Текст книги "Колесо времени (Солнце, Луна и древние люди)"

Автор книги: Виталий Ларичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Заключение
ИГРА ЧИСЕЛ

Астрономию можно назвать древнейшей

из наук. Как только человек начал

осознавать свое существование, он

тотчас же поднял к Небу вопрошающие

взоры и принялся измышлять элементарные

системы, которые позволяли удовлетворить

его жажду знаний.

Никола Камиль Фламмарион

Итак, конец почти детективного по сюжету повествования счастливый, но не забыт ли легкомысленно (за оглушительным грохотом баталий вокруг Стоунхенджа) предок из древнекаменного века, которого в начале книги принудили наблюдать из пещеры за Солнцем и Луною? Неужто он так и останется невинной фантазией без права на реальность?

Нет, не забыт, ибо предок такой – не досужая выдумка археолога с необузданным воображением. Одни из знатоков ранних культур Западной Европы Ж. Лалан после очередного «сюрприза», преподнесенного ему в ходе раскопок первобытными охотниками на мамонтов, воскликнул: «Исследования древнекаменного века подобны театру – они полны неожиданностей!» В самом деле, если обратиться к истории археологии, то нет в ней страниц более драматических, чем те, на которых записаны обстоятельства утверждения в пауке о детстве человечества сначала реальности изготовления в «допотопные времена» каменных инструментов (первооткрыватель – Буше де Перт), естественности зверообразного облика предшественника «человека разумного» (Карл Фульротт), а затем, с находки дона Марселино де Саутуолы, наличия поразительных художественных способностей у тех, кого ранее, не скрывая отвращения, презрительно называли «троглодитами».

Можно подумать, что недооценка способностей предков теперь, когда, кажется, основные конфликты решены, стала наконец достоянием истории науки. «Жрецы» ее, умудренные богатым опытом прошлого, ничему не должны удивляться, или, во всяком случае, им более пристало бы воздерживаться от торопливых суждений при известиях о новых «сюрпризах» первобытного человека, этого уникального творения природы и самого себя.

Но ничуть не бывало! Крутится в бесконечном круговороте «колесо времени», отсчитывая дни, месяцы и годы, все глубже и основательнее проникают в мир прошлого археологи, и по-прежнему, как в театре, наука о древностях остается полной неожиданностей: возраст человечества «удревнен» почти до четырех миллионов лет; рисунки в глубинах пещер образовали продуманную и необычайно сложную систему храмовых святилищ, структура которых, оказывается, отражала исключительный по значимости комплекс идей и представлений первобытного человека о природе; пристрастие к искусству, как выяснилось, было присуще не только «человеку разумному», но и, в определенной мере, обезьянолюдям; а вот теперь настала пора затронуть и вопрос об «астрономических аспектах» в культурах древнекаменного века, отстоящих от современности на десятки тысячелетий.

Неожиданности не кончаются и сопровождаются ожесточенными столкновениями взглядов не менее противоречивых, чем полтора столетия назад. Ничего не поделаешь – речь, в сущности, идет о познании начала культуры человечества и невообразимо сложного – интеллекта и духовного мира предка, который, как это представлено в пещерных росписях, нарядился в шкуру бизона и, словно кружась в стремительном вихре маскарада, предлагает своим цивилизованным потомкам решать самую головоломную из задач – кто на самом деле скрылся в этом живописном карнавальном костюме детства человечества?

Истоки понимания мира во всей его сложности и многообразии явлений теряются во мгле десятков тысячелетий. Все успехи современной науки основываются на знаниях, по крупицам накопленных в прошлом. Они исподволь, но неустанно подготавливались безвестными мыслителями древности, которые веками, заблуждаясь и вдохновляясь прозрением истины, разгадывали тайны природы. Обращаясь к этапам познания Неба, этого голубого чуда мироздания, усеянного ночью мириадами таинственно мерцающих звезд, а днем залитого лучами ослепительного Солнца, неизменно восхищаешься познаниями в астрономии древнеегипетских жрецов и шумеро-вавилонских магов. Это они, представители своего рода «мозговых центров» древнейших цивилизаций Земли, египетской и месопотамской, могли, вызывая суеверный ужас своих современников, предсказывать поражающие воображение небесные явления, в том числе то, что всегда воспринималось с безграничным страхом, – солнечные и лунные затмения.

Между тем никакого чуда предвидения не было – просто придворные астрономы египетских фараонов и шумерийских владык превосходно представляли закономерности «жизни Неба» и его «обитателей» – Солнца, изменчивой Луны, «блуждающих странников» – планет и звезд.

Вместе с тем давно обращено внимание на то обстоятельство, что познания в точных науках древних египтян и тех, кого в средневековой Европе с почтением называли халдеями, настолько значительны и тонки, что объяснить появление их всего за несколько тысячелетий до нашей эры в результате некоего внезапного озарения невозможно. В частности, отдельные редчайшие небесные явления могли предсказываться жрецами лишь в том случае, если регулярные и точные наблюдения за Луной и Солнцем велись человеком достаточно долго. В прошлом веке, когда истории людей отводилось немногим более шести тысяч лет, такие выводы казались просто абсурдными. Когда же к началу космической эры человечество благодаря усилиям археологов «постарело» до четырех миллионов лет, то и его интеллектуальный мир поневоле стал представляться в не столь мрачных красках, как раньше. И археологу, занятому изысканиями в области каменного века, трудно, в свете теперь известного об исходной эпохе человеческой истории, смириться с мыслью о том, что истоки наук следует связывать с ранними и непременно земледельческими цивилизациями. Не стоит даже, пожалуй, во имя будто бы взвешенной, как на аптекарских весах, точности определения понятия «наука» отказывать многим сотням поколений древнейших людей в закладке самой глубокой части ее фундамента.

Наивно к тому же думать, что закономерности движения по небосводу Солнца, Луны, звезд и планет были замечены и фиксировались лишь обитателями зоны, где формировались центры древнейших цивилизаций, основу которых составляли принципиально новые формы хозяйствования – земледелие и скотоводство. Астрономические наблюдения, вне сомнения, были чрезвычайно важны для тех, кто в теплых краях впервые научился обрабатывать землю, сеять хлеб, выращивать скот и отмечать закономерности разлива великих рек, несущих влагу и плодородный ил. Но не менее жизненно необходимы знания цикличности смены сезонов также охотникам, рыболовам и собирателям, которые в глубокой древности начали освоение северных пределов Земли. И это не удивительно – ведь каждый промысел начинался в строго определенную часть года, и потому лучшим указателем своевременности ею начала стало со временем соответствующее положение светил на небе. Первобытным обитателям Севера Земли, в том числе и Сибири, приходилось решать все те же сложные проблемы точного фиксирования времени, т. е., прежде всего, уяснения круговой цикличности смены сезонов, что и определяло весь ход их хозяйственной деятельности. Точное определение времени стало на определенном этапе настолько жизненно необходимым, что первобытный охотник с его предельно ограниченными экономическими, техническими и трудовыми возможностями был вынужден взяться за решение этой проблемы. Гигантским циферблатом выступало для предка Небо, сплетением многочисленных «стрелок» виделись перемещающиеся по темно-голубому куполу созвездия и смыкающиеся с ними в определенное время Солнце, Луна и планеты.

Такой поворот разговора кое-кого может, однако, и удивить: как! древнейшие люди, беспредельно озабоченные земными делами, прежде всего осложненной множеством непредсказуемых каверз добычей пропитания на охоте, так давно обратили свои взоры к Небу?! Извольте-ка объясниться! К счастью для призванного к ответу, успехи современной археологии позволяют сделать это с достаточной убедительностью.

…Из найденного при раскопках небольшого стойбища каменного века Ишанго, которое дымило кострами на берегу огромного озера Эдвардс, что находится у истоков Нила, поражало многое. Этот поселок первобытных людей погиб в одночасье, внезапно заваленный, как Помпеи, горячим вулканическим пеплом. Под пластом его в ходе исследований археологи обнаружили настолько примитивные и своеобразные по типу каменные орудия, что вначале у них создалось впечатление, будто они открыли неведомую ранее культуру глубокой древности. То же, кажется, подтверждали костные останки жителей стойбища – их огромные коренные зубы напоминали зубы австралопитеков, обезьянообразных предков человека, а на удивление толстые стенки черепа – неандертальские черепа обезьянолюдей, которые обитали на Земле до появления Homo sapiens, «человека разумного» 40-150 тыс. лет назад.

Но обитатели Ишанго не были обезьянолюдьми, ибо лица их уже обладали наиболее броскими чертами первопредков: над глазницами не нависали массивные валики надбровных дуг, подбородок выступал вперед, а не был скошен назад, как у неандертальца или питекантропа, кости конечностей отличались тонкостью. Помимо грубых каменных инструментов, вид которых поначалу невольно наводил на мысль о первозданности культуры ишанго, приозерные жители использовали весьма совершенные, изготовленные из кости гарпуны – удобное орудие рыболовства, и камни, с помощью которых обычно растираются зерна злаковых растений. Значит, те, кого чуть было не приняли за обезьянолюдей, умели не только охотиться, но и занимались рыбной ловлей и, очевидно, начали постигать азы земледелия. Определение точными методами времени трагической гибели стойбища дало цифру девять тысяч лет.

Ничто из найденного в Ишанго так не взволновало одного из участников раскопок – датского геолога и археолога Жана де Энзелина, – как то, что выглядело на первый взгляд длинным, округлой формы обломком камня темно-коричневого цвета. Но, несмотря на заметную тяжесть, это оказался не камень, а трубчатая кость, окаменевшая в земле за тысячелетия под воздействием воды и солей, а правильнее сказать – рукоятка инструмента, ибо с полого конца ее торчал прочно закрепленный в кости небольшой кусочек кварца. Он явно использовался как рабочее лезвие составного орудия – то ли резца, то ли гравера, а быть может, служил для нанесения узоров татуировки. Самым, однако, поразительным в этом изделии оказался вид поверхности костяной рукоятки. Ее покрывали длинные вертикально расположенные насечки, группировка которых выглядела настолько примечательно, что Ж. де Энзелин заподозрил в них значительно большее, чем простой орнаментальный узор, призванный (как традиционно считается археологами) украсить орудие повседневного труда и вызвать тем самым у первобытного дикаря некое подобие убогого эстетического удовольствия.

Насечки размещались на рукоятке тремя блоками, каждый из которых подразделялся в свою очередь на четко обособленные группы. В первом блоке выделялись четыре группы:

11→13→17→19.

Во втором Ж. де Энзелин насчитал вдвое большее число групп – восемь.

3→6→4→8→10→5→5→7.

В третьем снова оказалось четыре группы:

11→21→19→9.

О случайном количестве насечек в группах, по мнению Ж. де Энзелина, вряд ли могла идти речь. В самом деле, в первом блоке насечки в группах располагались в порядке возрастания и представляли все простые числа между 10 и 20 (11, 13, 17 и 19 делятся только на само себя или на 1). В третьем блоке группы 11→21→19→9 могли означать 10 + 1→20 + 1→20→1→10→1. Что касается второго блока, то в группах его отчетливо прослеживался принцип дубликации: 3→6 (3 Х 2 = 6)→4→8(4 Х 2 = 8)→10→5→5 (5 + 5 = 10).

Замеченные особенности позволили Ж. де Энзелину высказать предположение о намеренной группировке числа насечек на костяной рукоятке, об отражении в них некоей арифметической игры, об использовании людьми каменного века десятичной системы счета, а также о том, что они имели представление об удвоении и простых числах! Далее он, напомнив, что первые математические таблицы появились в Египте в династический период, а более примитивные системы восходили, очевидно, к додинастическим временам, высказал убеждение, что начальные математические знания распространялись от верховьев Нила и с берегов озера Эдвардс на три тысячи миль к северу до Асуана, составив затем базу выдающихся научных достижений сначала страны Хапи, а затем и классической Греции античной эпохи. В итоге выходило, что современная цивилизация обязана своими успехами безвестному народу каменного века Центральной Африки ишанго, поскольку, как считал Ж. де Энзелин, никаких следов столь раннего использования систем счета в Европе археологи не обнаружили.

Датский археолог ошибался, утверждая, что подобного рода «узоры» не встречались на поверхностях изделий, обнаруженных при раскопках памятников каменного века Европы. Сходные и иные по виду насечки, возраст которых исчисляется 12–34 тысячами лет, впервые были замечены европейскими археологами более века назад, и с тех пор вокруг этих невзрачных «знаков», открытых в Западной Европе, а позже и в Сибири, ведутся дискуссии, то едва тлеющие, то вновь вспыхивающие яростным пожаром. Они раскрывают увлекательные картины напряженного кипения научных страстей, не менее захватывающих, чем острые в бескомпромиссности столкновения вокруг каменных плит Стоунхенджа. Завершая эту книгу, ограничимся пока беглым проходом по цепочке «сцен» в актах волнующей «драмы идей», связанной не с обычной для археологии древнекаменного века «производственной» темой, а с невероятно сложной для раскрытия интеллектуальной и духовной сферой жизни древнейших людей Земли.

Замечательный археолог прошлого века – Буше де Перт, «крестный отец» науки о древнекаменном веке, был первым, кто обратил внимание на предметы с насечками. Обнаружив такие орнаментированные изделия при раскопках палеолитических местонахождений в бассейне реки Соммы под Парижем, он оценил их как особо важные в связи с проблемой «начала искусств» и опубликовал в 1857 г. во втором томе знаменитых ныне «Кельтских допотопных древностей». Нарезки, размещенные на поверхностях костей большей частью правильными рядами, он представил с достаточной детальностью как в иллюстрациях, так и в описаниях. Не раздумывая над тем, оправдан ли такой прием в отношении культуры палеолитического человека, он посчитал естественным установить количество знаков на каждом образце. Число насечек варьировало от 20 до 50, но уже эти крайние в ряду числа позволяли поставить вопрос о существовании в древнекаменном веке системы счисления. Буше де Перту удалось к тому же заметить, что на трех костях количество знаков оказалось равным 25, что, очевидно, могло случиться лишь при осознанном и целенаправленном, то есть со строгим подсчетом, нанесении на поверхность линейных нарезок. Усиливая значимость выявленной закономерности и, очевидно, в ожидании возражений со стороны археологов, он обратил внимание также на то, что блоки из 25 насечек размещались на костях разной длины. Отсюда следовало, что количество знаков не могло определяться протяженностью поверхности, удобной для их рассредоточения.

Особой сложности задача, которую далее предстояло решить, заключалась в том, чтобы установить, для чего на кости наносились нарезки и что они могли означать. У Буше де Перта не возникало сомнений в том, что палеолитический человек умел считать. Знаменательные по группировке ряды насечек следовало воспринимать, по его мнению, в качестве «меток на память», сходных по назначению с зарубками, которые делают при своих подсчетах булочники. С тем же простодушием первооткрывателя Буше де Перт предположил знакомство палеолитического охотника с зачатками геометрии. Именно так можно воспринять его замечание о том, что кости с ритмично и равномерно размещенными на их поверхностях нарезками могли использоваться в качестве «инструментов для измерения». Оставалось, однако, неясным, что подсчитывалось и что измерялось с их помощью людьми древнекаменного века.

Значительный интерес представляют размышления Буше де Перта о причинах появления у «человека природы» образцов изобразительного творчества, в том числе всевозможных «знаков» и «символов», напоминающих «примитивные иероглифы». Он считал, что древнейший человек не делал ничего «просто так», «для ничего». Если причины изготовления орудий из камня первобытным охотником «представляются ясными», как же в таком случае следует оценивать объекты, которые к «предметам индустрии» прямого отношения не имеют? Ответ исследователя, наделенного редкостной интуицией, не может не поразить: «первые изделия человека были вызваны необходимостью материальной… Из необходимости духовной родились изображения, символы, воспроизведения человека или животных». Размышляя далее о природе этой «духовной необходимости» и определяя возможные объекты культа, Буше де Перт указывал, что ими становилось то, что «можно было ощущать – солнце, луна, звезды, деревья, животные».

В свете возобладавшей позже в археологии палеолита никчемной теории бездумного «искусства для искусства», а также навязанной Г. де Мортилье зарождающейся науке о первобытности концепции безрелигиозности верхнепалеолитического человека, которая обернулась вскоре человеческой и научной трагедией неприятия лидерами французской археологии первых открытий пещерного искусства, идеи Буше де Перта о духовной содержательности первобытного художественного творчества выглядят не просто дерзко новаторскими, а опередившими свое время более чем на полвека. Компрометация открытий его, продолжавшаяся десятилетиями, сковала ход изучения археологами образцов древнего искусства, в том числе и тех, которые покрывали знаки типа насечек.

В последующие десятилетия XIX в. нарезки и лунки на предметах мобильного искусства ввиду их «нерегулярности», «непохожести» одна на другую, «произвольности» рассредоточения оценивались в среде археологов то как результат «бездумного черчения» на поверхности кости или камня в минуты, когда палеолитический охотник был свободен от труда, то как отражение так называемой «врожденной потребности» дикаря к украшению предметов быта. Иногда, впрочем, высказывались предположения, что подобного рода знаки представляли собой отражение «охотничьей магии». Но такое заключение могло в действительности означать лишь одно – нет надежды интерпретировать вложенное в эти знаки содержание, ибо трудно вообразить что-нибудь более безнадежное, чем попытки расшифровки «магических записей». Существо же дела, между тем, заключалось в действительности в том, что никто из археологов, за редким исключением, не усматривал необходимости и не изъявлял желания детально разобраться в особенностях конфигурации знаков, а также в закономерностях их группировок.

Случилось, однако, так, что в 1875 году в Лондоне вышли в свет «Аквитанские древности» Э. Лартэ и Г. Кристи, в которых были не просто опубликованы и достаточно подробно описаны объекты с насечками, но также предлагались варианты интерпретации такого рода знаков. Во всяком случае, вопрос о желательности и даже необходимости расшифровки смыслового содержания скрытого в насечках и связанных с ними изображениях животных и человека, был не просто поставлен в этом издании, – он буквально взывал к ответу со многих страниц его. Э. Лартэ и Г. Кристи были непоследовательны и осторожны, но они предложили варианты интерпретации насечек, и, что особенно важно, поддержали самую «крамольную» из идей Буше де Перта о возможном усвоении палеолитическим человеком навыков счета, подтвердив эту мысль своими наблюдениями по группировке насечек, оценив отдельные объекты со знаками как счетные таблицы или предметы, посредством которых велись своего рода математические игры! Самой, однако, поразительной по прозорливости представляется теперь высказанная ими походя, как совсем уж невероятная, мысль об отражении в насечках системы счета времени, то есть календаря. Сравнение объектов, покрытых рядами насечек, с так называемыми руническими календарями не только подтверждало эту идею, но, более того, выглядело своего рода методической подсказкой к разработке приемов расшифровки палеолитических знаков.

Но как бы ни были интересны догадки Э. Лартэ и Г. Кристи относительно смысла, заключенного в группах насечек, они в предложенной ими форме не могли стать приемлемыми впредь до разработки системы убедительных доказательств. Между тем вплоть до окончания XIX в., сторонники линии Буше де Перта в исследованиях семантики палеолитического искусства таких доказательств не предъявляли, и потому реконструкции оставались уязвимыми для критики.

Очередной – и заметный – шаг в объяснении назначения насечек сделал М. Ферворн. В докладе, прочитанном 19 декабря 1910 г. в Геттингене на заседании «Anthropologischen Vereins», он проанализировал несколько орнаментированных изделий, найденных в разные годы во Франции (при раскопках в Лез Эйзи, Абри де ла Грез, Лоссель, Плакард и Брюникель). М. Ферворн обратил внимание на то, что насечки размещались обособленными группами. По его мнению, подразделение насечек на разные числовые блоки не могло быть случайным. Признание преднамеренности или заданности группировки знаков превращало их в объект особо тщательных и целенаправленных исследований. В методическом плане такой подход означал шаг принципиальной важности!

М. Ферворн показал, насколько неожиданными могут быть заключения при отказе от широко распространенного в среде археологов мнения о достаточности изучения предмета искусства «на глазок», с целью получить о нем «общее впечатление», вряд ли, однако, к чему обязывающее, а на поверку просто бесплодное. Ясно, что ни «технический» вариант оценки знаков (нанесение насечек для предотвращения скольжения предмета), ни интерпретирование резных линий в качестве, допустим, «знаков собственности», не могли без натяжек объяснить, с какой целью палеолитический охотник сначала нарезал, а затем удалял знаки с поверхности, чтобы опять зачем-то процарапать все те же простейшие по виду насечки. Восприятие их в качестве символов чисел приоткрывало обнадеживающие перспективы расшифровки семантики совмещенных в группы линий, отражающих, по всей видимости, факт исключительной значимости – умение палеолитического человека считать, разработка им приемов, а, быть может, и устойчивой системы счисления. После выхода в свет книги Буше де Перта, в которой впервые были опубликованы и сжато, но емко оценены насечки на костях, никогда еще столь резко, развернуто и детализировано не ставилась проблема арифметических знаний людей древнекаменного века.

Подробно исследуя то, что археологами ранее оценивалось большей частью просто как орнамент, М. Ферворн отметил, что помимо простых насечек линейного типа, которые как будто в самом деле выражали понятия о числах, в систему элементов «узоров» палеолитического человека входили также весьма примечательные по очертаниям фигуры. Его особый интерес привлекли насечки, похожие на римские цифры I, V и X, а также точки. М. Ферворн сделал вывод о неслучайности сходства подобных фигур из «орнаментальных композиций» на предметах мобильного искусства палеолита с простыми знаками цифр римской счетной системы. Определенным образом сгруппированные насечки, а также составленные из них фигуры он без колебаний представил как изначальные образцы «первобытной арифметики» людей древнекаменного века. Программа последующих исследований такого рода знаков должна была, но его мнению, состоять в том, чтобы показать, существовала ли преемственность между палеолитической системой насечек, простыми знаками I, V, X и римскими цифрами.

Для решения такой сложной задачи требовалось, однако, не только расширить соответствующую источниковую базу и четко определить методические приемы изучения предметов с насечками. Главное, пожалуй, препятствие на этом пути состояло в необходимости преодоления окаменевшего стереотипа в отношении специалистов по палеолиту к человеку, создателю этой культуры, как к дикарю с предельно низким интеллектуальным статусом и почти начисто лишенному какой бы то ни было духовной жизни. Стоит ли поэтому удивляться, что при реконструировании культурно-исторических типов круг интересов палеолитического человека по-прежнему представлялся ограниченным заботами о добыче «дымящегося кровью куска мяса».

После публикации доклада М. Ферворна о насечках попытки разобраться в сокровенном смысле образов и знаков палеолитического искусства предпринимались неоднократно. В ряду подобного рода изысканий, зачастую далеких от признания у специалистов по палеолиту, особо важное место занимают исследования замечательного историка культуры К. Хентце. Его методические приемы расшифровки знаков первобытного искусства заслуживают особого внимания. В основу предложенного им метода расшифровки семантики как символических (орнаментальных) знаков, так и реалистических или стилизованных образов положен поиск аналогий среди набора соответствующих этнографических и мифологических сюжетов. В результате он пришел к выводу, что простые и двойные спирали, как и концентрические круги в классических вариациях, зафиксированных, в частности, в искусстве палеолита, представляют собой символы не столько солнечные, сколько, скорее, лунные. Они, по его мнению, в идеальной по наглядности форме отражали идею полного цикла изменений фаз ночного светила, то есть последовательно и непрерывно повторяемого процесса роста и убывания, а затем снова роста диска Луны.

Хотя выводы К. Хентце относительно смысла определенного набора знаков и нельзя признать вполне доказанными, он, быть может, как никто из интерпретаторов первобытного искусства до него, да и десятилетия после, смог продвинуться в решении проблемы семантики древних образов и знаков. Учитывая, в каком направлении развивалась в последующем выработка наиболее оптимальной методики подхода к познанию существа идей, скрытых за образами искусства древнекаменного века, особой оценки заслуживает впервые предложенный К. Хентце прием сопоставления количества «орнаментальных» деталей в композициях с продолжительностью в сутках синодического лунного месяца или примечательной части его. Приходится лишь сожалеть, что эта поистине блестящая мысль, сродни гениальным идеям Буше де Перта о счетных знаках на палеолитических костях и Э. Лартэ о возможном отражении в них «временных периодов», осталась археологами незамеченной, и тогда же не получила развития, какого она по праву заслуживала.

Четверть века спустя вопрос о наличии системы счета в палеолите в очередной раз извлек из забвения и с детальностью проанализировал видный чешский археолог К. Абсолон, которому принадлежат выдающиеся открытия в области древнекаменного века Восточной Европы. Оценивая результаты проведенного К. Абсолоном исследования, следует прежде всего обратить внимание на высказанное им пожелание использовать при изучении насечек бинокулярный микроскоп. Оказывается, произвести точные подсчеты их числа без применения увеличительной техники отнюдь не легко из-за обычной загрязненности поверхностей предметов, покрытых счетными знаками, значительной поврежденности их коррозией под воздействием почвенных растворов, а также личинок и костоедов. К. Абсолон неоднократно убеждался, что лишь использование бинокулярного микроскопа позволяло с должной уверенностью определять точное число «нацарапанных черточек». Как и М. Ферворн, он учитывал не только число, но и примечательные особенности рассредоточения знаков на поверхности предмета. Принятие на вооружение археологов бинокулярного микроскопа привело в последующем к исключительно плодотворным результатам как с точки зрения усовершенствования методики исследования, так и в плане существенности конечных выводов, связанных с интерпретацией знаковой символики.

Не отрицая возможности того, что нарезки и черточки действительно представляли собой в определенных случаях части узора, «украшающего» объект, К. Абсолон попытался разработать идею М. Ферворна о насечках как образцах «первобытной арифметики и счета». Ему представлялись также приемлемыми высказывания Э. Лартэ и Э. Пьетта о том, что такого рода знаки могут восприниматься, в частности, как отметки количества охотничьей добычи. В итоге К. Абсолон пришел к твердому убеждению, что «знание чисел» в истоках своих восходит к эпохе палеолита.

Поставленная в очередной раз К. Абсолоном проблема счета в палеолите, которая рассматривалась им с привлечением многочисленных образцов, покрытых насечками, а также иными по виду, но непременно ритмично рассредоточенными знаками, не могла, разумеется, не произвести впечатления на археологов. В особенности значительными по возможным последствиям в плане переоценки уровня интеллекта верхнепалеолитического охотника представлялись специалистам по древнекаменному веку его настойчивые попытки подобрать убедительные доказательства формирования в столь отдаленную эпоху устойчивой системы счисления, в определенной степени родственной древнеримской и древнеегипетской. Это не означало, однако, что идеи К. Абсолона не вызывали обычной для таких разработок критики. Следует признать, что поводов к ней, учитывая непоследовательность его оценок насечек, как и очевидной, в ряде случаев, невозможности строгого подтверждения сочетаниями их мысли о разработке в палеолите зачатков пяти– и десятичной системы счисления, оказалось достаточно, чтобы воспринять подновленную гипотезу с изрядной долей снисходительного скептицизма.

Доказательство того, что наблюдаемая арифметическая регулярность «аранжировки» насечек определенными группами в самом деле отражает систему числительных, сопряжено с невероятными трудностями. Сразу возникает естественный вопрос, в каждом ли случае блоки таких знаков отражают понятие числа. Ведь вполне может статься, что регулярность эта отнюдь не арифметическая по характеру, а обозначает некие периодические процессы, выявление которых и должно составить главную проблему расшифровки семантики насечек. Реальными могли оказаться к тому же опасения, что так называемые «арифметические модули», об открытии которых объявил К. Абсолон, в действительности представляют собой результат незаметного и неосознанного навязывания палеолитическому человеку того, что могло быть просто «следствием… современного арифметического образования и способа мышления, а также методически ошибочного приема экстраполяции на эпоху палеолита сведений о системах счета у отставших в развитии современных народов»[20]20
  Marshak A. The roots of civilization. – N. Y., 1972, p. 38.


[Закрыть]. К. Абсолона упрекали позже и в том, что его основные заключения не основывались на детальном анализе примечательных особенностей самих «счетных знаков» и не учитывали «внутренних закономерностей» группировки их в продолжительные по количеству знаков ряды или блоки. А. Маршак в этой связи справедливо отмечал, что гипотеза К. Абсолона «большинство ученых не убедила. Они были просто ошеломлены…»[21]21
  Marshak A. The roots of civilization, p. 35.


[Закрыть].