Текст книги "Сагарис. Путь к трону"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 4
БОЙ НА МОСТУ

Альпы поражают воображение своей суровой красотой. Могучие дубовые, буковые и каштановые леса поднимаются по склонам гор до самых альпийских лугов, которые на исходе летней поры напоминают пёстрый ковёр. Травы на лугах исключительно пышные, густые, и очень много цветущих растений: альпийские рододендроны с ярко-красными цветками, цикламены, клевер, альпийская астра, орхидея. Здесь растут стелющиеся низкорослые кустарники, среди которых особо выделяется вечнозелёный можжевельник, а также горная сосна с прижатыми к земле кривыми ветвями. А ещё выше начинается царство вечных снегов и льдов, которое украшает загадочный колдовской цветок – серебристый эдельвейс.

В Альпах гораздо больше диких животных, чем в соседних густонаселённых провинциях Рима. На горных хребтах нашли убежище многие звери, вытесненные человеком из равнинных и низкогорных районов. В горах можно встретить медведя, серну, благородного оленя, альпийского козла, сурков, зайцев, диких кроликов, белок. Кроме того, в Альпах водятся кабаны, волки, лисы, куницы, рыси, горностаи... Раздолье для охотников, только добраться до вожделенной добычи совсем непросто.

Много в Альпах и пернатых обитателей. Это беркут и ястреб-тетеревятник, глухарь и альпийская галка, каменная куропатка, филин, скальная ласточка и дрозд, пустельга, хохлатая синица и ещё много других. Почти все улетают зимовать с тёплые края, только некоторые живут в этих местах круглый год. Птицы, которые живут в Альпах постоянно, давно приспособились к местной природе. Вьюнок гнездится в скальных расщелинах, а пищу – семена и растения – ищет на горных склонах. Альпийская галка вьёт гнёзда прямо на скалах, выше лесной границы. Кедровки запасаются на зиму семенами и орехами, пряча их в землю. У кедровок очень хорошая память, и большинство своих тайников они находит даже под толстым слоем снега.

Немало в Альпах и рептилий. Чаще всего здесь можно встретить пятнистую саламандру, ужа, желтобрюхую жерлянку, альпийского тритона и гадюку. Как раз в это раннее утро огромная гадюка выползла на плоский камень над высоким скальным обрывом, чтобы погреться в первых солнечных лучах. Рептилия, судя по её толстому брюху, знатно поохотилась в ночное время и пожелала отдохнуть.

Неожиданно высокая трава, которая росла у камня, зашевелилась, и к краю обрыва подполз человек, одетый в звериные шкуры. Его голову прикрывала шапка, утыканная веточками можжевельника. Потревоженная гадюка мигом свила кольца, готовясь к броску, и злобно зашипела. Человек мгновенно застыл, даже затаил дыхание. Какое-то время рептилия выжидала, ощупывая воздух своим раздвоенным языком, а затем нехотя сползла с камня и скрылась в кустарнике.

– Уф-ф! – с облегчением выдохнул человек и спрятал острый, как бритва, клинок в ножны.

Он не боялся ползучих гадов, так как в сумке у пояса у него хранилось противоядие. Тем не менее укус гадюки мог стать большим препятствием на пути к осуществлению его замыслов. Человек (это был Бренн) осторожно поднял голову и посмотрел вниз.

Внизу находилось глубокое ущелье, по дну которого бежал бурный поток. Через ущелье был перекинут узкий мост, который охраняли римские легионеры. Достать их стрелами сверху, с обрыва, было невозможно, так как они укрывались под прочным навесом. Но и пробиться через мост представлялось задачей весьма многотрудной. Его защищали три контуберния[79]79
  Контуберний – подразделение римской армии в количестве 8-10 чел. До Гая Юлия Цезаря в состав контуберния входило 10 солдат, после – 8.


[Закрыть], и то, что легионеры большей частью были новобранцы, ни в коей мере не упрощало задачу – римляне хорошо готовили своих воинов. Однако самой главной помехой в задуманном Бренном предприятии являлась большая куча хвороста, сверху которой стояли две большие бочки с маслом. При малейшей опасности легионеры обязаны были зажечь сигнальный костёр, и чёрный дым горящего масла, поднявшись к небу, известит ближайший военный лагерь, что охране моста требуется помощь. Конной але[80]80
  Ала – крыло (лат.); конное вспомогательное подразделение римской армии, в позднее время обычно состоявшее из союзников. Всадник алы назывался алариус.


[Закрыть] нужно совсем немного времени, чтобы прискакать к ущелью, и тогда добравшихся до Альп восставших рабов вырежут, как цыплят.

Конечно, можно были перебраться на другую сторону Альп, в Трансальпийскую Галлию, через высокогорный перевал, которым пользовались контрабандисты. Но женщины и дети не смогут карабкаться по скалам над глубокими пропастями, которые временами казались вратами Аида.

Поначалу восставшие продвигались к намеченной цели довольно успешно и быстро. По пути к ним присоединились рабы ещё восьми больших латифундий. Командиром избрали Атти, а его помощником – Галла. Атти был опытным воином, немало повоевавшим против римлян и германцев. Он принадлежал к кельтскому племени битуригов, отличавшихся воинственностью и независимым нравом.

Атти категорически не хотел брать женщин-рабынь, тем более – с детьми, но они сами, собравшись в гурт, упрямо шли за восставшими рабами-мужчинами, сбивая босые ноги в кровь на каменистой дороге. Жажда свободы превозмогла все разумные доводы Атти, и он в конечном итоге смирился с присутствием женщин в лагере восставших. Тем более что они, в отличие от мужчин, не могли добыть для себя пропитание. Некоторые даже падали в голодные обмороки, чего не смогло вынести даже твердокаменное сердце предводителя восставших рабов.

Бренн хорошо знал путь, по которому они шли. Он был главным провожатым. Эти дороги Галл несколько лет топтал солдатскими калигами, пока его не изгнали из армии за тяжкий проступок, грозивший ему смертью. Потом он много раз благодарил богов за то, что его командир оказался очень жадным. Вместо казни, положенной строптивому легионеру, центурион продал Бренна работорговцу. Галл был видным мужчиной и стоил дорого.

Постепенно восставшие рабы неплохо вооружились, по пути нападая на небольшие воинские гарнизоны. Но затем своенравная Фортуна изменила им. Богатые латифундисты на свои деньги снарядили погоню за ними, и им пришлось идти к вожделенным Альпам потайными тропами, что, конечно же, сказалось на скорости передвижения. Казалось, горы были рядом, но это было обманом зрения, и добираться до них пришлось несколько недель.

Наконец восставшие рабы, изрядно измученные дорогой, добрались до моста, в который упирался единственный удобный путь в Трансальпийскую Галлию. По другую сторону Альп было спасение, но как туда добраться?

Бренн злобно оскалился, потянул к себе свёрнутую в бухту верёвку и одним концом прикрепил её к тяжёлому камню. То же самое сделали и другие рабы, собравшиеся на скальном выступе, который нависал над мостом. Чтобы забраться на него, пришлось здорово попотеть, но теперь крыша укрытия охраны и казармы находились как раз под тем местом, где расположился Галл.

Оставалось только ждать...

Легионеры играли в кости, которые из-за своей простоты были наиболее популярны в армейской среде. Кость представляла собой выточенный из кости какого-то крупного животного шестигранный кубик, на каждой грани которого были проделаны углубления – от одного до шести. Игроки бросали по три кости, и побеждал тот, количество очков у которого было наивысшим. После этого очки на всех кубиках игроков складывались, и проигравшие должны были выплатить заранее обусловленные суммы победителю.

Азартные игры в кости были широко популярны среди всех слоёв населения Рима – настолько, что император запретил играть в них на деньги. Те, кто был пойман за игрой в кости, должен был заплатить штраф, в четыре раза превышавший ставки в игре. Только во время Сатурналий, праздника, который отмечался в течение нескольких дней в декабре, этот запрет снимался. Но легионерам было наплевать на императорские эдикты. Рутина армейской службы хоть как-то скрашивалась азартными играми.

Бренн сосчитал бодрствующих легионеров – и повеселел. Их было немного – всего один контуберний. Остальные солдаты отдыхали в казарме. Со всё возрастающим волнением он перевёл взгляд на дорогу – и облегчённо вздохнул.

По дороге шла сгорбленная старуха. Она тащила на спине вязанку хвороста. Женщина едва переставляла ноги под чересчур тяжёлым для неё грузом. Казалось, ещё немного – и она просто упадёт посреди дороги. Но старуха упрямо тащила свою объёмную ношу, напоминая жука-скарабея, который справлялся с шариком навоза, в три-четыре раза превышавшим его размеры.

Наконец она привлекла внимание и стражи. Один из легионеров, стороживший вход на мост, очнулся от полусонного состояния (он дремал, опершись о пилум) и лениво спросил:

– Куда идёшь, старая?

Старуха что-то прошамкала в ответ и продолжала неспешно двигаться в сторону навеса.

– Стой! – возвысил голос страж. – Я спросил – куда ты идёшь?

– Туда... – неопределённо ответила старуха, кивком головы указав на противоположную сторону ущелья.

– Зачем? – тупо брякнул легионер.

Вопрос был, по меньшей мере, глупым. Охранники моста хорошо знали, что жители близлежащего селения частенько заготавливают дрова в дальнем лесочке, где было много сухостоя. Те, кто позажиточней, имели в хозяйстве ослов или мулов, везли брёвна и пеньки, пользуясь телегами и двуколками, а беднота тащила хворост на горбу.

– Надо... – коротко ответила старуха, упрямо продолжая свой путь.

Наверное, до легионера дошло, что он сглупил своим вопросом, но, как нередко случается с людьми ограниченными и недалёкими, эта промашка только разозлила солдата.

– Ну-ка, остановись! Стой, кому говорю, старая ведьма!

Солдат окинул взглядом вязанку хвороста, выискивая, к чему бы придраться, и неожиданно заметил топор на длинной рукояти, который лишь отдалённо напоминал хозяйский инструмент. Он был прикрыт тонкими веточками, но во время движения хворостинки расползлись и топор оказался на виду.

Прикинув на глаз вес топора, легионер сильно удивился – судя по состоянию старухи, которая едва переставляла ноги, для неё такое орудие должно было быть неподъёмным. Как же она им управлялась в лесу? Мало того, этот крестьянский инструмент сильно напоминал сагарис – боевой персидский топор, только был более тяжёлым, с широким лезвием. Он даже имел заострённый обух!

– А это откуда? – спросил легионер и протянул руку, чтобы взять топор.

– Оттуда! – молодым и звонким голосом ответила старуха.

Резким движением сбросив вязанку с плеч на землю, она схватила топор, и в следующее мгновение голова легионера покатилась по деревянному настилу моста. Его товарищ, стоявший неподалёку, опешил. Это был совсем молодой солдат, ни разу не побывавший ни в одном сражении. Сначала он схватился за пилум, но потом понял, что старуха стоит чересчур близко от него, поэтому копьё уже бесполезно, и потянулся за гладиусом. Но было поздно. Старуха ударила почти без замаха, заострённым обухом в правый висок, и череп легионера треснул, как перезрелый арбуз. А затем она обрушилась на игроков, которые при виде её действий впали во временный ступор, забыв об оружии. Спустя считаные мгновения на мосту забушевал вихрь. Старуха носилась, как фурия, раздавая удары своим топором направо и налево, и вскоре из солдат дежурного контуберния на ногах осталось всего трое.

Это были опытные бойцы, ветераны, которых на мякине не проведёшь. Легионеры начали атаковать старуху по всем правилам боевого искусства. Но их реакция оказалась несколько запоздалой. С обрыва над мостом полетели верёвки, и по ним на крышу навеса начали спускаться восставшие рабы во главе с Бренном. Пользуясь неожиданностью, они быстро справились с тремя ветеранами, однако из казармы стали выбегать отдыхавшие там стражи и, повинуясь командам декана, мигом построились в шеренгу, укрывшись за щитами и ощетинившись копьями.

Тут бы плохо обученным рабам и пришёл конец: против римской «стены» не могли устоять даже германцы, великолепные воины. Но неожиданно вступило в бой подразделение стрелков из лука под командованием Атти. Они ждали своего часа, таясь над обрывом. Благодаря действиям «старухи», которая выманила легионеров на открытое пространство, теперь солдаты представляли собой отличную цель. Град стрел посыпался сверху, и пока солдаты не построили крышу из щитов – «черепаху», половина из них получила ранения разной степени тяжести.

Декан, панцирь которого был увешан фалерами[81]81
  Фалеры – медные, серебряные или золотые крупные нагрудные бляхи, иногда украшенные геммами, драгоценными камнями или смальтой, служившие почётными знаками воинов. Фалерами украшались также и лошади.


[Закрыть], быстро оценил ситуацию. А она складывалась для его подчинённых весьма скверно.

– Зажечь сигнальный костёр! Немедленно! – приказал он двум легионерам, и они побежали исполнять приказание.

Но Атти тоже был опытным солдатом. Для такого случая он поставил четверых самых лучших стрелков как раз над тем местом, где высилась гора хвороста с бочками наверху. И когда легионеры, прикрываясь щитами, добрались до сигнального поста и попытались зажечь пучки сухой травы, обмотанные паутиной (для этого им пришлось поневоле раскрыться), стрелки Атти выпустили по несколько стрел. За считанные мгновения солдаты превратились в дикобразов – практически все стрелы попали в незащищённые места на их телах.

Декан завыл от бешенства, как волк. Он обязан исполнить свой долг – подать сигнал, который должны увидеть сторожевые посты воинского лагеря. Непременно зажечь сигнальный костёр! Чего бы ему это ни стоило!

В отличие от своих подчинённых, неопытных солдат, многие из которых не успели надеть защитное снаряжение, декан был ветераном, поэтому, едва раздался сигнал тревоги, он первым делом облачился в свой надёжный пластинчатый доспех, а облегчённую пехотную кольчугу с двойным кольчужным покрытием на плечах он практически никогда не снимал. Кроме того, у декана щит был бронзовый, а меч более длинный, нежели те, которыми орудовали солдаты, – испанский гладиус. И только у декана на голове был очень надёжный имперский шлем[82]82
  Имперский шлем – купол имперского шлема был полусферической формы, с гребнем, козырёк в виде пластины закреплён несколько выше нижнего края шлема, имелся широкий назатыльник и подвижные нащёчники.


[Закрыть].

Оставив солдат, он метнулся к куче хвороста – и резко остановился. Дорогу ему преградила давешняя «старуха». Только теперь её вид сильно изменился.

Она сбросила фригийский колпак, с прикреплёнными к нему седыми патлами, и освободилась от длинного, до пят, тёмного плаща, оставшись в плотно облегающих ноги варварских шароварах и тунике, поверх которой была надета двойная кольчуга, которая держала удар мечом не хуже панциря. В руках «старуха» держала боевой топор на длинной рукояти.

– Поди прочь, стерва! – взревел декан.

Ему казалось, что достаточно грозного окрика, чтобы «старуха» убралась с его пути. Впрочем, присмотревшись, он несколько поколебался в своём мнении насчёт её возраста. Перед ним стояла молодая черноволосая женщина в гриме, который от пота начал ползти. Морщины постепенно стирались, а на тёмной старческой коже стали появляться светлые пятна.

Но на что она рассчитывает? Декан не сомневался, что смахнёт её с моста, как надоедливую муху. Его тяжёлое защитное снаряжение не оставляло женщине ни единого шанса.

«Старуха» (конечно же, это была Сагарис) лишь презрительно ухмыльнулась. Её не пугал ни его грозный вид, ни длинный испанский меч. Она должна была остановить его, не допустить, чтобы римлянин подал сигнал опасности, и этим всё было сказано.

Захватить врасплох охрану моста было её замыслом. Бренн горячо протестовал – это было чистым безумием! Сагарис шла на верную смерть! – но Атти, которые не испытывал к амазонке тех чувств, которые таил в своей душе Галл, после некоторого раздумья дал согласие.

Нужно было выиграть немного времени, чтобы нападение прошло успешно, а для этого жизнь одного человека не была слишком большой платой. К тому же злопамятный Атти не мог забыть своего позора, когда девушка повергла его, вожака, на землю, словно какого-нибудь новичка в военном деле, притом перед толпой восставших рабов.

Задумка оказалась удачной, осталось лишь добить оставшихся в живых легионеров, чем и стали заниматься восставшие рабы. Они начали сбрасывать на солдат, которые образовали крышу из своих длинных щитов, каменные глыбы, и строй, железная стена римских легионов, разрушилась. В образовавшиеся бреши ворвались лучшие бойцы во главе с Бренном, и пошла дикая рубка.

Кровь мигом залила дощатый настил моста, сражающиеся скользили по красным лужам, падали, но продолжали драться даже лёжа. Стоны раненых, предсмертные вопли, звон железа, гортанные выкрики тех, кто вкладывал последние силы в разящий удар... – вся эта какофония боя разносилась далеко по горам, распугивая зверьё и поднимая в воздух стаи птиц.

«Нельзя медлить!» – мельком подумал декан и с остервенением кинулся на Сагарис. Ему достаточно было одного взгляда, который он бросил на своих солдат, чтобы понять – скоро они все падут.

Декан был опасным противником. Это девушка поняла сразу. Несмотря на обуявшую его ярость, он действовал осмотрительно, постоянно меняя позиции, чтобы не оказаться удобной мишенью для рабов-стрелков, засевших на краю обрыва. Впрочем, они даже не думали стрелять из опасения ранить Сагарис, которая вертелась, как белка. Стрелки ждали удобного момента. Никто из них не сомневался, что девушку ждёт быстрый конец, а уж потом наступит их черёд.

Так думал и декан. До того момента, когда девушка неожиданно ударила топором по краю щита. Ему пришлось приложить всю свою силу, чтобы удержать щит в руках. Но и это ещё было не всё. От чрезмерного усилия щит приподнялся вверх на несколько большее расстояние, чем положено, тем самым открыв девушке ноги декана в поножах, и она мигом воспользовалась этой возможностью. Резко присев, Сагарис нанесла удал топором по ногам римлянина, и только огромный боевой опыт уберёг его от очень опасной раны – он успел отпрыгнуть назад.

И всё равно Сагарис достала декана. Рана оказалась не очень серьёзной, тем не менее кровь из неё хлынула ручьём.

Коварно ухмыльнувшись, дева-воительница стала исполнять какой-то замысловатый танец: так могло показаться со стороны.

На самом деле Сагарис просто уклонялась от нападений декана, иногда парируя удары топором. Она ждала, когда римлянин ослабеет от потери крови. Ей была на руку такая задержка. Тем более что вскоре к Сагарис должна была подойти подмога, так как к Бренну присоединился Атти и меч вожака переломил ход сражения – легионеры гибли один за другим.

Но это понимал и декан. Собрав последние силы (всё-таки потеря крови начала сказываться на скорости движений и несколько притупила реакцию), декан нанёс неотразимый (как ему казалось) укол, целясь в живот Сагарис. Он сделал это, буквально распластавшись над настилом моста, и точно знал, что теперь ей не избежать смертельного исхода. Это был коронный приём ветерана, который никогда его не подводил.

Наверное, так было бы и в этот раз. Но его подвела раненая нога. Вернее, кровь с раны. Она уже не бежала, а сочилась, тем не менее лужа на дощатом настиле моста получилась изрядная. И именно в неё вступил римлянин своей толчковой ногой.

Декан поскользнулся и потерял равновесие. Острый кончик его испанского гладиуса всего лишь на два пальца не достал до Сагарис. Зато она не замедлила воспользоваться удобным моментом.

Немного сместившись в сторону, девушка рванулась навстречу декану и сильно рубанула топором по бронзовому назатыльнику шлема. Шлем свалился с головы декана, он попытался выпрямиться, что было нелегко, – в голове загудели шмели – но не успел. Следующий удар Сагарис раскроил ему ничем не защищённый лоб.

– Язата! Язата! – пронёсся дикий вопль Сагарис, отразившись в горах долгим эхом.

– Барра! – проорал Бренн клич римских легионеров, пронзая мечом своего очередного противника.

Бывший солдат II Августова легиона в пылу схватки забыл боевой клич своих предков.

Глава 5
ГОРБУН

Щедрое альпийское солнце сеяло на высокогорный луг свои животворящие лучи, заставляя зеленеть травы даже в осеннюю пору. Погода стояла великолепная. Днём было тепло, даже жарко, дул лёгкий, приятный ветерок, а по ночам с гор приходила сырая прохлада, но у костров она практически не ощущалась. Обширная луговина с одной стороны была ограждена скальными отрогами гор, а с другой – редколесьем, которое по мере спуска в долину превращалось в почти непроходимые лесные дебри.

Луг был пастбищем. Большая отара разномастных овец, рассыпавшись по зелёному, местами порыжевшему травяному ковру, напоминала пёстрый зимний плащ великана мехом наружу, расстеленный на земле. Овцы никуда не торопились, степенно щипали травку практически на месте, благо луговина была ещё свежей, не истоптанной овечьими копытцами – отару пригнали только третьего дня.

И как раз вовремя. Атта будто знал наперёд, что так будет. Чтобы сбить со следа погоню и дать возможность людям отдохнуть, вожаки восставших рабов, посовещавшись, решили изменить маршрут, уйти с битого шляха, хотя это и представляло некоторую сложность. Ведь чтобы подняться на луг, пришлось карабкаться по крутым склонам холмов.

Но иного выхода не было. Все сильно устали, в особенности женщины и дети. К тому же и Атта, и Бренн, опытные воины, знали, что погоня идёт не только по пятам беглецов. Они были уверены, что их поджидают и впереди. Для них не было секретом, что римляне общаются посредством голубиной почты.

А это значило, что о восставших рабах, которые с боями идут в Трансальпийскую Галлию, уже знают в большом римском лагере, охранявшем путь на перевал с другой стороны – от воинственных кельтов, разбойничьи отряды которых нередко прорывались в самую благословенную часть Римской империи, долину у подножья Самнитских гор, чтобы всласть пограбить местное население.

В разные времена долиной владели греки, этруски, самниты, и наконец полноправными хозяевами стали римляне. При них долина расцвела и стала житницей Римской империи.

Вожаки восставших рабов беспокоились, что им не хватит продовольствия, дабы прокормить людей во время отдыха. Была надежда на охоту, но дело это ненадёжное, а значит, придётся голодать какое-то время. Но всё равно дальше идти было просто невозможно. Они и так значительно опередили посланный в погоню отряд.

Однако теперь за ними шёл не сброд, набранный хозяевами мятежных латифундий, что называется, с бору по сосенке, а целых две манипулы[83]83
  Манипула – пехотное подразделение Древнего Рима в количестве 120-200 чел. Манипула делилась на две центурии.


[Закрыть] римской армии. Трибун ангустиклавии[84]84
  Трибун ангустиклавии – в каждом легионе имелось пять военных трибунов из сословия всадников. Чаще всего это были профессиональные военные, которые занимали высокие административные посты в легионе, а во время боевых действий могли, при необходимости, командовать легионом. Им полагались туники с узкими пурпурными полосами (angusticlava), откуда и происходит название должности.


[Закрыть], который вёл их, горел желанием как можно быстрее догнать мятежных рабов и отомстить за солдат, которые погибли во время схватки на мосту.

Дело в том, что декан, сражённый Сагарис, был родственником трибуна – братом его жены. Она в резких выражениях наказала ему не возвращаться, пока рабы не будут наказаны самым жестоким образом.

Для трибуна её желание стало неприятной неожиданностью. В ближайшее время предполагались гладиаторские бои, а он поставил немалую сумму на некоторых своих любимцев. И теперь, вместо того чтобы насладиться великолепным зрелищем и получить свой выигрыш (в победе гладиаторов, на которых он поставил десять тысяч сестерциев, трибун не сомневался), ему нужно было истребить вонючее стадо «говорящих орудий труда», как римляне называли рабов. Конечно, трибун мог отказаться от такого сомнительного «удовольствия», – гоняться за толпой недочеловеков – поставив во главе воинского отряда одного из опытных центурионов-ветеранов. Но ссориться с женой – себе дороже. Она настаивала, что месть – дело семейной чести. Он, и только он сам, обязан был отомстить за смерть декана, её любимого братца. Поэтому передоверить это важное дело кому-либо трибун просто не мог. Жена бы потом его со свету сжила упрёками...

Пастухи с большим стадом овец подоспели как нельзя вовремя. Овцы были не их собственностью, а хозяина, богатого латифундиста, поэтому пастухи с лёгким сердцем смотрели, как под ножами восставших рабов испускают дух изрядно нагулявшие жирок бараны. Теперь у отряда были не только лепёшки (пастухи на двух осликах привезли с собой изрядный запас муки и оливкового масла), но и овечье молоко, сыр и простокваша, очень полезная для желудков совсем отощавших беглецов.

Сагарис после схватки на мосту стала всеобщей любимицей. На неё смотрели, как на божество в человеческом облике. Даже Атти перестал дуться на девушку и теперь лишь восхищался её воинской доблестью.

Это было просто невероятно – одна против целой контубернии римлян! Выжить, а тем более – победить в таких условиях не смог бы даже сам Атти. Уж он-то знал, что римских солдат обучают самые опытные центурионы, представлявшие собой основу и костяк римской армии. Это были профессиональные воины, которые жили повседневной жизнью своих подчинённых-солдат, а в ходе боя командовали ими. Обычно этот пост получали солдаты-ветераны, однако центурионом можно было стать и по непосредственному указу императора или иного высокопоставленного чиновника.

Самое высокое положение занимал центурион первой центурии первой когорты, а самое низкое – центурион шестой центурии десятой когорты. Поначалу обучением новобранцев занимались центурионы более низкого ранга, а затем мастерство будущих легионеров доводили до совершенства центурионы первой когорты. Поэтому после учебных сборов новички вполне могли сражаться практически на равных даже с опытными воинами варваров, которые постоянно воевали с Римом. А тут девушка, с виду хрупкая, слабая, как все женщины, пусть и очень быстрая. Атти, наблюдавшему за её схваткой с римлянами, в какой-то момент показалось, что в Сагарис вселилась сама Морриган, кельтская богиня войны и смерти на поле боя. Обычный человек (тем более – женщина!) просто не мог перемещаться с такой быстротой, что в глазах двоилось.

Что касается Бранна, то он и вовсе потерял голову от чар воительницы. Теперь его взгляды, которые он бросал на Сагарис, стали настолько выразительными, что в конечном итоге она сдалась. Это случилось нечаянно, хотя и Бранн, и Сагарис давно желали друг друга.

Вечер выдался тихим и тёплым. Перед заходом солнца Сагарис почему-то захотелось уединиться. Её охватило странное волнение. Оно началось в груди, а затем стало опускаться всё ниже и ниже, пока девушка не ощутила неистовое желание. Такого не было с того момента, когда она занималась любовью с сыном Томирис. Может, потому, что Сагарис находилась в постоянном напряжении. Но сейчас, после сытного ужина и под влиянием альпийских красот, она расслабилась и даже забыла, что за рабами идёт погоня, и если римские солдаты их догонят и пленят, то лучше бы ей умереть в бою. Ведь римляне были большими «мастерами» по части истязаний пленников, в особенности восставших рабов. Дерзнувшие восстать против Рима должны быть наказаны со всей строгостью! Так постановил Сенат. Строптивые «говорящие орудия труда» никому не нужны и чрезвычайно опасны.

Рим тщательно оберегал своё спокойствие...

Солнце коснулось вершин дальних гор, и его огромный золотой шар стал малиновым. Всё вокруг неожиданно окрасилось в неземные цвета. Заснеженные пики горных вершин вдруг стали розовыми, голубыми, зелёными, фиолетовыми, жёлтыми, а лёгкий туман, который начал клубиться в глубоких ущельях заблистал чистым золотом с малиновым оттенком. Это было потрясающе!

Сагарис, заворожённая невиданной доселе картиной, не услышала лёгкой поступи Бренна. Галл всегда ходил бесшумно, как огромный кот. Лишь когда он осторожно сел рядом с девушкой, Сагарис встрепенулась и схватилась за нож. Но, увидев, что это Бренн, она сначала застенчиво улыбнулась, а затем и расхохоталась. Он тут же последовал её примеру.

Насмеявшись вдоволь, они вдруг заглянули друг другу в глаза. Бренн задышал бурно, будто только что вскарабкался на вершину горы, а Сагарис прикрыла веки и поникла, словно прекрасный цветок, закрывающий на ночь свои лепестки. Галл сжал её в объятиях – поначалу мягко, не без боязни, зная строптивый характер амазонки, а затем, под влиянием вырвавшейся наружу страсти, грубо и бесцеремонно.

Но Сагарис уже было всё равно. Она плыла на волнах любви, и несильная боль только добавила желания...

Увы, их уединение не осталось незамеченным, хотя они и находились далеко от лагеря восставших рабов. В кустарнике таился Гавий. Горбун везде преследовал Сагарис, снедаемый жаждой мести. Конечно, делал он это тайно, при этом стараясь скрытно подобраться к амазонке вплотную, да ещё и чтобы поблизости не оказалось ни единой живой души, когда он нанесёт ей удар в спину, – у него наготове был кинжал, с клинком, смазанным смертельным ядом.

Мать-шлюха горбуна слыла ещё и колдуньей и хорошо разбиралась в разных приворотных средствах. Кроме того, она могла составлять сильные яды, в чём и преуспела. За то, что она отравила своего богатого любовника (муж отдал богам душу совсем рано, и явно не без её помощи), который поиздевался над ней и бросил, мать Гавия предали изощрённой казни.

Её подвергли публичному надругательству. На арене была поставлена кровать, отделанная черепаховыми гребнями, с матрасом из перьев, покрытая зелёным покрывалом. Женщину растянули на кровати и привязали к ней. Выдрессированный осёл встал коленями на кровать и совокупился с осуждённой. Когда он закончил, его увели с арены, а затем выпустили хищников, которые довершили издевательства над женщиной, разорвав мать Гавия на части.

И всё это страшное действо горбуну, которому тогда едва исполнилось восемь лет, пришлось наблюдать. Так решили судьи. Сын отравительницы – уже потенциальный преступник. После казни юного горбуна за несколько медных ассов продали хозяину одной из портовых таверн, в которой Гавий и провёл семь лет, пока его не перекупил за гораздо большую сумму Гай Рабирий Постум.

Гавий оказался в латифундии патриция благодаря счастливой случайности. Гай Рабирий долго вёл в отдельной комнате таверны безуспешные переговоры с богатым восточным негоциантом, а Гавий обслуживал их стол.

В юности на лицо он был довольно миловидным, и только горб, который с возрастом становился всё заметней и заметней, несколько портил приятное впечатление от его внешности. Гай Рабирий, несмотря на высокое положение и богатство, был относительно добрым человеком. В процессе разговора он участливо похлопал юношу по горбу, и – о, чудо! – торговец тут же согласился почти на все условия Гая Рабирия.

Суеверному патрицию этого оказалось достаточно. Он решил, что именно горб шустрого служки помог ему обмишулить ушлого торговца из Иудеи. Гай Рабирий не привык откладывать дела в долгий ящик и тут же выкупил Гавия у хозяина таверны, заплатив за него полновесными ауреусами. Правда, пришлось немного поторговаться – хозяин таверны был ещё тот хитрец. Он мгновенно смекнул, что интерес известного во всей Римской империи негоцианта и богатея к ничтожному служке неслучаен и запросил за уродца цену, как за крепкого здорового раба.

В конечном итоге и патриций, и хозяин припортовой таверны остались довольны сделкой. Гавий и впрямь оказался «талисманом», приносящим удачу в торговых делах, – по крайней мере, так считал Гай Рабирий, – а хозяин таверны был на седьмом небе от счастья. Это же надо как свезло!

Гавий и в юности был злокозненным малым, и хозяин уже хотел от него избавиться, а тут подвернулся такой счастливый случай. Он намеревался получить за Гавия хотя бы пятьсот сестерций, а богатый патриций заплатил ему шесть тысяч! Впрочем, по истечении некоторого времени хозяин таверны почувствовал себя обманутым. Дело в том, что на рынке рабов, который находился на римском Форуме, напротив храма Кастора и Поллукса, особым спросом пользовались различные уродцы – карлики, юродивые и прочая. И стоили они очень дорого, некоторые – до двадцати тысяч сестерциев. Хозяин таверны понял, что здорово продешевил. Горбун должен был стоить гораздо больше! Но дело уже было сделано, договор дороже денег. И потом, куда ему тягаться с прожжённым хитрецом-негоциантом, который мог обвести вокруг пальца любого, самого умного торговца?