Текст книги "Военные приключения. Выпуск 4"

Автор книги: Виталий Гладкий

Соавторы: Валерий Гусев,Александр Проханов,Юрий Лубченков,Владимир Рыбин,Александр Горлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Перед нами, товарищи, американский крейсер «Арканзас». Водоизмещение – около двенадцати тысяч тонн, скорость хода – тридцать узлов. На вооружении находятся спаренные ракетные установки «Талос» и два стодвадцатисемимиллиметровых универсальных орудия. Крейсер носит имя одного из американских штатов. Корабль входит в состав крейсерско-миноносных сил Атлантического флота США и участвует во всех авантюрах Пентагона в этом районе земного шара…

Матросы, стоявшие на баке американского крейсера, расступились, и кто-то, выдвинувшись вперед, поднял над головой большой картон с надписью. Строев разобрал корявые буквы: «Счастливая плавания».

– …Экипаж «Арканзаса» – тысяча двести человек, из них восемьдесят офицеров. В основном это выпускники военно-морского училища в Аннаполисе, рьяно отстаивающие интересы американского империализма. К их числу принадлежит и командир крейсера кэптен Джеймс Мартин. Борьбу за недопущение в матросскую среду прогрессивных идей они дополняют жесткими мерами дисциплинарных воздействий. Полицейские функции выполняет на корабле специальное подразделение матросских пехотинцев…

Строев покосился на Митина, подсказал:

– Не забудьте о расовой дискриминации.

– …На «Арканзасе», как и на других американских кораблях, имеют место классовые и национальные противоречия, Унизительной дискриминации подвергаются военнослужащие-негры, которых на крейсера около ста человек. Они выполняют самую грязную работу, и наказывают их более строго, чем белых. Это послужило причиной инцидента, случившегося в прошлом году. Военнослужащие-негры с этого корабля потребовали справедливого к себе отношения. Командование флота расценило это выступление как бунт и жестоко расправилось с зачинщиками. Вот что сказал по этому поводу радист «Арканзаса» матрос Ванс: «До тех пор, пока черный знает свое место и держит язык за зубами, его терпят. Но стоит кому-то заявить о своих правах военнослужащего, как ему приклеивают ярлык «бунтаря и смутьяна»…

Море совсем погасло, горизонт растворился в надвигавшейся тьме. Под бортом поблескивали волны, с равномерным шумом отваливались пластами, схлестывались, уносились назад, к корме.

Над головой щелкнул динамик, и строгий металлический голос быстро произнес, словно выстрелил:

– Капитану второго ранга Строеву срочно прибыть на ГКП!

На главном командном пункте было тихо. Командир стоял на своем месте, через небольшое окно смотрел в темень моря.

– На «Арканзасе» сыграли боевую тревогу, – спокойно сказал он, как только Строев переступил порог.

– Учения?

– Вероятно, учения. Они нас атакуют.

– Проигрывают атаку, – поправил Строев.

III

Ночью у капитана 1 ранга Винченко разболелась почка, Заснуть он не смог и, одевшись, вышел на палубу. Дул ровный пассат. Звезды висели низко, и было их здесь, как ему казалось, гораздо больше, чем в Северном полушарии. Южный Крест с тремя очень яркими, приковывающими взгляд звездами с каждой ночью все выше поднимался над горизонтом. Был он как единственная веха, позволявшая ориентироваться в этом чужом мире. Так, наверное, в будущем, в дальних космических перелетах космонавтов будет угнетать вид чужих созвездий. И что бы ни писали фантасты, человеку всегда будет неуютно под другим небом, не похожим на небо Родины…

Винченко пересек полетную палубу и, как перед пропастью, остановился у леерного ограждения, за которым была чернота. Море светилось, пульсировало искрящимися точками, словно внизу тоже было звездное небо, разматывало за кораблем свой млечный путь. Винченко поймал себя на том, что думает не об окружавшей его экзотике, а о доме, о дочке, которая сидит сейчас над учебниками, готовится к экзаменам в институт. Больше всего ему хотелось, чтобы она, именно она, а не он, видела все это.

– Стареешь, – вслух сказал он себе.

– Все стареют…

Он вздрогнул, так неожиданно прозвучал за спиной этот голос, оглянулся. Рядом стоял, как все его величали, главный эскулап корабля Плотников. Видно, вызвал его вахтенный офицер, поскольку было у Винченко уже такое. Первый раз боль догнала его у Канарских островов и тоже ночью, и тогда он тоже ходил один по полетной палубе, заставляя себя отвлечься.

– Что, Евгений Львович, опять болит?

– Побаливает.

– Как вы медкомиссию обошли?

– Как обходят, – сердито сказал Винченко.

– Пойдемте-ка отсюда, пойдемте. Согреться вам надо, чайку попить горяченького.

Как совсем больного, он взял его под локоть и повел. Палуба тускло посвечивала, и была она как горное плато, за краями которого обрывались черные пропасти.

Доктор привел его в каюту, уложил в постель, пристроил на животе грелку, сам сходил, принес обжигающе-горячего чаю, настоял, чтобы Винченко сейчас же при нем выпил стакан, и только после этого ушел, пообещав наведаться утром.

От грелки да чая, от трогательной заботы доктора ему стало тепло и грустно. Он лежал и думал об удивительной флотской семье, в которой, несмотря на строгость порядков, на внешнюю грубоватость, нежности ничуть не меньше, чем в иной обычной семье на берегу. В глубинах корабля подрагивали машины, их монотонный шум, их вибрация, передававшаяся через переборки, усиливали это ощущение уюта, успокаивали.

Боль поутихла, Винченко закрыл глаза, но не спалось. Вспомнилась фраза писателя Соболева: «Что такое корабль? Как передать это понятие, которое для моряка заключает в себе целый мир? Корабль – это его семья… это арена боевых подвигов моряка, его крепость и защита…» Вспомнилось вчерашнее подведение итогов соревнования. От 17.00 до 17.30 начальники служб, как обычно, докладывали результаты дня. Потом был разбор тактических учений, и он отчитал Гаранина за ошибки: первый «залп» сделал одновременным, повторный «залп» сразу готовить не начал, потерял время…

– И ты теряешь время, – вдруг сказал себе Винченко. – Спать не спишь и дело не делаешь. Сколько в дневник не записывал?..

Дневник был для него не причудой, он записывал мысли для того, чтобы потом, когда придется составлять отчет о походе, было что писать, не копаясь в корабельных документах, не опрашивая людей.

Винченко встал, передвинул грелку на поясницу, примотал ее одеялом и сел к столу. Достал толстую тетрадь в клеенчатом переплете и вдруг начал писать совсем не то, что собирался:

«Погода отличная – облачность 3—4 балла. Температура днем +25°C. Встречных судов удивительно мало. «Смелый» идет головным на одном двигателе: сдерживает танкер. Видели огромную стаю акул – до самого горизонта черные треугольники плавников. Что бы это означало – такое скопление акул? С вертолета засекли двух гигантских скатов – до десяти метров в размахе… Таинственный мир океана! Как мало мы знаем о нем!»

И лишь после этого он начал писать то, ради чего, собственно, и сел к столу в этот неурочный час:

«Корабли НАТО не оставляют нас без внимания. Вчера с норд-веста подошли эсминец «Лоуренс» и сторожевой корабль «Монтгомери». Это было весьма странно, поскольку идем мы в стороне от оживленных морских путей. Видимо, они специально искали нас, обнаружив радиопеленгованием. На «Лоуренсе» флаг адмирала с четырьмя звездами. Вышел на связь, вызывал на русском языке. Полны любезностей. Говорят, что старший адмирал рад неожиданной встрече и желает счастливого плавания. Ответили по-русски, они не поняли. Тогда по-английски, что, мол, тоже рады встрече и желаем счастливого плавания. «Вы говорите по-английски лучше, чем я по-русски», – сказал адмирал. Я ответил, что наши знания языков одинаково требуют совершенствования… Полюбезничали и разошлись».

«Сумерки в тропиках очень короткие, а ночи темным-темны, – неожиданно вставил Винченко. – Воздух душный и влажный. Вчера бросил гривенник в Атлантический океан, чтобы старик не гневался на нас. Глупо, конечно, но лучше бросить на всякий случай…»

Винченко засмеялся, вспомнив, как оглядывался, бросая этот гривенник. Он поправил грелку, выпил еще стакан чаю и продолжал писать:

«А позавчера на 20 кабельтовых приблизился крейсер «Чикаго». Семафор с крейсера на русском языке: «Для старшего офицера на борту от контр-адмирала Митис Невеа. Рады встрече с вами. Желаем успеха. Счастливого пути». Мы ответили по-английски. «Чикаго» перешел на правый траверз, затем, под кормой, на левый, все чего-то высматривал. Маневрировал, правда, осмотрительно, предваряя свои действия флажными сигналами…»

Винченко откинулся на стуле, обдумывая странные маневры натовских кораблей. Решил, что в этом походе и в других, если в другие пустит почка, надо учиться принимать подобные «странности» за естественное проявление лицемерной агрессивности НАТО.

«Лицемерной агрессивности», – повторил он про себя необычное словосочетание. Агрессивность ведь всегда была прямолинейной. Всегда ли? Агрессивность всегда была наглой – это точно. Наглость агрессора взбадривает себя, подавляет страх возможной расплаты. Наглость ему необходима как допинг, как жулику нужно спиртное, чтобы, оглушив себя, идти на темпов дело… А что же такое «лицемерная агрессивность»? Это, должно быть, от былой аристократичности, попытка сохранить лицо джентльмена.

Кадровый военный, Винченко многое знал об этом агрессивном спруте, раскинувшем щупальца по всем континентам и океанам. У него много адресов, но главный – штат Вирджиния, почтовый индекс 20301, министерство обороны… Обороны!.. Опять лицемерие! Эта «обороняющаяся» организация имеет глобальную сеть военных баз, которая охватывает 32 страны мира, где размещено 1500 военных объектов, из них 336 – крупные базы.

Голова спрута – самое большое служебное здание мира, пятигранник, с каждым годом все больше врастающий в болотистый берег реки Потомак, как говорят сами американцы, под тяжестью поглощаемого им золота, под тяжестью преступлений. За послевоенные годы США 215 раз использовали свои вооруженные силы в агрессивных целях, а в 33 случаях были на грани применения ядерного оружия. Пентагон – это 27 километров одних только коридоров, 25 тысяч служащих. Пентагон – свыше двух миллионов солдат и офицеров. В условиях полной безопасности границ это более чем многовато для мирного времени. Объяснение может быть одно: вооруженные силы США нацелены на военную экспансию, на агрессию…

Не сильная, но чувствительная боль толкнулась в поясницу, отдалась в паху. Прокатилась волна озноба, Винченко повалился на койку и вызвал вестового.

Явился доктор Плотников, сделал укол.

– Что это? – спросил Винченко.

– Бициллин. Спать, спать вам надо.

– Да не спится.

– Сейчас уснете…

После укола ему и в самом деле захотелось спать. Некоторое время он смотрел на сидевшего рядом доктора, ничего не говоря, прислушиваясь к себе, и вдруг провалился в сон как в бездну.

Проснулся внезапно и, как всегда, сразу встал, выглянул в иллюминатор. В густом синем небе стояли высокие облака, какие были вчера и позавчера, и еще много дней: верхний ярус облаков – пористые, нижний – рвано-кучевые. Солнце было высоко, и Атлантика, как всегда, густо-бирюзовая, до самого горизонта была испещрена какой-то подвижной сыпью. Он не сразу понял, что это дельфины, так неправдоподобно много их было. Вблизи и дальше, и совсем далеко выныривали и исчезали черные полудуги спин.

Винченко взбежал на мостик, поздоровался, толком не разглядев даже, с кем здоровается, схватил бинокль, висевший на переборке. Никогда он не видел такого обилия дельфинов. Их было не сотни, не тысячи, а несметно много.

– Как ваше самочувствие, Евгении Львович?

– Самочувствие? – Винченко оглянулся, увидел Плотникова и вспомнил о почке. – Не болит. Понимаешь, совсем не болит.

Сухощавый, в обвисшей на плечах куртке-распашонке, Винченко рассматривал в бинокль долгожданную Хургаду. Чуковский писал: «Африка, Африка, что за чудо Африка!» И создал мечту. А к встрече с мечтой поневоле готовишься. Для себя Винченко давно уже усвоил, что «чудо» не ищут за тридевять земель. Этот берег Африки был голый, выжженный солнцем, и наши Каракумы в сравнении с ним выглядели бы, наверное, оазисом. Пройдет пара недель, и самый мечтательный мичман станет называть чудом не Африку, а далекую Родину свою.

– Аызза эййуха-ль-асдыка иль аызза! – послышался рядом завывающий голос Строева.

– Что такое? – спросил Винченко.

– Учусь приветствовать по-арабски.

– Ну и как?

– Пока зубрю выражение: «Дорогие друзья!»

Взяв бинокль, он тоже принялся рассматривать плоский берег.

Здесь не было глубокой бухты. Просто берег чуть изогнут, и в этой излучине – порт. Белая стена отгораживала небольшой участок берега. Виднелись двухэтажное здание, конус голубятни, похожий на большой памятник, и несколько пальм. Этот кусочек берега был самым живописным на много миль вокруг. В Хургаде была судоверфь: стояли на воде рыболовные суденышки со скошенными назад мачтами. За судоверфью – мечеть с двумя высокими белыми минаретами. Вокруг всего этого – россыпь одноэтажных домишек с плоскими крышами, а дальше – пески, несколько белых нефтяных баков, серые змеи дорог, убегающие к невысокой горной гряде на горизонте.

Белое небо, белая земля, солнце, как белый глаз прожектора.

– Мясо еще не видели? – спросил Строев. – С берега баранину привезли. Доктор за голову хватается: дохлятина. Такого мы еще не получали.

– Взгляну.

– Матросы острят: «Акулы едят, значит, и нам можно».

– Почему акулы?

– Одного барана утопили. Акула тут как тут, хоп – и нету…

– С мясом доктор разберется, он в этом лучше понимает, – сказал Винченко. – А вот акулы – наша забота. Надо провести учение: «Человек упал за борт, напала акула». Чтобы поостереглись. Займитесь этим.

– Займусь…

– А я сейчас вылетаю. Надо осмотреть залив.

На полетной палубе уже ждал вертолет, раскручивал тройные лопасти винтов.

Теперь он видел залив сверху и все время заставлял себя думать о деле, не отвлекаться на созерцание красот. Там, где, отсеченный ослепительной белой полосой прибоя, кончался серый монотонный берег, начиналось буйство красок, заставлявшее остро тосковать о любимой подводной охоте. Винченко еще дома был наслышан о красотах Красного моря и, собираясь в этот поход, взял с собой маску и трубку. В каюте он забросил их в дальний угол, чтобы, не дай бог, не попались кому на глаза. Но сейчас он был уверен, что достанет их, как только выпадет свободная минута. Внизу переливалась темная синева глубин, сверкали голубые атоллы, пестрели коралловые рифы… Много плавал он, а таких сочных красок не видел нигде.

Вход в Суэцкий залив, где находились минные поля, с высоты был виден весь, от берега до берега. Множество островов, островков, выступающих над водой рифов разноразмеренной сыпью покрывало едва ли не всю водную гладь. Вода возле рифов была беловатой, иногда совсем белой, как молоко. Такой делал ее без конца перетираемый волнами коралловый песок.

Главный фарватер проходил ближе к Синайскому берегу, по проливу Губаль, там уже ползали наши тральщики.

Синайский берег на востоке темнел неясной серой полосой, зато африканский, на западе, просматривался весь, от белого прибоя до невысоких горных вздутий, казавшихся издали багрово-красными. Горы начинались в нескольких милях от берега. За ними была блеклая синь. Там, за горами, круто обрывавшимися к западу, лежала Аравийская пустыня.

Пристально рассматривая острова, Винченко все больше убеждался в справедливости информации, полученной от командира отряда тральщиков капитана 1 ранга Полонова: рельеф здешних островов слишком сложен. Настойчиво возвращалась мысль об использовании «Смелого» в качестве подвижной вертолетной площадки. Неловко было отводить боевому кораблю такую малую роль, но ничего другого не оставалось. Утешением для команды могло служить только одно: задача эта весьма опасная, ибо «подвижной вертолетной площадке» придется ходить здесь по всем направлениям. А о том, чем это может кончиться, каждому напоминали торчащие над водой мачты либерийского танкера «Сириус», подорвавшегося на мине несколько месяцев назад.

Вертолет повисел над намеченным районом постоянной якорной стоянки кораблей, где сейчас покачивались на волнах баркасы: водолазы исследовали дно. Сверху хорошо было видно, как они, словно большие рыбы, скользили над коралловыми зарослями, не уходя, впрочем, далеко от клеток-убежищ, опущенных под воду на случай, если подойдут акулы. В одном из баркасов Винченко углядел старшего лейтенанта Русова, флагманского специалиста по водолазному делу, тоже одетого для подводной работы. Вспомнил, как недавно на крейсере Русов демонстрировал ему водолазные костюмы, для каждого случая свой – для резки и сварки металлов, для работ на больших и малых глубинах при малой в большой видимости, для подрыва магнитных мин. Винченко облюбовал для себя акваланг, перчатки, ласты, водолазный нож.

Вертолет мягко опустился на квадрат сетки, натянутой на том месте палубы крейсера, где белела большая буква Р, обведенная двумя концентрическими окружностями. Двигатель заглох.

Винченко подошел к краю палубы, к линии откинутых лееров, увидел внизу красный буек на синей воде, два баркаса и возле них большую акулу.

– Как по заказу приплыла, товарищ капитан первого ранга, – сказал вахтенный. – Но, может, и лучше? Наглядней урок-то!

Акула ходила кругами, резала треугольным плавником поверхность воды, изворачивалась, скользила каменным взглядом по баркасам, по крейсеру…

Через четверть часа Винченко сидел в своей каюте, сочинял длинную радиограмму на имя командующего:

«Корабли прибыли рейд Хургада. На переходе проводилась тактическая специальная подготовка кораблей и летная подготовка вертолетов, целеустремленная на решение поставленной задачи… Самоотверженная работа личного состава в походе заслуживает хорошей оценки. Личный состав здоров, моральное состояние высокое, готовы к выполнению задач боевого траления. Работу начинаем немедленно, чтобы в установленный срок протралить фарватер и открыть судоходство до порта Суэц. Экипажи кораблей сделают все, чтобы образцово выполнить поставленную задачу и достойно представить Советский Военно-Морской Флот…»

По усилившейся вибрации Винченко понял, что крейсер начал разворот, чтобы пройти последнюю милю до места своей постоянной стоянки, того самого места, которое только что закончили исследовать водолазы. Он хотел подняться на мостик, но передумал: командир крейсера не хуже его знает, что делать.

Потом из-за переборок донесся глухой тяжелый грохот, крейсер становился на якоря.

Кашлянул динамик и сухо, бесстрастно произнес:

– Капитана первого ранга Винченко просят подняться на мостик.

«Вот оно!» – подумал Винченко, вскакивая. Обычно его, старшего начальника, всегда оповещали через рассыльного. Если вызвали по трансляции, случилось что-то особенное.

Взбежав на мостик, он увидел кругом спокойные лица. Гаранин, Долин и Строев смотрели куда-то в море. Винченко глянул и обомлел: в двух кабельтовых от крейсера становилось на якорь судно под американским флагом.

– Кто такой? – изумился он. – Надо запросить.

Гаранин подал ему бинокль.

– Запрашивали. Арабский офицер связи сообщил, что это танкер, прибыл для приемки мазута. Но разве это танкер?

В бинокль Винченко внимательно осматривал чужое судно, стараясь запомнить все. Водоизмещение – 1000—1200 тонн, низкобортное, обводы корпуса полные, высокий полубак на треть длины. Корма прямоугольная. Ходовая рубка – в носовой части. На палубе – стационарная вьюшка с намотанным кабель-тросом в изоляции зеленого цвета. В корму от вьюшки – надстройка типа ангара, с левого борта – застекленный пост управления. В центральной части палубы – какие-то устройства красно-белого цвета, возможно, погружаемые аппараты. Похоже, что судно специально предназначено для обнаружения подводных объектов. Команда единой формы не имеет. Кроме флага США, на судне флаг АРЕ и флаг «Имею на борту лоцмана».

– Чего они тут встали?

– Видно, тут больше нравится, – с горьким сарказмом ответил Гаранин. – К ним арабский тральщик подходил, предлагал конвоирование. Отказались.

– Значит, уйдет не скоро.

– Пока фарватер не протралим, ему вообще некуда уходить.

– Глаз не спускать.

– Само собой.

IV

В Шереметьевском аэропорту было столпотворение. Среди лета Арктика дохнула холодом, и набежавший циклон затянул северное Подмосковье плотным туманом. Корреспондент газеты капитан 3 ранга Туликов ехал в аэропорт на редакционной машине, не ехал – тащился по непроглядной туманной ночи и все боялся, что опоздает к самолету.

Но вот прошло уже два часа, как он сидел в аэропорту, а надежда на вылет все отодвигалась.

Было раннее утро, беззоревое, не по-летнему хмурое. В огромных окнах аэровокзала стояла серая муть. Туликов попытался вздремнуть в мягком кресле, но из этого ничего не вышло. Он с завистью смотрел на сидевшего рядом своего попутчика, представителя политуправления капитана 1 ранга Прохорова, как видно, преспокойно досматривавшего домашние сны, и встал, чтобы размяться, сбегать за сигаретами.

Направился к окну, перешагивая через расставленные повсюду баулы и чемоданы. За окном был все тот же непроглядный туман. Внизу белели силуэты самолетов.

Зал ожидания гудел множеством голосов – русских, немецких, английских, испанских, певучих японских, гортанных арабских и еще каких-то, в которых Туликов уже не разбирался. Он прошелся вдоль окон, спустился вниз и вдруг услышал фразу, донесшуюся из полуоткрытой двери:

– Через час всех отправим, через час.

Он заспешил в зал ожидания, желая обрадовать Прохорова. Но тот все спал. Кресло, где прежде сидел Туликов, теперь было занято каким-то черным господином с высокими залысинами на лбу.

– Извините, я занял ваше место, – сказал господин по-английски, порываясь встать.

– Прошу господина сидеть, – по-английски же ответил Туликов. И сел рядом, в пустующее кресло.

– Курс – Красное море? – улыбаясь, спросил черный господин.

– Это почему же?

– А куда еще сейчас могут направляться советские военные моряки? Вы не американцы, военных баз за рубежом не имеете…

Туликов промолчал, подумав, что самое лучшее будет не ввязываться в этот разговор.

Но подчеркнутая холодность нисколько не смутила господина.

– Арчил никогда не ошибается, – сказал он, удовлетворенно и важно отваливаясь на спинку кресла. – Я видел: вы приехали не на такси и ваш шофер был в военной форме.

– Это еще ни о чем не говорит.

– Зато во всех газетах мира только и разговоров о русских эскадрах в Красном море. Будете разминировать Суэцкий залив?..

– Кто вы? – резко спросил Туликов.

– Маленький человек, всего лишь слуга своего господина. Был бы я самим господином, сидел бы себе в Афинах, а не мучился на этих проклятых ближневосточных линиях.

– Почему «проклятых»?

– Опасно летать. Только и ждешь, что собьют. Совсем недавно возле Латакии перехватили нас израильские «фантомы». Молиться начал, думал, обстреляют, как тот самолет над Синаем. Помните? Больше ста человек погибло. Об этом все газеты писали… Потом гляжу – внизу военный корабль. Ясно, что советский, потому что «фантомы» сразу в стороны. Но ведь это случайно так получилось, верно? А если бы корабля не было? Они, как шакалы, наглеют, когда видят, что жертва беззащитна…

Он надул щеки, превратившись в смешную круглолицую куклу, недоверчиво скосил глаза.

– Я коммерсант, грек. Сообщаю это, чтобы вы не подумали ничего такого.

– А мне все равно, – сказал Туликов.

– Не-ет, – заулыбался грек. – Я ваших, советских, хорошо знаю. Вам никогда не бывает все равно. Потому я вам хочу сказать: зря вы помогаете этому Садату. Уж я-то его знаю: продаст при первом же случае…

– Советский Союз помогает не Садату, а народу Египта, жертве агрессии, помогает всем миролюбивым народам. А мир слишком дорого стоит, чтобы его можно было ценить на доллары.

– Все надо считать. Американец из простого альтруизма куска хлеба не даст…

– О чем это вы беседуете? – спросил Прохоров, не открывая глаз.

– О разнице между советской и американской помощью слаборазвитым странам.

– Разница в принципе, – сказал Прохоров. – Одни помогают сочувствуя, другие – выгадывая…

Тут зал зашевелился. Сразу весь, из конца в конец, словно по измаявшейся ожиданием толпе пропустили электрический ток. И сразу заговорило радио, заговорило непрерывно, перечисляя рейсы – на Дели, на Париж, Лондон, Аккру и бог знает еще куда. За окнами аэровокзала все белел туман, но поверх его уже проглядывала синева…

Пронзив пелену тумана, самолет неожиданно нырнул в синеву. В один миг салон словно бы расширился от ослепительного света, и горящие белые плафоны на потолке сразу пожелтели. Пассажиры оглядывались, улыбаясь, разные пассажиры – и наши туристы, что было видно по особому оживлению и смеху, и шикарно разодетые леди или миссис, или как еще их там называют на этом Западе, и студенты-иностранцы, летевшие из московских вузов к своим, как видно, не бедным арабским родителям. Все улыбались. Таково уж волшебство солнечного света: оно рождает доброжелательность. Такова уж психология авиапассажиров: после взлета они всегда переживают эйфорию.

– Ну что, товарищ Туликов, летим?

– Летим, товарищ Прохоров, – в тон ответил Туликов. И деловито наклонился, посмотрел в иллюминатор. Но ничего не увидел внизу, только ослепительно белые пласты тумана.

– Приготовьте, пожалуйста, столики, – пропел над ними мелодичный голос.

Жизнь в самолете шла своим чередом. Туликов жевал холодное мясо и разговаривал с Прохоровым о Насере.

Насер был честным и последовательным человеком. Став президентом, продолжал жить в своей старой квартире, где жил, будучи простым офицером.

Он не воспользовался привилегией даже для того, чтобы «протолкнуть» свою дочь, не прошедшую по конкурсу в Каирский университет.

На его имя некоторые богатые арабы переводили миллионы, чтобы он использовал их по своему усмотрению. А что делал Насер? Он переводил эти деньги в банк на нужды Египта, ничего не оставляя себе. И когда умер, на его личном счету было всего шестьсот десять фунтов.

В Египте не было диктатуры пролетариата, и, когда после смерти Насера оживились враждебные элементы, революция не смогла защититься. Только поэтому Садату удался его «тихий переворот».

– Знаете, как американская разведка изучала Насера? – спросил Прохоров. – Был создан специальный «игровой центр», куда стекалась вся информация о египетском президенте – о каждом его слове, симпатиях и антипатиях, привычках, о его хобби фотографировать, о его характерной тяжелой походке. Был даже актер, игравший роль Насера, так сказать, «вживавшийся в образ». Они пытались предугадать каждый его поступок. Изучали сильные и слабые стороны всех из его окружения. Американская, а это значит все равно что израильская, разведка уповала на личности. В той ситуации, какая складывалась в Египте, слишком много зависело от личностей, точнее, от одной – от президента. И я не удивлюсь, если вдруг узнаю, что президент Насер не просто умер, а был умело убран. Смерть Насера и воцарение Садата трудно не рассматривать как заговор против Египта…

За иллюминатором необычно густо синело небо. Внизу по равномерной черноте воздушной бездны подали белые облака, похожие на бесчисленную отару овец. Сначала Туликова удивила эта чернота, потом он понял, что внизу – море. Море он знал вблизи и никогда не видел с такой высоты. Внизу просматривалась какая-то белая сыпь. Пришла первая догадка – стая птиц. Но на какой высоте должны лететь птицы, чтобы так просматриваться? И тут он понял: широкое разлапистое пятно – это палуба авианосца «Дж. Кеннеди». Вспомнил, как в одном из походов они проходили однажды мимо этой громадины длиной в треть километра, издали напоминавшей плавающий таз. В тот раз командующий 6-м американским флотом адмирал Исаак Кидд, державший флаг на «Дж. Кеннеди», видимо, решил показать русским свою мощь. На авианосце была сыграна боевая тревога, и с его палубы один за другим начали срываться горбатые истребители и штурмовики. Каждую минуту очередной самолет уходил в небо, с воем проносился над советскими кораблями и исчезал в синей дали. Это было внушительно, но ничуть не страшно. Наверное, потому что не впервые встречался Туликов с подобными попытками попугать. Только получалось почему-то наоборот: пугались сами американцы. Имея в океанах тринадцать авианосцев, подобных «Дж. Кеннеди», они поднимали в своих газетах дикий вой по поводу каждого советского эсминца, вышедшего за Босфор. А когда в Средиземное море вышли первые советские противолодочные крейсера, газетный вой достиг небывалой истеричности. Панические вопли эти не больше чем актерство, увы, не безобидное. Этим запугивают конгрессменов, сенаторов, просто обывателей, чтобы выколотить из них новые миллиарды на вооружение, на откармливание ядовитых империалистических пауков, и без того уже обобравших мир, одуревших от собственной ненасытности.

– Что там? – услышал Туликов над самым ухом.

– Ползет… змеиный выводок, – накаленный своими раздумьями, прерывисто ответил он.

Прохоров наклонился к иллюминатору, долго рассматривая крохотные блескучие пятнышки кораблей.

– Пожалуй, авианосец. Да не один.

– «Дж. Кеннеди», а еще «Индепенденс» или «Саратога», других тут нет. И ракетный крейсер «Литл Рок». Остальные мелочь – фрегаты, эсминцы.

– Разбираетесь?

– Нагляделся в походах. Да ведь известно, кто плавает в Средиземном море…

– Похоже, на восток идут.

– Куда еще им идти. Русские корабли возле их пятьдесят первого штата. Так палестинцы называют Израиль.

Что-то темное мелькнуло навстречу в вуальке близкого облачка, и самолет вздрогнул, словно его ударили по фюзеляжу. Пассажиры загомонили. Стюардесса быстро прошла из хвоста самолета в кабину пилотов, но сразу же вышла, подчеркнуто спокойно сказала по-русски:

– Пожалуйста, все оставайтесь на своих местах.

«Нечто», так напугавшее пассажиров, оказалось израильским «фантомом». Развернувшись, истребитель летел поодаль, параллельным курсом. На его фюзеляже, ярко освещенная солнцем, четко выделялась шестиконечная звезда, синяя в белом кругу.

– Далеко летают.

– Хозяйничают, не боятся.

«Фантом» исчез и больше не появлялся.

Потом показалась белопенная полоса прибоя и потянулась пестрая с высоты дельта Нила, исполосованная каналами, усыпанная крохотными пятнышками построек.