были ведомы им, усердным созерцателям Неба. Учитывая основополагающую роль быка в религиозно-мифологических представлениях и ритуалах первобытности, а также особо почтительное отношение предков к весеннему равноденствию, торжественному моменту начала возрождения природы, астрономы высказали такую захватывающую идею: подразделение полосы неба, где каждый год перемещается Солнце, на участки с определенным образом сгруппированными звездами восходит или к 2460 году до нашей эры, когда дневное светило в момент весеннего равноденствия находилось в районе первых звезд созвездия Тельца, или к 4500 году до нашей эры, когда оно в тот же период располагалось в зоне последних звезд того же созвездия.

Вторая дата (4500 лет до нашей эры) показалась сторонникам этой гипотезы более предпочтительной, поскольку она как раз и определяла конец тех самых «допотопных времен», когда возлюбленные господом патриархи завершали свои штудии по геометрии и астрономии. Ведь начало потопа датировалось временем около 6 тысяч лет назад, откуда и вело отсчет поколений современное человечество. Согласно логике подобных рассуждений, выходило, что, когда на Земле появились современные люди, астрономия уже прошла длительный путь развития, превзойдя их по возрасту. Ориентировочные, того же плана, что и приведенные выше, хронологические прикидки историков астрономии показывали, что корни небесной науки восходят ко «временам Адама», по крайней мере к периоду за полторы тысячи лет до наступления потопа, и, значит, возраст ее насчитывает по меньшей мере 7 тысячелетий. Выделение зодиакальных созвездий стали в XIX веке относить за 6370 лет от того времени, когда любопытствующие относительно истоков астрономии произвели соответствующие расчеты.

В свете таких цифр следует ли удивляться высказанным еще в прошлом веке утверждениям, что шумерийцы в Двуречье наблюдали за небом в V–IV тысячелетиях до нашей эры? Сомневаться в том едва ли приходится, если постараться вспомнить, как Каллисфену, который сопровождал Александра Македонского в его походе на восток, удалось собрать сведения об астрономических наблюдениях в Месопотамии, восходящих к 2300 году до нашей эры. Собранные Каллисфеном, как и оставшиеся ему недоступными, по-видимому, значительно более древние документы, как считается, хранились в потаенных жреческих архивах при храмах, которые одновременно представляли собой астрономические обсерватории. Во всяком случае, в античные времена если бы кто и высказал удивление или сомнение относительно возраста астрономии, то лишь по поводу прямо противоположному: неужто астрономия столь молода, что ей всего только 6 или 7 тысяч лет? Ведь известно утверждение Эпигена, что астрономические наблюдения стали производить около 720 тысяч лет назад. А почему остается в забвении мнение многомудрого жреца античности Бероза, который называл по тому же поводу меньшую, но тоже не лишенную впечатляющей древности дату – 490 тысяч лет? Надо бы также принять во внимание мысль Цицерона о том, что астрономия начала отсчет своего развития 470 тысяч лет назад, и великого Гиппарха, который определил возраст ее в 270 тысяч лет. Неужто, наконец, ничего не стоят подсчеты Диодора Сицилийского, который полагал, что обитатели Двуречья начали наблюдать солнечные затмения около 173 тысяч лет назад?

Современному археологу, в особенности тому, кто специализируется в изучении древнекаменного века, остается лишь добродушно посмеяться над наивностью и святой простотой древних мудрецов. Еще бы – ведь они тогда понятия не имели, что рассуждают о временах, когда на Земле в действительности жили неведомые существа, которые именуются теперь архантропами или обезьянолюдьми. Можно представить, в какой ужас пришел бы утонченный грек или углубленный в сложные по поводу судеб людских астрологические размышления халдейский астролог, если бы им довелось вдруг столкнуться лицом к лицу с узколобым, сутулым и волосатым, едва прикрытым шкурой предком с лицом обезьяны, который был вооружен грубо оббитым камнем или сучковатой дубиной. О какой астрономии можно говорить, если эти предшественники человека разумного едва ли обменивались друг с другом словами, поскольку язык, неуклюже ворочаясь во рту, не слушался их, и они едва только начали осваивать огонь?!

Впрочем, быть может, палеолитоведы проявят снисходительность в критике античных натурфилософов. Нужно же, в самом деле, принять во внимание давность лет и то решающее обстоятельство, что они, несмотря на обычную их прозорливость в рассуждениях по проблемам куда более сложным, все же не сподобились догадаться о такой эпохе в истории человечества, как древнекаменный век, а главное – доверяли порой мифологическим побасенкам и сказочным чудесам.

Иное дело, однако, когда рискованные заключения об исключительной древности небесной науки стали, очевидно по традиции, делать даже незаурядные умы относительно близкой к современности эпохи. В их ряду оказался и знаменитый французский астроном, математик и физик Пьер Симон Лаплас, создатель нашумевшей в конце XVIII в. гипотезы о возникновении солнечной системы из вращающейся газовой туманности. О вере его, близкого материализму космолога, в господа бога и ученых патриархов говорить не приходится, ибо разве не он в ответ на недоуменный вопрос всесильного Наполеона, почему в своем сочинении «Небесная механика» не упомянул о боге, предерзостно в равнодушии ответствовал: «Я не нуждаюсь в такой гипотезе». Между тем это он, П. Лаплас, рассуждая о времени выделения зодиака, настойчиво предлагал в четыре раза увеличить число лет, от которых, согласно дотошным расчетам богословов, велся отсчет знания человеком созвездий, расположенных на пути движения Солнца. В итоге получалось, что зодиак стал ведом человеку около 25 тысяч лет назад.

Пример, показанный выдающимся «небесным механиком», оказался заразительным. И вот уже филологи неожиданно вклинились в жаркие споры о происхождении астрономии: после скрупулезного лингвистического анализа священных гимнов индоевропейцев «Ригведы» и «Авесты» знатоки древнейших языков высказали заключение, что космогонические и космологические системы, отраженные в текстах их, должны восходить ко времени около 14–20 тысяч лет тому назад. Возможно, на все это в другое время не стоило бы обращать внимания, а тем более тратить излишние усилия на опровержение очевидных заблуждений. Но тут ко второй половине XIX века вдруг выяснилось, что прежние представления о календарях «всех исторических народов, древних и новых», базирующиеся на исследованиях берлинского астронома Людвига Иделера, на глазах начали устаревать. Его «Руководство по математической и технической хронологии», опубликованное в 1825–1826 гг., создавалось главным образом на основе сообщений о приемах счета времени, которые содержались в книгах классиков античности. Новые материалы требовали коренного пересмотра сложившихся у Л. Иделера представлений относительно обстоятельств зарождения календарей, а также истоков их и истории развития.

Стоило развернуться с достаточной широтой исследованиям памятников классической древности, что в изобилии сохранились в долинах Нила, Тигра и Евфрата, благодатных речных колыбелях ближневосточных цивилизаций, и сразу традиционные письменные источники, которые воспринимались ранее в качестве единственных документов, позволяющих раскрыть прошлое астрономии, отошли на задний план. Их место заняли памятники эпиграфические: стелы, испещренные ликами богов и египетскими иероглифами, «глиняные книги», а также каменные плоскости и «столпы», покрытые угловатыми, вроде отпечатков ног неведомых птиц, знаками шумеро-вавилонской клинописи. Прочтение древних письмен дало новую основу для хронологии, а сама она стала областью, где история, а значит, и археология самым естественным образом соприкоснулись с астрономией. Разбирающийся с муками в путаницах дат исследователь истории и археологии древнейших цивилизаций Передней Азии и севера Африки ради успеха дела должен был теперь, хотел он того или нет, не только овладевать знаниями лингвистическими и историческими, но и познавать тонкости науки астрономической. Ибо в том и состояла специфическая особенность той ученой области, которая стала называться хронологией древнего мира.

Ф. К. Гинцель, который взял на себя труд ввести в оборот новые календарные сведения, обратил внимание на сходство в счислении времени у разных народов. По его мнению, это свидетельствовало прежде всего о создании календарных систем во времена весьма отдаленные и, возможно, о наличии некоего общего истока. Насколько же он отдален по времени от современности и где его следует искать? Возможно, в Египте, отвечал Ф. К. Гинцель, поскольку именно там при раскопках в Дендерах удалось обнаружить каменную плиту с изображениями знаков зодиака, которые, согласно первоначальным расчетам (как потом вылепилось – ошибочным), следовало датировать временем около 12–16 тысяч лет назад.

В предположении об особой для становления астрономии значимости древней культуры Египта не было ничего удивительного в свете известного рассказа Геродота о том, что египетские жрецы наблюдали периодические небесные явления на протяжении более 11 тысяч лет. По словам собеседников великого греческого историка, со времени правления первого фараона, когда начались наблюдения Неба, и до последнего владыки страны Хапи прошло 341 поколение людей и 11340 лет. Как уверяли жрецы, за это время покачивающаяся в пространстве плоскость, в которой перемещалось Солнце, четырежды становилась перпендикулярно небесному экватору. В повествовании Геродота впечатляла не только ошеломляющая давность наблюдений египтян за Небом, что будто бы подтверждалось теперь зодиаком на плите из Дендер, но и уяснение жрецами-астрономами такого тонкого небесного явления, как периодические перемены в наклоне эклиптики.

А разве не об исключительной древности астрономии в Египте свидетельствовал их солнечный календарный цикл в 1461 год[6]6
  При продолжительности года в 365 дней. В обычном исчислении – 1460 лет.


[Закрыть], связанный с наблюдением в день летнего солнцестояния утреннего восхода звезды Сотис (Сириуса)? Сколько же времени поколения жрецов наблюдали в бессонные ночи Небо, чтобы уловить возврат к исходной точке знаменательного события, которое произошло почти полтора тысячелетия назад! Осторожные археологи и историки не рисковали заходить далее конца V или середины IV тысячелетия до нашей эры (учитывалось, в частности, что найденные на памятниках отметки высоты подъема вод Нила относятся к середине IV тысячелетия до нашей эры, значит, появление внимания к Сириусу, с восходом которого совпадало это событие при начале цикла в 1460 лет, относится к этой эпохе). Кого не смущали тысячелетия, так это астрономов. Так, Ю. Опперт в середине прошлого века произвел календарные расчеты и, отметив, что один из древнеегипетских солнечных циклов продолжительностью в 1460 лет завершился в 1332 году до нашей эры, пришел к выводу: счисление времени подобными периодами началось в 11542 году до нашей эры. Нетрудно подсчитать, что, определяя эту дату, Ю. Опперт сделал от 1332 года до нашей эры в прошлое семь «солнечных временных шагов» по 1460 лет каждый.

Но такой отсчет делался не только для подтверждения истинности сообщения Геродота о почтенной давности наблюдений египетских жрецов за Небом. Это был прежде всего прием для доказательства справедливости мысли о поразительном в единовременности начале календарных циклов у разных народов. В частности, отметив, что календарь Двуречья составляли лунные циклы продолжительностью в 1805 лет, а конец одного из них приходился на 712 год до нашей эры, Ю. Опперт, ничтоже сумняшеся отложив в прошлое 6 «лунных временных шагов» по 1805 лет каждый, получил ту же дату – 11542 год до нашей эры. Результаты подобных календарных манипуляций стали затем в руках Г. Гербигера самым весомым аргументом в пользу фантастической гипотезы о «космической катастрофе» – захвате Землей Луны около 13 тысяч лет назад, после чего будто бы и началась разработка человеком календарных систем. Ценность таких изысканий не намного больше библейских повествований о потопе и мифических вкладах в развитие астрономии внуков Адама, а также почтенных патриархов.

Археологов древнекаменного века подобным «цифровым фокусничеством» не проведешь, ибо они более чем кто-либо из историков представляют, что означает признать мнение П. Лапласа о выделении зодиака человеком 25 тысяч лет назад или принять на веру сообщение Геродота о начале астрономических наблюдений египетскими жрецами более 12 тысяч лет назад. Специалисты по древнейшим культурам, как и ранее, при оценках правдивости сообщений античных мудрецов точно определяют, что речь идет о последних десятках тысячелетий завершающей стадии ледниковой эпохи, когда на Земле уже обитал человек разумный – Homo sapiens. Никто не станет отрицать его достаточно высокую по сравнению с архантропами культуру, о чем, помимо усовершенствования орудий труда, свидетельствует хотя бы появление в это время разнообразных образцов первобытного искусства. Но столь же единодушно все согласятся, что эта культура продолжала оставаться весьма примитивной. Поэтому идея о возможном занятии бродячих охотников древнекаменного века астрономией, да еще на таком высоком уровне, когда предполагалось выделение зодиака, никак не соотносилась с развитием культуры людей ледниковой эпохи. Подобная гипотеза не могла восприниматься археологами иначе как нонсенс.

Но неужто достижения археологов в изучении древнекаменного века оставались вне внимания звездочетов, чтобы и теперь с их стороны имело смысл всерьез обсуждать проблему столь глубокой древности начал астрономических знаний? Подозрения такие напрасны. Выдающийся популяризатор знаний о Небе Никола Камиль Фламмарион, который начинал свою деятельность с профессиональных занятий астрономией, знал, конечно, основные результаты изучения древнекаменного века в XIX столетии. Он, судя по всему, в полной мере отдавал себе отчет, что означает отнесение начал астрономии к 25 тысячам лет назад в свете известного археологам о культуре человека столь отдаленной эпохи. Во всяком случай, в отличие от П. Лапласа, К. Фламмарион знал определенно, что современного типа люди в то время, вопреки расчетам богословов, ограничивающих существование поколений их шестью тысячелетиями, действительно обитали на Земле, и доверяя археологам, представлял предков «дикими первобытными существами» (хотя, как истинный представитель точных наук, все же с благоразумной осторожностью отмечал, что они «не оставили после себя указаний на то, какой степени цивилизации достигли»)[7]7
  Фламмарион К. Живописная астрономия. – Спб., 1900, с. 42.


[Закрыть].

Приходится сожалеть лишь о том, что археологи не оказались столь же внимательны к постижению астрономами небесных явлений. Случись иначе, они, быть может, познали бы значительно раньше нечто пригодное для изучения отдельных «аспектов» своих памятников…

Интерес К. Фламмариона к эпохе, восходящей к 25-му тысячелетию тому назад, определялся, в частности, близостью этой почтенной суммы лет к одному из самых продолжительных и захватывающе интересных в астрономии временных циклов – периоду смещения полюса, т. е. точки, где с небесным сводом соприкасается мысленно продолженная земная ось. Смещение определяется тем обстоятельством, что сама она, невидимая ось, из-за вращения Земли медленно (по аналогии с волчком) перемещается, описывая в пространстве конус. Но волчком конус описывается за немногие секунды, тогда как перемещение земной оси, а значит, и полюса между звездами завершается за 25 729 лет.

Это круговое «покачивание» (движение около себя самой в направлении, обратном вращательному суточному движению) относительно быстро вращающейся Земли вызывается действием на ее экваториальную область Солнца и Луны и приводит к тому, что точка весеннего равноденствия смещается по небесному экватору с востока на запад на 50″ дуги в год, а весеннее Солнце соответственно постепенно перекочевывает из одного зодиакального созвездия в другое.

Особенности многотысячелетних разворотов земной оси определяют циклические закономерности, связанные с ритмичными изменениями точек восходов полной Луны, когда она находится то в стадии высокой, то низкой, как ее уже мог с удивлением наблюдать предок из пещеры. Возвращение к исходному состоянию, будь Луна высокой или низкой, занимает 18,61 года. Но это как раз тот период, за который подрагивающая под воздействием Луны земная ось полностью «выписывает» на небесном своде один из бесконечной череды миниатюрных эллипсов на криволинейном пути ее смещения меж звезд. Так что смена «состояний» ночного светила, когда оно то восходило по очень широкой дуге горизонта, выходя за точки восходов летнего и зимнего Солнца в периоды солнцестояний (высокая Луна), то по узкой дуге, не достигая этих точек (низкая Луна), определялась особенностями движения в пространстве оси Земли, которую, однако, заставляла слегка подрагивать сама же Луна.

После годовых циклов счисления времени по Солнцу или Луне незначительный по продолжительности период в 18,61 года вполне мог использоваться в хронологии первобытности. Половина его (9,3 года) знаменовала бы переход Луны, положим, от стадии высокой к низкой, а взятый полностью – вновь возврат к высокой. Если учесть, что после полного цикла фазы Луны опять совпадали с теми же календарными датами, а знание всего связанного с периодом в 18,61 года позволяло предсказывать возможность затмений, то значительность его в хронологии и культах древних не может подлежать сомнению.

Наконец, археологу важно знать, если он все же рискнет заняться «астрономическими аспектами» древних памятников, что эклиптика – плоскость, в которой перемещается Солнце, то уходя зимой в южное полушарие неба (восходы и заходы сдвигались к югу), то летом – в северное (восходы и заходы сдвигались к северу), – действительно, как и полагали египетские жрецы и как мог наблюдать это предок из пещеры, не занимает постоянного положения в пространстве относительно небесного экватора. Она, эта плоскость, слегка покачивается, и размах этих колебаний не превышает 2°37′, а сдвиги за тысячелетие – сотых долей градуса. Такое впрямую не наблюдаемое покачивание находит отражение в следующем: точки крайних к северу и югу восходов и заходов Солнца в моменты летнего и зимнего солнцестояния не остаются, как можно подумать, стабильными, а в течение веков слегка смещаются то влево, то вправо относительно некоего усредненного положения. Соответственно слегка меняются также крайние точки восходов и заходов низкой и высокой Луны.

Ясно, что, зная такие тонкие смещения, следует вносить поправки в то, что составляет «астрономические аспекты» памятников, а археологам подобные коррекции могут подсказать эпоху, когда с наибольшей вероятностью они делались. Иначе говоря, признай они отражение астрономических аспектов в памятниках древности, и у них появился бы дополнительный метод точного датирования археологических объектов – астрономический!

Разумеется, чтобы засечь упомянутые изменения, требуются не только особо тщательные и длительные наблюдения, но также хорошо продуманная система сохранения и передачи информации. Если верить сообщениям Диодора Сицилийского, то египетские жрецы решили такую проблему. Как он утверждал, не было на Земле другой страны, где положения и движение светил отмечались бы с такой точностью и прилежанием, как в Египте. Наблюдения эти велись с «незапамятных времен», а затем результаты их в специальных таблицах с детальным обозначением всего замеченного в движении планет и обращении их вокруг Солнца и в прохождении планет и Солнца через созвездия зодиака сохранялись с трепетной бережностью в храме бога дневного светила Ра. Но можно ли осмелиться предположить, что сходные «записи», при доверии к сведениям Геродота, действительно восходили к финальной стадии древнекаменного века, т. е. к 12 тысячелетию до нашей эры? Если да, то была ли тогда, в каменном веке, система фиксации и хранения накопленных в области астрономических наблюдений фактов?

Не следует отвергать с порога возможность положительного ответа на оба вопроса. К разумной осторожности здесь еще в начале века призывал, по существу, тот же К. Фламмарион. Описывая очередной период смещения полюса, когда он в 2105 году нашей эры вновь начнет удаляться от Полярной звезды, и мысленно обращаясь к тому времени, когда пройдут очередные 25 729 лет и полюс опять вернется к Полярной, астроном справедливо заметил, что наша эпоха тогда «погрузится в гораздо большую тьму тысячелетий, чем для нас времена фараонов и древних египетских династий»[8]8
  Фламмарион К. Живописная астрономия, с. 42.


[Закрыть]. Но как тогда будет восприниматься современный человек и его культура? Согласно шутливому предположению К. Фламмариона, он окажется выставленным для обозрения в музейном шкафу натуралиста будущего в качестве всего лишь «любопытного образчика древней и довольно еще дикой природы людей, обладавших уже, однако, некоторым расположением к научным занятиям»[9]9
  Там же.


[Закрыть].

Весьма реальная, по всей видимости, перспектива такой оценки едва ли приведет в восторг любого представителя нашего времени, в том числе археолога, гордого своими достижениями в распознании «сокровенных загадок прошлого». Поэтому-то, досадуя по поводу возможной несправедливости определения значимости своей со стороны потомков-коллег, а также во избежание в будущем столь конфузного оборота дела со шкафом, украшенным отнюдь не вдохновляющей этикеткой, ему не худо бы повнимательнее присмотреться к тому, что сам он теперь выставляет в музейных шкафах – так ли уж «дика» была «природа» тех, кто тоже, возможно, имел в глубокой древности «некоторое расположение к научным занятиям»?