Текст книги "Колесо времени (Солнце, Луна и древние люди)"

Автор книги: Виталий Ларичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

У. Стьюкли, организатора Общества любителей древностей в Англии, не удивила такая деталь, а чтобы к ней и другие отнеслись серьезнее, он в изданной в 1740 году книге «Стоунхендж – храм, возвращенный британским друидам» обратил внимание на факт весьма важный: согласно уверениям Плутарха и других античных авторов, в древности принято было ориентировать храмы в день их основания на ту точку горизонта, где тогда восходило Солнце. Свое впечатление об ориентации оси и аллеи У. Стьюкли подтвердил соответствующими вычислениями, что позволило ему, в частности, прийти к выводу об использовании архитекторами-друидами при размещении камней магнитного компаса. В свою очередь, такое заключение позволило ему очень остроумно решать вопрос о том, когда мог быть построен Стоунхендж: рассчитав ритм вековых магнитных изменений, У. Стьюкли пришел к выводу, что это событие случилось около 460 года до нашей эры.

Заметил У. Стьюкли и то, на что не обратили внимание другие: аллея на расстоянии около трети мили от Стоунхенджа поворачивала на северо-восток, к заметному выступу на гребне холма Харадон Хилл. Здесь 11 мая 1724 года У. Стьюкли наблюдал восход Солнца и отметил, сколь отчетливыми становятся контуры возвышенностей, смягчающих унылый пейзаж Солсберийской равнины. Их четко выделяли на фоне Неба лучи «пылающего светила», готового подняться над горизонтом. Создавалось впечатление, будто устроители разместили храм так, что возникала возможность использовать при наблюдениях эффектно подсвеченные природные визиры. Он обнаружил также насыпь к северу от храма, которая известна теперь под названием «цирк». Кроме того, У. Стьюкли попытался на основании замеров расстояний между отдельными конструктивными частями храма выделить своего рода метрический модуль – «друидический локоть», оказавшийся равным 20,8 дюйма.

Таким образом, У. Стьюкли бесспорно принадлежала великая честь первым высказать идею о том, что создатели Стоунхенджа должны были руководствоваться в своем предприятии астрономическими расчетами. Идеи Стьюкли как бы вернули из небытия друидов, и потому стоит ли удивляться тому, что в 1781 году в Лондоне состоялось учреждение общества «Древнейший орден друидов», который действует и поныне, а его учредителем, «Великим друидом», стал сам Уильям Стьюкли. Правда, к прискорбию, другое, имеющее прямое отношение к археологии детище первого астроархеолога мира – Общество любителей древностей Англии – было разогнано разгневанным королем Яковом I, который заподозрил членов его в «политических интригах».

После У. Стьюкли изучением Стоунхенджа и ближайших к нему такого же рода памятников древности занялся архитектор из Баса Джон Вуд. Он славился богатым воображением, но свои наблюдения и выводы подкреплял с достаточной научной точностью. Исследования проводились им в том же, как и У. Стьюкли, ключе, т. е. в направлении поиска доказательств отражения астрономических знаний в конструкциях святилищ и храмов. Иначе, впрочем, и быть не могло, ибо Д. Вуд воспитывался в духе традиционных архитектурных доктрин античности, в частности Витрувия.

Внимание Д. Вуда привлекли не только сами по себе памятники старины, но и характер взаимосвязи их друг с другом на значительной по площади территории. Не оставался в стороне и анализ примечательных особенностей рельефа. Цель такого непривычного даже для современных археологов подхода, который можно было бы назвать комплексным (по совокупности учета разных на первый взгляд несущественных обстоятельств), состояла в том, чтобы уяснить, какая «священная функция» или смысл могли заключаться не только в конструкциях памятника, но и в броских для глаза топографических деталях местности. Д. Вуд был убежден, что древние люди выражали свои знания в «эмблематической форме» и, значит, их можно уяснить, рассматривая, допустим, особенности плана храма или выясняя астрономическое соотношение между соседними и отдаленными святилищами.

В книге «Круглый храм, в просторечии именуемый Стоунхенджем на Солсберийской равнине, описанный, восстановленный и объясненный», изданной в 1747 году, Д. Вуд предложил считать семь холмов Баса святилищами, посвященными семи светилам. В центре, по его мнению, располагался храм Апполона, университет друидов, а также резиденция основателя ордена друидов короля Бладуда, будто бы обучавшегося в Греции у Пифагора, а в Персии у Заратустры. В Харптри находился «музыкальный колледж» друидов, в Вуки Хоули – оракул и центр посвящения, в Солсбери – ареопаг, холм Марса. Круги из камней в Стэнтон Дрью (графство Сомерсет) Д. Вуд понял как модель планетной системы, которую Бладуд создал с помощью афинских философов, доставленных в Британию. Что касается самого Стоунхенджа, то Д. Вуд, сняв планы и весьма точно реконструировав его, описал это святилище как лунный храм – оракул. Каменные круги его были увязаны Вудом с лунными и иными календарными циклами. Высмеяв басни о переносе камней с Севера Африки, Д. Вуд указал место, откуда они могли происходить – из Марлборо-Даунс, расположенного к северу от Стоунхенджа!

Через три десятка лет, в 1770 году, вывод У. Стьюкли об астрономической ориентации Стоунхенджа подтвердил «прививальщик оспы» Джон Смит. Он сделал это безупречно профессионально – опираясь на астрономические таблицы координат небесных тел, эфемериды. В книге с удручающе длинным названием «Круглый храм – великий планетарий древних друидов, называемый Стоунхенджем, объясненный астрономически с доказательствами того, что он был храмом для наблюдения за движениями небесных тел» он доказал, что ориентация выхода из Стоунхенджа на восход Солнца в конце июня есть не плод случайности. Он увидел в этом осознанное и преднамеренное стремление создателей «храма» направить взгляд наблюдателя, стоящего в центре его, на ту часть горизонта, где Солнце всходило в разгар лета. Если в самом деле осознанно и преднамеренно, то в календарном плане это означало явление чрезвычайное. Ведь достаточно было подсчитать количество суток между двумя моментами крайнего сдвига на север восходящего Солнца, когда наступало летнее солнцестояние, и становилась известной продолжительность основополагающей календарной единицы года. Более того, Смиту показалось, что кольцо Стоунхенджа позволяло вести наблюдения календарного плана в течение всего года. Он охарактеризовал храм как «Великий оррерий[17]17
  Оррерий – механизм, показывающий движение планет.


[Закрыть] друидов», архитектурный численно-мистический календарь. Не случайно, по его мнению, колонн внешнего кольца храма было именно 30: умножая эту цифру на 12 (число зодиакальных созвездий), можно было получить 360 – число суток древнего солнечного года. Именно для обозначения 29 дней и 12 часов лунного месяца служили, по его мнению, 30 голубых камней Стоунхенджа.

Как именно осуществлялось в Стоунхендже слежение за сменой сезонных циклов в связи с передвижением точек восходов Солнца, все же оставалось неясным. Однако бесспорно, что, в сущности, именно Д. Смит сформулировал главную идею возможной оценки Стоунхенджа. В последующие годы его поддержал Морис, который 60 камней сарсенового кольца (учитывались и перекладины) оценил как намек на использование шестидесятиричного цикла, характерного для азиатской астрономии, а 19 внутренних камней – как показатель осведомленности друидов по части индийского (или метонового) лунного цикла, который включал именно 19 лет. Ирландский генерал Валленси тоже сравнил астрономическую систему друидов с системами Двуречья и Индии, а Готфри Хиггинс, раздумывая над астрономическими циклами, известными друидам, попытался на их основе определить время сооружения Стоунхенджа. По его расчетам выходило, что это случилось около IV тысячелетия до нашей эры.

Интерес к Стоунхенджу не ослабевал и в последующие годы. Уилтширский суконщик Генри Уонси в 1796 году обратил внимание на далеко открытый горизонт в районе Стоунхенджа и на то, что если насадить на дальних холмах деревья, используя их для измерения градусов круга, то можно легко рассчитывать высоту и склонение любого небесного тела! В то же время Г. Уонси первым задумался над тем, как могли жрецы Стоунхенджа рассчитывать точное время наступления затмений, что, согласно сообщению Юлия Цезаря, друиды делали с поразительной точностью. В решении этого вопроса он усматривал ключ к объяснению «теоретического аспекта» Стоунхенджа. Конструкция последнего, отмечал Г. Уонси, вряд ли бы составила загадку для ученого брамина из Индии, который, посети он Англию, усмотрел бы в Стоунхендже следы искусства, скрытые для глаз воспитанного в иных традициях европейца. Высказывались идеи о возможности измерения теней от камней в качестве особого астрономического метода.

После такого фейерверка догадок и предположений и активного обсуждения проблемы среди знатоков астрономии не оставалось сомнений в том, что Стоунхендж представлял собой конструкцию, которая могла быть воспринята как обсерватория. Далеко не ясным, однако, оставалось главное – как она действовала?

Потребовалось почти 80 лет, прежде чем догадка Д. Смита о возможности календарных наблюдений с помощью структур, составляющих Стоунхендж, приобрела должную определенность. Очередной шаг в этом направлении сделал в середине XIX века преподобный Эдвард Дьюк, автор опубликованной в 1846 году книги «Храмы друидов в Уилтшире». Но исходил он в отличие от Д. Смита не из анализа особенностей расположения камней кольца. Его внимание привлекли значительно более простые и ясные ориентиры – направления на горизонт, определяемые парами так называемых опорных камней. Э. Дьюк прежде всего установил, что восход Солнца в день летнего солнцестояния можно наблюдать не только из центра святилища, а и с насыпи, где некогда стоял опорный камень № 92. В качестве промежуточного визира на горизонт в таком случае выступали не земляные валы аллеи, а расположенный севернее опорный камень № 91. Для расшифровки особенностей календаря строителей Стоунхенджа этот вывод не добавлял бы ничего нового, если бы Э. Дьюк не отметил одновременно еще одну особенность. При наблюдении с насыпи опорного камня № 94, когда в качестве визира использовался камень № 93, взгляд падал на точку захода Солнца в дни зимнего солнцестояния!

Наблюдения Э. Дьюка вызвали особый резонанс не просто потому, что были обнаружены еще два астрономически значимых направления, которые как будто определяли «опорные камни». Фактически это означало, что если строители Стоунхенджа действительно были озабочены решением календарных проблем, то, если ход рассуждений Э. Дьюка верен, они могли подразделять солнечный год на две половины примерно по 180 дней каждая – от летнего солнцестояния до зимнего, когда Солнце при заходах достигало крайнего южного рубежа, а затем от зимнего солнцестояния до летнего, когда светило при восходах останавливалось на ближайшей к северу пограничной меже.

Восприятие Стоунхенджа как своего рода астрономической обсерватории стало в Англии XIX века необычайно популярным. И вот уже Уорлтайр пришел к остроумному выводу, что это святилище представляет собой своего рода теодолит для наблюдений за движениями небесных тел, а Готфри Хиггинс опять-таки усмотрел в расположении камней Стоунхенджа нечто исключительно важное – он увидел в их позициях соответствие астрономическим циклам древности.

Э. Дьюк, кроме того, развил идею Д. Вуда о возможном отражении в конструкциях Стоунхенджа образа одного из светил. В связи с другими храмами Солсберийской равнины это сооружение, по его мнению, представляло в «наземном планетарии или стационарном оррерии» аспект влияния Сатурна, поскольку храм размещался на южном конце меридиана, пересекающего храм Солсбери Хилл, который символизировал собой, по его мысли, планету Земля. Гипотеза заключалась в следующем: храмы размещались на уилтширских холмах по линии небесного меридиана так, что вместе образовывали своего рода макет солнечной системы, структурные части которой (сонм светил) воплощались в святилищах. Такого рода предположения позволили Э. Дьюку сделать чрезвычайно смелое для его времени заявление о том, что астрономия предшествовала другим наукам и появилась у «изобретательных предков» очень рано. Поэтому несправедливо называть варварами тех, чьи знания Неба могут вызвать лишь удивление и восхищение.

К тому же заключению в конце XIX века пришел Мозис Котсворс из Йорка, увлеченный реформой календарей. Святилища вроде Стоунхенджа он рассматривал как великие памятники древности, появление которых обусловливалось астрономическими потребностями, в частности нуждами точного измерения времени. С именем М. Котсворса связано такое курьезное происшествие. Однажды, размышляя о связи Стоунхенджа с другими объектами, он произвел расчеты и пришел к выводу, что на вершине холма Солсбери, вероятно, стоял столб высотой 95 футов, отбрасывавший тень на искусственно выровненную площадку, расположенную севернее. Если так и было, то, очевидно, на месте, где конец тени оказывался в день зимнего солнцестояния, должна находиться какая-то заметка. Котсворс тут же отправился в Солсбери. Поздним зимним вечером жители Эйбери были подняты как по тревоге. М. Котсворс повел их на вершину холма, чтобы убедиться в справедливости своих предположений. Как это ни удивительно, «заметка» была найдена точно там, где он и предполагал. Ею оказался булыжник с выбитыми на его поверхности загадочными символами, а также изображением рыбы.

…И. Локьер знал, что М. Котсворс в предыдущем, 1900 году, побывал в Египте, где проверял свою теорию об астрономически-календарных предназначениях пирамид и обелисков. Значит, и его волновали мысли, которые десятилетием ранее привели туда же Н. Локьера…

Как бы, однако, ни были заманчивы все высказанные о предназначении Стоунхенджа идеи, доказательство оправданности их требовало в XX веке не прикидок «на глазок», а точных расчетов. Для сэра Нормана Локьера как астронома они не составили бы особого труда, не препятствуй тому одно чрезвычайно существенное обстоятельство: отсутствие определенности в датировке памятника, без чего как общие оценки предназначения его, так и примечательность направлений оси, а также опорных камней оказывались не более чем гипотетическими реконструкциями. А что если за всем этим скрывается всего лишь совпадение случайностей? Если учесть, что характерная для оси и опорных камней Стоунхенджа направленность должна строго соответствовать определенней эпохе, то какими расчетами руководствовались У. Стьюкли, Уорлтайр и Г. Хиггинс, когда датировали святилище столь неоднозначно – 460 годом до нашей эры, 17 тысячами лет и, наконец, IV тысячелетием до нашей эры?!

На заре становления науки о древностях доверчивого и несведущего в коварных тонкостях астрономии археолога можно было, пожалуй, взбудоражить и увлечь рассуждениями того же У. Стьюкли по поводу астрономической значимости ориентации аллеи и разрыва в меловых валах Стоунхенджа. Тогда знатока старины можно было, пожалуй, зачаровать малопонятными гуманитарному уму сопоставлениями вековых изменений магнитного склонения и направленности структур святилища по странам света. (Именно эти замысловатые в головоломности выкладки позволили У. Стьюкли датировать сооружение Стоунхенджа с фантастической – до одного года – точностью.) Однако Н. Локьера подобного рода вычисления могли разве что позабавить, ибо закономерности колебаний магнитного склонения оказались более сложными, чем два века назад представлялось У. Стьюкли, и археологи к началу XX века уже согласились с авторитетным мнением лорда Эвбери Джона Лёббока о сооружении Стоунхенджа около 1500–1000 годов до нашей эры людьми эпохи бронзы, а не в 460 году до нашей эры. К тому же разве Флиндерс Питри, выдающийся знаток египетских пирамид, не писал еще в 1880 году в книге, специально посвященной Стоунхенджу, что его опорные камни никак не могут определять восходы и заходы Солнца в дни солнцестояний?

Археологи имели законное право сомневаться как в оправданности поиска астрономической значимости «направлений», задаваемых осью и опорными камнями Стоунхенджа, так и в основанных на результатах визирования идеях относительно времени сооружения святилища. Но, с другой стороны, и астрофизик сэр Норман Локьер видел, какие досадные, а порой и просто труднообъяснимые астрономические просчеты допускал, в свою очередь, чтимый археологами Ф. Питри, когда, основываясь на неверных посылках, пришел к заключению об установке каменных глыб в Стоунхендже в 720 году нашей эры ±200 лет.

Такой разнобой мнений питал взаимную подозрительность, нетерпимость и даже вражду теперь уже прямо противостоящих друг другу знатоков древностей и любителей усматривать в археологических памятниках многозначительный астрономический аспект. Н. Локьер решил разрубить, наконец, гордиев узел и с помощью точных замеров и расчетов решить сразу обе проблемы Стоунхенджа – оценить его как уникальную астрономическую обсерваторию, а также определить эпоху сооружения святилища. То и другое предстояло выполнить с использованием соображений чисто астрономического плана. Для археологии начала века такой проект выглядел поистине фантастическим и отчаянно дерзким по замыслу.

Между тем практическое исполнение его как раз и началось в тот летний день 1901 года обыденно прозаически – сэр Норман Локьер, определив с помощью Ф. К. Пенроуза среднюю линию пространства, которое было заключено между валами аллеи, попросил забить вдоль нее ряд деревянных колышков, тщательно визируя установку каждого из них с помощью теодолита. Он рассудил, что именно средняя линия аллеи, а не любой из ее валов или пяточный камень ориентировали взгляд человека из центра Стоунхенджа на то место горизонта, где ожидалось появление Солнца. Во всяком случае, такая направленность взора давала возможность получить для исполнения задуманного некий допустимый по точности вариант азимута восхода летом дневного светила. Строй деревянных визиров позволил Н. Локьеру определить с точностью до необходимых долей градуса азимут той точки горизонта, где, как следовало предполагать, жрецы Стоунхенджа ожидали проблеск первого луча Солнца в день летнего солнцестояния. Этот азимут оказался близок линии, проведенной от Стоунхенджа к реперу, установленному военно-топографической службой на Солсбери Хилл. В противоположном направлении – на юго-запад, где Солнце заходило в дни зимнего солнцестояния, та же линия достигала расположенного в 6 милях от Стоунхенджа древнего земляного сооружения Гроувелли Кастл и в 7,5 милях подобного же объекта в Кастл Дитчис. Азимут этой линии оказался равен 49°34′18″, что и было принято за приблизительную ориентацию оси святилища.

Далее Н. Локьеру предстояло, произведя соответствующие вычисления, узнать, в какие годы какого тысячелетия Солнце восходило на этой линии на северо-востоке 22 июня, а заходило на северо-западе 22 декабря. Такие расчеты, элементарные для астронома, не заняли много времени: примерно в 1680 году до нашей эры ±200 лет, а с учетом возможности ошибок при замерах и степени точности соответствующих таблиц, по которым велись вычисления, – около 1820 ±200 лет до нашей эры. Выходило так, что У. Стьюкли ошибался в своих вычислениях в лучшем случае более чем на тысячу лет, а относительно масштаба просчетов Уорлтайра, Г. Хиггинса, Ф. Питри и говорить не приходилось. В октябре 1901 года результаты поиска были доложены Королевскому обществу.

В последующем, стремясь усилить свой вывод о бесспорной обусловленности астрономической ориентации главной оси Стоунхенджа, Н. Локьер проверил, насколько оправдан скепсис Ф. Питри относительно значимости направлений опорных камней святилища, как их представил в свое время Э. Дьюк. Точные замеры с помощью теодолита показали, что ошибался Ф. Питри, а от опорного камня № 92 через камень № 91 как визир в самом деле можно наблюдать восход Солнца в дни летнего солнцестояния, также и от опорного камня № 94 через камень № 93 как визир – заход Солнца в дни зимнего солнцестояния! Итак, предположение о подразделенности года у тех, кто сооружал Стоунхендж, по крайней мере на две равные части по количеству суток между солнцестояниями получало достаточно строгое обоснование.

Однако сэру Норману Локьеру посчастливилось сделать очередной и принципиально новый по значимости шаг в уточнении возможной структуры солнечного календаря жрецов святилища бронзового века. Прокладывая из центра Стоунхенджа с помощью теодолита направления на горизонт через некоторые структурные части святилища, Н. Локьер выявил чрезвычайно важные по астрономической значимости линии. Их-то как раз и недоставало, чтобы говорить о возможности подразделения солнечного года на более дробные части, чем полугодовые блоки, которые определялись днями солнцестояний.

В самом деле, если, находясь в центре Стоунхенджа, ожидать восхода Солнца над опорным камнем № 91, то, как рассчитал Н. Локьер, это могло случиться в весьма примечательный с точки зрения рациональности подразделения солнечного года момент: или приблизительно за 45 дней до времени зимнего солнцестояния, т. е. около 8 ноября, когда Солнце в своих восходах продолжало сдвигаться к югу, или через 45 дней после того же момента, т. е. около 5 февраля, когда Солнце, достигнув крайней на юге точки восхода, начинало восходить все севернее и севернее. Еще два относительно малых календарных блока солнечного года можно было выделить, наблюдая за западным сектором горизонта из центра Стоунхенджа, используя в качестве промежуточного визира опорный камень № 93. Он, как установил Н. Локьер, отмечал момент захода Солнца приблизительно за 45 дней до времени летнего солнцестояния, т. е. около 6 мая, когда Солнце все еще продолжало при своих восходах и заходах сдвигаться к северу, или через 45 дней после того же момента, т. е. около 8 августа, когда Солнце, вставая из-за горизонта или заходя за него, уже начало свое очередное «путешествие» в южную часть небосклона.

Итак, определенные структуры Стоунхенджа подсказывали, что те, кто обслуживал святилище, считали время ее только по годам или по половинам солнечного года. Они умели фиксировать также восьмые части его, но лишь по рубежам, предшествующим или следующим за солнцестояниями. Можно понять глубокое волнение, которое испытал Н. Локьер, если знать, что стояло за уяснением такой календарной истины. Даты этих временных рубежей поразительно совпадали с основными праздничными днями в древнем кельтском календаре, который известен под названием майского годичного календаря! Отсюда последовал вывод, что Стоунхендж вначале, очевидно, планировался с ориентацией на выделение частей майско-ноябрьского календаря, структуру коего в последующем и заимствовали у людей бронзового века кельты (Н. Локьер прямо говорил о «календарном наследстве» строителей мегалитического сооружения). Эти срединные между равноденствиями и солнцестояниями отрезки времени определяли начало или окончание определенного рода хозяйственных работ. Н. Локьер с удивлением обратил позже внимание и на тот примечательный факт, что и в современной ему Англии проведение сельских ярмарок и связанных с ними торжеств определялось все той же структурой майско-ноябрьского календаря бронзового века и кельтов. Поразительная в живучести традиция, которая поддерживалась сезонным ритмом жизни фермерских хозяйств!

Н. Локьер, основываясь на своих расчетах, высказал также убеждение, что жрецы Стоунхенджа стали наблюдать точки солнцестояний лишь к 1600 году до нашей эры, после чего визиры майско-ноябрьского календаря потеряли значение главных направлений на горизонт. Так это было в действительности или нет, судить археологам было нелегко. К тому же озадачивало то, что исключительно важные календарные моменты равноденствий – весеннего и осеннего в структурах храма выявить пока не удавалось. В самом деле, Н. Локьеру при всех его стараниях и интуитивной прозорливости так и не удалось обнаружить, какие из структур Стоунхенджа ориентировали глаз человека на горизонт, где следовало ожидать восхода и захода солнца в дни равноденствий, когда природа или готовилась к возрождению (весна) или, напротив, начинала медленно «умирать» (осень). Случись это, и можно было бы говорить о том, что жрецы святилища подразделяли год на 8 частей, своего рода месяцев, по 45 дней каждый.

Но уже достаточно и того, что Н. Локьер совершил.

Он впервые профессионально и с обычной для представителя естественных наук основательностью попытался увязать в единое целое астрономию и археологию. Астроархеология открыла перед историками культуры захватывающие перспективы. Н. Локьеру, знакомому с мифологией и календарными культами, стало ясно, что за пристальным вниманием жрецов святилища к ключевым моментам в «жизни» дневного светила, когда совершались переходы от одного сезона к другому, просматривались основополагающие контуры астральной религиозной системы людей бронзового века. Сообщения античных авторов о небесной музыке кифары бога, который будто бы во времена оны посещал туманный Альбион, и о постоянных звуках кифар жрецов в святилище гипербореев могли восприниматься теперь как многозначительные намеки на священные ритуальные действа, связанные с обрядами служителей первобытных богов по случаю календарных языческих празднеств. Взаимосвязь нарождающейся науки древних мудрецов и привитого жрецами к ее неокрепшему стволу религиозного пустоцвета неожиданно раскрылась во всей зловещей обнаженности. Ясно стало и иное: если Н. Локьер был прав, то его идея не просто открывала новые горизонты во взглядах на первобытное общество. Она противоречила самым фундаментальным представлениям археологов о древнем человеке, взрывая их и разнося вдребезги.

Как показали последующие события, это и определило существо трагедии – его личной и той науки, которую он имел честь представлять. Кажется, археологи, призванные по долгу службы благоговейно восстановить для современников истинный облик их далеких предков, должны были приветствовать новую отрасль науки, рожденную на стыке астрономии, археологии и истории культуры. Парадоксально, но, как уже, увы, случалось в истории науки не однажды, все оказалось наоборот. Археологи сначала делали вид, что из-за очевидной для них несерьезности сюжета не замечают ни выступлений, ни статей о Стоунхендже специалиста по Солнцу Н. Локьера. Он же, удивленный равнодушием и полным отсутствием интереса к результатам своих исследований, в свою очередь заподозрил, по-видимому, археологов в намеренном уклонении от своего профессионального долга и позволил себе дать им советы. Поэтому-то, очевидно, в 1905 году в журнале «Nature» появилась статья «Несколько вопросов археологам». Это сочинение знатоки древности восприняли о раздраженном возмущением.

Позже говорили, что статья в «Nature» появилась по недосмотру редакции. В это стоило, пожалуй, поверить, если бы не одна «частность» – основателем и редактором журнала в течение полувека оставался ни кто иной, как астрофизик сэр Джозеф Норман Локьер. Как бы, однако, ни было, но вскоре разразился грандиозный скандал, на полвека вперед определивший болезненно острое неприятие археологами тех, кто в их епархии осмеливался говорить об астрономических аспектах древних памятников.

Трудно отделаться от впечатления, что математико-астрономические выкладки Н. Локьера показались английским археологам не более чем ловкими манипуляциями очередного любителя колпачить профессионалов. Недаром знаток своих соотечественников Шерлок Холмс однажды сказал с нескрываемой досадой: «Мы, англичане, – консерваторы. Любой человек, отличающийся от нас образом мышления, уже кажется нам мошенником». В оценках Стоунхенджа специалисты по древностям предпочитали, изничтожив в критическом пылу Н. Локьера, использовать излюбленный в затруднительных случаях и, как им представлялось, неотразимый по силе, а главное, строгой академической многозначительности ход: если объект непонятен, то его следует объявить «культовым», предназначенным «для отправления обрядов», а то и «торжественных ритуальных процессий». Астрономический аспект святилища представлялся археологам неопределенным (как будто кто-то может судить об этом лучше астронома!), а цель ориентации – туманной, хотя и не отрицалось, что она имела какое-то не ведомое никому «ритуальное значение».

За подобной безмерной осторожностью археологов скрывалось, пожалуй, совсем не стремление придать своей науке безупречный академический лоск и не желание сохранить профессиональную репутацию, как представляют порой сложившуюся в начале века вокруг проблемы Стоунхенджа ситуацию. За сим таилось нечто обескураживающе банальное и простое – ленивое нежелание вникнуть в суть сложных для гуманитарного ума «астрономических аспектов» археологических памятников и, главное, боязнь прослыть «академически несерьезным» или, что уж совсем страшно, «свихнувшимся чудаком». А многозначительная характеристика загадочного объекта как «ритуального», – в сущности, стыдливое прикрытие бессилия исследователя проникнуть в сокровенный смысл объекта, который он взялся изучать, – по традиции проходила легко. Вместе с тем при неторопливом размышлении о причинах неприятия археологами идей Н. Локьера начинает просматриваться значительно более глубокая подоснова печального хода событий в развитии науки о древностях на рубеже веков, да и в последующие десятилетия, вплоть, пожалуй, до середины XX века. Идея была слишком свежа. Ей еще предстояло созреть и прийти в соответствие с имеющимися археологическими данными. Вместе с тем вокруг нее была создана атмосфера ажиотажа и сенсации, породившая лавину спекулятивных теорий, и в их потоке было непросто выявить рациональное зерно. Не следует сбрасывать со счетов и то важное обстоятельство, что археологи, представители этой сравнительно молодой отрасли знаний, формировались как исследователи в атмосфере сугубо рационального восприятия первобытности. Чуждые благоговейного восприятия традиций классической древности и даже эпохи Ренессанса (с которым У. Стьюкли, Д. Вуд и Д. Смит, хоть и опосредованно, оставались связанными всем существом своих мыслей и дел) археологи конца XIX – начала XX века приняли теорию «Urdummheit», «первородной глупости» предка, чрезвычайно низкого культурного статуса его, узости круга знаний тех же друидов, которые стали восприниматься как предельно «примитивные предки», лишенные элементарных понятий об искусстве и науке.

Так, Стюарт Пиггот умудрился написать толстую книгу «Друиды», ни словом не упомянув о сообщении Юлия Цезаря относительно их успехов в астрономии и философии, чему, как уверял римский полководец, можно было обучаться в знаменитых на всем Севере Европы школах. При восприятии древних культур под углом зрения концепции «Urdummheit» попытки выявить астрономические аспекты в археологических памятниках выглядели авантюристическими. В такой ситуации не следует удивляться тому, что астроархеологи с их необычным направлением в исследованиях воспринимались иронически. Их называли «романтиками», а то и «фанатиками» или, по-джентльменски мягко, «людьми с причудами». Их критиковали за грубые просчеты в оценке уровня развития человека первобытного общества и обвиняли в намерении «поколебать основы». Создавалось впечатление, что от незыблемости постулата о господстве «первородной глупости» в «изначальных культурах» зависело их житейское благополучие и покойное течение дел на раскопках и в музейных хранилищах.