Текст книги "Сагарис. Путь к трону"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Гай Фульвий неопределённо пожал плечами, подумал, и осторожно ответил, предполагая в вопросе легата какой-то подвох:

– Нас они не тревожат… И со снабжением крепости у меня полный порядок.

– Мне это известно. Тогда вопрос: как ты этого добился?

– Очень просто. Наладил добрые отношения с племенами Дикой степи. Проще купить у них всё, что нам нужно, нежели отбирать силой. Деньги плачу им смешные, зато ни разу на моих фуражиров никто не нападал. А всё потому, что варвары их сами охраняют.

– Разумно… – Плавтий Сильван с интересом пригляделся к центуриону.

Старый солдат Гай Фульвий оказался умней и на голову выше военачальников-патрициев, которые посылали манипулы[26]26
  Манипула – основное тактическое подразделение легиона в количестве 120—200 чел. Делилась на две центурии. Манипулы римляне переняли у самнитов.


[Закрыть] для грабежа местного населения. Попытки захватить у варваров стада овец и быков постоянно оборачивались кровопролитными схватками, которые не всегда заканчивались победой римлян. Да и найти животных в Дикой степи представляло собой сложную задачу. Ведь у кочевников не было постоянного местопребывания.

– Тем не менее что-то предпринимать нужно, – продолжил легат. – Последний набег амазонок на наш военный лагерь обернулся большими потерями.

– Мне это известно…

– В донесении трибуна указано, что девы-воительницы используют тактику скифов. Амазонки не входят в соприкосновение, они обстреливают из дальнобойных луков наши манипулы, и достать их невозможно. Пока наши солдаты отражают набег передовых сил амазонок, другой их отряд грабит незащищённый лагерь.

– Нельзя выводить манипулы за пределы ограды!

– Скажи сие трибуну, этому тупице! – грубо ответил Плавтий Сильван. – В Таврике он недавно и плохо ориентируется в местной обстановке. Да и военного опыта у него маловато. Ему не пришлось сражаться ни со скифами, ни с сарматами.

– Но ведь в его отряде, насколько мне известно, были опытные центурионы. Они-то почему не подсказали трибуну, как нужно действовать?

– А потому, что он из рода Корнелиев! – сердито сказал легат. – Их упрямству может позавидовать даже осёл.

Гай Фульвий промолчал. Плавтий Сильван происходил из плебейского рода, и отношение к древнему патрицианскому сословию испытывал двойственное. В Риме патриции первоначально составляли всё коренное население, входившее в родовую общину. Но после выделения из общины знатных патриархальных семей к патрициям стали относиться лишь представители родовой земельной аристократии. Принадлежность к родовой аристократии можно было получить по праву рождения, а также путём усыновления или награждения. Это право терялось по смерти или из-за ограничения в правах. Увы, Плавтий Сильван не мог похвалиться знатностью своего происхождения, поэтому, несмотря на то что сам был патрицием, к родовой аристократии он относился с предубеждением.

Тем временем Гай Фульвий всё никак не мог понять, к чему клонит легат. В том, что у того была какая-то тайная миссия, он уже не сомневался. А иначе зачем тащиться за тридевять земель из хорошо укреплённого Виминациума[27]27
  Виминациум – древнеримский военный лагерь, затем город и столица римской провинции Мёзия. Располагался на востоке нынешней Сербии, в 12 км от города Костолац. Основан в I в. н.э. и насчитывал около 40 тыс. жителей, что делало его одним из самых крупных городов данной эпохи.


[Закрыть], столицы Мёзии, подвергая себя большой опасности? Похоже, в замыслах легата отведено место и ему, старому вояке, коль уж Плавтий Сильван первым делом посетил Харакс.

– Итак, к делу! – решительно заявил легат. – Сенат решил покончить с очередной опасностью, которая угрожает нашему присутствию на берегах Понта Эвксинского. Конечно, наши легионы по-прежнему сражаются с остатками варварских орд, но они разрознены и их нападения на посты и поселения не наносят нам существенного урона. В отличие от племени амазонок. Их царица Томирис обладает качествами великого полководца, что для нас просто неприемлемо.

– Легко сказать – покончить… – проворчал центурион. – Если наши манипулы истопчут своими калигами[28]28
  Калиги – солдатская обувь, полусапоги, покрывавшие голени до половины. Она состояла из кожаных чулок и сандалий с ремнями. Толстая подошва сандалий была покрыта шипами. Переплёты ремней часто доходили до колен.


[Закрыть] всю Дикую степь, то и тогда надежда на благополучный исход этой авантюры весьма призрачна. Конные амазонки чувствуют себя на равнине, как корабль в открытом море. У них тысячи путей, а у наших пеших легионов только один.

– Об этом и речь. Во-первых, Сенат поручил мне собрать войско для карательной экспедиции против амазонок. Во-вторых, меня обязали найти достойного военачальника, который хорошо знает местные обычаи и который немало повоевал с варварами. И лучшей кандидатуры, чем ты, любезный Гай, не найти. И в-третьих, вскоре в Харакс прибудет фракийская конная спира[29]29
  Спира – отряд, когорта.


[Закрыть] (позаботься о её размещении), а фракийцы весьма поднаторели в сражениях с конными стрелками варваров. Не думаю, что амазонки смогут драться с ними на равных. К тому же Биарта, трибун фракийской спиры, хитёр, как сам Улисс[30]30
  Улисс – латинизированная форма греческого имени мифического царя Итаки Одиссея.


[Закрыть].

Гай Фульвий обречённо вздохнул – всё, мирная жизнь закончилась. Шёл двадцать пятый год его службы, он надеялся выйти в почётную отставку, получить полагающийся ему земельный надел, построить виллу, благо средств у него хватало, и остаток дней своих провести в окружении любящей жены и кучи детишек в благодушии и довольствии. Но, похоже, чаяния старого солдата могут остаться несбыточной мечтой. Поручение легата Мёзии вряд ли принесёт ему славу победителя амазонок и фалеры[31]31
  Фалеры – награды римских легионеров. Представляли собой большие и маленькие диски круглой или овальной формы диаметром 4-7 см. Их изготовляли из самых различных материалов (серебра или бронзы, часто позолоченной, драгоценных или полудрагоценных камней и даже из стекла). На фалерах делали всевозможные изображения. Особенно часто встречаются головы Медузы Горгоны, Марса, Минервы, Юпитера, а также головы сфинкса или льва. Фалеры носили на груди. Их полость заполняли смолой и с обратной стороны закрывали медной пластинкой, через которую пропускали проволоку. Особенно храбрые и заслуженные воины имели по нескольку фалер, которые выдавали легионерам не по одной, как медали в современных армиях, а целыми наборами из 5, 7, 9 штук.


[Закрыть] за боевые заслуги.

Но приказ есть приказ, и оспаривать его центурион даже не подумал. Он налил себе полный кубок крепкого критского вина, которое предпочитал больше сладкого фалернского, и выпил одним духом. Плавтий Сильван лишь мягко улыбнулся, глядя на Гая Фульвия. Он хорошо разбирался в людях, и понял, какие чувства обуревают в данный момент старого служаку.

Глава 5
ЗАПАДНЯ

По Дикой степи катились волны серебристого ковыля. Отряд воительниц издали был похож на караван небольших суден, нагруженных под завязку, настолько высоким было разнотравье степи. Яркое весеннее солнце только-только появилось из-за дальних лесов, и солнечные лучи ещё не набрались палящей знойной силы, которая к полудню плавила голубой небесный купол, превращая его у горизонта в золотистое марево. Несильный ветер приятно ласкал открытые участки тела, и Сагарис наслаждалась умиротворённым покоем, который изливался с небес. Тем не менее на душе у неё кошки скребли. Она потеряла единственную верную подругу, которая старалась держаться от неё подальше. Пасу была обижена на Сагарис до глубины души и не скрывала своей неприязни. И было от чего. Причина их размолвки заключалась, конечно же, в Аме.

Безумная ночь, которую Сагарис провела в объятьях сына Томирис, не прошла даром. Во-первых, Ама наотрез отказался принять участие в празднике богини Язаты, чем разгневал даже собственную мать. Непокорного мужчину, не пожелавшего разделить любовное ложе с не понравившейся ему воительницей, заставить исполнить свой мужской долг было невозможно.

Так иногда случалось, уж неизвестно, по какой причине. В этом вопросе не помогали даже снадобья Фарны. Поэтому царица относилась к подобным выходкам «низших» – именно так воительницы именовали мужчин племени – снисходительно. Казнить непокорных, конечно, можно, но кто их заменит? Благодаря ухищрениям колдуньи воительницы рожали большей частью девочек. Но и без мужчин племя обойтись не могло. Они были «своими». Мужчины при случае сражались наравне с воительницами против врагов, им можно было доверять, в отличие от рабов, способных на предательство и месть.

А во-вторых, Сагарис всё же понесла; неожиданное любовное неистовство не прошло даром. К счастью, никто из воительниц не знал о проступке девушки, но от этого ей было не легче. Она не имела права рожать! Иначе её ждало всеобщее презрение и поражение в правах. И тогда вместо бешеной скачки на своём любимце Атаре в составе поисковой расмы Сагарис ждали кухонные работы наравне с мужчинами. Ведь сыр-иппаку из кобыльего молока разрешалось делать только женщинам, чем-то провинившимся перед Томирис и племенем.

Ама неоднократно пытался договориться о новой тайной встрече, но Сагарис поначалу отвечала суровым отказом, а в последний раз, почему-то взбесившись, едва не снесла ему голову своим боевым топором. Юношу спасли только отменная реакция и быстрота его крепких мускулистых ног. С той поры он замкнулся – да так, что из него невозможно было лишнего слова вытянуть – и старался не попадаться Сагарис на глаза.

Конечно, девушка знала многое о зачатии и деторождении (этими сокровенными сведениями с нею поделилась Пасу, прошедшая специальную подготовку; какие могут быть секреты от подруги?), но то, что она задумала, юным воительницам не преподавали. Однажды, совершенно нечаянно, Сагарис подслушала разговор двух жриц (одна из них была её мать). Оказывается, старая колдунья Фарна помогает женщинам племени не только рожать детей, но также избавляться от нежеланных последствий тайных встреч с мужчинами. Жрицы гневались, но тронуть Фарну никто не осмеливался. Даже сама царица.

Сагарис решила обратиться к старой колдунье от отчаяния. Она точно знала, что Фарна чужих тайн никому не выдаёт, но пещера Привидений, где жила бабка Пасу, вызывала страх. Бедное сердечко девушки трепетало, как у загнанной охотницами лани, когда она взбиралась по крутой тропе к её жилищу. Тропа шла над обрывами и была изрядно протоптана. Фарна явно не страдала отсутствием внимания со стороны воительниц.

– Пришла… – буркнула старуха, мельком глянув на Сагарис. – Давно пора…

Лик Фарны был ужасен. Седые всклоченные волосы ниспадали патлами на её изрядно поношенное рубище в многочисленных заплатах, на тёмном морщинистом лице выделялся огромный нос, похожий на орлиный клюв, заскорузлые руки с неестественно длинными пальцами всё время находились в движении, будто колдунья ощупывала нечто невидимое, стоявшее перед ней, а в чёрных бездонных глазах, удивительно живых для весьма преклонного возраста Фарны, горели хищные красные огоньки – словно у рассвирепевшей волчицы.

Слова колдуньи смутили девушку. Она ничего не ответила, лишь покаянно опустила голову и положила к ногам Фарны узелок с харчами – плату за предстоящее избавление от плода. Но и это ещё было не всё. Сунув руку в свою вместительную сумку, Сагарис достала оттуда превосходно выделанное барсучье одеяло. От Пасу она знала, что при всех своих знахарских способностях Фарна не могла вылечить себя от болей в суставах, которые мучили её в холодное время года. А что может быть лучше в таких случаях, нежели барсучьи шкуры, обладающие целительными свойствами?

При виде подношения глаза колдуньи жадно сверкнули; она схватила одеяло своими цепкими пальцами, долго мяла мех, даже дула на него, чтобы убедиться в отличном качестве подшёрстка, и наконец сказала:

– Что ж, угодила ты мне, угодила… Теперь я не только избавлю тебя от плода твоей преступной любви, но и погадаю. Я уже вижу, что твоя судьба ох как не проста, но что скажут боги?

С этими словами она подбросила в костёр поленьев (очаг колдуньи находился вне пещеры), затем сходила за котелком и снадобьями и долго варила напиток, который издавал противный запах. Остудив его, Фарна налила тёмную густую жидкость в каменную чашу с какими-то диковинными изображениями на боках и буркнула:

– Испей… До дна!

Сагарис послушно приложилась к краю чаши и едва не вскрикнула от неожиданной жгучей боли, которая вливалась в желудок вместе с напитком.

– Терпи! – резко приказала колдунья.

Девушка стерпела. Сжав волю в кулак, она выпила весь напиток без остатка – и едва не потеряла сознание. Колдовская жидкость побежала по жилам, как огонь, и опустилась до самого низа. Обильный пот заструился по всему телу, и спустя короткое время Сагарис стала мокрой, будто только что искупалась в горячем источнике, каких немало было в Громовых горах.

Фарна сидела молча и не без некоторой тревоги наблюдала за реакцией девушки. Её зелье было ядовитым и опасным для жизни, и она готова была в любой момент дать Сагарис противоядие, которое держала наготове в зелёном стеклянном пузырьке.

Но всё обошлось. Крепкий организм девушки выдержал мучительное испытание. Старуха облегчённо вздохнула и молвила:

– Всё у тебя будет хорошо… А теперь иди за мной. Ничего не бойся и ничему не удивляйся.

Ноги у девушки дрожали и подкашивались; однако она мужественно преодолела временную слабость и послушно поплелась вслед за Фарной в пещеру Привидений. Первым, что ей бросилось в глаза, был лёгкий голубоватый туман под потолком пещеры, который шевелился как живой. А затем она почуяла странный сладковатый запах. Он начал ощущаться только тогда, когда колдунья прошла вглубь своего обиталища и разожгла небольшой очаг. Водрузив на него медный котелок с какой-то жидкостью, она уселась на низенькую скамейку и начала вдыхать пар, который поднимался над котелком.

Какое-то время в пещере царило полное молчание.

Сагарис ощутила полную расслабленность во всём теле и невольно присела на большой камень неподалёку от очага. Скорее всего, это был жертвенник, но девушка об этом даже не задумалась. В её голове воцарилась совершенная пустота, в которой время от времени потрескивало, будто там началась гроза и засверкали первые молнии.

Но вот Фарна откинулась назад и заговорила каким-то неестественным голосом:

– Вижу… всё вижу! Степь… сражение… много мёртвых тел. Воронье! Кружит, опускается всё ниже и ниже…

Сагарис невольно подняла голову, будто хотела увидеть ворон прямо в пещере, и от неожиданности вздрогнула. Слова старухи начали превращаться в зрительные образы! Они выплывали из тумана, который забурлил, как море во время шторма, какое-то время жили своей жизнью, а затем исчезали, уступая место новым. Потрясённая девушка уже не вслушивалась в монотонную речь колдуньи, время от времени перемежающуюся резкими вскриками; она вглядывалась в живые картинки, пытаясь понять, что они изображают и какое имеют к ней отношение.

Но всё было таким незнакомым, таким странным, что у Сагарис начала кружиться голова. Много воинов-мужчин в диковинных доспехах, толпы людей, что-то орущих на незнакомом языке, яростные схватки, в которых и она принимала участие… и кровь, всюду кровь! Много крови.

Сагарис не вынесла неистового напора, который излучали движущиеся картинки, и начала терять сознание. Какое-то время она держалась усилием воли, но затем всё стало расплываться перед её глазами и девушка погрузилась в забытье…

Очнулась она снаружи пещеры. Колдунья настойчиво совала ей чашу с каким-то напитком, и Сагарис невольно сделала несколько глотков. Жидкость была приятна на вкус, и девушка жадно прильнула к чаше, ощущая, как с каждым глотком к ней возвращаются силы.

– Вот и хорошо… – Колдунья изобразила на своём страшном лице улыбку, показав Сагарис свои крупные жёлтые зубы. – Все видения запомнила?

– Не знаю… – выдавила из себя Сагарис. – Много непонятного…

– Ничего. Со временем ты всё поймёшь. Не нужно сопротивляться воле Язаты. Она на твоей стороне, однако тебе предстоят тяжёлые испытания. Но берегись! – В словах колдуньи прозвучала угроза; по крайней мере, так девушке показалось. – Ты нарушила заветы предков, поэтому жизнь твоя всегда будет висеть на волоске. И знай – отныне твоим лучшим другом будет топор. Никогда не выпускай его из рук! Иначе – беда.

Сагарис невольно вздрогнула, вспомнив предупреждение уродливой старухи, и притронулась к рукояти боевого топора, который висел в петле у пояса. А затем оглянулась и придержала своего резвого коня. Задумавшись, она несколько оторвалась от расмы, которую возглавляла Тавас.

Воительницы возвращались из очередного набега на римское поселение у побережья Меотиды. Сагарис могла быть довольна. Она наконец получила заветный трофей – великолепный панцирь, который сняла с убитого ею декуриона[32]32
  Декурион – в Древнем Риме командовал в составе легиона отрядом конницы от 10 до 30 всадников.


[Закрыть]. Схватка получилась нелёгкой, но стрелы воительниц, вонзившиеся в щит старого служаки, превратили его в шкуру дикобраза и не дали ему возможности орудовать своей защитой как должно. Сагарис, налетевшая на декуриона, как вихрь, срубила римлянина своим топором, словно трухлявое деревце.

И теперь она красовалась на своём жеребце, блистая фалерами сражённого легионера. Сагарис не стала снимать с панциря награды декуриона – было недосуг. Разведчики расмы донесли, что в степи появился большой отряд римской конницы, которая находилась неподалёку от поселения, поэтому Тавас решила немедленно возвращаться в походный стан воительниц, расположенный в глубокой балке.

Место для временного лагеря было просто превосходным. По дну балки протекал ручей, в котором поили коней, её склоны поросли деревьями и густым кустарником, поэтому заметить воительниц, расположившихся на отдых, было невозможно. В огонь они бросали только сухостой, поэтому дым от костра был прозрачен и почти не виден. Но прежде чем разжечь костёр, осторожная Тавас выставляла наверху балки охранение, дабы враги не застали расму врасплох.

Конечно, мелкие отряды скифов и сарматов, а также разбойничьи шайки, состоящие из разного сброда, большой опасности для воительниц не представляли. Да они и сами побаивались связываться с амазонками. Молва об их жестоком обращении с пленными мужчинами бежала впереди расмы, поэтому даже самые бесшабашные разбойники объезжали дев-воительниц десятой дорогой. Чего нельзя было сказать о римлянах, которые всё дальше и дальше проникали в Дикую степь. Риму край как нужен был хлеб, и манипулы усиленно искали поселения земледельцев, расположенные на пригодных для зерновых полей землях, чтобы обложить их данью. А уж римские легионеры никогда не пасовали перед любыми врагами, сражаясь умело и яростно.

Сагарис прилегла у костра и задумчиво смотрела на пляшущие языки огня. Другие воительницы бурно обсуждали набег и присматривали за кусками мяса, которые пеклись над костром, нанизанные на вертел. День и впрямь выдался везучим. Уже на подходе к балке отряд наткнулся на табун тарпанов, и меткие стрелы уложили на месте двух диких лошадок. Мясо тарпана у воительниц считалось деликатесом, потому как было нежным, сочным и приятно пахло травами.

В этот момент ей почему-то вспомнился рассказ матери о происхождении воительниц. В их жилах текла кровь скифов, сарматов и полудиких горских племён, и поначалу всеми делами в племени заправляли мужчины. Но однажды после очередного похода в Таврику мужскую часть племени поразила неведомая болезнь, они покрылись незаживающими язвами и начали умирать в страшных мучениях. Тогда самая старая и мудрая жрица посоветовала женщинам уйти в Громовые горы с их горячими целебными источниками и благотворным климатом, чтобы избежать страшной участи. Что и было сделано.

Мужчин, которые попытались пойти следом, воительницы безжалостно истребили, а родившихся уже в горах малышей мужского пола отделили, опасаясь дурной наследственности. Прошли годы, мальчики стали взрослыми, но участия в делах племени они уже не принимали, довольствуясь подчинённым положением. Так было решено на общем совете. А иначе и быть не могло – занявшие все важные посты старшие воительницы больше не захотели подчиняться мужчинам. Они немало от них натерпелись и не желали возврата к прошлому...

Фракийская конная спира следила за расмой воительниц уже вторые сутки. Биарта, трибун спиры, которого прозвали Огненный Лис не только потому, что он был медно-рыжим, а потому, что был большим хитрецом, приказал рассыпаться цепью и ни в коем случае не приближаться к амазонкам на расстояние выстрела из лука. Лишь несколько самых зорких и искусных лазутчиков спиры выдвинулись вперёд и наблюдали за передвижением воительниц, словно кот за мышиным выводком.

В отличие от остальных воинов-фракийцев, под сёдлами у которых были превосходные рослые скакуны, потомки знаменитых мидийских коней, отличающихся высокими скоростными качествами, лазутчики передвигались на невысоких скифских лошадках, практически полностью скрывающихся в высокой траве.

Чтобы лошади не выдали себя ржаньем или фырканьем, их морды закутали тряпками, а в сбруе полностью отсутствовали металлические предметы и украшения. Кроме того, лазутчики утыкали свои одежды пучками трав и веточками низкорослого кустарника и даже при ближайшем рассмотрении напоминали холмики, каких много встречалось в Дикой степи. Правда, «холмики» двигались, однако это мог заметить только пристальный востроглазый наблюдатель. Но воительницы, разгорячённые жаркой схваткой с легионерами и удачным набегом на римский лагерь-поселение, утратили присущую им осторожность и бдительность, поэтому слежка за ними не представляла особых затруднений для опытных следопытов спиры.

В какой-то момент амазонки вдруг исчезли из виду, сильно озадачив лазутчиков, которые тут же поторопились с докладом к Биарте. Неужели неуловимые и свирепые воительницы скрылись в преддверии ада, где, по рассказам греков-колонистов, находился их город? Биарта не очень верил этим легендам, хотя до сих пор никто не мог найти поселение амазонок. По всем признакам оно находилось в Громовых горах (так утверждали аорсы, и трибун не видел причины, чтобы не доверять местным жителям), но не в Дикой степи.

Озадаченный Биарта некоторое время размышлял, а затем одним мощным прыжком вдруг вскочил на круп своего жеребца, встал в полный рост и начал принюхиваться. Удивлённый Дюрге, декурион лазутчиков, промолчал; трибун не любил непонятливых, задающих глупые вопросы. Тем более Биарта, конечно же, не ожидал, что старый опытный легионер не поймёт смысл его действий.

– Дым... – наконец молвил Биарта и довольно ухмыльнулся. – Дым от костра! Ветер дует в нашу сторону... Амазонки в западне! Они скрылись в балке, которую трудно заметить.

Наконец и до Дюрге дошло. Он свирепо осклабился и невольно погладил рукоять своей кривой махайры[33]33
  Махайра – однолезвийный кривой меч, ориентированный, прежде всего, на рубящие, а не колющие удары. При длине в 70-80 см сохранял удивительную гибкость.


[Закрыть]; конные фракийцы не любили короткие римские гладиусы[34]34
  Гладиус – короткий римский меч (длиной до 60 см). Использовался для боя в строю. Гладиус был предназначен для колющих ударов.


[Закрыть], предпочитая им свои, более длинные и тяжёлые мечи.

– Ночью вырежем всех этих паскудных баб сонными, – сказал он с уверенностью в голосе.

– Э-э, не так быстро! – Биарта соскочил с коня и встал напротив Дюрге. – Вишь, как размахался... Ночью все кошки серы. К тому же амазонки отличаются большой бдительностью. Уже проверено. Как бы нам самим не угодить в капкан.

– Но выпускать их из балки нельзя!

– Не горячись, – примирительно сказал трибун. – Конечно же, не выпустим. Окружим балку, снимем по-тихому дозорных и обрушимся на амазонок всей своей мощью.

– Когда?

– Утром. Как только начнёт светать. Когда сон наиболее крепок. Но предупреди своих подчинённых, чтобы смотрели в оба! Если амазонки заподозрят неладное и ночью выскользнут из ловушки, то клянусь Геросом[35]35
  Герос – фракийский бог войны и грозы; тождественен древнегреческому Аресу.


[Закрыть], я распну твоих лазутчиков на первом попавшемся дереве!

– Мог бы и не предупреждать, Огненный Лис... – буркнул декурион, стегнул своего скифского конька и скрылся в высокой траве, да так быстро и тихо, что отвернувшийся на мгновение Биарта не заметил его исчезновения.

Трибун в восхищении покачал головой. Дюрге был его старым боевым товарищем. Казалось, что Биарта знает декуриона вдоль и поперёк, однако умение опытнейшего лазутчика исчезать на ровном месте, на глазах наблюдателя, всегда вызывало в нём удивление и замешательство. Трибун даже иногда думал, что Дюрге спелся с нечистой силой. Иного объяснения способностей декуриона он не находил...

Рассвет проклюнулся какой-то робкий, словно солнце не хотело показываться из-за туч, чтобы не освещать бойню, уготованную фракийцами амазонкам. Ночные стражи воительниц, расположенные по краям балки, с трудом боролись со сном, который к утру начал одолевать даже самых стойких.

Невидимые в высокой траве, лучшие стрелки фракийской спиры ползли как змеи, совершенно неслышно. Не шевельнулась ни одна травинка, не затрещал сухостой, настолько осторожно и медленно продвигались вперёд опытные воины. Лазутчики выяснили расположение постов, и теперь дело оставалось за малым – бесшумно снять утомлённых бессонной ночью дев-воительниц. Они всё ещё пребывали в состоянии эйфории от удачного набега, поэтому их бдительность была ослаблена.

Эпоха римского владычества над фракийцами наступила с того момента, когда римляне взяли в плен вождя фракийского племени медов Спартака, впоследствии возглавившего восстание рабов в Италии. Но власть Рима на землях фракийцев утверждалась с трудом. Борьба то затухала, то разгоралась снова. Фракийцы то признавали власть Рима, то отвергали её. После восстания 44 года фракийское царство было превращено в подчинённую Риму провинцию Мёзия.

Римляне уделяли Мёзии особое внимание. Там стояло множество римских легионов, устраивались поселения ветеранов, наделяемых землёй и обладавших налоговыми льготами. В императорских салтусах (имениях) особенно процветали коневодство и овцеводство. Власти поощряли занятие виноградарством. Активно велась добыча меди, железа, золота, серебра. Рудники были собственностью государства. Здесь широко использовался труд рабов. В Мёзии было сосредоточено более трети оружейного производства империи. Фракийская знать, на которую опирались римские власти, получила права римского гражданства. «Варваров», попавших в плен, селили в Мёзии на положении полузависимых крестьян, обязанных платить налоги и нести воинскую службу; их продавали и наследовали вместе с землёй. Поэтому многие мужчины-фракийцы с удовольствием шли на императорскую службу, так как лишь в составе легионов они чувствовали себя свободными. К тому же им предоставлялись все льготы, положенные ветеранам.

Конная фракийская спира, которой командовал Биарта, была особым подразделением римской армии[36]36
  Римская армия – основной организационной и тактической единицей римской армии являлся легион. Со второй половины IV века до н.э. легион состоял из 10 манипул (пехота) и 10 турм (конница), с первой половины III века до н.э. – из 30 манипул (каждая из них делилась на 2 центурии и 10 турм. Всё это время численность его оставалась неизменной 4,5 тыс. чел., включая 300 всадников. Со 107 г. до н.э. легион стал делиться на 10 когорт (каждая из которых объединяла 3 манипулы). В состав легиона также входили стенобитные и метательные машины и обоз. В I веке н.э. численность легиона достигла примерно 7 тыс. чел. (в том числе ок. 800 всадников).


[Закрыть]. В ней служили лучшие из лучших, в основном охотники и следопыты, превосходные стрелки. Спира всегда шла впереди легионов, бесшумно снимая передовые охранения врага. Плавтий Сильван был уверен, что Биарта со своими воинами справится с трудной задачей. Несмотря на то, что спира требовалась в другом месте, легат рискнул посвоевольничать. Победителей не судят...

Сагарис почему-то не спалось. Она долго ворочалась, пока не пришёл к ней сон, полный кошмарных сновидений, и проснулась на исходе ночи с тревожным чувством. Утром ей предстояло сменить одну из воительниц, стороживших покой своих подруг, и девушка, чтобы избавиться от дурных мыслей, роившихся в голове, как навозные мухи, принялась неторопливо облачаться в доспехи.

Обычно в походе защитное снаряжение хранилось в саквах, но панцирь поверженного ею римского легионера был настолько хорош, словно сделан по её мерке, что Сагарис не смогла отказать себе в удовольствии снова ощутить на своих плечах его тяжесть. Кроме панциря ей достались ещё и поножи с украшением в виде позолоченных крылышек, и девушка невольно залюбовалась своими стройными ногами.

От созерцания её отвлёк какой-то посторонний шум. Сагарис, обладавшей великолепным зрением и слухом, послышался отдалённый вскрик. Она вскочила и начала прислушиваться. Но в балке царили покой и умиротворение, лишь пофыркивали лошади и раздавался тихий храп одной из немолодых воительниц.

Сагарис скосила глаза и увидела, что на неё вопросительно смотрит Тавас. Предводительница расмы обладала чутким сном; она вообще могла не спать сутками при надобности. Похоже, ночной покой ей тоже не задался.

– Что случилось? – шёпотом спросила Тавас.

– Мне кажется... – начала Сагарис и запнулась, но затем всё-таки продолжила: – Что-то не так! Я слышала какие-то подозрительные звуки...

– Звуки? – Тавас мигом оказалась на ногах. – Буди остальных! Только тихо!

Тревога распространилась среди воительниц, как пожар. Привычные к подобным ситуациям, они облачались в защитное снаряжение с завидной сноровкой и неимоверной быстротой. Но всё равно не успели. На лагерь с диким рёвом обрушилась фракийская спира.

Сагарис успела вскочить на Атара и обрушила свой знаменитый топор на голову фракийца, который вихрем налетел на неё, держа на отлёте махайру, – чтобы снести воительнице голову одним ударом. Он уже уверовал в лёгкую победу, но никак не мог предположить, настолько быстра реакция юной амазонки, поэтому пренебрёг защитой. Свой щит-пельту[37]37
  Пельта – лёгкий кожаный щит фракийских пехотинцев-велитов в форме полумесяца. Делали его из лёгкого дерева или плели из тростника, лозы, ивовых прутьев и др. Каркас обтягивался кожей. У конных фракийцев была более тяжёлая пельта, покрытая сверху медью.


[Закрыть] фракиец забросил за спину, чтобы не мешал сражаться. К тому же он не ждал отпора от застигнутых врасплох амазонок.

Справившись с первым легионером, рассвирепевшая Сагарис бросила коня в самую гущу схватки. А она получилась жестокой и кровопролитной.

Биарта мог быть доволен своими стрелками, которые практически бесшумно сняли ночную стражу амазонок. Но внезапного нападения на сонных воительниц у спиры не получилось. Почти все амазонки успели надеть защитное снаряжение, а часть из них даже села на коней.

Сагарис дралась, как безумная. Фракийцев было больше, они одолевали, но воительницы даже не помышляли о бегстве, тем более что все выходы из балки были перекрыты. Они были свирепы, как фурии, и не один фракиец сложил голову в кровопролитной схватке. Лишь Тавас не захватила полностью круговерть битвы. Ей нельзя было отказать в полководческом таланте. В какой-то момент над балкой раздался её истошный вопль-призыв, за которым последовал приказ:

– Язата, Язата!!! Все ко мне! Идём на прорыв!

Примерно два десятка оставшихся в живых воительниц плотно сбитым кулаком ударили по наиболее уязвимому месту в построениях фракийской спиры – в той стороне, где высились глиняные кручи. Казалось, что крутизна склона в этом месте не позволит лошадям подняться наверх балки, но Тавас знала, что в той стороне есть узкая, пологая расщелина, скрытая кустарниками.

Прорвав жидкое оцепление, амазонки ринулись в спасительное проход, но четверо из них, в том числе и Сагарис, остались прикрывать отход. В воздухе угрожающе загудели тетивы луков воительниц, и почти каждая стрела находила свою жертву. Целиться особо не приходилось – фракийцы надвигались плотной стеной, так как в этом месте балка сильно сужалась, и лошадям негде было развернуться.

Опорожнив колчаны, лучницы бросились догонять подруг, оставив Сагарис защищать их тыл. Кому-то ведь всё равно нужно было сдержать натиск фракийцев на короткое время. Отбросив бесполезный лук в сторону, девушка снова взялась за свой топор, который дал ей имя. Казалось, что в ней проснулась неведомая, страшная сила. Она крушила топором щиты фракийцев, прорываясь в самую гущу их рядов. В этом не было никакой жертвенности, Сагарис знала, что делает.

Фракийцы невольно освобождали ей дорогу, потому что пробить защитное снаряжение амазонки не представлялось возможным, к тому же многие были просто напуганы свирепостью Сагарис и её потрясающей реакцией. Они были немало наслышаны про воинственных амазонок, поэтому их начал одолевать страх.

Вырвавшись из окружения, Сагарис, пожалуй, впервые хлестнула коня нагайкой, и оскорблённый Атар, взвившись на дыбы, рванул вперёд с бешеной скоростью. Девушка мчалась к пологому подъёму из балки; там росли только кусты, которые не мешали коню.

– Догнать! – взревел взбешённый Биарта. – Только не убивайте эту суку! Взять её живьём!

Он вовремя вспомнил наказ Плавтия Сильвана пленить нескольких амазонок, чтобы похвалиться своим успехом перед императором. Ведь до сих пор никому не удавалось это сделать. Амазонки предпочитали умереть, но не оказаться в плену. В безвыходных положениях они взрезали себе сонную артерию.