Текст книги "Сагарис. Путь к трону"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

От этого Валерий ещё больше расстроился: ну зачем, зачем он продал такую драгоценность Гаю Рабирию?! Конечно, он получил вожделенные ауреусы (как за добрый десяток рабов), но что такое деньги по сравнению с возможностью покорить столь незаурядную девушку, которая обладала потрясающей фигурой, была очень симпатичной и чрезвычайно умной? Она стала бы ему не только любовницей, но и прекрасным помощником в его коммерческих делах. В этом купец совершенно не сомневался, слушая отчёты учителей об успехах амазонки.

Когда Остия скрылась за завесой пыли, Сагарис почувствовала, как глаза наполнились слезами. Что ждёт её впереди? Неужели она до конца своих дней будет беспразной рабыней и больше никогда не возьмёт в руки свой топор, не сядет на коня, чтобы птицей полететь по бескрайней степи, полной грудью вдыхая её ароматы? Нет, так не должно быть! Она получит свободу! Как этого добиться Сагарис пока не знала. Но в её душе крепла вера, что это случится. Рано или поздно.

Возница-раб, услышав позади возню, оглянулся, – от волнения Сагарис никак не могла устроиться на жёсткой повозке поудобней, – а затем прикрикнул на мулов, хлёстко щёлкнул кнутом, и они пошли быстрее. Дать ей коня Валерий не разрешил. Мало ли что может взбрести в голову своенравной амазонке.

Глава 2
ЛАТИФУНДИЯ

Гай Рабирий недолго задержался в латифундии. Отдав необходимые распоряжения, он поторопился в Рим. Там назревали события, в которых он поневоле должен был принять участие. Император Нерон Клавдий Цезарь Август Германии, Великий понтифик, наделённый властью трибуна четырнадцать раз, властью императора тринадцать раз, пятикратный консул. Отец отечества, безумствовал.

Поведение Нерона резко изменилось после смерти его многолетнего наставника – Бурра. Император фактически отстранился от управления государством. В Риме воцарились деспотия и произвол. Сенеке[73]73
  Сенека, Луций Анней (4 г. до н.э. – 65 г. н.э.) – римский философ-стоик, поэт и государственный деятель. Воспитатель Нерона и один из крупнейших представителей стоицизма.


[Закрыть] было предъявлено обвинение в растрате, и ему пришлось добровольно отстраниться от государственных дел. Нерон приказал казнить свою жену Октавию, а затем начались процессы по оскорблению императорского величия, в результате которых многие римляне лишились головы. Были казнены и старые политические противники императора: Паллант, Рубеллий Плавт, Феликс Сулла. Нерон предавал смерти без меры и разбора кого угодно и за что угодно. В Риме начались гонения на последователей новой религии – христианства. Христу поклонялись в основном рабы и вольноотпущенники, а также представители низших слоёв общества, на защиту которых Нерон встал в первые годы своего правления. Хотя христианство и не было запрещено официально, поклонение новому богу практически лишало всякой защиты государства.

Нерон считал себя превосходным певцом, сочинял пьесы и стихи, наслаждался участием в соревнованиях поэтов, а также спортивных состязаниях на колесницах. Поначалу император музицировал на пирах, но при помощи придворных подхалимов уверовал в свой талант и начал выступать публично. Он участвовал практически во всех поэтических и музыкальных конкурсах, где неизменно одерживал победы. Попробовали бы ему не присудить первое место в состязании...

Началось противостояние Нерона и Сената. Сенаторы помнили, что, получив власть, Нерон обещал им почти такие же привилегии, какие были у них во времена Республики. Однако постепенно император сосредотачивал всё больше и больше рычагов управления государством в своих руках, и к 65 году оказалось, что Сенат вообще не имеет никакой реальной власти.

Это противостояние вылилось в заговор, в результате которого было арестовано более сорока человек, из них девятнадцать принадлежали к сенаторскому сословию. Двадцать человек были казнены или принуждены к самоубийству, в том числе Сенека, Петроний[74]74
  Петроний, Гай Арбитр – римский писатель, придворный императора Нерона, автор романа «Сатирикон».


[Закрыть], Фенний Руф. И, конечно же, Гай Рабирий Постум не мог оставаться в стороне от назревающих событий. А они принимали грозный оборот.

Гай Юлий Виндекс, наместник Лугдунской Галлии, недовольный политикой Нерона и налогами, накладываемыми на провинции, поднял свои легионы против императора. Подавить восстание поручили Луцию Вергинию Руфу, наместнику Верхней Германии. Виндекс понимал, что самостоятельно не справится с войсками Руфа, поэтому призвал на помощь популярного в войсках Сервия Сульпиция Гальбу, наместника Тарраконской Испании, и предложил ему объявить себя императором.

На таких условиях Гальба поддержал восстание. Легионы, находящиеся в Испании и Галлии, провозгласили его императором, и он двинулся на соединение с Виндексом.

Сенат объявил Гальбу врагом народа, но, несмотря на это, его популярность продолжала расти. В конце концов на сторону Гальбы встал второй префект преторианцев – Гай Нимфидий Сабин, и большая часть гвардии. Нерон покинул Рим и направился в сторону Остии в надежде собрать флот и армию в лояльных ему восточных провинциях.

А тем временем легионы Гальбы продолжали своё движение к Риму...

Эти трагические события в Римской империи ни в коей мере не волновали и не затрагивали Сагарис. У неё была своя «война». Вилик был сама покорность и предупредительность, в отличие от его жены. Коварством и жестокостью Клита мало отличалась от Нерона. Разве что масштабностью своих действий.

Ей, в отличие от Нисея, совсем не улыбалась перспектива расстаться с денежками. Отправившись в свободное плавание по неизведанному морю вольной жизни, можно было легко пойти ко дну, наткнувшись на коварные рифы самостоятельной жизни.

Многие вольноотпущенники, так и не найдя себе места среди свободных людей, спивались, опускаясь на дно общества, и надеялись лишь на дармовой хлеб. Однако это было всего лишь полбеды; Клита, с её цепкостью и знаниями, конечно же, могла выжить в любой обстановке и не только не растерять нажитое, а и приумножить его. Но на свободе ей будет не хватать главного – власти. О, это упоительное чувство вседозволенности! Когда можно карать или миловать любого раба в любой момент и по любому капризу. Когда у Клиты было плохое настроение (а это случалось часто), рабы старались скрыться с её глаз, спрятаться куда подальше, забиться в какую-нибудь щель, чтобы не слышать раскатов громоподобного гласа жены вилика, который ревел, как букцина – сигнальная труба римских легионеров.

Как раз первое столкновение у Сагарис с Клитой и произошло на почве её самоуправства. Девушка достаточно быстро вошла в курс дела – всё-таки наставления учителей и книга Колумеллы оказались хорошим подспорьем в деле управления латифундией. В отличие от своего предшественника и его жены, Сагарис была ровна в обращении с рабами и старалась объяснять их промахи, а не наказывать. Совсем уж ленивых, в особенности хитрецов, она переводила на более тяжёлую работу и спрашивала за её исполнение со всей строгостью. А от зоркого взгляда Сагарис скрыться было невозможно.

Но самое интересное – рабы боялись её не меньше Клиты. Они узнали, кем была Сагарис до того, как стала собственностью Гая Рабирия Постума, и при виде амазонки цепенели, будто она была мифической колдуньей Цирцеей, способной превратить человека в свинью. Её глаза всегда были холодны, она практически никогда не улыбалась, а довольно симпатичное лицо Сагарис напоминало каменную маску, на которой нельзя было найти ни единого человеческого чувства. Она была как ожившая статуя.

Однажды Сагарис, как обычно, ранним утром обходила дальние угодья. И наткнулась на площадку, где стоял столб с перекрестьем. В этом месте ей ещё не приходилось бывать, и она с удивлением воззрилась на человека, который был распят на столбе. Он или спал (хотя как уснёшь в таком положении?), или находился без сознания. По крайней мере, голова распятого раба была склонена, а его глаза закрыты.

Похоже, он висел на столбе целую ночь, потому что его полуобнажённое тело распухло от укусов кровососущих насекомых.

Сагарис достала нож, обрезала верёвки, которыми раб был привязан к перекладине, и, бережно подхватив бесчувственное тело, уложила его на траву. Затем она влила ему в рот из своей фляжки немного вина, и раб открыл мутные глаза. Он смотрел на Сагарис с таким видом, будто уже попал в Аид, а девушка – сама Персефона, жена владыки подземного царства.

– Кто ты? – спросила Сагарис.

– Галл... – глухо ответил раб, справившись с волнением.

– Я спрашиваю, как тебя зовут!

– Так и зовут... А вообще-то я Бренн.

– Кто тебя распял?

– Клита... Эта злобная сука! – невольно вырвалось у Бренна, который под влиянием вина постепенно возвращался к жизни.

– За что?

Бренн замялся. Сагарис ждала, глядя на него с непроницаемым видом. Конечно же, раб знал, кто она. И понимал, что от его ответа зависит многое.

Наконец он тяжело вздохнул, собравшись с силами, и ответил:

– Она хотела затащить меня в постель...

– И ты отказался?! – удивилась Сагарис.

При всём том Клита была довольно-таки аппетитная бабёнка. Нисей был гораздо старше неё, и, похоже, жена вилика пользовалась положением жены управляющего латифундией не только для удовлетворения садистских наклонностей, но и для того, чтобы ублажать свою плоть.

– Да! – с вызовом ответил Галл. – Лучше переспать с гадюкой, чем с этой сумасшедшей бабой!

– О как! – Сагарис покачала головой. – Ты сильно рисковал...

– Да уж... – буркнул Бренн. – Ночка у меня выдалась не из лёгких... Но лучше издохнуть, чем очутиться в её объятиях! Мерзкая тварь!

Сагарис присмотрелась к нему повнимательней. Бренн был молод – не более двадцати пяти лет, симпатичен, хотя черты его лица были несколько грубоваты, прекрасно сложен, а шрамы на теле галла говорили о том, что он бывалый воин и попал в плен в бою.

– Ладно, поднимайся, – сказала Сагарис. – Идти сможешь?

– Смогу... – буркнул Бренн и неожиданно быстрым и лёгким движением оказался на ногах.

– Иди и отдохни, – приказала Сагарис. – Но прежде зайди на поварню, пусть тебя хорошо накормят. Скажешь, что я приказала.

– Спасибо, госпожа... – Галл поклонился девушке. – Ты спасла мне жизнь, и я этого никогда не забуду.

– Посмотрим... – небрежно бросила амазонка, и Бренн неторопливо пошагал в сторону виллы.

Он ходил легко и неслышно, как большой кот, и Сагарис невольно залюбовалась его движениями. Галл ощутил её взгляд затылком, обернулся, и широкая улыбка осветила тёмное лицо раба.

Лик Сагарис остался холодным и бесстрастным...

В тот же день у неё состоялся первый неприятный разговор с Клитой. Бывший вилик и его жена по-прежнему жили в своём домике и, как прежде, исполняли массу разных обязанностей. Сагарис им не мешала, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что супружеской чете известны такие тонкости в управлении большим хозяйством, о которых не знали ни её учителя, ни сам великий Колумелла, хотя он и написал много умных книг.

Однако случай с Галлом возмутил девушку до глубины души.

– С каких это пор ты присвоила себе мои права? – резко спросила Сагарис, когда они остались с Клитой наедине.

– О чём ты? – деланно удивилась Клита.

Она уже знала, что Сагарис освободила Бренна от наказания и что тот в данный момент сидит на поварне и уписывает за обе щеки сытный завтрак – повар-раб проникся сочувствием к Галлу и подал ему полную миску бараньих мослов с остатками мяса.

– По какой причине был наказан Галл? – Сагарис хищно прищурилась. – И хватит юлить!

– Он был... м-м... слишком непочтителен со мной.

Тупо соврать Клита побоялась.

– Ещё немного – и со столба сняли бы его труп, – сказала Сагарис. – За здоровье и благополучие рабов отвечаю я, а не ты. Как я должна была докладывать нашему господину, случись непоправимое? Что у жены бывшего вилика случилась течка и она начала безумствовать? Этот раб стоит немалых денег, между прочим.

Клита молчала. Она чувствовала себя униженной и оскорблённой. Ей хотелось по старой привычке начать ругаться, притом самыми плохими словами, но холодный жёсткий взгляд амазонки подействовал на неё, как ушат ледяной воды. Она перевела взгляд на пояс Сагарис, где висел нож, зябко повела плечами – с этой девой-воительницей шутки плохи: свирепая амазонка может пустить в ход оружие не задумываясь. Клита потупилась и до крови прикусила нижнюю губу. «Ну ничего, мы ещё посмотрим, чья возьмёт!» – мстительно подумала она.

– Никогда больше без моего ведома не наказывай рабов! – жёстко отчеканила Сагарис. – Иначе, клянусь Язатой, я распну тебя на том же столбе, где был распят Бренн. Убирайся вон!

Испуганная Клита едва не вышибла дверь, с немыслимой для неё прытью покидая помещение. Сагарис невольно улыбнулась. Впервые за время, что она провела в имении Гая Рабирия, девушка почувствовала себя хозяйкой положения.

Рабы господина относились к ней по-разному. Большинство по старой привычке униженно подгибали плечи и со страхом ожидали какого-нибудь наказания. Но были и такие, которые вели себя дерзко, вызывающе.

Особенно отличался скверным нравом молодой раб-фракиец. Это был могучий детина, которого посылали на самые тяжёлые работы. Исполнял он их нехотя, зачастую и вовсе бездельничал. Дни стояли жаркие, и фракиец, расположившись в тени, преспокойно наслаждался ничегонеделанием. Зато на поварне, когда приходила пора обеда, он нагло требовал себе самые лучшие куски и похлёбку пожирней.

Сагарис долго терпела его выходки, но однажды она не выдержала. Наткнувшись среди дня на безмятежно почивающего раба (его звали Дажбор) в холодке под оливами, рассвирепевшая амазонка схватила палку и так отколотила фракийца, что тот три дня отлёживался под присмотром Клиты, которая смыслила в знахарских делах.

В ярости он пытался сопротивляться, надеясь на свою физическую силу, но Сагарис не дала ему ни малейшей возможности приблизиться к ней. Она жалила его, словно оса, – попадая по самим больным местам.

Наблюдавшие эту картину рабы быстро разнесли весть, что с новым виликом лучше не связываться, и с той поры отношение к ней стало вежливо-предупредительным. И самые ленивые старались исполнять свои обязанности с прилежанием. Тем более что Сагарис быстро разобралась с питанием рабов и поняла, почему еда у них такая скудная и откровенно скверная.

Оказалось, что часть самых ценных продуктов изымала Клита и они оказывались на близлежащем рынке. Сагарис запретила и ей, и вилику даже появляться на кухне, сменила поваров, и с той поры рабы стали питаться вполне сносно. Конечно же, они поняли, почему их стали хорошо кормить, и преисполнились благодарностью к новому вилику. Впрочем, Сагарис не заблуждалась на этот счёт: раб никогда не будет любить своего хозяина. Поэтому по-прежнему была с рабами строгой и бесстрастной.

Что касается Дажбора, то после выздоровления он проникся к Сагарис большим уважением. Фракиец ждал, что новый вилик прикажет его распять, – ведь он осмелился сопротивляться наказанию – но амазонка вела себя так, словно между ними ничего не было. Мало того, изрядно побитого фракийца, пока его пользовала Клита, кормили как на убой.

Неумолимый закон делал положение рабов в Риме невыносимым. Раб был не человеком, а вещью, с которой её хозяин мог обращаться по своему усмотрению. Лишь немногие хозяева считали себя обязанными заботиться о старых и больных рабах. Раба всегда могли выпороть или распять. Тем не менее в латифундии Гая Рабирия Постума к рабам относились достаточно бережливо. Прожжённый делец не считал разумным калечить рабов, а тем более – лишать их жизни. Ведь они стоили денег, иногда немалых. Чего нельзя было сказать о соседней латифундии. Её хозяин славился исключительной жестокостью по отношению к рабам. Его жена не отставала от него в наказании рабов, подвергая их всяческим издевательствам.

Владелец латифундии был человек необразованный и незнатный, и обладание огромным богатством сделало его надменным и жестоким. Он покупал много рабов и зверски обращался с ними: клеймил тех, кто родились свободными, но попали в плен и были порабощены, некоторых заковывал и держал в темницах, других посылал пасти скот, не давая им ни нормальной пищи, ни необходимой одежды. Ни дня не проходило без того, чтобы он не наказывал кого-нибудь из рабов без причины.

Рабы Гая Рабирия хорошо знали, что творится у соседей, и благодарили своих богов за то, что они послали им такого хозяина, а ещё больше – вилика. Даже старый вилик и его супруга старались не калечить рабов во время наказания, а что касается Сагарис, то при ней рабы и вовсе зажили вольготно. Она требовала лишь одного – безоговорочного исполнения её указаний.

Сагарис позволила рабам собираться по вечерам на обширной площадке у виллы, где они пели песни, танцевали и веселились как могли. Когда наступали официальные римские праздники, она выставляла им бочку вина и хорошее угощение, за что рабы преисполнились благодарностью к новому вилику. Конечно, Гай Рабирий не одобрял такое мотовство и строго спросил бы с девушки за это, но она оплачивала вино из своих личных сбережений.

Дела в латифундии пошли настолько хорошо, что Гай Рабирий диву давался. Понятно, что Клита ему доложила о вольностях нового вилика, но он проверил приходную книгу и, убедившись, что за вино уплачено сполна, лишь милостиво предостерёг Сагарис от попустительства.

– Любой, кому в жизни выпал жребий подчинённого положения, – назидательно сказал Гай Рабирий, – спокойно уступает право на славу и величие своему господину. Но если тот обращается с ним не как с человеческим существом, он становится врагом своего жестокого хозяина. Ты верно поступаешь. Тем не менее у всякой благотворительности есть пределы. Переступив их, можно наделать много бед. Рабы быстро забывают доброту. И твою заботу о них они могут посчитать твоей слабостью. Сагарис не возражала. Она вообще вела себя достаточно замкнуто, и никто не мог знать, какие мысли роятся у неё в голове. А они были только о свободе.

По ночам ей часто снился один и тот же сон – что она мчится по степи на своём Атаре, впереди сияет восходящее солнце, которое серебрит высокий ковыль, а справа и слева от неё цепью скачет расма во главе с Тавас. Теперь Сагарис готова была полюбить свою предводительницу и простить Тавас все её жестокие выходки.

Этот сон настолько запал ей в душу, что девушка решила возобновить тренировки с оружием. Конечно, о настоящем мече можно было только мечтать, и она выстрогала деревянный. Что касается её любимого оружия – топора, то с этим дело обстояло проще. Она заказала его кузнецу латифундии.

Правда, он немного удивился, для чего вилику понадобился небольшой топорик, ведь в хозяйстве применялись лишь массивные колуны, чтобы заготавливать дрова. Но объясняться с рабом Сагарис не намеревалась, и он в точности исполнил все её пожелания. Более длинную, чем обычно, рукоять для топора, сделал столяр. Девушка тщательно отшлифовала и отполировала деревяшку, а затем на её конце сделала ремённую петлю – чтобы импровизированное оружие не потерять в схватке. Впрочем, в ближайшем обозримом будущем сразиться с врагами ей вряд ли придётся. Так полагала Сагарис...

Место для тренировок она нашла быстро. Оно находилось в оливковом саду, в самом его отдалённом конце. Сюда не забредали даже рабы, которые ухаживали за деревьями. Небольшая поляна была окружена густым кустарником, а посреди неё стояла одинокая столетняя олива.

Она уже почти не давала плодов, её ствол начал усыхать, и Сагарис укутала его толстыми соломенными матами, чтобы окончательно не погубить ценное дерево. Обычно старые оливы спиливали и отдавали столярам-краснодеревщикам, которые изготавливали из них великолепную мебель. Гай Рабирий был очень рачительным хозяином: он полагал, что денег много не бывает и что в латифундии всё должно приносить прибыль.

Вскоре Сагарис убедилась, что она по-прежнему владеет топором в совершенстве. Конечно, неплохо бы сразиться с опытным воином, ведь никакие тренировки с манекеном не могут дать того ценного опыта, который нарабатывается в схватках равных по силе противников. А лучше, если вообще против тебя выходит настоящий мастер.

Но приходилось довольствоваться боем с «тенью» – воображаемым соперником – и совершенствовать своё умение в метании топора. Это был конёк Тавас. Она могла поразить врага топором на расстоянии в двести шагов. Бросок Тавас был настолько мощным и молниеносным, что уклониться от разящего удара могли очень немногие. У Сагарис с метанием топора дело обстояло похуже, и теперь она буквально с остервенением сражалась с оливой, отходя от неё всё дальше и дальше.

К окончанию тренировки у неё начинали болеть все мышцы, однако девушка не обращала внимания на такие мелочи. Всё это было ей хорошо знакомо. Девы-воительницы были жестоки в обучении детей, не давая им расслабляться ни на миг. Они гоняли их до седьмого пота, поэтому боль в мышцах была постоянным спутником всех девушек-подростков до тех пор, пока их не принимали в расму.

С топором вопрос был практически решён, и Сагарис наконец принялась за меч. Ей было противно держать в руках деревяшку, будто она снова стала маленькой девочкой, но иного выхода даже не предвиделось, потому как без ежедневных тренировок (и амазонка это хорошо знала) утрачивался навык владения оружием.

Первое время она казалась себе настолько неуклюжей, что едва не плакала от злости. Меч-деревяшка был чужим, непослушным и всё время норовил выскользнуть из рук. Прикусив губу до крови, Сагарис в диком исступлении рубила маты, взлохмачивая солому, при этом стараясь вспомнить приёмы мечевого боя, которые переняла у своих наставниц. Это не всегда получалось как должно, и рассвирепевшая девушка снова и снова повторяла позиции, доводя себя до изнеможения.

В один из таких моментов ей показалось, что в зарослях кто-то таится. Это могло быть опасно. Бывали случаи, когда из соседней латифундии сбегали рабы, которые не выдерживали издевательств хозяев. В поисках пропитания они не останавливались ни перед чем. Их жестокость была поразительной, хотя в какой-то мере понятной. Ведь побег мог стоить им головы. А то и чего похуже – страшных пыток и распятия на перекладине.

Топор мигом оказался в руках Сагарис, и она бесстрашно раздвинула ветки кустарника в той стороне, откуда исходила опасность. Её удивлению не было пределов – там находился Бренн! Он выпрямился во весь свой немалый рост и сказал, виновато опустив голову:

– Прости, госпожа... Я оказался здесь случайно.

– Случайно? – Сагарис разозлилась. – По-моему, сегодня твоё место работы на конюшне!

– Да. Но так вышло...

Сагарис посмотрела на него долгим взглядом и только теперь заметила, что Галл сильно взволнован и смотрит на неё каким-то странным взглядом. Что с ним?

Бренн был лишь в одной набедренной повязке, и бурное дыхание распирало его мощную мускулистую грудь. Он был красив той мужской красотой, которая нравится девушкам. Его несколько грубоватое лицо, освещённое заходящим солнцем, буквально светилось, а в зелёных глазах таилась страсть. Уж это Сагарис сразу поняла, вспомнив Аму, сына Томирис.

– Ты достоин наказания! – сказала она резко.

– Да. Я согласен, – ответил Бренн. – Но позволь сказать тебе, что так орудовать мечом нельзя. В бою любой опытный воин сразит тебя довольно быстро.

– Хочешь сказать, что ты что-то смыслишь в мечевом бое? – заинтересованно спросила Сагарис, злость которой почему-то мигом улетучилась.

– Да. Я мастер боя на мечах, – гордо выпрямившись, ответил Галл.

– Надо же... – Сагарис скептически ухмыльнулась. – Никогда бы не подумала.

– Уж поверь мне, госпожа.

– Что ж, посмотрим, на что ты гож, – решительно сказала девушка.

Она выбрала подходящее деревце, срубила его, очистила от веток и придала импровизированному мечу нужный размер.

– Держи... – Она вручила палку Бренну. – И покажи, какой ты мастер мечевого боя.

Бренн скупо улыбнулся и встал в позицию. Сагарис напала на него молниеносно. Но все её попытки достать Галла своим «мечом» оказались напрасными. Он легко, даже играясь, отводил её удары, но при этом не делал попыток ответить.

– Нападай! – наконец крикнула разъярённая Сагарис.

– Госпожа, это может быть больно. А на вас нет никаких доспехов.

– Бей, кому говорю!

– Ну, как прикажешь...

Сагарис не успела опомниться, как получила весьма болезненный удар по рёбрам. Она даже задохнулась от боли, хотя сразу поняла, что Бренн бил вполсилы. Девушка рассвирепела не на шутку. Она накинулась на Галла, словно фурия, и даже смогла несколько раз достать его своей деревяшкой, но Бренна это только позабавило. Он широко улыбнулся – и неожиданно очутился позади Сагарис, а его импровизированный меч оказался у горла девушки.

– Всё, госпожа, ты уже мертва, – сказал Бренн и нехотя выпустил её из своих объятий.

– Как это у тебя получилось?! – удивлённо спросила Сагарис.

– Ничего сложного. Главное – работа ног. А они у тебя иногда заплетаются. И потом, атака с нижней позиции, на которую ты уповаешь, редко приносит победу в бою с римлянами. Они закрыты большими щитами, которые мечом не пробить. Наконец легионеры в основном наносят колющие удары своими гладиусами, и как раз этот момент нужно использовать, чтобы ударить с верхней позиции в незащищённую шею.

– Хорошо! – решительно сказала Сагарис. – Отныне ты будешь работать вместе с садовниками в оливковой роще... по моему отдельному заданию.

– Хочешь сказать?..

– Да! После обеда, когда я освобожусь, будешь приходить сюда и учить меня мечевому бою. Только выстругай себе деревянный меч (так, чтобы никто не видел!) и не вздумай болтать лишнего. Иначе я отрежу тебе язык!

– Понял, госпожа. – Лицо Бренна осветила торжествующая улыбка. – Можешь не сомневаться, я буду нем, как рыба.

– И смотри не попадись на глаза Клите!

– Я бы эту паршивую суку задавил где-нибудь в тёмном углу! – пробормотал Галл.

– Но-но! Не вздумай. Иначе лишишься головы прежде времени.

– Слушаю и повинуюсь...

Бренн ушёл, а Сагарис некоторое время пыталась унять сильное волнение. Она вдруг поняла, что Галл ей отнюдь не безразличен.