Текст книги "...ское царство"
Автор книги: Виталий Амутных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Легкая дрожь, я чувствовал, пробежала по приникшему ко мне жаркому телу, и тут же оно как-то обмякло, Лиза мягко отстранилась от меня, завалилась на спинку дивана, запрокинув лицо вверх.
– Да не грусти ты, Елизавета, – не слишком деликатно попытался успокоить ее Святослав. – Есть множество отличных мужиков, их абсолютное большинство, на них мир держится, – на тех, кому семейные трусы впору. Я очень серьезно. Дай Бог им жить и плодиться долгие годы. Но я как-то по-другому сделан, что ли…
Чувствуя себя неловко, нежданно-негаданно оказавшись внутри вельми интимной сцены, я старался не смотреть ни на Святослава, ни на Лизу, а смотрел я на кота, который давно соскользнул с Лизиных колен и бродил по комнате, терся об углы мебели. Но, услышав рядом с собой легкий всхлип, я повернулся невольно, – по вискам запрокинутого лица серебрясь стекали слезы.
– Ох, мальчики… – проговорила она почти ровным голосом, широко раскрытыми глазами глядя в потолок. – Что же я дура такая… Все ведь ясно… Уже и тридцатник на носу… Но, если бы вы только знали, как не хочется тех, правильных, хороших… если уже знаешь, что есть такие, как вы.
С едва слышным стоном Лиза оттолкнулась от спинки дивана, – села на краю его, сжавшись, обхватив коленки руками. Вдруг усмехнулась.
– Слушайте, мальчишки, а давайте я вместе с вами поеду. Честное-честное слово, я не буду спрашивать вас ни о чем и ни в какие ваши дела вникать не стану. Ведь нужно же вам будет, чтобы кто-нибудь есть готовил или, допустим… А?
Вятичев широко вздохнул и покачал своей черной головой:
– Елизавета, работа же у тебя.
– Да брошу я эту идиотскую работу к чертовой бабушке, – горячо замахала руками Лиза. – Менеджер по рекламе! «Нужен для души сюрприз? Загляните в топлес-бар «Каприз». Тоже мне работа. Ни уму, ни сердцу. Так я поеду. Поеду, да?
– Нет, Лизочек, – неумолимо прочертил широким синеватым подбородком горизонтальную линию Святослав, – не можешь ты поехать с нами. Но ты можешь ждать, если хочешь, – это почти то же самое.
На излете угасающей надежды она бросила на меня такой растерянный, такой пронизывающий взгляд, переметнула его на Святослава, и вновь на меня… Синие цветы ее глаз, всегда отважные, а порой и насмешливые, стремительно отцветали, и вот, совсем потемнев, занавесились сеткой ресниц. Лиза провела по щеке тыльной стороной ладони и вновь нежданно улыбнулась.
– Я вообще-то не очень-то и надеялась, – она улыбнулась шире, ярче и даже хихикнула игриво, хотя ресницы еще не успели просохнуть. – От судьбы, как говорится, не уйдешь, и нечего с посконным рылом, и куда конь копытом, и вообще каждому свое. Так что, вы, наверное, голодные сидите, – пойду-ка я на кухню, да приготовлю по-быстрому чего-нибудь перекусить. Так тому и быть.
А через три дня гремучий поезд уже уносил нас с Вятичевым в обширный заказник, где в большом числе на приволье паслись и множились жирные осторожные существа, мы ехали в их священный заповедник, именуемый столицей.
В своей студии авторских программ «Молох» я сказал Артуру Боброву, а заодно и владычествующей над его волей нервной пергаментной Камилле, что мне необходимо уехать на какой-то срок по личным, так сказать, делам.
– Ну-у… вообще-то, если не надолго… – начал было Артур, но его повелительница круто взяла инициативу в свои жилистые ручки.
– Как это уехать? Сейчас?! Когда мы нашли столько заказчиков? – выпучивала она мерзлые голубые глаза свои. – Нет, сейчас это совершенно невозможно.
– Да, вообще-то как раз сейчас и можно таки заработать денежку… – поторопился взять ее сторону Бобров. – А будет денежка – будет и жена любить…
Камилла окатила его презрительным взглядом, и сердяга умолк, резко переключив свое внимание на стопку чистых листов бумаги, лежавшую возле принтера.
– Нет, об этом нечего и говорить, – подвела, как ей казалось, черту в разговоре исполнительный директор.
Я пожал плечами, понимающе покивал головой и сказал:
– Но я все равно уеду.
– Как это «уеду»?.. – ошалело глянула на меня Камилла Петровна, не слишком почитавшая чужое свободолюбие.
А Бобров даже разинул свой мохнатый рот, начисто забыв о только что так заинтересовавшей его стопке бумаги.
– Мне очень надо, и я уеду.
– Но тогда уже вы к нам не вернетесь, – выдохнула пришедшая в себя Камилла.
– Что ж, на нет, как говорится, и суда нет, – только и мог я ответить, поворачиваясь уходить.
– Но вы все-таки хорошо подумайте, – напутствовала она меня. – Сейчас работу очень трудно найти…
Сотрясаемый движением поезда, сидя на нижней полке затянутого пластиком купе, я вспоминал этот разговор и в мыслях своих как-то лениво улыбался. Кроме нас с Вятичевым в купе находились еще мужчина лет сорока, какой-то тусклой и даже болезненной наружности (он представился Григорием Родионовичем), и полная грустная женщина («зовите Петровна»), видать, приканчивающая шестой десяток. Общий разговор все никак не клеился, и вот уже который час каждый сам по себе находил какие-то занятия в борьбе с довлеющим однообразием времени, замкнутом в слишком маленькой и безотрадной клетушке, насквозь пропитанной смесью не самых прельстительных запахов: пластика, мазута и дорожного клозета. Святослав, прильнув к окну, цедил уже который стакан бледного чая. Худощавый мужчина в выцветшем спортивном костюме из бумажного трикотажа, то и дело поправляя на носу очки, одна дужка которых была обмотана скотчем, пытался читать мятую газету, не смотря на очевидно недостаточное для этого занятия освещение. Женщина же ничего не читала и не глядела в окно, она смотрела прямо перед собой, в никуда, вздыхая от времени до времени, и всякий раз при том поправляя цветастый платок на круглых плечах. А я даже с некоторым удовольствием наблюдал за каждым из них, точно мог разгадать абсолютно неразрешимую загадку: зачем судьба свела нас этой молчаливой компанией. Однако, большинство подобных нам существ мучительно переносят даже непродолжительное отсутствие коммуникативных связей. Первым не выдержал сухопарый Григорий Родионович:
– Ну что они вот это печатают!.. – шлепнул он по газете ладонью. – Что они врут, будто во все дома уже опять пустили газ! Я уезжал, – у нас в доме, как не было газа, так никто его пускать и не собирался.
Еще и еще раз я оглядывал его линялые некогда синие штаны с отдувающимися коленками, старенькие очки, держащиеся на скотче и на честном слове, но ни его жалкая экипировка, ни бездольный вид лица и всей мозглявой фигуры не вызывали никаких чувств, кроме раздражения да еще какой-то неясной досады на самого себя.
– Это же черт знает что! – высоким, но слабым голосом продолжал негодовать мужичок.
– Ох, мы в шестом микрорайоне живем, – вздохнула Петровна, – так у нас тоже газа нету, да еще и свет чуть не каждый день отключают.
– Ничего удивительного, – и я поддержал разговор, – скоро, глядишь, и воду отключат, и… Что там еще остается?
Мною избранная интонация, знать, не вызвала у Григория Родионовича доверия, и он решил раскумекать меня при помощи очередного тестирования:
– Ведь это ж какие подлюги! – ему всего-то нужно было понять, чью сторону я держу.
Поезд выбивал унылую дробь, и немощный свет в купе то и дело мигал. Хриплый радиодинамик выводил под сурдинку уже осточертевшую песенку Анжелики Вебер. Вероятно, всего разумнее было согласиться с чувствами моего собеседника, но что-то внутри меня распорядилось по-своему:
– Чего уж там – «подлюги»? – сказал я. – Просто они хотят жить хорошо. А для того, чтобы они жили разлюли малина, вы должны жить плохо.
И все, включая наконец-то оторвавшегося от созерцания ночных огней Святослава, уставились на меня в немом молчании.
– Ты это напрасно, – заметил Вятичев.
– Но… как же это?.. – укоризненно покачала головой Петровна. – Вот у меня пенсия… ну, знаете, какие они, пенсии. Еще в школе сторожем подрабатываю. Спасибо добрым людям, что взяли меня. Пошла в райсобез, так, мол, и так, пенсии не хватает. А там Хезрон Яков Мовшевич (очень хороший человек, хоть и еврей), говорит, идите в девятую школу, там вас сторожем возьмут и полы мыть. Я говорю, не возьмут, никуда, если с возрастом, не берут. А он говорит, идите, в девятой школе возьмут, там у меня жена директором работает, я скажу, – она возьмет. И вот это я каких-никаких денег собрала, – еду к внучку. А он уже год, как поехал. На заработки. Метро им рыть. И сначала писал, все им правильно и очень даже хорошо платили, – мелкие слезинки появились на ее бесцветных глазах, и она походя смахнула их концом зеленого платка в красных и желтых цветах. – А потом платить перестали, а все обещали. И вот теперь он там не знаю как, без денег это уже сколько месяцев… что и домой уехать не на что. А начальники эти его говорят, что потерпите, деньги отдадим. Но когда же они отдадут-то? Да, может, отдавать-то и не собираются. Вот я и собрала, что могла, везу ему, – или, чтобы мог денег своих дождаться, или уже, пусть его, домой едет. Хорошо еще, что жениться не успел.
– Вот, а ты говоришь, – перехватил слово Григорий Родионович. – Вот, как люди живут. Я сам в шахте работал, и еще б двенадцать лет работал, так шахту закрыли. Не нужен, значит, стране уголь. Так они же его, уголь этот, за границей покупать стали… Это же как? Это же что они такое делают?!
Тут уж накопившиеся яркие чувства не удержались внутри меня и, обернувшись словами, полетели наружу:
– Они делают то, что должны делать. А, что вы делаете для того, чтобы остановить их, для того, чтобы отстоять свою волю? Что? Сидите здесь и плачетесь? Хотите, чтобы вас пожалели? Да нечего вас жалеть. Не за что.
– Ну, знаете… молодой человек… – переводя дыхание, едва ли не по слогам выговорил Григорий Родионович, глядя на меня вдвое увеличившимися глазами.
– Я знаю. А вы знаете, что вам нужно?
– Тимур, это ты напрасно… – ввернул Святослав.
– Я, между прочим, для того и еду… – до глубины души задетому моей непочтительностью Григорию Родионовичу обида добавила горячности. – То есть наши все вместе с профсоюзами еще вчера уехали, а мне нужно было жену в больницу на операцию отвозить, я не мог вчера. Теперь вот еду. Завтра все мы пойдем к думе и устроим там пикет, а, может, и митинг будет. Мы выйдем с лозунгами: верните работу голодающим шахтерам. Мы будем требовать! А вы, молодой человек, говорите, знаем ли мы, что нам надо.
– Выйдите вот так смело прямо под окна думы? – продолжал я трунить. – И как надеетесь, жирные вашу шахту в тот же день откроют? Или недельку придется подождать? Да разве мало вас к ним с челобитной ходило? А был ли какой результат? Может, вилы и топоры, все-таки поубедительнее были бы?
– Ох, батюшки! – всплеснула большими смуглыми руками Петровна.
– Как это… – затряс головой шахтер. – Зачем же уж топоры?..
– Ну, так пусть же колотят вас по башке эти поганцы до полной потери памяти. Она вам все равно ни к чему. Пусть голодают ваши семьи. Пусть дети ваши родятся больными… Вдруг, тогда какое-то озарение посетит ваши слишком крепкие головы. А нет, – живите и не ропща преуспеяние ваших утеснителей оплачивайте.
Дверь купе отворилась, и возникшая перед нами краснолицая проводница вопросила:
– Здесь за чай оплачивали?
Что за неистребимая надежда нашептывает человеку, будто подаренная ему маленькая воля способна соперничать с извечными силами, эту волю для него сочинившими? Дорогу осилит идущий, – насмешливо обещает мечта. Но, если кому не будет даровано ног, сможет ли он выбиться в стайеры? Каким хитрым, каким сложным видится крошечному сыну земли, умилительно примеряющему себе титул царя природы, этот неохватный человеческим умом порядок, где сотни, тысячи поездов во всех направлениях несут по планете миллиарды, как принято считать, разумных существ, по одному или ватагами зажатых узилищами обстоятельств. И, чтобы не кружилась голова, чтобы не поташнивало от непостижимости влекущего их порыва, цари природы зажимают уши громовой музыкой, закрывают глаза слепящими картинками, отключают мозг то невозможными мечтаниями, то заботами о красе ногтей. Только этот сладкий опиум и позволяет добраться до пункта назначения, несмотря на длительность и своеобычность пути, одного и того же для всех. И, чем бы ни развлекала себя в дороге каждая персона, вне зависимости от ее нахальных грез, мир ткется по единому достодолжному фасону. Трясясь в душном мне назначенном купе, в те необильные минуты, когда сознание мое не было занято проблемами обыкновенными, под навязчивый стук колес, вглядываясь в темноту, я размышлял о том, какой же узор будет вышит моей судьбой там, на широких пространствах столицы.
Гарифа я сразу признал среди сотен лиц, мигавших на перроне, хотя ни разу в жизни с ним не встречался. И это еще одна загадка, ответа на которую я никогда не получу. Он стоял привалясь плечом к квадратному столбу, одному из череды подобных, держащих над платформой навес, и даже не соизволил оторваться от столба, когда мы, ступив наконец на недвижную землю, направились к нему. Еще не слыша его голоса, не зная его мыслей, я спешил сопоставить зримое мною лицо с персонажем нашего телесериала, исполненного Фаритом, актером областного театра. И, конечно, телегерой в этом соотнесении представился мне немощной пародией на жизнь.
На Гарифе надет был легкий черный плащ нараспашку, и вообще все на нем было черное, так естественно сообразующееся с его медленным (именно медленным, а не неподвижным) смуглым лицом, матово-черной шевелюрой и вытянутыми к вискам переливчатыми агатовыми глазами. На широких губах его можно было, пожалуй, угадать тусклую, будто насмешливую, улыбку. Но более ни один мускул его широкого лица не приходил в движение, и синеватый подбородок, и застывшие плохо выбритые скулы создавали скорее впечатление напряженности и скептицизма.
– Ну, привет, орлы! – наконец-то оторвал плечо от бетонного столба Гариф, когда мы приблизились к нему почти вплотную.
– Вас надо знакомить, или как? – отвечая на рукопожатие приятеля, кивнул в мою сторону Святослав.
– Пошли уже, дорогой все выясним, – отвечал ему Гариф, протягивая мне широкую ладонь для приветствия.
Да, встреча мало соответствовала сценарию, освященному традицией: ни тебе жарких объятий, ни слезливых восторгов. И в довершение ко всему:
– Вообще, какого черта, ты приперся на вокзал? – фыркнул Вятичев. – Ты уверен, что тебя не ведут?
– Уверен, уверен, – отвечал тот. – Пока наши отношения с этой красавицей не настолько сложились, чтобы она мне шага не давала ступить без соглядатая. Иногда я, конечно, встречаю внимание ее людей, но пока еще не так часто. Пойдем, пойдем. Я бы мог подать вам роскошное авто идиотски лимонного цвета – душевный презент девчонки, да лучше уж мы воспользуемся метро. Нет?
– Да, – единовременно откликнулись мы с Вятичевым.
– А, куда ты нас везти собрался? – добавил Святослав.
– Куда надо, – был ответ.
Дорогой мы практически ни о чем не говорили. Так, перекидывались подчас скупыми бесполезными фразами. И все-таки, несомненно, мы пребывали в ожидании момента, к которому все стремительнее неслось время жизни каждого из нас.
Но все, чему назначено случиться, рано или поздно случается. Наконец мы оказались перед невзрачным пятиэтажным домом, в окружении подобных строений рабочего квартала, словно коридором зеркал размноженных. И только после того, как поднялись по заплеванной лестнице с облупившейся зеленой краской на панелях стен, после того, как глухо чавкнула за нашими спинами дверь одной из квартир третьего этажа; не снимая верхней одежды, сбросив только ботинки, мы прошли в единственную здесь комнату, – тогда только стал помалу складываться разговор.
– А ты ничего, форму держишь, – небрежно бросил Вятичеву Гариф, валясь на продавленный диван с обшарканной красной обивкой.
– Зато ты, как посмотрю, – отвечал ему Святослав, – совсем задичал. Ради чего? Семья? Бизнес?
– Не будем о грустном, – вывернулся тот, растягивая рот в длинной улыбке.
Но боль, точно быстролетная молния, полоснувшая по его лицу, не осталась для меня не замеченной, видимо, потому, что сам знал цену служения общественным идеалам. И какое-то очень естественное чувство, точно сострадание к мною же созданному персонажу, заставило меня вклиниться в разговор с первым пришедшим в голову вопросом.
– Как столица поживает?
Вопрос был не из оригинальных, – и Святослав, и Гариф повернули ко мне лица, но, похоже, последний был рад и такой перемене темы.
– Да также, наверное, как и все теперь, – с охотой откликнулся он. – Сейчас хлебнем чего, проедетесь, – посмотрите. Я вам компанию, пожалуй, составить не смогу.
– Ну, ладно, мы здесь не для того. Местные памятные камни будем осматривать в другой раз. Ты звонил – говорил, у вас тут другие достопримечательности имеются. Созрели. Разжирели. Озверели. И ждут нас не дождутся, – поторопился перейти к делу Вятичев. – Мы, можно сказать, ради них, сладких, все дела побросали. Рассказывай.
Гариф сладко зевнул, потянулся:
– Встал сегодня рано… – сказал. – Может, пивка возьмем?
– Никакого пива, Гарик, – возмутился Святослав. – Во всяком случае, пока. Ты, как местный егерь, обещал стоящую дичь подготовить. Где?
Глядя на то, как Гариф не торопится с ответом, стащил с плеч плащ, сверил время на своих ручных часах с тем, которое показывали нелепые часы с кукушкой, криво висящие на бежевой в полоску стене, можно было сделать вывод, что он в последний раз углубленно и досконально обдумывает ситуацию, пытаясь и так, и этак просчитать ее развитие и результат. Как знать, может, в этот момент им владело искушение отказаться от столь зыбкого авантюрного предприятия и попытаться вернуться к покойному мутному течению обыденщины. Разумеется, я не мог знать всех перипетий жизни этого человека, и меня просто сжигало неразрешимое желание сопоставить его жизнь с жизнью персонажа, наичудеснейшим образом разделившего с ним вовсе не дюжинное имя. Но, по всему видать, обстоятельства Гарифа поджидали не слишком радужные, и действительность не торопилась принимать его до выполнения им назначенных деяний.
– Я же говорил тебе, Слава, – наконец начал он, – что вариант этот очень уж шаткий. Нужно, чтобы действительно где-то там, на небесах были очень заинтересованы в его осуществлении. Я даже не знаю, сколько шансов из сотни мы имеем… Может быть, одну тысячную шанса.
– Но предмет-то интересный? – решил я сократить подзатянувщуюся преамбулу.
– Да! Да! – тут же поддержал меня Святослав.
– Предмет-то знатный, – криво усмехнулся Гариф, – но дело абсолютно безрассудное. Это гигантское насекомое, чья плотоядная воля не ограничивается практически ничем. И, точно осы матку, несметная свита стережет ее преуспеяние пуще зеницы ока. Подобраться к ней невозможно никому и никогда.
– Но… – начал было я.
– Но-о… – продолжил мою мысль Святослав.
– Но проруха может свалиться даже на старую тертую упыриху. В непробиваемой стене обстоятельств все же иногда образуются едва заметные лазейки… Разумеется, если то бывает угодно хозяину наших судеб.
– «Хозяину наших судеб»! Прекрасный слог, – не удержался, оценил я. – А, если конкретнее?
Было видно, что Гариф немало волнуется. За стекляшками-словами, произносимыми им, просматривались немилосердные образы и жгучие события, уже привычно, как видно, терзавшие его сердце. Но сердце, чай, не смогло стерпеться с той болью, и боль сообщала речи потешную звенящую приподнятость.
– Конкретнее? – никак не откликаясь на мою язвительность, продолжал Гариф. – Тут Роза ни с того ни с сего затеяла вдруг воздвигать еще один дворец в двух-трех километрах от кольцевой дороги. Зачем он ей еще один, знает, понятно, только она одна. Но факт остается фактом… Ну, а начальником, так сказать, строительства она назначила меня. Ничего особенного не требуется, так, следить в срок и в полном ли объеме проводятся работы… Вот я там и шалберничаю день за днем на лоне цветущей среднерусской природы.
Мучимые нетерпением, мы с Вятичевым переглянулись.
– Собственно, ничего пока на том участке, кроме основ будущего фундамента и нет. На соседних участках та же картина. Сама земля там не так давно принадлежала колхозной пашне, да вот теперь будет служить другим задачам. Но фундамент строится тот еще. Вот уж будет крепость так крепость. Но дело не в том. Я сразу предупредил, что шансы у нашего предприятия ничтожные. И все-таки есть надежда, что не далее, как послезавтра Роза собственной персоной посетит этот незадачливый уголок.
– Да с чего ты…
– Ну, знаешь…
В один голос заговорили я и Святослав. Но Гариф, и на секунду не осекшись, уверенно перебил нас:
– Понятно, что делать ей там до окончания строительства вроде бы и нечего. Но, говорю, есть у меня такое подозрение, что явится она туда, и явится именно послезавтра. Никаких гарантий я дать не могу. Но с гарантиями в этой жизни вообще большие проблемы. Можно попытать счастье – это все.
– Это все?! – вновь хором возгласили мы.
– Так вот, если химические процессы в ее мозгу будут протекать по прежнему образцу, и ничего там не замкнет, – значит, она все-таки появится. Она прибудет, безусловно, в сопровождении какой-то охраны. Может быть, в этом случае охраны будет не слишком много. И, если Розочка все-таки объявится, – будет организован небольшой, как бы импровизированный, пикничок. Насколько я успел изучить околоток, рядом есть одно пригодное для этого место. По дну вытянутой балки пробегает ручей. Склоны кое-где укрыты кустарником. Кусты те не настолько густые и высокие, чтобы производить впечатление возможного укрытия чужанина…
Мы с Вятичевым ловили каждое слово того рассказа. И, похоже, мысли наши, связанные единым порывом, уже обратились в нераздельный помысел, параллельно владевший, как моим, так и его сознанием, так, что я ничуть не подивился, когда Святослав вдруг выговорил слова, готовые сорваться с моего языка.
– Только впечатление? Или там действительно укрыться никак нельзя?
– В том-то и дело, я специально исшагал все эти косогоры, и могу сказать с уверенностью, что место для засады найти там возможно.
– Эх, если бы только твоя Роза Цинципердт… – вырвалось у меня.
– Цинцинат, – поправил меня Гариф.
– Ну да, Цинцинат, если бы только она не расхотела понюхать полевых цветочков.
И Святослав досадливо стукнул себя кулаком в коленку.
– Я же сразу предупредил, – говорил наш лазутчик, – что это всего лишь тень шанса. Может, она приедет и тут же уедет. Может возьмет с собой две сотни наймитов. А, может, и вовсе не появится. Тут уж действовать можно только наудачу.
Тем не менее он поднялся с места, повертел так и сяк свой плащ, лежавший в углу видавшего виды дивана, достал ручку, блокнот, именуемый теперь органайзером, вырвал из блокнота листок, и перебрался к широкому, стоявшему возле окна, полированному обеденному столу, украшенному уродливой синей вазочкой.
– Вот, смотрите, – сказал, словно отдал команду.
Мы тотчас бросились к столу, и вот уже три головы склонились над линованным прямоугольником листа. Гариф чертил план-схему, сопровождая тот процесс короткими пояснениями: где юг, где запад, в котором часу где находится солнце и какова протяженность тех или иных объектов. Вдохновенно мы вместе вырабатывали стратегию наших действий в конкретных предлагаемых обстоятельствах, неоднократно обговаривая каждую деталь, не упуская из виду всякий непременный и всякий вероятный поворот событий. И чуднее чудного казалось то, неужто этот план действительно создавался в ту самую минуту в неказистой квартирке над древесностружечной плитой на четырех ножках, крытой полированным ореховым шпоном. Возможно ли, что тот проект не был сочинен в самом начале начал насколько изощренным, настолько и потаенным сценаристом?
Обстоятельно и скрупулезно Гариф описывал каждую ложбинку, выдутую ветром, каждую тропку, каждую водомоину, нанося их схематичное изображение на листок. Листок пополнялся все новыми и новыми деталями, знаменующими особенности рельефа столь родных мне мест, а я, вперив глаза в чудную вязь тех закорючек, видел в них открытый ландшафт с большим и живописным небом, по нежной его палитре едва уловимо движутся кудреватые облака, затевая игру теней на земле… Я видел косматый куст шиповника у ручья в плотной сиреневой вуали утренней дымки, сквозь которую неверно просвечивали бледные звезды его цветов. Я смотрел на исчерченный белый листок. А моему внутреннему взору представлялся небольшой заброшенный деревенский дворик; серебристо-серый колорит заявлен деревянными постройками; окна дома заколочены еще свежими желтыми досками, белые зонтики высокорослой сныти касаются их…
Сколько же земли было здесь исхожено мной в дни студенчества, когда с этюдником, грунтованными картонами и холстами на подрамниках, а то и просто с маленьким карманным альбомом я отправлялся на поиски новых вдохновенных мотивов. Но, если порой просто лень было тащить с собой все это хозяйство, с карманным альбомом я не расставался никогда, куда бы ни понесли меня ноги. И всякий раз что-то достопримечательное ожидало меня на пути: неожиданные изгибы дороги, уходящей в неподвижное марево под красным диском солнца, группа до смешного непохожих друг на друга елей, занятные сцены, характеристичные и вместе с тем родные лица, звери, птахи и онемевшие в мудрости своей камни.
Иной склонен думать, что для того, чтобы преуспеть в живописи вообще и уж тем более в живописи пейзажной, достаточно иметь колористический дар. Кто же станет утверждать, что тонкое чувство цвета для художника – ерунда? Кстати, путем усердных неуклонных тренировок можно изощрить свой глаз точнейшим образом брать живописные отношения в этюдах с натуры. Но для нас этого мало. У нас живописец обязан еще и остро чувствовать тему, чрезвычайно ревностно относясь к изображаемому объекту. Только тогда линейная перспектива полотна обращается в перспективу будущности.
А план моего и не только моего будущего тем временем все отчетливее проступал на белом блокнотном листе с рваным краем, и как же он походил на традиционный графический набросок, который всякий раз предваряет рождение полнокровной живописи, призванной сказать правду о цветовых и тональных отношениях, о закономерностях тепло-холодных звучаний и о гармонии целого.
– Я предупрежу ее, что отпущу рабочих пораньше, – продолжал вслух размышлять Гариф.
– Но не покажется ли Розе это странным? – выдвигая антитезисы, мы со Святославом стремились помочь движению его мысли, надо быть, адекватно логике гегелевской триады.
– Ничуть, – уверенно возражал он (вероятно это и был синтез), – день у нас послезавтра праздничный, так что… К тому же, этому обстоятельству она будет только рада. Инстинкт подсказывает ей: чем меньше людей встречается на ее пути, – тем больше вероятие спокойного и продолжительного жизненного процесса. Кстати, что у вас за инструмент?
– Два «АПСа», – по-солдатски кратко и своевременно доложил Вятичев, – и еще «Кедр». На случай, если ты для себя ничего не найдешь.
– О-о! – воскликнул Гариф. – А я-то думал, что вы в своей глухомани, если что и найдете, так, разве, один на двоих пестик. И тоже о вас позаботился, – он рассмеялся легко, широко и просто. – Так у нас целый арсенал собран!
– Много – не мало! – глубокомысленно заключил я.
– Это точно, – единовременно откликнулись Святослав и Гариф.
– Итак, к делу! – поддал задору тот, кто лучше всех знал повадки вожделенного объекта. – Если она все-таки решится устроить небольшой веселый пикничок, то, скорее всего, место будет выбрано это, – он уверенно ткнул пальцем в центр густо исчерченного листа, – или это, в двухстах метрах от предыдущего. Для этого машинам нужно будет въехать в балку и вот этот участок пройти по ручью. Дно каменистое, и им это удастся сделать с легкостью. Возможно, один из экипажей охраны останется наверху… Ну, где? Здесь? Или здесь? Но вся надежда на то, что веселая прогулка должна быть импровизированной и краткосрочной. Ведь, для того, чтобы организовать запланированный выезд, необходимо готовиться, кому-то разрабатывать план обеспечения безопасности, – а, значит, в дело будет посвящена уймища народу. С одной стороны – безопасность, а с другой – неминуемо возрастающий процент риска. Что выберет Роза Цинцинат? Она хитра, изворотлива, опытна, но главное – у нее хватает ума всякий раз использовать новое нестандартный способ действий. А в подобных случаях принятие таких, на первый взгляд, спонтанных решений обеспечивает ей маневренность и непредсказуемость, уничтожающие коварные замыслы пускающих жадные слюни сородичей. Так вот, если все-таки машины войдут вот отсюда, с запада…
И мы перешли к детальной разработке проекта наших послезавтрашних действий.
Длинный июньский день отдавал Богу свою солнечную душу для того, чтобы завтра мог народиться новый день, еще более яркий, еще более летний. В комнате уже обозначились слабые розоватые сумерки, а наша троица все продолжала трудиться над своим будущим, не удосуживаясь включить электрический свет.
– А не пора ли нам сделать перерыв, – предложил я. – Завтра еще целый день. Кстати, Гариф…
– А где здесь выключатель? – поднялся со своего места Святослав.
– Гариф, а, Гариф, может, все-таки составишь нам компанию в осмотре достославных мест столицы? Время-то досужее у тебя случается?
Он вскинул на меня лицо, но тут же опустил его к листку на столе.
– Осматривать столицу вместе, Тимур, мы будем не теперь. А времени у меня, как ты говоришь, «досужего», с некоторых пор хоть отбавляй. Собственно с тех самых пор, как судьба подкинула мне эту Цинцинатиху. С тех пор и понеслось все в тартарары, труды, силы, мысли, да, пожалуй, и сам смысл, на котором все это держалось.
Вятичев включил свет и отправился, как видно, подвергнуть испытанию здешнюю ретираду. Поэтому я мог использовать время для более подробного изучения вочеловечившегося персонажа моего сериала.
– Где же ты ее такую приискал?
– Да не я ее, скорее она меня. Был я на одном слете предпринимателей… Кстати, я ее там нигде и не видел. Потом уже она мне сама сказала, что как-то там меня высмотрела, ну, и велела своим людям: познакомить, мол, меня вон с тем.
– Для веселого блуда, значит?
– Может, и так… Но есть тут еще одно обстоятельство. Так называемый простой регулярный секс (в народе еще говорят – «для здоровья»), – это ведь для домохозяек, для людей легковесных или просто для фланеров в этой жизни. У людей хоть с какой-нибудь идеей в голове и делом в руках все иначе. А тут уж совсем другое. Они ведь как мир видят? Через фасетки денежных купюр. Чем больше фасеток занято привлекшим внимание объектом, – тем больший размер и значимость объект тот имеет. Знаешь ведь пресловутый их афоризм: все в этом мире можно купить, было бы здоровье.
